Манифест европейского декаданса конца XIX века и его первый прозаический шедевр. Роман, которым восхищались Оскар Уайльд, Габриеле д'Аннунцио и Поль Валери. История хрупкого и утонченного герцога дез Эссента, испытывающего болезненное неприятие к полнокровному мещанству буржуазного общества и, в порядке своеобразной мести, превратившего всю свою жизнь в искуственный эстетический рай, наполненный полетом воображения и изысканными наслаждениями как чувственного, так и эстетического порядка. Гюисманс погружает читателя в интеллектуальный мир героя, в его рассуждения об ароматах и цветах, о живописи и литературе — в мир, созданный по всем канонам эстетизма, где красота плоти тленна, а вечно только искусство.
Главный герой откровенно бесит, но когда задумываешься об историческом контексте, понимаешь, что он, в общем-то, продукт своего времени. Изнеженный и извращенный страдалец-декадент как отражение всеобъемлющего кризиса. Потом задумываешься: находясь на его месте разве не логично испытывать презрение? К буржуазии, уже вставшей на рельсы бездумного потребления, к тотальной потере смыслов, повсеместному лицемерию. Да, стремление к идеалу, воплотившееся в любви ко всему искусственному и противоестественному, кажется искаженным и нежизнеспособным, и, откровенно говоря, уродливым, но это вполне правомерный бунт против современного автору и его герою положения дел. Это не оправдывает ни издевательств дез Эссента над черепахой, панцирь которой он инкрустировал многокаратниками (отчего она умерла), ни его развращения школьника в рамках намерения «создать убийцу». Главный герой отвратителен, но его собственное отвращение справедливо, ведь являясь порождением своего времени, он в не меньшей степени и его жертва
Библия декаденса, соблазнившая Дориана Грея. Честно говоря, чему тут "соблазняться" - не совсем понятно, учитывая катастрофу подобного существования.
Роман, впрочем, написан прекрасно, долгое время держит под впечатлением, завораживает, под конец отпускает, во многом из-за огромных перечислений неизвестных мне имен (виню только собственную необразованность) во французской и античной литературе, в том числе религиозной. И это я ещё считал себя довольно продвинутым!
Книгу советую, опыт интересный, но готовьтесь, что может стать скучновато. Фабулы тут нема, зато чистое наслаждение искусством и наблюдение за разложившимся человеком.
Нет никакого сомнения в том, что природа, эта престарелая пустомеля, использовала добродушное восхищение истинных художников, и настал момент, когда дело идет о замене ее, насколько возможно, искусством.
В обитой черным столовой, выходившей в наскоро переделанный сад – с аллеями, усыпанными углем, с маленьким бассейном, окруженным на этот раз базальтом и купами кипарисов и сосен, – подавался обед на черной скатерти, уставленной корзинами фиалок и скабиоз, при свете светильников с зеленым пламенем и подсвечников с восковыми свечами.
Под звуки оркестра, игравшего похоронные марши, гостям прислуживали голые негритянки в туфлях и чулках из серебряной ткани, усеянной слезинками.
Ели из тарелок с черными каймами черепаховый суп, ржаной русский хлеб, турецкие маслины, икру черную паюсную, копченую франкфуртскую колбасу, дичь под соусом цвета лакрицы и ваксы, паштет из трюфелей, амбровые шоколадные кремы, пудинги, персики, виноградное варенье, тутовые ягоды и черешню; пили из темных стаканов вина Лиманьи и Руссилиона, Тенедоса, Валь-де-Пеньяса и Порто; после кофе с ореховым ликером – квас, портер и стаут.