Татьяна Александровна Борщевская

Россия — боль моя

Том 2

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

На обложке береза в виде креста, которая выросла на месте концентрационного лагеря СЛОН (Соловецкий лагерь особого назначения).

© Татьяна Александровна Борщевская, 2018

Эта книга — не историческое исследование. Это впечатления неравнодушного современника. Книга об исторической российской катастрофе XX века; о революции 1917-го, о сталинском строительстве социализма и его крушении. Несмотря на неисчислимые человеческие, интеллектуальные и материальные потери, Россия выжила и сейчас поднимается на очередном историческом пепелище. Нам всем, особенно молодежи, ее лечить и поднимать. Для этого ее надо любить. А чтобы любить, надо знать, знать ее историю и культуру!

16+

ISBN 978-5-4490-7648-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Россия — боль моя
2. Сталин — строитель социализма
3. Гулаг
4. Разложение народа
5. Сталин — великая отечественная война
6. Сталин и Запад
7. Особенности большевистского социализма
8. Список цитируемой литературы

Сталин — строитель социализма

Октябрьский переворот 1917 года положил начало бушующей большевистской революции в России. Эта революция называлась пролетарской. Ее гегемоном был люмпен-пролетариат и просто люмпен — все те, кому «нечего было терять», кто легко крушил «до основанья», ибо революция обещала: «кто был никем, тот станет всем».

Горели имения, разрушались заводы и фабрики, подвергались грабежу и осквернению дворцы, богатые дома. Потом святотатственному разрушению, осквернению и ограблению подверглась Церковь: храмы, церкви, монастыри.

Крестьян в Гражданской войне грабили обе стороны: и белые, и красные.

Страна оказалась разрушенной, разграбленной. Все, кто мог, покинули или покидали ее. Голод и разруха сравняли в нищете всех. Революция почти достигла цели — равенства. В нищете. Но хлеб нужен и нищему. Хлеба не было. Введенная продразверстка — насильственное изъятие хлеба у крестьян результатов не давала. Насилие, угрозы, расстрелы не помогали — хлеба не было. Вождь мирового пролетариата Ленин вынужден был признать: «Мы сели в лужу…». И ввел НЭП — новую экономическую политику.

Страна, разоренная Мировой и Гражданской войнами, но не успевшая забыть свои трудовые навыки, поднялась удивительно быстро. Уже через 2 года прилавки были полны доброкачественным продовольствием и товарами легкой промышленности.

В годы расцветающего НЭПа ушел из жизни вождь мирового пролетариата Ленин. Выпавшее из его рук знамя мировой революции подхватил Сталин. Он сам сделал себя наследником и правоприемником Ленина в партии и стране. Но у него были свои, отличные от ленинских, планы. Ленин был абсолютным авторитетом в партии, и власть, ради которой он был готов на любое насилие, нужна была его партии, его идеям. Сталину нужна была абсолютная ЛИЧНАЯ власть. Эта идея вызрела в нем еще при жизни Ленина, еще при жизни Ленина он строил планы и готовил почву для ее захвата.

Несмотря на рекомендации Ленина в его «Завещании», Сталин остался в должности Генерального секретаря партии, которую еще при жизни Ленина превратил из секретарской, абсолютно бумажной, в должность Первого лица партии. Теперь ему необходимо было в ней удержаться. В ленинской гвардии это было невозможно: в ленинском окружении он никогда не был ни значимым, ни уважаемым лицом.

Ситуация подыграла ему. Так называемый «ленинский призыв», им же организованный, влил в ряды партии сотни тысяч новых членов, основную массу которых составлял люмпен-пролетариат. 24 тысячи ленинской гвардии растворились в этой массе, оказались малой ее частицей. Новая партийная масса была далека от марксизма, даже марксизма-ленинизма, традиций революционной борьбы, партийных дискуссий — она была разгоряченной насилием, возбужденной, радикально настроенной, укрепившейся в разбое гражданской войны в сознании своей общественной значимости.

Вторым моментом, подыгравшим Сталину, был НЭП. НЭП разбудил инициативу активных и умелых, и равенство в нищете, к которому привела разруха Гражданской войны, сравнявшая всех: зажиточных и бедных, трудолюбивых и лодырей, квалифицированных и неумелых — ушло. Общество снова расслоилось в городе и деревне, и несколько угасшее «классовое чувство» разгорелось в люмпене с новым боевым настроем.

Сталину предстояло решить очень непростые экономические и политические проблемы.

Экономически он не мог справиться с проблемами, возникшими в процессе развития НЭПа. Экономические знания, экономический анализ, экономические механизмы воздействия были ему недоступны. Единственные методы, которыми он владел и которые «успешно» использовал во все годы своего правления, были методы — не принуждения, а грубого беспощадного насилия.

«Буржуазность» — это права, это инициатива, это активность — то, что было для него ненавистно, опасно, недопустимо, неприемлемо в обществе: в партии, в экономике (в промышленности и сельском хозяйстве), в науке, в искусстве — во всех видах общественной деятельности.

Люмпен, который теперь составлял подавляющее большинство правящей партии, понимал справедливость исключительно как равенство, а равенство не бывает естественным — это всегда подавление, всегда насилие. Уравниловка — справедливость черни и основа спокойствия тиранического нищего государства.

И Сталин начал свою игру, одновременно — последовательно решая прежде всего вопросы укрепления своей личной власти, «нового партийного строительства» и строительства «социализма».

Следует, пожалуй, сразу оговориться, что большевистская шизофрения на первом этапе своего существования шумно проявлялась как бред о всемирном счастье, светлом будущем человечества, которое возможно лишь на обломках старого мира, после полного его уничтожения.

Однако после Октябрьского переворота идея о БЛАГОДЕНСТВИИ НАРОДА, собственного, не говоря уж о всеобщем счастье, навсегда ушла за горизонт. Всепоглощающими стали две другие бредовые идеи — власти и мировой революции.

Сталин создал экономику, основанную на философии нищеты. Поэтому выхода из нищеты не было и не могло быть. Это подкреплялось идеологией перманентной войны с «врагом», внутренним и внешним. Может быть, идея власти над миром исключает (по принципу дополнительности) идею о человеческом благе…

Хитроумно, вероломно, подло Сталин шел к своей цели. Он одновременно проводил в партии чистки, подготавливая ее уничтожение, строил пятилетние планы и осуществлял индустриализацию; боролся с кулачеством, уничтожая крестьянство, устраивал голодомор; тихо проводил единичные и массовые расстрелы, пробные показательные суды, «развивал» марксистско-ленинскую теорию и переписывал историю партии.

Грубое насилие над страной вызывало протесты старых ленинцев. Это было то, что нужно было Сталину для их уничтожения. Он изматывал их чистками, исключениями и восстановлениями, ссылками и возвращениями, покаяниями, саморазоблачениями и самооплевываниями. Они теряли авторитет в партии, уверенность в своей правоте и силах, и этому чрезвычайно помогал «партийный оркестр», которым мастерски научился дирижировать Сталин.

Когда основным действующим фактором является «масса», мнение большинства является символом правоты (но «массой» правят лидеры, вожди, фюреры).

Трагедия ленинской гвардии в значительной степени состоит в том, что они не дооценили значимости этих категорий — «большинства» и «меньшинства». Ленин очень хорошо понял это и благодаря этому выиграл (отсюда «большевики» и «меньшевики»).

Сталин, человек хитрый, зоркий, коварный и беспринципный, сыграл на этом свою игру.

В спорах и дискуссиях старые ленинцы отстаивали свои принципы. У них были свои принципы, понятия о чести — не очень твердые, не очень высокие, но были. — У Сталина не было ничего, кроме холодно-бешеной жажды власти. Он был груб, примитивен, садистски жесток, беспринципен. Его грубость, насмешки, надругательство над честью и достоинством оппонента стали нормой, борьба из идейной стала откровенно личностной.

Новая толпа выдвиженцев в партии не хотела ни в чем разбираться, и чем сложнее были дискуссии и красноречие представителей ленинской гвардии, тем более бурно воспринимала она оскорбительные, примитивные, топором рубленные высказывания Сталина, приветствуя его понятную им грубую волю и твердую руку.

Для этой темной, возбужденной и ожесточенной аудитории дискуссии были не просто неприемлемы, непонятны, но были оскорбительны, они раздражали, как атрибуты недобитого старого мира.

А они, старые ленинцы, теряли веру в себя. Они поднимали пролетарскую революцию. Теперь пролетариат их отвергал. Можно было от этого и заколебаться. К тому же все они были по природе своей политиками. Их борьба за массы была для них важнее борьбы за собственные убеждения. Они недоучли особенности российской темной массы и необходимости для нее не свободы и разума, а твердой руки, доступных, понятных лозунгов.

А Сталин зорко наблюдал, прислушивался, чутко улавливал тупую ярость толпы, легко ее разжигал и управлял ею. Он с холодной злобой и насмешкой терпеливо наблюдал, как перемалывала эта мясорубка тех, кто не умел управлять ею, как он. Он эту толпу пестовал, воспитывал, прислушивался к ней и играл на ней — он был дирижером этого «оркестра», и лозунги ленинцев тонули в этой «музыке».

Грубость Сталина невероятна и несовместима с дискуссией вообще. Он чрезвычайно точно учитывал психологию аудитории, подыгрывал ей, разжигал в ней низменное, злобное; унижал, втаптывая в грязь все, что выше ее понимания.

Но ленинцы тоже были поражены язвой «большинства», они морально сломались, оказавшись в «меньшинстве», потеряли поддержку и понимание «большинства», и потом они бросили на растерзание «большинству» и свои принципы, и свою честь, и свою гордость. Но это не могло помочь. Сталинская машина счавкала их под улюлюканье толпы.

Сталин готовил почву для установления самодержавной диктаторской власти. Казалось бы, это был не самый подходящий момент — тот самый, когда огромный народ бурно восстал против самодержавия, против своей многовековой несвободы в надежде на светлое будущее и победил, когда он был полон воли, сил и энтузиазма бороться за него и строить его. Но именно этот момент был более, чем какой-либо другой, удобен для обратной трансформации, именно в этом мутном бурлении можно было поставить все с ног на голову (как, вероятно, провернуть в любом другом направлении).

И главным сталинским рычагом, главной точкой опоры были огромные «придонные» российские слои — люмпен-масса. Революционные потрясения эти слои взбаламутили, возбудили, вынесли на поверхность. Они были объявлены «солью земли», вооружены разрушительными лозунгами и в большевистской революции стали самой значимой и действенной силой. Сталин оседлал этого разгоряченного коня, сделал его послушным, нашел в нем точку опоры. Возможно этим в значительной степени объясняется кровавый «успех» его продолжительного царствования, а возможно, и его «бессмертие».

Однако скакать на этом горячем коне и безнаказанно рубить головы вождям только что победившей революции, соратникам великого Ленина, недавно умершего почти полубога, в безыдейном пространстве было опасно и бесперспективно. И идея была найдена: «внутренний враг», «обострение классовой борьбы по мере строительства социализма». Сталин переписал историю партии, переделал, ревизовал, выхолостил до абсолютного примитива ленинизм, превратив его в действующий сталинизм.

Мясорубка получила идейную опору. Здесь в фундамент нового государства закладывается один из его краеугольных камней — Ложь. Ложь возможна только в тиранических государствах, при исключительном праве тоталитарной власти на информацию. (Однако ныне, в 21-ом веке, когда не пишутся, а печатаются эти строки, мы узнали, что так называемые «демократические» страны, похваляющиеся своей ВЕЛИКОЙ ДЕМОКРАТИЕЙ, которую они насильно и разрушительно вывозят и насаждают в мире, могут безнаказанно, цинично, несокрушимо сеять любую ложь, лить реки крови, удушая «денежным мешком» не только средства информации, но и целые страны и континенты. Тут тот же тоталитаризм, но властвует не Личность, а Деньги, Золотой Телец — оружие Дьявола. А результаты вывоза демократии в страны Северной Африки, Ближнего Востока и на Украину Соединенными Штатами позволяют предполагать, что никто и не собирался устанавливать там демократические режимы: флагом «демократии» прикрывались совершенно иные цели…)

Ложью пользуются прежде всего «сорняки», а они прорастают быстро, дают глубокие корни и почти не поддаются выкорчевыванию.

Сталинская история была ложью (естественно, очевидцы перевранных событий должны были быть уничтожены). Сталинское учение об обострении классовой борьбы было ложью. Однако его книгу расхватывали, проглатывали (примитивный язык проглатывался легко), изучали, цитировали, по ней отмеряли ход времени и событий.

Обвинения соратников Ленина были ложью. Но они были казнены. Он заставил их на показательных процессах, которые он провел по своим сценариям, прилюдно «сознаться» в преступлен6иях, которые они не совершали.

Сталин уничтожил все, что могло играть какую бы то ни было общественную роль, очистил общество от остатков мысли и гражданской смелости, активизировав, наоборот, все темное, низменное, легковерное и озлобленное.

Только постигнув эту страшную истину, можно понять, как через 20 лет после свершения революции, можно было объявить ее вождей (живых), посвятивших жизнь делу революции, прошедших тюрьмы, ссылки, каторги, эмиграцию ради этой победы, иностранными шпионами, диверсантами, врагами народа и зверски, позорно, под улюлюканье толпы, которую еще вчера они вели к этой победе, расправиться с ними.

Элементарные мыслительные способности, самый поверхностный анализ, показали бы, что это абсурд. Но рассудок не участвовал в этом судилище тупой раъяренной, загипнотизированной толпы. Кто понимал, обреченно молчал… Сработал особый САТАНИНСКИЙ «талант» Сталина.

После того, как в своей вражеской деятельности «признались» вожди революции, соратники Ленина, можно было уничтожать всю ленинскую гвардию.

Это уже масштабная операция, и на помощь Лжи пришла ее верная подруга — Тайна. Старые большевики уничтожались бесшумно.

После 17-го Съезда партии, съезда победителей, или, как говорит Эдвард Радзинский, съезда Победителя — съезда, который пел Сталину неслыханную аллилуйю, но тайно проголосовал за его смещение, он понял, что с этой партией ему не справиться. И он уничтожил ее практически всю. И создал новую, СВОЮ, послушную, надежную партию «кнута и пряника». Вместе с партией он уничтожил весь актив общества. Потом уничтожил армию. Это уже все описано ранее.

Всякая замкнутая система вырабатывает механизмы своей устойчивости. Однако, если она не разрывает, а замыкает свой патологический круг, она рано или поздно рухнет.

Свой кровавый путь Сталин начал с уничтожения ленинской гвардии — пока ленинцы были в составе партии, он не мог надежно утвердиться в кресле единоличного правителя. Но логика его самоутверждения вела его ко все более масштабным преступлениям, и не только кровожадность вела его этим путем. Он не справлялся с задачами социалистического строительства. Ему чужд был подход продуманный, научный, постепенный. Будучи примитивным и грубым, он вообще считал рукоприкладство более действенным, чем приложение ума. Он всегда шел напролом. Все решалось грубой силой, круто и кроваво. Расправа с частным сектором в городе, насильственная коллективизация деревни, непродуманные планы индустриализации породили сумятицу, разброд, бедствия и недовольство в стране и недовольство в партии.

Нужно было найти «козла отпущения», на которого можно было бы свалить вину за собственные просчеты и ошибки, и Сталин нашел нового «классового врага». В партии это были оппозиционеры, в городе — техническая интеллигенция. Уничтожать техническую интеллигенцию было особенно приятно, так как именно она более других понимала безграмотность и разрушительность очередных экономических «преобразований», именно от нее прежде всего могла исходить критика в адрес Непогрешимого. За технической интеллигенцией (вместе с партийными руководителями) пошли гуманитарии, ученые, деятели культуры — весь цвет и актив страны. (Десятилетия спустя Молотов скажет: «Они ВСЕ (интеллигенты) СИДЕЛИ, потому что они все были ПРОТИВ НАС (!!!)». Они понимали, что интеллигенция НЕ МОЖЕТ быть с ними, честная интеллигенция. Ее нужно было уничтожить. НЕОБХОДИМЫХ — запугать и (или) «приручить». )

Он крепил сук, на котором сидел, и под корень рубил дерево.

Сталинщина породила неведомые зверства. Даже жестокое Средневековье при сопоставлении масштабов — младенец, по сравнению с матерой сталинщиной.

Старая каторга: галеры, карьеры, рудники — не ведали того, чем долгие десятилетия жили наши тюрьмы и колонии, лагеря, КПЗ, наша армия, наша мафия.

Какую же бешеную ненависть надо было разжечь в народе к ближнему своему, чтобы зарывали живьем, выбрасывали голых детишек из изб на снег, творили «чудеса» мерзости и жестокости.

Сталин — Анти-Христ. Иисус Христос проповедовал милосердие, человеколюбие, всепрощение. Сталин проповедовал ненависть, жестокость, расправу. За Иисусом пошли народы, восприняли и развили его учение, но для этого потребовалась Его мученическая и полная тайны смерть и тысячелетия осмысления Его явления. А с головы этого Людоеда не упал ни один волос, и он заставил народы уничтожать своих собратьев, соотечественников и истинных братьев, отцов, детей, мужей.

Это не только секрет его злобной магии — это еще специфика момента, которую он учуял и на которой с завидным искусством сыграл.

Потенциал жестокости, как и потенциал таланта, есть в каждом народе. Злодейства творили китайцы, японцы, немцы, ливанцы, камбоджийцы и др. уже в наш просвещенный век. Нужны стимулы. Разобраться в этом — задача науки. Если она постигнет эти тайны, раскроет эти механизмы и схемы, она поможет управлять развитием общества не экономически, а психологически, не только через желудок, но и через духовную сферу.

Известно, что человек при жизни использует малую долю своих физических и духовных возможностей. Он может дышать 1/20 своих легких, у него можно удалить целое полушарие мозга, он может жить с одной почкой и т.д.. Духовные возможности используются несомненно в еще меньшей степени. Гипнотические эксперименты открывают иногда в человеке невообразимые способности.

Бурные эпохи в истории человечества характеризуются именно массовым извлечением из народных глубин мерзостей и талантов.

Были эпохи крестовых походов, длительных войн, жестокостей, разбоя и разрушения. Были эпохи бурного развития науки, культуры, искусств. При этом в разных странах в разные времена можно было отметить больший крен в сторону развития музыки или архитектуры, философии или живописи, хоть это вещи связанные, и они не развиваются изолированно.

Появление на свет выродков, подобных Сталину, Пол Поту, Гитлеру — не диво. Загадка — та черная волна, которая возносит их на гребень.

Салтыков-Щедрин описал портрет Сталина за несколько десятилетий до его рождения. А Корней Чуковский в смешной детской сказке «Тараканище» дал портрет тирана и дух его эпохи до «его» воцарения. По-видимому, это создание природы и обстоятельства, его порождающие, имеют свою внутреннюю логику, которая позволяет эти явления провидеть и описывать.

В сталинской «кухне» люмпен: деревенская неумелая беднота, развращенная и разгоряченная кровью и разбоем войны и революции; матросня и солдатня, обозленные слуги, люмпен-пролетариат — они будут оплевывать оппозиционеров на партийных съездах в угоду более напористому и примитивному. Из них будут формироваться военные отряды и комбеды, которые будут отнимать у крестьян хлеб и раскулачивать. Наиболее активные из них выйдут в партийные руководители. Они вытеснят остатки комиссаров старой гвардии, которая уйдет в тюрьмы и под расстрелы. Но и они претерпят несколько экстракций, пока наверх не всплывут самые придонные слои — доносчиков, предателей, корыстолюбцев и подхалимов. Они прочно займут свои ячейки в сталинской железной сети, которой он опутает всю страну и прочность которой он будет поддерживать «кнутом и пряником», но «кнутом» железным и окровавленным, а «пряником», становившимся все более румяным и пухлым. (Сталин приказал Кагановичу карать тех, кто будет отказываться от партийных привилегий (!) — такие «принципиальные личности» ему в партии, как и в обществе, не были нужны (были потенциально опасны).

Вот как описывает некоторые особенности этого «пряника» Э. Радзинский в своей книге «Сталин»:

«Под Москвой на огромных участках земли возводятся роскошные правительственные дачи со штатом охраны. На них трудятся садовники, повара, горничные, специальные врачи, медсестры — всего до полусотни человек прислуги — и все за счет государства. Персональные спецпоезда, персональные самолеты, персональные яхты, множество автомобилей, обслуживающих руководителей и членов их семей. Они практически бесплатно получают все продукты питания и все предметы потребления. Для обеспечения такого уровня жизни в Америке нужно быть мультимиллионером», — печально писал деятель Коминтерна Е. Варга.» [162].

Не обольщайтесь! В этой новой партии, созданной Сталиным под себя, в партии, строящей коммунизм, не было и намека на равенство. Там действовала жесткая «табель о рангах». Кто-то получал шикарный дачный дом на огромном участке, кто-то комнату в госдаче, тоже расположенной в специальном правительственном поселке, в прекрасном месте, недоступном для простых смертных, (огороженном и охраняемом), но все же — только комнату или комнаты. Одни получали коньяк «КВ», другие — трехзвездочный армянский коньяк (тоже неплохо!) И так во всем. Это разделяло партию, порождало зависть и злобу, что тоже было на руку Кукловоду — он «разделял и властвовал»… (Номенклатура получала специальные жирные пайки», а миллионы зэков, бывшие члены партии, которых он загнал в мясорубку ГУЛАГа, получали не совместимые с жизнью «па’йки». )

В большом и малом — он создавал в своем хозяйстве (его ведь уже в 20-е годы в партии называли «Хозяин») — все под себя…

Он окружил себя неучами, недоучками, подонками. Из докладной записки Г. Маленкова: «Среди секретарей обкомов низшее образование имеют 70%, среди секретарей райкомов — 80%.» [163]. В его Политбюро Г. Маленков был единственный человек с высшим образованием.

Телевидение дало нам в документальном фильме «Я служил в охране Сталина» живой портрет сталинского охранника. Для Сталина, которого постоянно преследовал всепоглощающий, непреходящий, мучительный страх, вопрос охраны был первостепенной, чрезвычайной важности. И вот перед нами предстал его верный страж. Это не просто люмпен, это дебил, почти медицинский. Его лицо уродливо его душевным убожеством. Как это символично. Этот палач и убийца целых народов не мог рассчитывать на верность нормального человека (да таковых и не было в его банде вообще) — только дебил мог быть верным псом. И вот он — истинно Верный Руслан, уродливый, примитивный, отвратительно верный…

А вот портрет другого пса, но совсем другого ранга. Ежов (по кн. Э. Р. «Сталин»), которого Сталин поставил во главе НКВД, который, исполняя волю Сталина, уничтожил в Большом Терроре 1937 — 1938 годов партию, интеллигенцию, почти весь актив страны, — маленький, ничтожный, неграмотный (с незаконченным начальным образованием). Удивительно, а может быть, закономерно, но эти ничтожества, неспособные в учебе, закомплексованные, незаметные в нормальной жизни, очень часто оказывались весьма активны и изобретательны в злодействах…

Ежов увеличил вчетверо оклады в НКВД, и штат сего ведомства был многократно увеличен. Они расправили плечи, почувствовали свою высокую значимость. Они были самые высокооплачиваемые люди в стране. (Палачи, которым предстояло уничтожить все лучшее в стране, все ее верхние слои, весь актив — фактически уничтожить страну — добить!) И они, закатав рукава, принялись за дело. Они пронизали соглядатаями, шпионами, доносчиками (сексотами) все общество, от Академии Наук до сапожных мастерских и детских ясель: в среднем 1 сексот на 3 — 5 человек — с перекрестной слежкой. И они свое дело сделали: миллионы ушли в мир иной сразу или через ГУЛАГ. А Ежов под конец сам сошел с ума и был уничтожен — не известно, как: просто исчез…

А вот еще весьма яркая и значимая личность — Лаврентий Берия! Он дольше других удержался на этом, самом важном для Сталина и при Сталине посту — до самого последнего дня Хозяина. По слухам, он тоже должен был быть ликвидирован вместе со всем составом Политбюро (Сталин на пенсии не отправлял столь ответственных и «информированных» людей), но, похоже, Берия вовремя сориентировался и опередил Сталина.

(За рубежом давно прошел фильм «Лаврентий Берия» по сценарию Антонова –Овсеенко. Вряд ли нам его когда-нибудь покажут…)

Лаврентий Берия родился в нищенской кухоньке — в Москве он занимал дворец князя Голицына. Из окон дома на противоположной стороне улицы (Качалова) жерла нескольких пушек были круглосуточно направлены на ограду сада, окружавшего дворец. Этот дом окутан легендами Синей Бороды. Он изувечил тела и души сотен женщин, девушек, девочек… Рядом со спальней преступного сластолюбца была ванная. Говорят, рядом с ней — вторая. В ней ванна не с водой, а с кислотой. В ней он уничтожал свою жертву и спускал в специальный люк канализации… (Из ТВ-передачи). Может быть, Берия был просто сексуальный маньяк и уголовник? — Нет, он был масштабной фигурой!

В течение многих лет он руководил сталинской мясорубкой, огромной рабовладельческой империей ГУЛАГ, строившей «коммунизм».

Постановщик фильма «Лаврентий Берия» посетила в Сибири заброшенные бериевские лагеря, построенные по его проекту, строго и продуманно. (Хочется сравнить с книгой «Смерть — мое ремесло», французского автора, фамилию не помню). В этих лагерях она обнаружила очень странные бараки, с очень странными, почти половинными нарами. — Это были бараки для заключенных детей… В этих бараках слышались стоны… Быть может, страшные злодеяния, действительно, заставляют души умерших бродить и плакать над местами преступлений, призывая к отмщению?!

(В выступлениях в зале суда над А. Адамовичем по иску Шеховцова назывались страшные цифры, миллионы, (точные цифры не известны) убиенных и замученных детей, которых пытали, как взрослых, и расстреливали).

Берия, по приказу Сталина, создавал в начале ВОВ лагеря особо строгого режима для офицеров, бежавших из окружения и из плена. В этой системе лагерей впервые в истории советской тюремной системы была создана каторга. О каторге ходят только темные страшные слухи, так как выживших там не было, а надсмотрщики (вероятнее всего, их тоже уничтожали) не посмели бы и не сумели бы это описать.

Берия «руководил» (надзирал!) лагерями, «шарашками» и закрытыми институтами, где создавалась советская атомная бомба. Именно для этих исследований офицеры-каторжники кочергами и совками, почти руками добывали урановую руду. Через 2 — 3 недели их отправляли на свалку умирать…

В качестве мелких экзотических «развлечений» Берия мог выкалывать глаза актерам и протыкать барабанные перепонки музыкантам…

Когда после смерти Сталина его соратники срочно (с помощью Жукова) его уничтожили, в его архиве они обнаружили компромат на всех членов ЦК (кроме Сталина). — 11 мешков страшных бумаг, которые они сожгли так же поспешно, как уничтожили самого их автора, — таков был страх перед ним, даже мертвым. (А в архивах Ежова нашли компромат на «самого» Сталина!).

Это отдельные штрихи к портрету одного из ближайших сталинских сподвижников…

«Его» (Сталина) ближайшие соратники, его Политбюро — это были его рабы. Они не могли ничего сделать, не могли протестовать, не могли шевельнуться, даже когда он арестовывал их жен. Ценой любого протеста была жизнь. Они согласились на эту роль. Истинный оскал этого чудовища раскрывался во времени, но с самого начала быть соучастником избиения «оппозиции», потом крестьянства, потом партийных вождей было подлостью и преступлением, но именно в этой мутной, все более кровавой и подлой игре они и окружили его, стали его «соратниками», «подельниками», а рядом с ним необходимо было проявлять активность и энтузиазм. И они проявляли и входили во вкус. Чего в них было больше: ненависти к нему, страха или обожания?! Наверное, это была смесь, удушливая и зловонная…

Идея социализма по сути своей — это идея человеколюбия, гуманизма. Это желание исключить из жизни людей несправедливость и избавить от бедствий тех, кого обошла фортуна.

Сталин был лишен человеколюбия. Идею социализма ему подбросило собственное низкое происхождение и неприятие собственной социальной ущемленности. Дальнейшее определила история. На этой идее он влился в революционную борьбу. Это стало его профессией. Борьба была его стихией: запах крови, вкус победы, хруст костей, схватка честолюбий, власть…

Вряд ли когда-либо он связывал идею того социализма, который он строил, с истинным благоденствием человека. Этого «коня» ему подбросила история. Он оседлал его, как кавказец, и победно въехал на нем на вершину власти, по пути изрубив шашкой все, что было ему «нелицеприятно». (Он уничтожал под лозунгом: «Незаменимых нет!» — Действительно, в том народе, который он создал незаменимых остался минимум).

Утвердившись на вершине власти, он создал СВОЮ команду (или, вернее, банду), СВОЙ аппарат, СВОИ рычаги управления и стал создавать СВОЙ народ, удобный и безопасный для него. И начал строить СВОЙ социализм.

Это был СТАЛИНСКИЙ социализм. Вынесем за скобки фундаментальные его особенности: кровавое насилие, нищету, ложь и страх. На этом фундаменте он:

1).Восстановил крепостное право; именно в 1932 году, когда он создал колхозы и недобитые остатки крестьян стали массами бежать в город, он ввел прописку и отобрал у крестьян паспорта. (Прописка оказалась весьма уместной в государстве массовых репрессий и тотальной слежки.)

Крепостное право было злом, многое определившим в российской истории, но крестьянство существовало, кормило Россию и не только ее. Сталинское крепостное право уничтожило коллективизированное крестьянство: оно спилось, выродилось, практически перестало существовать. Особенно беспощадно было выбито испокон веков вольное, зажиточное российское казачество. (зато он очень любил смотреть и пересматривать фальшивую сказку о красивой колхозной казачьей жизни «Кубанские казаки» …) Все это гордо называлось коллективизацией сельского хозяйства — иначе, строительством социализма на селе…

2) Он ввел рабство. Он разделил страну на две зоны: Большую (Б.) и Малую (М.), разделенные колючей проволокой. В М. зоне, в хозяйстве ГУЛАГа, бесплатной рабочей силой стали рабы-смертники — все те, кого он уничтожал. Там цвет общества: интеллигенция, военспецы, духовенство, умелые крестьяне — киркой и лопатой в нежилых местах строили социализм, ложась костьми в сибирскую мерзлоту. Через ГУЛАГ прошли многие миллионы рабов.

3) Он возродил древний обычай «побивания камнями» в новых формах.

Любой арест или навет, — а этому подвергались прежде всего люди видные, талантливые, заслуженные, уважаемые, — вызывали мгновенный бурный поток постыдных специально организованных собраний, на которых каждый старался (должен был!) сказать в адрес обвиняемого слова погадостнее, бросить во вчерашнего уважаемого человека «камень» потяжелее; ядовитейшую травлю в печати, когда в официальных печатных органах статьи кишели такими злобными ругательными терминами, которые почти не употребляются в жизни и в литературе, и каждый спешил бросить свой камень в побиваемого. (Это позорище стало обычаем советской общественной жизни, в масштабах широких и узких). Молчание, неучастие — высший подвиг чести, на который (с дулом у виска) решались немногие. Зато люмпен, серость, которым ничто не грозило и которые испытывают сущностную неприязнь, ненависть ко всему яркому, сложному, непонятному, входили иногда в злобе и хуле в азарт и раж, чувствуя свою силу, волю и власть.

4) Он расколол российскую соборность. В нормальном обществе в трудные времена люди объединяются: так легче переносить тяготы жизни. (Сталин знал силу разобщения!)

В обществе, где подглядывали, подслушивали, доносили, где тех, кто подвергся репрессиям, чурались, как чумных, не могло быть взаимопомощи, поддержки, общения.

Бдительность, сексотство еще более омерзительны и разрушительны, чем страх. Разобщение как механизм сыграло огромную роль в победе сталинизма. Оно в числе главных, наряду с бескультурьем революции: ее «масс» и ее вождей (без интеллигенции).

5) Религию он заменил идолопоклонством.

6) Он объявил гегемоном общества и истории пролетариат. В действительности, гегемоном была партия, и даже не партия, а ее Хозяин.

7) В обществе равенства в нищете он создал тайное «зазаборное» неравенство, гораздо более глубокое, чем в капиталистических странах.

Однако общество, страна, держава — военная держава должна была существовать. Державе необходимы были математики, физики, конструкторы, инженеры — необходимо было оружие. (Идея мировой революции никогда не покидала его). Все это в том необходимом минимуме, который он вынужденно мог терпеть, было загнано в лаборатории –тюрьмы, «шарашки», закрытые институты и города и существовало под неусыпным контролем «Органов».

Он искалечил народ. Не только геноцидом, но насилием, привычным всеохватывающим страхом, соглядатайством, разобщением и расползшимся по этому изувеченному телу, как проказа, алкоголизмом. (Революция, Ленин, сталинщина — сатаниада! Во что был превращен народ? Это не «шариковщина» — это сатаниада! Это не Пол Пот — там небольшая банда уничтожала народ «ломом». Сталин заставил ВЕСЬ народ участвовать в самоуничтожении: одни пытали, охраняли, расстреливали; вторые подглядывали, подслушивали, доносили; третьи визжали на собраниях: «Уничтожать, как бешеных собак!»; четвертые в ужасе молчали; пятые стрелялись; шестые пели песни, весело шагая в коммунизм: седьмые выполняли невыполнимые планы, затыкали дыры и провалы в больной экономике, надрывая силы и сердца; «М. Зона» вымирала; «Б. Зона» надрывно выживала; народ нищенствовал; «верхи» жировали, и так, дружно самоуничтожаясь, шагали, кто куда, и все вместе к миражу «на горизонте», хором славя Великого и Мудрого Отца народов.)

Новые поколения Сталин растил под себя в удушающем идолопоклонстве.

Ну, а общество?! Как оно существовало? — Сталин был не только сценаристом, дирижером — он был и дрессировщиком.

Опытный дрессировщик никогда не дает животным расслабиться. Дрессировщик тигров ставит их на шары, и они постоянно заняты необходимостью сохранять равновесие, чтобы, пока он работает с одним из них, другие его не сожрали.

Советский народ был постоянно измотан бедностью, дефицитами, неустроенностью быта, плохим транспортом, очередями, невыполнимыми производственными планами, постоянным напряжением в обществе. Задумываться, протестовать не было ни времени, ни сил. Только бы выжить. И государство сохраняло эти условия «стабильности».

Хочется привести некоторые показательные цифры. Вот вывоз хлеба за рубеж из голодной страны: «… из урожая 1928 года вывезено за границу менее 1 миллиона центнеров зерна, в 1929 — 13, в 1930 — 48,3, в 1931 — 51,8, в 1932 — 18,1 миллиона центнеров. Даже в самом голодном 1933 году в Западную Европу было вывезено около 10 миллионов центнеров зерна.» [164]. — В этих цифрах все: механизмы коллективизации, цена индустриализации и отношение к народу.

Но была еще удивительная российская интеллигенция. Она понесла страшные потери, бо’льшие, чем крестьянство. Она должна была погибнуть. Но дух, даже придушенный, сильнее плоти. И она выживала. Именно она держала лечебное дело в нищенских наших условиях — сохраняла честь и достоинство, дух российского земства в нищете. Держала наше образование: школьное оставалось, несмотря на все прессы и цензуру, одним из лучших в мире. Высшее было ущербным: с изгнанной кибернетикой, генетикой, извращенной биологией, экономикой, историей, философией, правом, филологией и прочим. Но математика и физика были нужны, и математическая и физическая школы у нас были одними из лучших в мире. И именно там, где пресс был меньше, зарождались очаги свободомыслия. Но сексоты бдили…

И еще была неистребимая наша Культура, которая прорастала сквозь асфальт…

Интеллигенция, по определению, была «прослойкой» («гнилой») между классами. То-есть, официально принципиально не уважаемой частью общества. Она была необходима государству, но очень опасна для такой власти. Поэтому она всегда была ущемлена. Она получала самые низкие зарплаты, она не имела никаких льгот, в условиях дефицитов все получала по минимому и в последнюю очередь. Льготы и блага получали лишь те представители интеллигенции, которые не просто доказали свою лойяльность по отношению к властям, но ярко, громко, во всеуслышание прославляли советскую власть (прежде всего, конечно, Отца народов, Горного Орла, Великого и Мудрого). Эти получали льготы, пайки, дачи — у них был свой «пухлый пряник», и, конечно, все они были членами партии и входили в номенклатурную сеть.

А истинная интеллигенция мучительно искала и нередко находила способы во тьме и удушье не погасить, сохранить, пронести через кромешные времена «свечу» «разумного, доброго, вечного».

Неприязнь, ненависть, недоверие к интеллигенции у большевиков идет еще от ленинских времен, но для Сталина она была просто опасна. Но когда он вытравил ее до кадрового голода и «кадры стали решать все», тяжесть репрессий накрыла и без того уже обескровленную деревню и городские низы, ибо империя ГУЛАГ требовала постоянного притока новых рабов. Общество было опутано густой сетью наказаний, в которую почти невозможно было не попасть: за «колоски», за любое опоздание, за невыход на работу, за поломку станка, за мелкую кражу и просто ни за что люди уходили в ГУЛАГ на долгие годы. В деревнях почти каждый второй мужик сидел, а в некоторых деревнях — все прошли через тюрьму. Когда почти не осталось интеллигентов, кроме абсолютно необходимых, в ГУЛАГ потекли бытовики. Но это было недолго: война подбросила новые миллионы «виновных».

Такое насилие над обществом возможно только в условиях всепоглощающего Страха и Лжи. Загнав общество в смертельный страх, он сам стал рабом своего страха. Поэтому все вокруг него должны были дрожать. Ежеминутно, ежесекундно они должны были помнить, что их жизнь, жизнь их детей, их родных и близких в его руках. Он постоянно подтверждал это. И в страхе жили не только беспомощные актеры и ученые, в страхе жили силовики: маршалы, командармы, члены структур НКВД, палачи. Сам Вышинский до самой смерти Хозяина ежеминутно ждал своего ареста.

Сталин любил «попугивать». Чего ждать от народа, у которого все правители запуганы до полусмерти, у которых ни семьи, ни они не гарантированы от ареста и уничтожения. Они были вместе с ним в крови народа и соратников. И в постоянном смертельном страхе перед ним. Какой «букет» правителей! Какой «венок» народа! Венец народа — кровавый, смертельный!

Ни живописи, ни перу, ни даже музыке не под силу передать, что есть СТРАХ. Атмосфера страха, в котором живет не человек, а общество. Стук в дверь, телефонный звонок, стук парадной двери, шаги на лестнице, шорох автомобильных шин, косой взгляд соседа или сослуживца — все пытка. Звонок в дверь ночью — это приговор. Шаги ночью на лестнице могли вызвать инфаркт… Исчезающие люди. Опечатанные двери. Погасшие окна. Люди уничтожают фотографии, письма, книги, документы.

Пытка ложью, злобой собраний, митингами, криками: «Смерть „предателям“, „двурушникам“, „шпионам“»! — невозможно кричать, нельзя молчать. Ложь, предательство, разрушение души, нравственности, родственных и дружеских связей — всего, что дорого, свято, чем жили, чем дорожили.

Молчание — тоже ложь, ибо это непротивление Злу, но и оно не спасает.

Сжавшиеся люди. Разнузданные, самоуверенные соглядатаи — бдительные прихвостни и пособники палачей. Извращенная суть вещей — анти-мир.

Оставаться человеком: не предавать, не лгать — это высокий героизм, почти не совместимый с жизнью. До поры-до времени — до ареста можно было не предавать, но не лгать было практически невозможно, ибо жизнь состояла из лжи: лозунги, производственные планы, газеты, радио, собрания — все было пронизано Ложью. Попытаться этому противостоять — подписать себе смертный приговор, не выиграв для истины ни грана правды.

Страшное ожидание звонка в дверь… Как –будто ожидание самой Смерти. — Но, нет — не смерти, гораздо хуже…

Когда солдат поднимают из окопов в атаку, они тоже знают, что фактически идут на смерть, но там есть надежда, там нет позора и унижений. Смерть — это мгновение, даже ранение — это тоже муки и надежда.

Здесь ждут не смерти. Здесь ждут посланцев Ада, которые повлекут в Ад. Но и ад не знает такой мрази, которая сразу превращает человека в ничто, в грязь — на глазах родителей, жен, детей. Мерзко переворачивая вверх дном весь дом, топчет сапогами ценные для человека вещи: рукописи, письма, фотографии. И нет никакой защиты — НИКАКОЙ! Полное бессилие, полная безнадежность, безысходность… Какие-то понятые, дворники, соседи… А дальше — погружение в ад… Смерть — избавление.

От этого люди вешались, стрелялись, сходили с ума.

Так ли уж безропотно ложилась безвинная Россия под сталинский топор?! — Нет, не безропотно. Но он ее переиграл своим хитроумием и жестокостью.

Чтобы сломить крестьянство, мало было раскулачивания, расстрелов, выселений, переселений — пришлось устроить голодомор. (Когда в 1932 году Сталин ехал на отдых через голодающие края Украины, Приазовья и Северного Кавказа, один из его приближенных сказал Сталину, что у страны достаточно валюты, чтобы закупить хлеб и спасти погибающее крестьянство. На что Сталин ответил: «Пускай падыхают. Аны сабатыруют.»). Он не признавал за ними прав на собственную волю, на самозащиту. Право было только у него. Его волю «аны сабатыровали» «Аны» должны были «падыхать».

«Аны падохли». Он победил, но знаменитое трудовое российское крестьянство — кормилец страны и Европы перестало существовать.

С партией у него хлопот было больше. Долгие годы он проводил «чистки», наступал, отступал, боролся с ней явно и тайно, изматывал, разлагал. Партия «прогибалась», но внутренне сопротивлялась.

После 17-го Съезда партии он понял: ему не сломить сопротивление в этой партии — ее надо уничтожить. И уничтожил! Для этого многократно усилил свою «железную руку» — НКВД. Общество пронизал соглядатаями. И вместе с партией уничтожил весь актив общества.

С армией он не стал «шутить» и медлить. В одночасье он ее обезглавил ПОЛНОСТЬЮ: он расстрелял сорок тысяч офицеров. Высший комсостав уничтожал сразу после арестов — в первые несколько суток. Боясь протестов и волнений в армии, он ее расформировал и разоружил. За это советский народ заплатил цену непомерную в ВОВ.

Он все переделывал через УНИЧТОЖЕНИЕ.

Если бы не было сопротивления, если бы он его не предчувствовал, не страшился, он не залил бы Россию такой великой кровью. Но, если бы он не залил ее кровью, он на своем троне не усидел бы…

Но даже самым страшным насилием и самой большой кровью трудно укрепиться на узурпированном троне прочно, надолго. Нужны дополнительные механизмы «крепления». И он их нашел. Он понял: вколоченное поклонение, идолопоклонство иногда сильнее даже животного страха. Он был хитроумен и прозорлив. Дух идолопоклонства он создавал и укреплял одновременно с укреплением своей власти. Сразу после смерти Ленина он начал создавать из него икону, предмет поклонения, но при этом он делал себя правоприемником его места и значения в партии, постепенно усиливая этот дух. Уже через полтора года после смерти Ленина 15-й Съезд партии приветствовал его такими овациями и криками, которые при Ленине были невозможны. А с 1929 года — года его пятидесятилетия (5 лет спустя после смерти Ленина) начинается психоз поклонения, который крепчал и нагнетался до последнего его дня. Всякое его появление в залах, всякое его слово, обычно примитивное, сказанное с сильным акцентом, жест сопровождались бурными аплодисментами, овациями, вставанием зала.

Легенды о тиранах творят рабы. Раб не возмущается властью тирана над ним, не тяготится ею, воспринимает ее, как закон, как миропорядок. (Он, в свою очередь, транслирует ее на того, кто ниже него). Жестокость тирана, его мракобесие, извращения, пороки воспринимаются, как норма. Ибо все в его власти, все — его воля. Но улыбка тирана, узурпатора и палача, его милость, проблеск чего-то человеческого вызывают удивление, благодарность, восторг, дают обильную пищу легендам, сладостным сказкам, сплетням и песням.

И способность тирана вникнуть в суть обсуждения, задавать здравые вопросы (которые зачастую доступны большинству здравомыслящих людей, может быть, даже умному подростку) воспринимались и восхвалялись, как Высшая Мудрость и государственное мышление.

Нелепо отрицать: Сталин всегда учился и учился хорошо. Но «гением» он был только в злодействах. Во всем остальном он оставался посредственностью, облеченной непомерной властью

(Бывает другое преклонение, другая благодарность человеческая — благодарность Гению. Гений открывает людям высоты и глубины — в духе, в науке, искусстве. Гений окрыляет человека, расширяет его возможности, делает его сильнее, чище, выше. Это восторг человека, который поднимается, расправляет крылья.

Перед тираном человек мельчает, сгибается — тирана славит раб…)

На Торжественном собрании метростроевцев, посвященном открытию Первой очереди Московского метрополитена, зал восторженно ревел, приветствуя Вождя, взрываясь овациями, здравицами в его честь, захлебываясь в избытке чувств от убогой его лапидарности и плоских шуток. Он поздравлял их и награждал. Вскоре он их всех уничтожил, ибо все они были воистину героями, выдержавшими каторжные условия этой стройки и нечеловеческое напряжение ударных сроков — результаты экономической безграмотности бандитского правительства.

В то самое время, когда Бухарин извивался в корчах, в нервно-истерических конвульсиях под нависшей над ним «железной рукой» его мучителя, Сталин принимал восторженные овации Чрезвычайного Восьмого Съезда Советов как творец Великой Конституции (написанной Бухариным!)

Вот выдержки из книги Эдварда Радзинского «Сталин» [165].

«Из письма рабочего Сукова: «Трудно описать, что делалось в Кремлевском зале. Все поднялись с мест и долго приветствовали Вождя. Товарищ Сталин, стоя на трибуне, поднял руку, требуя тишины. Он несколько раз пригласил нас садиться. Ничего не помогало. Мы запели «Интернационал», потом снова продолжалась овация. Товарищ Сталин обернулся к Президиуму, наверное, требуя установить порядок, вынул часы и показал их нам, но мы не признавали времени».

Наверное, 20-й век дал огромный материал для изучения психологии толпы, массовых психозов и истерий. Но когда в общий хор вливаются голоса людей, «наделенных умом и талантом», умеющих знать, видеть и слышать, анализировать и чувствовать, хочется понять, что же это за феномен. Тем более, что были люди, которые не поддавались, по крайней мере, внутренне, массовой пропаганде и истерии толпы.

Корней Чуковский, описывая в своем дневнике появление Сталина на Съезде комсомола в 1936 году, пишет о нежных, влюбленных, одухотворенных лицах, о счастье, которым они упивались с Б. Пастернаком (я уже приводила эту цитату).

Чуковский, Пастернак! Они скоро прозреют. Прозреют, когда начнется Большой Террор. Но это 1936 год. Уже прошла расправа над кулачеством, коллективизация, голодомор, многочисленные процессы — над технической интеллигенцией, над ближайшими ленинскими сподвижниками. Все это было чистое злодейство, ложь и насилие. Но газеты, радио, митинги кричали о врагах, о победах, правда не просачивалась в средства информации, о ней молчали, ее знали только причастные, которые, как правило, умолкали навсегда, даже если оставались живы. И даже светлые умы поддавались дурману. Они в значительной степени прозреют, когда мясорубка начнет засасывать их ближайшее окружение и их самих.

Можно списывать все на российскую темноту, рабство, соборность, византийство. В Китае, Корее — на восточную психологию. Но тот же психоз мы видим на фашистских шабашах, где женщины, восторженно визжа, протягивают Гитлеру — тоже выродку человеческому — руки и своих младенцев. И это в культурной стране Центральной Европы — стране философии, музыки, поэзии, науки, стране великой культуры, высших взлетов человеческого духа.

(Да, что говорить, в сей момент, когда печатаются эти строки, на дворе у нас год 2014-й. И что творят великие народы, которые гордо считают себя носителями демократии, свободы, гуманизма, культуры?!)

Сталин санкционировал, вдохновлял этот психоз, отслеживал его ход и руководил им, так же, как арестами, пытками, расстрелами. Уничтожать народ (направлять уничтожение) могло быть позволено только идолу, богу.

Его сподвижники и подхалимы, естественно, уловили его сладострастное отношение к восхвалению, лести, его завышенную самооценку и жажду ее подтверждения. Уловили и стали играть на этом, раздувая сладостный пожар в его душе, приучая партию и общество к восхвалению Вождя. Это началось с первых лет его воцарения и все годы его царствования горело и разгоралось, как солома. Более всех весьма умело раздувал этот пожар он сам.

Чем больше будет литься крови, тем громче будут славословия, гимны, марши, бой барабанов и грохот труб.

Он сам перепишет историю: успехи поверженных врагов он припишет себе, свои ошибки и поражения припишет им. Ворошилов напишет фальшивую историю Гражданской войны: победы Троцкого он припишет Сталину, замазав истинную неблаговидную его роль.

Все газеты полны были славословий, стихотворений, портретов. И находилось время и место! Но, конечно, больше было портретов рисованных — они ему весьма льстили: его неблаговидная внешность выглядела на них значительно пристойнее. Его биография (написанная им самим) выходила миллионными тиражами.

Придворные теоретики марксизма-ленинизма объявили его общепризнанным мировым политическим лидером, «крупным теоретиком ленинизма», теоретиком и практиком революции.

Он низверг науки, в которые он мог внедриться: языкознание, историю, экономику –. до уровня своего косноязычия, научную мысль подавил цитатами из классиков марксизма и собственных «трудов».

После того, как он бросил обескровленную, обезоруженную, неподготовленную армию под колеса фашистской отлаженной военной машины, он стал Полководцем, Генералиссимусом, Победителем.

Он вколотил в обезмозгленные и молодые головы свой лик как икону. Его портреты были на страницах всех газет ежедневно. Они висели в детских садах, во всех классах школ, в кабинетах, аудиториях, лабораториях, во всех заводских цехах, канцеляриях, кинотеатрах, ЖЭКах — во всех, всех уголках, куда мог проникнуть человек или его взгляд.

(Интересна история одного портрета Сталина с девочкой на руках. Он висел во многих детских учреждениях и школах. Он был известен всей стране. — Черноволосая счастливая девочка в матроске с букетом цветов на руках у вождя. Плакат — фотография. Под ней: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!»

Девочка Геля дочь Наркома земледелия Бурят-Монгольской АССР. На приеме в Кремле делегация Бурят-Монгольской АССР 27 января 1936 года преподнесла Сталину букет. Вскоре отец Гели был расстрелян, мать (врач) погибла «при невыясненных обстоятельствах» на ночном дежурстве в больнице. Геля в 6 лет осталась сиротой, бедствовала, хранила подарки Сталина (золотые часы, патефон с пластинками), а плакат долгие годы убеждал, кричал о счастливом детстве советских детей. (Не символ ли?!)

Его бюсты, торсы, фигуры в полный рост стояли в красных уголках больших заводов, мелких контор и учреждений, в учебных и воспитательных заведениях всех рангов, в парках, садах, скверах, на площадях, на вокзалах, у заводских ворот, у кинотеатров и клубов, у школ и институтов. Его огромные статуи ставили в горах. На Волго-Донском канале стояла его статуя, которая претендовала, наверное, на Восьмое чудо света, споря с Колоссом Родосским.

(Сейчас существует множество свалок, на которых нашли приют эти знаки былого могущества, но, возможно, где-то идолопоклонники прячут их в укрытиях в надежде на «лучшие» времена.)

В «его» времена и самый серьезный научный труд, и производственный отчет, и доклад школьника должны были начинаться с цитат теоретиков марксизма-ленинизма, прежде всего — Главного теоретика, и кончаться здравицами в его честь.

Чем больше разжигал Сталин борьбу с внутренним врагом, чем больше провалов было в его внутренней и внешней политике, тем сильнее поощрял он аллилуйю в свой адрес и злобный вой в адрес вездесущего врага.

«Гением» он был только в собственных интригах. Он вверг страну в почти не поддающиеся осмыслению бедствия. Но славу ему поют до сих пор. Мы не можем выбраться из исторической пропасти, в которую низвергла нас неистребимая сталинщина. И чем труднее выбираться из нее, тем громче поем ему хвалу… Воспоем же и здесь хвалу Мудрейшему! Он устроил великий «пир во время чумы». Противопоставить Большому Террору перманентный шумный праздник — это была гениальная находка (возможно, кем-то подсказанная). Но Сталин и сам умел учиться и учился! У Ивана Грозного, у Петра Первого, у Гитлера. Более всего, возможно, у Гитлера.

Гитлера Германия в первые годы его власти, действительно, могла считать спасителем нации: он ликвидировал безработицу, провозгласил социальное равенство, он вернул немцам утраченную веру в себя, а когда он начал подминать под себя Европу (что немцы, к сожалению, приняли с гордостью), в недавно голодавшую Германию потекли европейские богатства: молочные продукты из Дании, сыры и вина из Франции, рыба из Норвегии…

Гитлер был фюрер, активный и доступный. Сталин был идол, скрытый и неприступный.

Посмотрев фильм о Гитлере Лени Рифеншталь «Триумф воли», поняла, что лавры Гитлера не могли давать покоя Сталину. Как он ни нажимал, как ни требовал славословия и идолопоклонства, как ни наполнил, до удушья, своим именем газеты, журналы, искусство, жизнь каждого человека в СССР, от горшка до гробовой доски, все равно российская толпа, российское славословие и поклонение — это нечто лохматое и разноперое. Немецкое — это плотные ряды, строгие лица, единый, всей нацией выдох: «Хайль!». (В российской толпе одна десятая идейных, половина принудительно загнанных, остальные — любопытные…)

Фашистская Германия была рядом. Она широко коллективно развлекалась (и маршировала!) Германская киноиндустрия за двенадцать гитлеровских лет (1933—1945) создала 1363 фильма, из них 150 пропагандистских. 90% фильмов — это был праздник, развлечение, отвлечение, красавицы — звезды: Лида Ваарова, Цара Леандр, Марика Рёкк.

И в Советском Союзе годы Большого Террора были самыми веселыми.

Стоны, слезы, кровь были укрыты ночною тьмою, спрятаны за колючей проволокой в нежилых просторах огромной суровой страны, за толстыми стенами тюрем, в глубоких подвалах пыточных и расстрельных камер. ТАЙНА И СТРАХ ПОЗВОЛИЛИ НАРОДУ ПЛЯСАТЬ НА РОДСТВЕННЫХ ГРОБАХ. Уничтожая «врагов», «он» уничтожал (или запугивал) ВСЕХ членов семьи. Народ был разобщен. СМИ лгали… Тот, кто что-то знал, молчал под страхом смерти.

Страна просыпалась каждое утро под радостную песню, которая лилась из черных тарелок радио по всей стране:

«Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и рек,

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек.»

И славила своего Вождя:

«На просторах Родины чудесной,

Закаляясь в битвах и труде,

Мы сложили радостную песню

О Великом Друге и Вожде.

Сталин — наша слава боевая,

Сталин — нашей юности полет.

С песнями, борясь и побеждая,

Наш народ за Сталиным идет.

Подобных песен десятки, сотни…

Выходят веселые музыкальные фильмы: «Волга — Волга», «Веселые ребята», «Весна», «Антон Иванович сердится», «Музыкальная история», «Свинарка и пастух». (Такие же будут выходить и во время войны и после: «Беспокойное хозяйство», «Небесный тихоход», «В 6 часов вечера после войны», «Сердца четырех», «Свадьба с приданым». «Кубанские казаки», «Сказание о земле сибирской» и мн. др..)

В 1934 году Мейерхольд ставит «Даму с камелиями» с Зинаидой Райх. Публика ломится. (Позже он расстреляет Мейерхольда, Зинаида Райх будет зверски убита в своей квартире.)

В 1937 году Художественный театр ставит «Анну Каренину» с Аллой Тарасовой в главной роли. Сталину нравится. Все актеры награждены. Сталин щедрою рукой (Сталин любил театр) дарит театру поездку в Париж с семьями.

В СССР великий балет, опера, оперетта, эстрада.

В 1936 году перелеты советских летчиков через Северный Полюс в Америку: Чкалов с Байдуковым и Беляковым, команда Михаила Громова, Леваневский.

В 1937 — высадка Папанина на Северном Полюсе.

Страна шумно, бурно, радостно, гордо чествует своих героев. Награждают полярников, летчиков, артистов.

(Сталин хотел сделать национального героя, всенародного любимца Валерия Чкалова шефом НКВД. Чкалов отказался. Через полгода он погиб при загадочных обстоятельствах — стандартная сталинская формула уничтожения…)

Развивается стахановское движение. Чествуют стахановцев. Газеты кричат об их трудовых подвигах.

В 1939 году открывается Всесоюзная сельскохозяйственная Выставка (ВСХВ). В прекрасных павильонах достижения сельского хозяйства (которого не было).

Именно в эти годы устраивались самые яркие и красочные спортивные парады, открывались заводские клубы, дворцы пионеров — с кружками, студиями, вечерами, утренниками, праздниками. Развивалась самодеятельность. Страна маршировала и пела. Записные стихоплеты славили Сталина, счастливую жизнь страны, но песня заражает, а веселье втягивает в водоворот и честных, одурманенных атмосферой всеобщего ликования. Песни мелодичные, их легко петь, с ними легче идти по жизни.

«Нам песня строить и жить помогает,

Она, как друг, и зовет, и ведет,

И тот, кто с песней по жизни шагает,

Тот никогда и нигде не пропадет.»

Репродукторы и кинопередвижки ползли в самые глубинные и труднодоступные места Советского Союза и славили Вождя и Отечество, шагающее в коммунизм.

Праздник должен был быть не менее масштабным, чем Террор. И, поскольку то, что действительно происходило в стране, было покрыто тайной и извращено ложью, большинство, и прежде всего молодежь (а ставка делалась главным образом на нее), считало, что живет в счастливой стране; ну, а трудности, бедность — этим поколениям, выросшим и сформировавшимся после революции, было не привыкать: они другого и не знали. А о старой жизни вспоминать воспрещалось, да и было уже почти что некому…

И манкурты, родства не помнящие, потерявшие родных и близких, сгинувших в провалах и глубинах чудовищной структуры, называемой «органами», маршировали на праздниках с портретами палачей, пели им аллилуйю, славили свою великую Родину и счастливую жизнь. Манкуртизм — отсутствие памяти и верности чему-либо, кроме «хозяина». «Хозяин» был: Вождь, Отец, Учитель, Друг и его атрибутика — партия, коммунизм, социалистическая родина. Знать и делать можно было только то, что соответствовало верности «ему». Поэтому мы не должны были знать историю своей Родины, ибо эти знания помешали бы нам любить «его». Мы не должны были знать своих корней, ибо «бдительность» и «классовое чувство» превыше всякой родственности. И мы ни в коем случае не должны были знать об истинных его делах, ибо его нельзя было бы любить…

Вождь изрек: «Жизнь стала краше, жизнь стала веселей».

Под прикрытием цветистого покрывала праздника и веселья текла будничная жизнь сталинской державы, строящей социализм.

Сталинский социализм был казарменно-лагерным рабовладельческим строем. Такой строй после революции мог восторжествовать только под дулом пистолета.

Люди были: отчуждены от результатов своего труда, не имели собственности; были лишены личностного достоинства, привыкли к нищете и аскетизму как норме бытия; привыкли к подчинению, легковерию и безответственности.

В сущности, Сталин создал нео-рабовладельческий строй.

Вся страна жила, отгороженная от внешнего мира железным занавесом; внутри нее была отдельная страна — зэков и ссыльных, окруженная заборами и колючей проволокой. Эта страна за колючей проволокой, которую позже Александр Исаевич Солженицын назвал «Архипелаг ГУЛАГ», была островами, большими и малыми и целыми краями разбросана по бескрайним просторам русского Севера, Сибири, безводных пустынь Казахстана. В ней вымирали политические, строя сталинский социализм, и матерели и плодились уголовники, «поедая» политических.

Политические при Сталине не должны были возвращаться в места своего прежнего проживания. Если они доживали до конца срока, им его автоматически продлевали или отправляли их на поселение. Они пополняли ряды ссыльных: десятков и сотен тысяч раскулаченных крестьян; целых народов и народностей, согнанных с их исконных земель в места гиблые, не пригодные для жизни. Все строили социализм. Строили без необходимой техники, почти голыми руками, зэки — за пайку, ссыльные и переселенцы — за нищенскую плату, которой нехватало просто на выживание. Для зэков «шаг влево, шаг вправо» означал смерть, для переселенцев незарегистрированная отлучка в соседний поселок к родственникам или друзьям приравнивалась к побегу и оборачивалась каторжными работами. [166].

Выселенные (сроком на 20 лет) во время войны НАРОДЫ остаются в этом статусе НАВЕЧНО. Так объявлялось в Указе Президиума Верховного Совета СССР от 26 ноября 1948 года [167].

Руками этих рабов построены каналы, нужные и ненужные: Беломорско-Балтийский, Москва — Волга, Волго-Донской, Главный Туркменский, Самотечный канал Волга — Урал и др. На их костях на вечной мерзлоте стоят города Норильск, Магадан, Джезказган, Салехард, Находка, Братск, Воркута и десятки других, многие из которых так и не появились на картах, оставаясь засекреченными городами-призраками…» [168]. (Официальные заключенные официальных концлагерей составляли около 40% всего работоспособного населения).

Между колючей проволокой ГУЛАГа и «железным занавесом» жили рабы второй категории — «свободные» рабы. Они тоже строили коммунизм. Иногда на этих стройках работали рядом с зэками. Тогда их называли «вольняшками». Они a priori не были обречены на вымирание: эти должны были выживать. По ту сторону колючей проволоки вымирали, по эту — выживали. «Свободным» тоже платили нищенскую зарплату, но обеспечивали бесплатным лечением, бесплатным обучением, организовывали для детей детские сады и пионерские лагеря. Они пели веселые песни, им показывали фильмы про героев — строителей коммунизма и про их красивую жизнь. А еще им досталась, хоть и ободранная, усеченная, порушенная идеологической цензурой и страшными потерями в революциях и войнах, внутренних и внешних, великая русская культура, которая, более, чем скудный хлеб, питала таланты и давала «кислород» «свече неугасимой».

Эти «свободные» могли в любой момент стать зэками, потому что лагерные стройки (коммунизма или социализма) разрастались, а строители, как им и полагалось, вымирали, и требовалась все новая и новая бесплатная рабочая сила. Теперь НКВД получал разнарядки на количество арестованных (отделы НКВД даже соревновались между собой, кто больше арестует [Александр Яковлев, ТВ-передача], и чтобы из «вольняшек» загреметь в зэки, не нужно было даже «торчать», быть заметным, быть потенциально опасным.

Развивалась лагерная индустрия (тем более, что в нее уходили лучшие специалисты, активисты и умники), жировал НКВД, крепчала власть и авторитет Отца народов.

У «вольных» было немного больше хлеба и радостей, не было постоянной угрозы смерти (неминуемой), но воли было ненамного больше, чем у зэков.

Вся деревня была беспаспортной, а значит, — невыездной. Передвигаться по территории СССР было практически невозможно и опасно. В городе сменить работу было очень трудно. В деревне карали за невыход на колхозное поле, в городе — за малейшее опоздание на работу — за это можно было получить не просто взыскание, но и что покруче: на кару «железная рука» была легка.

.Все перемещения из одного города или поселка в другой происходили с ведома и по указанию, по путевке, разнарядке, распределению руководящих (партийных) органов. Можно было выехать на учебу в более крупный город, но это не значит, что в нем можно было остаться жить.

В жизни граждан Великой Державы СССР была одна удивительная особенность, вряд ли знакомая какой-либо другой стране. Они все имели ПРОПИСКУ. Прописка — это значит, что в вашем паспорте записано, что вы живете в таком-то населенном пункте, на такой-то улице, в таком-то доме, или квартире, или комнате, т.е. вы ПРИПИСАНЫ к какому-то участку пола на этой земле. Этот участок пола определяет, где вы можете работать, у какого врача лечиться, в какой школе могут учиться ваши дети и т.д..

Прописка — это метод контроля, контроля передвижения (прописка постоянная, временная, суточная). С учетом соглядатайства и сексотства на производствах и в квартирах, эти условия приближали положение «свободных» граждан этой страны к положению ссыльных. К началу Большого Террора весь народ, каждый человек сидел на цепи и был под наблюдением. Бежать было невозможно. О прописке стоит штамп в паспорте, а без паспорта любой человек в СССР a priori преступник и подлежит задержанию. Если у вас нет прописки, вы — никто. Вы не имеете права ни работать, ни лечиться, ни учиться. А «кто не работает, тот не ест» — фундаментальный принцип социализма. Не работающих высылали, как тунеядцев, в те же самые «благословенные» края. В России появилась широко распространенная аббревиатура БОМЖ: без определенного места жительства. Это человек, который нигде не живет, нигде не работает, ничего не имеет, нигде не моется, ничего не ест… Их много мается по России — матушке…

Коллективизированные крестьяне были закрепощены за своим сельсоветом, пожалуй, более жестко, чем когда-то за помещиком. Они не только не имели права выезда на жительство в город — их не выпускали в город на базар, в магазин. Это положение смягчалось крайней нищетой этого крестьянства, полным отсутствием у них денег.

Так вот: если вы окончили высшее учебное заведение, вас не отпускают в «свободный полет» — на рабочее место вас распределяет специальная государственная (партийная) комиссия. (В этом было, правда, не только отрицательное, но и положительное — всякая медаль о двух сторонах), но очень часто новоиспеченных специалистов направляли в дальние края — туда, куда по своей воле человек не поедет. Россия — страна огромная, климат ее суровый, мест, требующих героизма для проживания, много, а лагерные стройки коммунизма в гиблых местах — огромная империя ГУЛАГ — особенно нуждалась в специалистах. В одной студенческой песенке были такие слова: «Путь до Магадана недалекий: за полгода поезд довезет…»

(Право свободного выезда в другую страну было ликвидировано. Его не было ни в Сталинской, ни в Брежневской конституциях. Не только выезда на постоянное место жительства, но даже выезда в командировки, на симпозиумы, на встречи с родственниками. «Выездными» были только те, кому не грозил «страх сравнения», кто никогда за рубежом не имел бы тех благ, того «пряника», которые он имел тут, в своей партии. Всех остальных, кто побывал за рубежом: коминтерновцев, ученых, военнопленных — Сталин рано или поздно уничтожал. Боялся он «декабристов»…

Необходимо подчеркнуть, что государство несвободных людей процветало под солнцем Сталинской Конституции — одной из самых демократических по тем временам в мире.

Что такое раб?

Раб — это человек: а) не имеющий прав; б) формально имеющий права, но они не защищены исполнением законов, даже если они торжественно записаны в Конституции государства или в Своде законов.

По пункту «а» в Советском Союзе рабами были зэки и, в значительной степени, колхозники; по пункту «б» — все граждане СССР скопом: при весьма демократической Сталинской Конституции СССР можно было уничтожать миллионы НЕВИННЫХ людей, что Сталин «железной рукой» своих «Органов» безнаказанно с садистским наслаждением делал в течение 30 лет. Человек, имеющий права, живет, подчиняясь закону. Человек, не имеющий прав, человек — раб, живет, подчиняясь воле сильного или облеченного властью.

Так жили все, в «Б» и «М» зонах. В «Б» зоне можно было как-то существовать в своем профессиональном кругу (но не «торчать»! ), в своей семье, пока тебя, по какой-то причине, не накрыл властный колпак. Как только человек оказывался под колпаком, он очень быстро осознавал, что он АБСОЛЮТНО бесправен, что он — раб.

Но сколько людей в России (в СССР), в нечеловеческих условиях рабства оставались свободными духом!

Легко быть свободным в стране, где свобода, охраняемая законом, стала истинным достоянием гражданина. Но быть свободным в тюрьме — это особый героизм духа. Вряд ли это возможно без веры в высшее начало, в Бога, в высшую справедливость. Это глубокое постижение истинного назначения человека, сохранение дарованной ему Божественной искры. Люди, постигшие это, выживали в условиях, в которых очень быстро погибали люди гораздо более крепкие физически, но не духовно.

Человек, как таковой, привлекал пристальное внимание, но только в одном аспекте: опасен он для режима или нет. Во всех остальных аспектах этот человек для государственной машины не существовал. Все, что делалось государством, делалось для его выживания, но не для его удобства, блага, процветания.

Все, что в стране происходило и творилось — творилось во славу великой эпохи и ее Создателя и Вдохновителя, Великого Учителя, Отца народов. Происходила коллективизация, индустриализация, электрификация, уничтожение врагов и покорение природы. Строились только гиганты: магнитки, днепрогэсы, каналы, гигантские ГЭС — самые крупные в Европе и в мире, на дне новых морей хоронили сотни деревень, десятки городов, памятники старины, произведения искусства, свою историю и природу. В результате производили электроэнергии больше, чем в США, но на душу населении в 8 раз меньше.

Покоряли природу, насаждали лесозащитные полосы, строили гигантские тракторные заводы и трактора, а хлеб не родил, поля погибали, пустели десятки тысяч деревень, деревня вымирала от голода. Ежегодно снижались цены (на несколько %), а народ голодал. Строили высотные дома-дворцы (во славу сталинской эпохи!), а миллионы людей ютились в каморках, бараках, коммуналках-клоповниках, по 3 квадратных метра на человека, а иногда и по 1 метру… (Жилищный кризис, созданный сталинской эпохой, мы не можем расхлебать до сих пор!).

Здоровое общество вряд ли сможет представить, что в обществе, больном «развитым социализмом», человек на любой инстанции, независимо от вопроса, по которому он по инстанциям идет, всегда встречает СОПРОТИВЛЕНИЕ. В лучшем случае тупое, как правило, — злобное. Можно было бы искать какие-либо причины к тому, если человек просит улучшить его жилищные условия или повысить пенсию. Но эффект тот же, когда он приходит с предложением организовать детский музыкальный кружок, спортивную площадку или уголок отдыха при ЖЭКе. Причем ни от кого ничто не требуется, кроме разрешительной бумажки или подписи на ней. (Причем, это деяния бескорыстные). И начинается рык и лай тупых полуграмотных баб (на нижних ступенях этих «инстанционных» организаций сидят обычно «дамы» — особы мужеского пола на этих ролях обычно еще противнее: это либо блатные недоумки, либо солдафоны на пенсии: на эти должности брали только тех, кто умеет «держать и не пущать»…

Иногда вначале человеку отказывают вежливо (отказывают всегда). Но стоит ему проявить упорство, начинается неизменный лай и рык. Причем, в данном случае речь идет о делах законных и вполне решаемых. И начинается хождение человека по инстанционным мукам, бесконечное, изматывающее и, как правило, бесплодное. Это картина общая.

А изобретения! Это особстатья! Завалы советских изобретений, пробившихся сквозь все рогатки и попавшие в макулатурные свалки спецучреждений, невообразимы, но это ничтожная доля от того, что не прошло или не пошло по инстанциям, или было задушено изобретателями в собственных мыслях («от греха подальше»). (Конечно, была область, в которой изобретения поощрялись — там, где они работали на вооружение, на войну: в специальных конструкторских бюро, военных производствах, физике, математике, в том, что работало на космос. Но и там, сколько было запретов по идеологическим и политическим мотивам, сколько и в этих областях искореженных судеб великих российских умников?!)

Это человека давит, отупляет, порабощает, иссушает в нем мысль и убивает надежду.

От тупости чиновников, от хамства, висящего в воздухе: в конторах, магазинах, на улице, на производстве — в наибольшей степени страдает интеллигенция, та самая «больная» удивительная российская интеллигенция, которая всегда «страдала за народ» и после революции получила от этого народа сполна…

Уничтожение лучших во время революции и прицельно в сталинском терроре приучило «низы» не уважать, не доверять, презирать и попирать все, что интеллигентно, нравственно, духовно — все, что благородно и стоит выше. Раньше у простого народа было априорное уважение к грамотности, интеллигентности, благородству. Советская власть воспитала ко всему этому — сознательную ненависть, называемую «классовым чутьем».

Прогресс в таком обществе весьма затруднен. Оно развивается по планам «генеральной линии партии», отсекая инициативу и творческую мысль народа. Общество начинает разрушаться и гнить. В нем вымирает, разрушается живое и неживое. Разрушаются биологические структуры в человеке, не говоря о социально-психологических. Разрушается природа, в ней разрушаются и флора, и фауна. В этом процессе прежде всего разрушается и гибнет высокоорганизованное, хрупкое, чувствительное — самое ценное (и в природе, и в обществе). (Наверное, и красную рыбу в реках, и сочные травы в лугах, и кедры в тайге заменили какие-нибудь лещи, щуки, чертополох, осина или просто пустоты…)

Почему так происходит? В чем причина?

Большевики презрели законы природы и человеческого общества. Они сломали веками создававшиеся общественные структуры, поставили общество с ног на голову, законы из объективной категории перевели в субъективную. Это политика невежд и авантюристов. И она ни при каких обстоятельствах не имела бы успеха, если бы не подыгравшая им российская триада: вековое российское рабство; неграмотность основной части населения и самое главное — великая кровь: насилие тупое, беспощадное и прицельное.

Большевики легко захватили власть в России. Они сумели ее удержать: их было мало, но у них был Вождь, лозунги и немеряная энергия насилия. У них было очень много противников, но у противников не было единого вождя, они были разобщены и тянули в разные стороны. Большевики свалили Россию и поставили ее вверх «дном».

Ленин умер в начале пути. Власть захватил Сталин. Он укрепил эту базовую триаду российского большевизма: укрепил рабство; укрепил в обществе верховенство люмпена, «дна»; он скрепил фундамент своей власти немеряной кровью и укрепил «триаду» невиданным идолопоклонством.

«Голову» России большевики снесли. «Дно» вытеснило из партийных рядов, истребило идеалистов, романтиков, энтузиастов, заблудших. Наверх пошли самые напористые, аморальные, подлые, корыстные. Они стали править Россией, возглавляемые своим вождем.

И все же народ должен был выживать. Природа и история приучили народ России к героизму. почти как к норме. А большевизм сделал героической интеллигенцию. И, поскольку дух крепче тела, именно интеллигенция, при всех страшных гонениях на нее, создала при социализме те ценности, которые мы утратили, по которым скорбим — дух и традиции в науке, искусстве, в образовании, в медицине.

Я неоднократно возвращаюсь к вопросу об интеллигенции. Российская, советская интеллигенция — это особое российское явление в мире. Это не образованное сословие Запада, которое уважаемо, оно хорошо зарабатывает и хорошо живет. Российская интеллигенция — она не работает, не зарабатывает — она СЛУЖИТ: делу, идее, народу, Отечеству независимо от условий жизни, заработков и правителей.

Российская интеллигенция была воспитана Великой русской культурой Пушкина, Гоголя, Достоевского, Толстого, Чехова, Глинки, Чайковского, великой русской живописью и театром. Советской культуре достался тонкий слой отдельных оставшихся ее островков после большевистского революционного ее разгрома.

Трудно даже представить, какой расцвет ждал бы Россию, если бы Ленин не изгнал «сливки» — истинный великий цвет российской интеллигенции конца 19-го — начала 20-го века — эпохи ее бурного, «пассионарного» ее развития, а Сталин не уничтожал бы советскую интеллигенцию, разбуженную революцией, вышедшую из всех слоев общества, возбужденную новыми возможностями, которые дарило новое время. Талантов, ярких, глубоких, разнообразных, были сотни, тысячи. Взбудораженная, взрытая российская земля выплеснула их из своих недр…

Крестьянство, оторванное от земли-матушки, погибало, спивалось.

«Гегемон» структурировало производство: крупные военные предприятия платили лучше и требовали дисциплины. На мелких была тупость и пьянство.

А в целом, масса образованцев, полуживое крестьянство, гегемон, чиновничество, воспитанные на поверхностно-крикливых лозунговых «истинах» в последней инстанции, привычно воспринимали очередное неоспоримое достижение передового учения, «вдохновенно» откликались на любой злободневный призыв. Нужно было верить и шагать «в ногу». Верили и шагали.

Под лозунги, сказки и марши в усредненном обществе сформировалось удивительное единомыслие, уникальное явление, которое громко и гордо было объявлено МОРАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИМ ЕДИНСТВОМ СОВЕТСКОГО НАРОДА. (так была названа абсолютная недопустимость иного мнения — в действительности: никакого собственного мнения, кроме официального).

При Сталине было не только морально-политическое единство народа, но была еще и ДИСЦИПЛИНА. На работу не опаздывали: за 15-минутное опоздание можно было угодить и в лагеря. Вся страна была опутана сетью законов, постановлений, установок, ущемляющих, запугивающих человека — любого, большого и самого малого, незаметного, скромного и запуганного.

С 7-го августа 1932 года за хищение колхозного добра — расстрел или 10 лет тюрьмы. (Речь могла идти не о мешках, а о горстках зерна, о десятке картофелин для голодных детей, о «колосках», оставленных в поле).

С 1938 года вычеты из получки за опоздание; 3 опоздания в месяц — под суд.

С июня 1940 года под страхом тюрьмы никто не имел права менять место работы, отказываться от сверхурочного (бесплатного) труда.

В. Селюнин пишет: «После войны я работал на меланжевом комбинате в Барнауле. Большая часть моих товарищей по общежитию побывала в тюрьме… Мой соученик по вечерней школе, работник горвоенкомата, как-то под большим секретом сообщил: около половины призывников имеют судимость. А призывники — еще мальчишки…» [170].

(Чего же нам ждать от нашей армии, от нашего мужского населения вообще: мы знаем КАК и КОГО воспитывает наша тюрьма).

Большая Зона пела: «Широка страна моя родная…»; в Малой Зоне пели: «Я помню тот Ванинский порт…»

И на работе, и дома разговаривали чрезвычайно мало — только по делу: всюду были «уши». Можно было только славить. Это делалось громко, постоянно, везде.

Деревня вымирала тихо: она уже не протестовала — она знала, чего стоит протест. Те, кто протестовал, ушли в мир иной; оставшиеся с материнским молоком впитали и передавали новым поколениям науку покорности.

Город жил в «клоповниках», в бедности, в нищете.

И колхозы, и промышленность рапортовали об успехах, социалистическом соревновании и о «дальнейшем улучшении…». Гремели об успехах черные тарелки радио. В кинотеатрах шли веселые бодрые фильмы. Пионеры и комсомольцы проводили собрания, верили в коммунизм, пели пионерские и комсомольские песни, маршировали на праздниках с «его» портретами, знаменами, плакатами. А на праздниках все пело и маршировало. (О Малой Зоне никто ничего не знал …)

(В М. Зоне не пели и не маршировали. Но спектакли там тоже шли: Лагерное начальство тоже хотело жить. И играли там тоже великие русские актеры и неистребимые российские таланты — зэки. Играли после лагерных работ. Получали лишнюю лагерную пайку. Все равно вымирали. Но в чудовищном кошмаре их жизни имели маленькую отдушину, лучики света. Ловили их жадно, пили искусство, как воду в пустыне…)

Еще говорят (с легкой руки Черчилля), что при Сталине Россия стала великой индустриальной державой, а раньше пахала на козе.

Давайте вспомним, что «на козе» она кормила и себя, и пол-Европы, а на тракторах никогда не ела досыта. Темпы промышленного развития России до Первой Мировой войны приближались к темпам развития США. 60% дорог России было построено до революции. (А она после отмены крепостного права до Первой Мировой войны прожила чуть более 50 очень неспокойных лет.) А при социализме почти все железные дороги строили зэки. (БАМ строили не зэки. Было много лозунгов, шума, как всегда много героизма и энтузиазма, но построить так и не смогли…)

За тот период, в который СССР стал великой державой, все передовые капиталистические страны (и не очень передовые –тоже) стали великими индустриальными и военными державами, странами передовых технологий и высокого уровня благосостояния народа. А российский народ жил в беспросветной бедности и с годами только нищал.

Эта беспросветная нищета, несостоятельность экономики «развитого» (и развивающегося) социализма, постоянные дефициты уродовали общество, семьи, мужчин, женщин и детей.

Мужчина перестал быть кормильцем семьи (речь не идет о номенклатуре). Никакая одна зарплата не могла обеспечить проживание, выживание даже самой малой семьи. Все трудоспособные члены семьи должны были работать, если они не учились в дневных учебных заведениях. Тунеядцев высылали. Мужчина терял свое семейное достоинство, начинал пить или с головой уходил в производственные проблемы. Все тяготы быта ложились на женщину, тоже работающую по полной программе. После полного рабочего дня женщина должна была обежать несколько магазинов и в длинных часовых, иногда многочасовых очередях добыть продукты, чтобы покормить семью. Потом тащиться домой пешком или в битком набитом транспорте и стоять в нем, в толпе, выжатой, потной, с неподъемными сумками — драгоценной добычей.

Советские дефициты создали удивительное изобретение с исчерпывающим смысловым названием: «авоська» — авось-ка! Это очень прочная плетеная сумка–сетка, которую можно спрятать в кулаке, но вмещающая иногда — пуды! С этими авоськами бегали и ехали домой добытчицы-женщины. Из сеток виднелись картошка, капуста, торчали морковные и рыбьи хвосты.

Женщины в России умеют красиво одеваться, даже в бедности. Но красивый наряд унижает навьюченную женщину, и она отказывается от красивых нарядов. Дома она после всех дневных трудов станет к керосинке, к плите, к корыту в коммунальной кухне: в сталинской России не было отдельных кухонь, ванных, холодильников, стиральных машин, собственных автомобилей и т.п..

А дети? — Разве тут до воспитания? Накормить бы…

Благо, наши самоотверженные учителя организовывали в школах, во дворцах пионеров кружки: литературные, математические, технического моделирования; вышивания, песен и танцев; организовывали вечера самодеятельности и тем смягчали наше великое истинное и «соломенное» сиротство…

Разруха в стране, порожденная сталинской коллективизацией и репрессиями, на долгие годы закрепила в стране крайнюю нищету — нищету материальную и убогость идейную. Но именно в этой атмосфере и на этой почве мог проявиться тот поразительный энтузиазм в строительстве коммунизма — специфический российский феномен, который действительно имел место.

На выбитом и опустошенном интеллектуальном поле легко было насаждать, вколачивая, убогие и лживые идеи, обильно удобряя это поле идолопоклонством и страхом. А абсолютная неспособность этой разрушенной экономики предложить человеку соблазны была естественной твердой почвой для неизбежного аскетизма. Это смешение псевдоестественного и искусственного и создавало этот (псевдо) естественный феномен российского энтузиазма и патриотизма сталинских времен, состоящих из искусственных фальшивых деталей недомыслия и нищеты, но не осознанных в условиях умственной и материальной убогости и страха. Это была та единственная обстановка, в которой сталинский тюремно-казарменный социализм мог строиться и существовать.

В сущности, у лагеря и «воли» было много общего; в лагере страх ареста и насилия был уже осуществлен, баланда жиже, смерть — ближе. Разница была особенно мала для тех, кто попал туда из разгромленной деревни или из городских бараков, куда хлынули деревенские беженцы, где ютилось огромное море уголовников, полууголовников, сирот и других человеческих осколков революционного разгрома.

Трагедия была для интеллигентов, для которых воля — необходимый элемент жизни, и материальный уровень жизни которой хоть и был нищенским на «воле», но, несомненно, выше лагерного. А они составляли весьма существенную, а временами, несомненно, основную часть лагерного контингента. Осознавал ли Сталин, что именно эта, интеллектуально обнищавшая и материально убого однобокая, экономически несостоятельная — единственно та страна, которая может быть ему подвластна, только такой нищенской страной он способен управлять. Ибо самое незначительное повышение экономического уровня, обеспечившее самое скромное предложение, породило бы спрос и желания, снизило бы бесплодный энтузиазм, и сдвиги в общественном сознании пришлось бы ликвидировать таким напряжением страха и репрессий, которые сделали бы даже эту многотерпеливую страну нежизнеспособной.

(После его смерти прежде всего рассыпались самые искусственные структуры его правления: энтузиазм и аскетизм. Они сменились апатией, глубоким мещанством, воровством, взяточничеством, «теневой» экономикой, полным вырождением и крахом, нравственным и экономическим.)

Надо полагать, что храбрость — это качество, которым наделены тираны не более, чем другими добродетелями. А поскольку им есть чего бояться, они трусы, они злосчастные трусы, которые не знают покоя на этой земле, как грешники в Аду. Этот животный страх реализуется в изощренных методах запугивания, подавления и обмана. Они нагнетают страх в обществе из страха перед ним. Это тоже один из патологических замкнутых кругов. Органы БЕЗОПАСНОСТИ — это основа, хребет, скелет, всепронизывающая структура общества. — ЧЬЕЙ БЕЗОПАСНОСТИ?!

Власть тирана, стоящая на крови, может быть жестока и сильна, но не может быть прочна и долговечна. Вот этот вечно нависающий миг, когда античеловечная структура пошатнется, захлебнется пролитой кровью, задохнется от зловония глубинного гниения — этот карающий миг держит тирана в состоянии постоянного напряжения и защитной активности.

Сталинская страна непрерывно бурлила. Карала «виновных», прощала «невинно осужденных», карала карателей. Непрерывно творила «высшую справедливость», то карая, то прощая. Этот фейерверк посадок и освобождений из тюрем и лагерей был абсолютно необходимым трюком для утверждения и подтверждения лозунга, которым сталинская пропаганда пропитала все общество: «У НАС ЗРЯ НЕ САЖАЮТ!».

В этом многомиллионном адском котле ничего не стоило даже сотню из каждой тысячи невинно репрессированных выпускать на волю, чтобы они рьяно несли в толщу масс убежденность в высшей справедливости карательной машины и Верховного Карателя. А разобщенность всех, кто попал в ее жернова на всех этапах: от угрозы ареста до последних дней в тюрьме, на следствии, на этапе, в лагере — позволяло многим из миллионов, попавших в кровавое месиво, считать, что каждый из них жертва нелепой ошибки, а все окружающие, наверное, «не зря». Это один из сталинских методов РАЗОБЩЕНИЯ, которыми он пользовался ВСЮДУ И ВСЕГДА.

Но разобщенность сама по себе не укрепляет трон, она лишь не угрожает ему, не может его разрушить. Ему нужна была опора, цементирующие средства. И они нашлись. Бурный шумный праздник в стране победившего социализма и всепронизывающее идолопоклонство: прославление Великого Творца этого всеобщего счастья, Отца народов, Строителя социализма, Творца всех наших побед!

И мы снова возвращаемся к Празднику социалистического строительства, к «пиру во время чумы».

И «чума», и «пир» ушли вместе с ним в преисподнюю. Но остался смрад нравственной разрухи. После короткой «Оттепели» общество сменило окраску: напряженно-политическую на уголовно-воровскую. «Политические» (да их и не было) вымерли в лагерях, а махровая уголовщина, выросшая на крови перемалываемых политических: уголовники, палачи, надсмотрщики, ВОХРовцы — весь неохватный механизм гигантской мясорубки расползся, пропитал все слои общества, спаялся с номенклатурой, разъел армию, пропитал народную толщу.

Номенклатура, которая при Сталине жирела за высокими заборами, при Брежневе, не опасаясь репрессий, подстегиваемая западными ароматами, ушла в воровской «теневой» бизнес и просто в разграбление страны. Разномастное ворье стало, как моль, разъедать все хозяйственные и общественные структуры страны.

Социализм, который Сталин построил, был нежизнеспособен. Он мог держаться только на крови. Когда постоянный приток свежей крови прекратился, он начал сыпаться, и попытки спасти его оказались тщетными. Он рухнул. (Может быть, еще и потому, что «спасатели» были из того же сталинского гнезда. Они умели нажимать, давить, погонять под командой Хозяина, но не умели и боялись думать.)

Безграмотность, предательство и воровская энергия, которой он был обрушен, вызрели внутри самой системы.

Не было грамотных политиков, грамотных экономистов, не было государственных мужей. Мозги большевистская система тщательно вытравляла. А те, которые выживали, не были приближены к рычагам управления, не были квалифицированными специалистами-хозяйственниками. Они работали в других областях.

Внутренние «прозападники» под руководством Запада (который предвидел это крушение, все просчитал и нетерпеливо и деятельно ждал этого момента) обрушили Советский Союз «грамотно» — так, что от него не осталось камня на камне. Все, что можно было вывезти из страны, было вывезено. Номенклатурно-воровская машина, освобожденная от всяких законов, разграбила и присвоила себе все, что нельзя было вывезти — все, что создавалось народом в течение 70 лет (и более). Разнокалиберная уголовщина разоряла страну, вгоняла обнищавший народ в стрессы, безнадежность, апатию.

Такой разрухи не было даже после Первой Мировой войны, революции и войны Гражданской. НЭП поднял страну в течение двух — трех лет. И после ВОВ в течение пяти — семи лет страна залечила свои великие материальные раны: человеческие — не лечатся, потери — не восполняются…

После нашей бескровной контр-революции — «перестройки» страна не может подняться уже более 20 лет, и перспективы ее пока туманны.

Самое страшное, что сделал с Россией большевизм, и более всего Сталин, как самая значимая, самая энергичная и самая разрушительная его сила, — это геноцид и нравственная разруха. Разрушен был фундамент, генетическая основа формирования и существования народа, основные его корни.

4 волны эмиграции в течение 20-го века опустошали Россию и ее генетические кладовые. 3 последних — прямая или косвенная вина Сталина.

2-я волна — это люди, вывезенные насильственно немцами или добровольно ушедшие с ними, бежавшие от сталинского социализма, от перманентного террора и от неизбежных расправ за пребывание на оккупированной территории (не его ли вина была в том, что эти территории были столь обширны?!) Эта волна наименее значительная из всех.

Биологический антисемитизм Сталина не был реализован: ему нехватило нескольких дней и нескольких месяцев, чтобы уничтожить евреев Советского Союза, возможно, более успешно, чем это сделал Гитлер. Но он оставил после себя махровый государственный антисемитизм. В результате в 60-е — 80-е годы СССР покинуло огромное количество евреев (с которыми уехало много неевреев): физиков, математиков, биологов, программистов, врачей, музыкантов, кинематографистов, писателей, актеров, танцоров, художников — людей высокообразованных, талантливых, мастеров своего дела (неумелые за рубеж не поехали — там они не нужны).

Это очередные, большие, трудно измеряемые потери страны. (В течение всего 20-го века Россия массово, слоями, пластами смывала за рубеж немеряные свои бесценные ценности).

После «перестройки» на пепелище, оставленном ею во всех областях: в промышленности, в науке, в образовании, в искусстве, медицине — специалистам делать было нечего. И все, что что-то умело, все бесценное, квалифицированное, деловое, талантливое — широкой волной хлынуло за рубеж: кто-то просто в поисках хлеба насущного, кто-то бежал из этой проблемной, непредсказуемой, вечно бедствующей страны, безнадежно разрушенной. Это потеря, не поддающаяся оценке. Кто-то из них вернулся. Но очень немногие. Они предпочли осесть в благополучных, сытых, спокойных странах и работать на них, на их благоденствие, а не на Богом забытую Россию.

Глубокий анализ не потребуется, чтобы показать, что и эта трагедия: «перестройка», эмиграция, пропасть, из которой Россия не может выбраться, — это все неизбывные последствия сталинщины.

Сталин оставил после себя обескровленный, выхолощенный народ и созданную им под себя партию во главе его. Эта партия создавалась не для управления, а для послушания. Когда ее «голова» отлетела и кнут перестал устрашать, партия стала гнить, и катализатором этого гниения стал «пряник», к которому она привыкла, но который в новые времена, когда железный занавес пал и с Запада потянуло ароматами их неведомого России благоденствия, стал недостаточно «сладок и румян». Хотелось большего. Но в социалистической России, сталинской России, с ее нищенскими твердыми зарплатами, которые не менялись десятилетиями и не зависели от напряженности труда, от производительности труда, достижений и успехов, это было невозможно. В качестве поощрения и награды можно было попасть на «Доску почета» или получить ничего не дающий значок «Ударник труда». Все исключения из этого правила принципиально ничего не меняли. И для членов партии и партноменклатуры — тоже: у них все было тоже твердо определено. Но времена сменились. Люди увидели, что можно жить иначе. Но как?! — Только через воровство. И номенклатура, и «массы» были к этому готовы. Страна была наводнена уголовным элементом, разросшимся, заматеревшим, разжиревшим в сталинских лагерях. Нищая, бедствующая, сиротская страна его порождала, лагеря его выращивали. Номенклатура спаялась с уголовными авторитетами. Она воровала по-крупному, внедрялась в производственные процессы, создавая «теневую» экономику. Все остальное ворье рассасывалось по городам и весям, воровало, пока было на свободе, вовлекая в этот «аппетитный» процесс всех «неустойчивых», не обремененных неудобными понятиями честности. (Если завод производил гайки, воровали гайки, если производил шелковые ткани, — воровали шелк…) Воровали, искали и находили «левые» заработки все, во всех сферах жизни: в производстве, в торговле, в медицине, в образовании, в службе быта, в чиновничьих сделках, в организации досуга и отдыха. Люди устали от нищеты и дефицитов, от непрерывной всепронизывающей Лжи в фальшивых лозунгах, устали от ожидания «светлого» будущего. Это был обвальный отказ от сталинской философии нищеты. Вера сменилась грубым разрушительным цинизмом. Как всегда, в «дураках» остались лучшие — честные. Прежде всего — интеллигенция. Такое государство шло к гибели. Все понимали, что «плывут на тонущем корабле».

В созданной Сталиным партии, в выхолощенном народе не было умов, которые могли бы «спасти корабль». А если бы такие и нашлись, система никогда не подпустила бы их к «рулю».

Показательно, что в этой катастрофической ситуации нашелся человек, который энергично приступил к «спасению». Это был, естественно, человек, выпестованный КГБ.

Людей начали отлавливать в рабочие часы и «шмонать» в магазинах, саунах, на улице.

Я работала в это время в институте, корпуса которого: административный, учебные корпуса, научно-исследовательская часть, библиотека, столовая — были расположены компактно, но на достаточно большой территории. Институт учебный, открытый. Однако сотрудники не могли пройти из корпуса в корпус без пропуска. От выхода из нашего корпуса до входа в столовую было тридцать шагов, но мы каждый день должны были подписывать у начальства пропуска на обед.

Естественно, сейчас же появилась серия соответствующих анекдотов. Один из них: «Считать наступающий 1983 год годом 1938-ым!». И так вся серия… (Интеллигенция России в длительном своем беспросветном существовании научилась лечиться юмором…) Ничего другого сталинская партия, когда запахло катастрофой, придумать не могла!

Обрушилось здание сталинского социализма именно так, как могла обрушиться структура, сгнившая изнутри, но обрушение которой направлялось и очень «грамотно» и точно — извне…

Тем, кто обрушил эту страну сознательно и целенаправленно, удалось очень многое, но не все. Нашлись другие умники, которые спасли основной хребет страны от распада по уже наметившимся разломам. Но поднять страну не удается, несмотря на титанические усилия. Они пытаются «сбить масло» из тощей «сыворотки», которую оставили сталинщина и разруха «перестройки».

Во времена НЭПа в одночасье проснулась инициатива множества мелких и средних частников. Крестьянство, очень сильно пострадавшее от Первой Мировой и Гражданской войн, от продразверсток, расстрелов, беспощадного подавления бунтов и восстаний, поднялось и снова стало кормить страну. Во время «перестройки» крестьянство подняться не могло: оно спилось, выродилось — генетически, экономически, нравственно. Мелкому частнику неоткуда было взяться: активность, инициатива, вера в государство, в будущее была убита. А то, что нашло в себе силы подняться, неистребимый государственный большевизм и всеобщий бандитизм быстро удушили.

Все усилия, деньги тонут в коррупции, воровстве, разбое, явном и тайном, мелком и весьма масштабном. Ни одна страна не смогла справиться с коррупцией без глобальных перемен и потрясений. Но ни одна страна не сталкивалась с такой коррупцией, всеразъедающей, тотальной. Разве только Камбоджа. Страна небольшая, поэтому мир не замечает…

Пол Пот (не сомневаюсь, что он изучал марксизм-ленинизм и опыт Сталина) хотел явить миру творение новой, удивительной (наверное, счастливой, по его понятиям) жизни, построенной на участке земной поверхности, полностью очищенной от всех наслоений предыдущих цивилизаций. Он уничтожил или загнал в концлагеря 30% населения страны. Он уничтожил всех людей (оставил 14) с высшим образованием, уничтожил древние ирригационные сооружения, электросеть, обувь — все атрибуты достижений цивилизации и культуры. Оставил лишь часть древних храмов для туристического бизнеса. (Эти уникальные храмы разрушаются — их некому и не на что реставрировать. Камбоджа не привлекательна для туризма. (Мне рассказывали друзья, что, когда попадаешь из Вьетнама (страны, пережившей опустошительную, выжигающую войну, но в настоящий момент вполне благополучной) в Камбоджу, сразу видишь, что попал в страну грязную, нищую, и разбойную. И еще раз убеждаешься в том, что никакая война, самая жестокая и кровопролитная, не наносит ей и ее народу таких незаживающих ран и разрушений, как прицельный геноцид и разрушение прицельное.

Не буду углубляться в историю Камбоджи. Пол Пота тоже нет уже несколько десятилетий. Но вот что пишет об этой стране «Черная книга большевизма»:

«В душах миллионов сегодняшних камбоджийцев время Пол Пота оставило незаживающий след…

Большая часть страшных социальных язв, до сих пор разъедающих камбоджийское общество: повальная преступность (с широким распространением огнестрельного оружия), всеобщая коррупция, отсутствие всякой солидарности, каких-либо общих интересов — является следствием разразившейся 20 лет назад страшной катастрофы.» [170].

Как знакомо!

Причина — не социализм –геноцид и чудовищное надругательство над личностью, изощренная жестокость и зверства, ломка вековых устоев, человеческих отношений, связей, родства, разрушение не только нравственности, но и психики человека, его миропонимания.

Над Камбоджей полпотовщина пронеслась страшно, но относительно быстро. Сталинизм был долгим и въедливым. Он настигал и насиловал человека не только в тюрьмах и лагерях, но на любом месте под солнцем и на протяжении всей жизни, от горшка до седых волос. Одних он заливал кровью насилия, других умащивал елеем лжи. Сталинщина въелась в геном народа. И все, что зарождается новое, уже в зародыше несет эту черную болезнь. Этим объясняется почти все, что происходит в стране.

Мы пережили очередную историческую катастрофу во время перестройки. Это третья российская катастрофа в течение одного столетия: революция, сталинщина, «перестройка». В отличие от двух первых, третья катастрофа почти бескровная, но из этой последней мы четверть века не можем подняться. Почему? — Истощены силы народные, убита созидательная активность, работает только разбой. — Почему?

По-видимому, такое историческое прицельное вытаптывание, удушение, вытравление, уничтожение, избиение, изгнание в течение нескольких поколений не проходит безнаказанно, без тяжелых исторических и генетических последствий. Такие катастрофы меняют «тело» народа, его дух, его историю.

Изнутри народ этого почти не видит, не может: не видит целостной картины, видит лишь отдельные уродства сохранившимися островками своего здорового зрения. Это можно увидеть только со стороны.

Большевизм не породил новых черт в российском характере. Он просто «перепрограммировал» российский геном.

В России всегда был уголовный элемент. Но в целом в народе это был достаточно тонкий слой. Революции, войны, сталинские лагеря и тюрьмы создали в России мощный уголовный пласт. Уголовщина калечила, уродовала здоровое. Она отравила, пропитала своим духом нищую народную толщу в городе и деревне, отравила армию, и очиститься от этой скверны, особенно в условиях очередных исторических бедствий, России не удается.

В 19-ом веке в России в нужный момент с трудом нашли одного палача. Сталин создал в своих «органах» десятки тысяч палачей разных мастей. — Это изуродованная психика народа, его сатанинский дух. Давно нет Сталина, но палачи живучи. Они остались в лагерях, в тюрьмах, колониях, влились в уголовную жизнь, в жизнь различных силовых и контролирующих структур и просто в народную толщу.

В России всегда было воровство. Но такого бесстыдного, всепронизывающего, всеобщего и разноформного, от самых верхов общества до самых низов — ничего подобного Россия не знала. В России было другое:

«Нищий вывесил портянки сушить,

А другой нищий портянки украл…»

А это новое, советское социалистическое «деловое» воровство, которое определило лицо нашей «перестройки», родилось в брежневские времена. И зародилось оно в сталинской партии — партии «кнута и пряника». (СЕГОДНЯ ВСЕПРОНИЗЫВАЮЩАЯ КОРРУПЦИЯ, ВОРОВСТВО ВСЕХ ФОРМ И МАСШТАБОВ ЯВЛЯЕТСЯ УГРОЗОЙ НАЦИОНАЛЬНРМУ ВОЗРОЖДЕНИЮ РОССИИ).

В России — огромной чиновничьей державе всегда было взяточничество. Но всепронизывающая коррупция сегодняшней России — это, наверное, вообще «новое слово» в истории цивилизованных стран..

Корни ветвисты у этого огромного, разрушительного, ВСЕРАЗЪЕДАЮЩЕГО ЯВЛЕНИЯ; коррозия совести в государстве атеизма и воинствующего бандитизма, привычка к всеобщему воровству последних десятилетий, как основному возможному источнику дохода; усталость от нищеты; навалившаяся на нас новая беда — всевластье денег, но самое главное — это ОТНОШЕНИЕ К ЧЕЛОВЕКУ — САМОЕ СТРАШНОЕ НАСЛЕДИЕ СТАЛИНЩИНЫ.

Россия никогда не дорожила человеческой жизнью. Так сложилось исторически. Это было подспудно, в подсознании, не целенаправленно. Если на Западе исторически был примат становления личности, человека, в России было становление страны, Родины. В жертву этому приносилось благополучие и счастье семьи, удобства быта, здоровье, жизнь.

Сталинизм свел ценность человеческой жизни (в очередной раз обесцененной революцией в пользу «светлого будущего человечества») к нулю. Осознанно. Лозунгово. Сделал уничтожение человека, миллионов людей и целых народов — уничтожение физическое и моральное, их избиение, раздавливание, отстрел — партийным, идеологическим, общественным делом и долгом. Человека уничтожали насилием, унижали ложью и страхом, нищетой, скрытым неравенством. Это невиданное отношение к человеку вошло в натуру, мировоззрение в исторически подготовленный выморочный геном народа.

Что же мы взываем (к чему, кому?) и воем на нашем нравственном пепелище о том, что нас все обижают: правительственные структуры, олигархи, чиновники всех мастей, продавцы на рынках и в магазинах, ГАИ на дорогах, ЖКХ, врачи, экзаменаторы, производители лекарств и продуктов питания?! А уважение, сочувствие, честность, взаимопомощь встречаются реже, чем крупицы золота в отработанных, ранее золотоносных, песках. Стыд исчез как категория…

В таком обществе возможны любые преступления: воровство любых форм и масштабов, обман, коррупция; убийства, заказные и безмотивные; преступления в производстве, в тюрьмах и лагерях; на дорогах — как тех, кто за рулем, так и дорожно-постовых служб; в медицине — взяточничество врачей — обдирание нищего населения в критических ситуациях (или преступное равнодушие); в образовании — взятки в вузах, продажа учебных мест, оценок, дипломов — сферы и формы этих преступлений можно перечислять бесконечно. (Особый вид «бизнеса» — обман, ограбления, вплоть до выселения и даже убийства стариков-пенсионеров. Фантазия и размах этих «деятелей» поражают). Ими разъедено все общество. Все продается и покупается. Это нравственный распад, разложение, развал. Его суть — отношение к человеку: ни перед кем не стыдно, никого не жаль…

Уже рождается третье поколение после смерти Сталина, у нас уже другой общественный строй, а сталинщина не уходит. Почему?

В начале «перестройки» немногие, оставшиеся в живых жертвы сталинского террора, живые силы общества (интеллигенция, молодежь), получившие возможность говорить, попытались провести исторический суд над большевизмом, главным образом, над преступлениями Сталина (над Сталиным). Однако их усилия разбились о железные ряды большевиков и тупое безразличие привыкшего молчать общества.

Преступления сталинского режима остались неразвенчанными. Им не дана была ни общественная, ни историческая, ни моральная, ни религиозная оценка. С тех пор прошло 20 лет. Жертвы сталинского режима, свидетели их уже практически ушли из жизни. Для новых поколений это уже история, причем мало известная, ибо общество об этом молчит, а учебники преподносят неусвояемое варево из несовместимых элементов правды и лжи.

Казалось бы, ситуация стабилизируется, все успокаивается, уходит в песок забвения.

Но это опасное спокойствие.

Мир, особенно западный, воспринимает нас, как дикарей, рабов. И никогда не будет смотреть на нас иначе, пока мы официально не осудим преступления Сталина перед человеком и человечеством, как Германия осудила преступления Гитлера. И все преступления, совершенные Сталиным по отношению к народам Прибалтики, Бессарабии, Восточной Европы приписывают всему русскому народу. И бессмысленно говорить: «Сталин — это не русский народ». Мы его чтим — значит, одобряем его дела…

Но как ни странно, страшнее взгляда на нас извне взгляд изнутри.

В старшем поколении кто-то прожил мучительную жизнь, кто-то спился, кто-то закалился в этой суровой схватке с жизнью и вышел из нее победителем. Но новое поколение, перед которым теперь открыт весь мир, не может не сравнивать благополучие, благоустроенность, процветание цивилизованного мира с нищетой, смрадом разнообразных преступлений и беспросветностью жизни в огромной, казалось бы, такой богатой, такой несостоятельной России. Они не знают, почему она такая. Они легко, без вопросов и сомнений восприняли ненависть к России Запада и либералов-прозападниов, транслирующих эту ненависть. Молодежь не знает, почему Россия такая. Она понятия не имеет, какую масштабную, в сущности, смертельную историческую катастрофу пережила Россия в 20-ом веке. (От той истории России, которую они изучают, в голове каша, смута, в которой нет желания (и возможности) разобраться, — просто хочется отвернуться и забыть). Россия сейчас едва жива. Но вряд ли нашлась бы на планете еще какая-либо страна, которая могла бы выжить в такой катастрофе. Только российский люд, закаленный своей историей, мог выживать, закрывая своим телом, компенсируя напряжением всех сил, смывая своей кровью преступные дела, просчеты, провалы своего Правителя, его режима, его соправителей. Это народ — герой. Он выстоял в этой борьбе. Он ранен в этой борьбе почти смертельно. И он стоит на пепелище. Если бы не катастрофа 20-го века, Россия была бы одной из самых процветающих стран мира — с ее неисчерпаемыми талантами, которые уничтожены или изгнаны и работают на процветание других стран; с ее необозримыми просторами и богатейшими недрами. Но… сегодня эта страна едва жива.

Если бы эти молодые люди знали, что это не природа России, а это ее тяжелое нездоровье, что за эту страну можно болеть, что ею можно гордиться, что помочь ей возродиться, подняться — дело чести и долга каждого рожденного в ней, они меньше бежали бы в красочные благополучные спокойные страны из этой серой неприютной страны, в которой им так не посчастливилось родиться. Россия им не мачеха, а мать, но мать больная, которую можно и нужно, необходимо лечить.

И еще. Страна поднимается очень трудно, скользя по гноищу, спотыкаясь о руины, больше моральные, чем физические, хотя и последних не счесть. Мир окружающий неустойчив, непредсказуем. И при любой заварухе, любом перенапряжении в обществе, если раздастся клич: «К стенке!» — никто не удивится… (Что невозможно представить в любой цивилизованной стране).

Но мы (страна в целом) всего этого не понимаем и понимать не хотим. Ибо мы сотворены «им» … (Вот чему действительно надо учиться у Сталина, — так это воспитывать новые поколения: так воспитал, что и в третьем поколении не рассасывается…)

Апологеты Сталина говорят, что Сталин — наша история. Кто же может это отрицать? Но это история, которую мы не осмыслили, не дали оценку — ее героям и анти-героям. История, в которой историки, которые ее пишут, крупицы правды замешивают на лжи. 9-го Мая коммунисты выходят на праздник с портретами своего вождя! Но когда будет написана настоящая правда о Великой Отечественной войне, героической и трагической войне нашего народа, портрет Сталина на Празднике Победы может появиться только перечеркнутый черно-красным (окровавленным) крестом…

Один из главных доводов энтузиастов с портретами: нельзя вычеркнуть из истории, потому что солдаты в этой войне шли в атаку «За Родину!», «За Сталина!».

Я уже писала, что вполне допускаю, что этими лозунгами бойцов поднимали в атаку комиссары — им так полагалось. Может быть их выкрикивали мальчики, только что прибывшие на фронт. А ветераны, которые действительно ходили не раз в атаку, говорят, что никогда ни один солдат не шел с таким лозунгом в бой, что только те, кто близко не бывал в обстановке боя, кто не имеет представления, что такое атака, может такое утверждать. А другие ветераны говорят, что солдаты иногда кричат или шепчут «мама»…

А если уж переходить к лозунгам сталинских времен, можно много наскрести там «интересного». Правдивых лозунгов не было вообще, разве только призывы местного значения. А что касается Сталина… об этом сказано выше.

И еще один довод тех же лиц, пекущихся об исторической «справедливости» в отношении к Сталину: Сталин стоял во главе страны во время ВОВ. Этого уж никто не станет оспаривать. А теперь еще раз попытаемся хотя бы бегло взглянуть на то, как это было.

Не нужно читать исторических исследований, не нужно знать цифр. Нужно взять собственную голову в руки и подумать.

Сталин пришел к власти в 1923 году, Гитлер — в 1933. И Россия, и Германия были разрушены ПЕРВОЙ Мировой войной (особенно, Германия), революциями. Германия в момент прихода Гитлера к власти была в тяжелейшем экономическом кризисе. Оба готовились к войне. Сталин в течение 3-х пятилеток создавал оружие, (на это уходили все силы народные, все богатства страны, на войну работали бесплатно миллионы рабов «М. Зоны»; индустриализации отдавала все силы нищенствующая «Б. Зона» — не развивалась легкая промышленность, не строилось жилье, и к моменту начала войны у Сталина было значительно больше оружия, чем у Гитлера. Как же случилось так, что маленькая Германия сумела подмять всю Европу, а в России она через 3 месяца взяла в кольцо Ленинград, через 4 — стояла под Москвой, разглядывая Кремль в бинокли, оккупировала всю огромную европейскую часть СССР и остановлена была только на берегах Волги?! В сущности, этого достаточно для мозгов, которые способны задумываться. Но можно немного и добавить.

Все оружие пришлось делать заново. И оно сделано было там, где до этого не было никакой индустриализации, в снегах Сибири, в песках Казахстана, практически руками стариков, женщин и детей. (Часть заводов была разобрана в европейской части и собрана на новых местах заново, но более трети заводов были созданы с нуля — всего по 2,5 завода в день!) Через 1,5 — 2 года оружия у СССР было в 2 раза больше, чем у немцев, и оно было лучше по боевым характеристикам. (Это оружие делалось в бедствиях тяжелейшей войны и не лозунгами Сталина, а собственной волей героического несгибаемого народа, и не за 10 лет, а за 1,5 года — под руководством специалистов руками женщин, мальчиков, стариков!) А на фронтах, в великой крови, в тяжелейших боях выковывались новые военные кадры взамен уничтоженных Сталиным, которые, вооруженные новым оружием, повели наш народ к великой победе.

В течение войны немцы потеряли 6 миллионов своего населения, Россия — более 48 миллионов, из них немецкая армия потеряла в России 1,5 миллиона, а наша армия 27,5 миллионов, т.е. на каждого немца по стране мы положили 8 человек, а на каждого немецкого солдата — 18 своих солдат. (Не важно, насколько точны эти цифры — порядок величин такой). И вряд ли мы победили бы даже такой великой кровью, если бы не наши великие просторы, жестокие русские морозы и помощь Запада (в начале войны) — при таком Великом и Мудром, Боготворимым многими Отце народов.

Он не просто проиграл войну, он совершил тягчайшее военное преступление, которое величайшей кровью и беспримерным героизмом, и напряжением всех сил своих народ перекрыл. Но об этом написано в другой главе.

Что же, будем чтить или повесим его портреты вверх ногами?!

Сталин вот уже 50 лет «накатывает» и «откатывает» в нашем обществе, как цунами, как результат тайных вулканических процессов, происходящих в политических наших глубинах. И мы не знаем, что готовит нам день грядущий…

(Европа никогда не победила бы Гитлера, как некогда не победила Наполеона. Она откупилась бы от него территориальными или иными уступками: она слишком дорожила жизнью своих сограждан. Да Гитлер и не уничтожал Европу — он ее подчинял (но ведь это тоже унижение…), а Россию он уничтожал, порабощал, и Россия стояла «на-смерть», она «не стояла за ценой». И выстояла! И освободила Европу! А потом освобожденные от фашистов земли сдавила «железная кровавая лапа» Сталина. Для европейцев она во многом была страшнее гитлеровской. Поэтому нас, освободителей, до сих пор так ненавидят некоторые европейцы.

В 2015 году мы будем отмечать 70-летие Победы. И в каком виде явим мы стране и миру «Творца» этой Победы?! Может быть, вернем Волгограду имя «Великого Сталина»?! — Ну, что ж, может быть и стоит подчеркнуть, что именно с его именем связано то, что немцев остановили только на Волге, да к тому же — какой ценой! А может быть, все же не надо. Пусть не звенит над Россией проклятьем это страшное имя. Может быть, стоит, наконец назвать ИСТИННОГО ПОБЕДИТЕЛЯ — ВЕЛИКИЙ РОССИЙСКИЙ НАРОД, победивший ВОПРЕКИ «его» беспрецедентным историческим преступлениям.

Гулаг

Сказать о строительстве сталинского социализма и не сказать о ГУЛАГе — это почти не сказать ничего. ГУЛАГ — огромный «Архипелаг ГУЛАГ» в значительной мере определял лицо нашего социализма, нашу «перестройку», наш сегодняшний день. Сталинский ГУЛАГ — это было нечто новое, доселе невиданное в человеческой истории.

Как-будто сама география и природа России предопределили ее судьбу, ее самоуничтожение: миллионы квадратных километров тайги, тундры, пустынь, болот, вечной мерзлоты; сибирские лютые морозы, мошка, дыхание огромного Ледовитого океана и пыльных суховеев казахских необозримых степей и пустынь. Под этой вечной мерзлотой, болотами, песками залегают основные богатства России. На этих просторах пророс десятками тысяч лагерей ГУЛАГ — последнее звено в цепи: арест — тюрьма — этап — ГУЛАГ — (смерть) — в цепи душегубки, уготованной Великим Отцом народу российскому.

Сначала сталинская карательная машина осваивала русский Север.

В 15 — 16-ом веках (в золотые века русской святости) православные монахи (ученики Сергия Радонежского) двигались на север. Они уходили от мирской жизни на озера, острова, в северные леса, основывая там монастыри, вокруг которых образовывались поселки ремесленников, крестьян. Тут складывался мир Русского Севера, единства власти и церкви. Соловецкий монастырь — символ христианского подвижничества и русской святости. Именно в Соловецком монастыре большевики организовали первый концлагерь СЛОН: Соловецкий Лагерь Особого Назначения. Именно туда пошла на «перевоспитание», на «перемол» великая российская интеллигенция, весь ее цвет, все то, что не было выброшено за рубеж на знаменитых ленинских кораблях. Там зародилась и поползла по России проказа ГУЛАГа. Это был акт особого надругательства и кощунства.

«В конце 20-х годов по стране прошла мощная волна арестов, жертвами которой стали ученые-гуманитарии, инженеры, экономисты, члены бывших политических партий, давно отошедшие от всякой политики, представители духовенства, творческая молодежь. Религиозно-философские искания русской интеллигенции советская власть объявила контрреволюционным заговором, а на попытки студентов выйти за рамки марксистско-ленинской теории отвечала репрессиями и погромами.

Работавший на строительстве Беломорско-Балтийского канала лесорубом Вацлав Дворжецкий, будущий Народный артист России, был арестован в 1929 году по делу молодежной организации, называвшей себя «Группой освобождения личности» … Спас Дворжецкого лагерный «крепостной» театр, где ему иногда удавалось выступать. Партнерами по сцене были такие же подневольные артисты, часто весьма известные и талантливые.

Вместе с Епископом Федором Поздневским и Президентом московского математического общества Д. Ф. Егоровым был осужден в 1931 году по делу так называемого «религиозно-политического центра» выдающийся философ, университетский профессор Лосев. В Беломорско-Балтийском лагере он почти ослеп, потерял здоровье, испытал невероятные моральные унижения… Всю жизнь уединявшийся и избиравший самое изысканное общество, московский профессор вдруг оказался среди преступного мира, в «бараках и палатках, где люди набиты, как сельди». «Как только начну подыскивать образ, который наиболее точно выразил бы мое существование, — делился лагерными впечатлениями ученый, — всегда возникает образ „дрожащей твари“, какой-нибудь голодной и избитой собаченки, которую выгнали в ночную тьму на мороз» … Но Лосев оставался ученым даже за колючей проволокой. На лекции, которую он читал в клубе для сотрудников ГПУ, на которую были допущены все желающие, зал был полон. Многие стояли. Лекция была о принципе относительности Эйнштейна с философской точки зрения… Лектору устроили овацию. Кроме того, Лосев читал в лагере курс лекций по истории материализма, участвовал в работе кружка «друзей книги», и все это в дополнение к изнурительному ежедневному каторжному труду.

Вместе с Лосевым отбывал наказание секретарь Русского географического общества, сотрудник Пушкинского Дома А. А. Достоевский, внук Ф. М. Достоевского. Десятки выдающихся ученых, осужденных по ложному «делу Академии наук», работали на строительстве канала инженерами, техниками, а то и простыми рабочими».

Будущий Академик Дмитрий Сергеевич Лихачев попал в Соловецкий концлагерь за участие в студенческом кружке «Космическая Академия Наук».

«… он не только сумел выжить сам, приспособившись к античеловеческим условиям лагерной жизни, но и спас от верной смерти несколько сотен подростков, которых взял под свое покровительство. … там, в северных концлагерях. Он сумел выработать в себе жизненную наблюдательность и даже смог незаметно вести научную работу.

…В декабре 1937 года в Беломорско-Балтийском лагере по приговору особой тройки НКВД… был казнен православный богослов, философ, математик, профессор П. А. Флоренский» — русский Леонардо… [171].

20-е годы сохраняли в культурной жизни России инерцию развития Серебряного века. То, что не погибло в Первой Мировой, революции и Гражданской войне; то, что не схлынуло за рубеж, пыталось выживать в новой России. К этим остаткам прежней культуры присоединились ростки новой, «пролетарской» культуры. Все это бурлило, боролось, искало новые пути в искусстве, литературе, поэзии, в науке — в новой нестабилизировавшейся, неопределившейся еще жизни. Вот этот бурлящий сомнениями, поисками, энтузиазмом, вопросами интеллигентский слой первым схлынул в концентрационные лагеря на европейском Севере России.

Для большевизма интеллигенция всегда была не менее опасна, чем буржуазия, ибо интеллигенция не была загипнотизирована марксистскими идеями, а ленинские методы воплощения их в жизнь отвергала. Поэтому для Ленина интеллигенция была «говно», а для Сталина — враг!

Лагерный Север — это было продолжение ленинского террора и начало сталинского, который круто набирал обороты и продолжался в течение всей его жизни до последних дней. (Смерть оборвала его очередные грандиозные «задумки» …)

Террор набирал обороты — просторов российского Севера было уже недостаточно. Но у России была Сибирь…

Сибирь — удивительный край, суровый, величественный, богатейший, в котором свободный человек может жить зажиточно, богато, счастливо, широко. Но и царская Россия превратила Сибирь в край ссылки и каторги, а Сталин этот пустынный и суровый край густо населил ЖЕРТВАМИ И ПАЛАЧАМИ.

Жертвы — это все лучшее, что создала и продолжала создавать Росси: интеллектуалы всех видов этого труда — ученые, академики, профессора, конструкторы, руководители государства, промышленности, сельского хозяйства, просвещения, священники, инженеры, врачи, чины Красной Армии, писатели, журналисты, переводчики, актеры, музыканты, художники, все «бывшие» — аристократы, купцы, крупные чиновники, буржуа, чины и солдаты Белой армии, умелые крестьяне, передовые рабочие, студенты и даже школьники — и несть им числа — все, что выделялось способностями, талантами, активностью. Сюда же влились все иностранцы, политические иммигранты, коминтерновцы и связанные с ними.

В любом дыхании зарубежья, даже самом слабом, Сталин чувствовал для себя смертельную опасность. Поэтому уничтожались не только иностранцы, но и соотечественники, у которых были родственники за рубежом, самые дальние, с которыми давно не было никакой связи; все, кто выезжал за рубеж, на конференции, по служебным делам, вел с кем-нибудь за рубежом когда-либо профессиональную переписку, все, в ком была примесь «иностранной» крови и т. п..

Палачи — это была огромная армия, более, чем миллионная, по некоторым данным, полуторамиллионная, постоянно обновлявшаяся: надсмотрщиков, начальников лагерей, ВОХРовцев, натасканных на ненависть к жертвам, извращенных этой ненавистью, одуревших от запаха крови, от беспредела творимого ими насилия, но тоже находившихся под «дамокловым мечом» той же машины, жерновами и жертвами которой они были, ибо она истребляла их еще более жестоко, чем они свои жертвы, если они были к ним недостаточно беспощадны.

Но этой злобы было недостаточно тому, кто создал эту мясорубку. В помощь этой своре матерых мучителей был дан огромный контингент уголовного отребья, которого в невиданном количестве наплодило суровое время Первой Мировой войны и кровавой Гражданской, неисчислимое сиротство и нищета поверженной страны. Эти «отбросы» больного общества сливались в ГУЛАГ, за колючую проволоку.

Большевистская революция взбудоражила общественное «дно». Вскормила его, размножила и развратила. В определенный момент вся эта публика, отыграв свою историческую роль на революционной сцене, должна была со сцены уйти: она стала ненужной и даже опасной. Она ушла в тюрьмы и лагеря. И там ей, «социально близкой» была уготована большевиками новая, «социально-полезная», историческая роль.

Цвет нации был опасен Узурпатору власти. Этот цвет должен был быть уничтожен. Слой опасных оказался чрезвычайно богатым — многочисленным и многоликим.

Для его уничтожения потребовалась многотысячная армия мучителей и убийц. И этого добра оказалось в послереволюционной России тоже сверх меры.

Все, что не было расстреляно на местах, сбрасывалось в обширные отдаленные непригодные или мало пригодные для жизни места. Этот «сброс» оказался столь масштабным, что внутри одной огромной страны образовалась вторая огромная страна — «Зона». Зона тысяч концлагерей. Для управления ею в 1930 году был создан ГУЛАГ (Главное управление лагерями). Появилась страна ГУЛАГ, которую позднее А. И. Солженицын назвал «Архипелаг ГУЛАГ», тайная, засекреченная страна с засекреченной картой и секретной деятельностью.

Империя ГУЛАГа занимала, вероятно, значительно большую территорию, чем Центральная Европа: территории тундры, Новой Земли, Таймыра, Колымы, Коми АССР, Пермского края, тайги, Казахстана и других гиблых мест. (Бассейн Печоры занимает большую территорию, чем Британские острова; Бассейн Колымы — самой холодной заселенной территории планеты равен по площади Украине. На всей этой необозримой территории плотными метастазами раковой опухоли, разъедавшей страну, разрастались лагеря ГУЛАГа.

Мясорубка ГУЛАГа интенсивно функционировала более двух десятилетий: с 1936 по 1954 год, — ее жернова раскручивались быстрее или медленнее, в зависимости от интенсивности террора. Срок жизни арестованных был короток, смертность в особо страшных местах ужасающа. При интенсивности и хаосе арестов на всей территории СССР, при массовых расстрелах, массовой гибели зэков на этапах трудно представить, что реальные цифры, учитывающие побывавших в этих местах, выживших и умерших, где-то существуют. А если где-то и были какие-то списки, большинство из них, наиболее «впечатляющих», наверное, уничтожено.

Однако, если исходить из того, что население «Архипелага ГУЛАГа» одномоментно составляло от 8 до 10 миллионов человек, то не нужно чрезмерно напрягать воображение, чтобы представить, сколько миллионов (десятков миллионов?) жизней перемолола эта мясорубка за 20 лет борьбы с «врагами народа» и страной в целом.

Население этой новой невиданной страны оказалось столь велико, а недра ее столь богаты, что Великий и Мудрый Отец народов решил добывать необходимые (прежде всего для военных целей) полезные ископаемые, недоступные ущербной экономике социализма в силу слишком высокой стоимости их добычи в этих условиях, бесплатно — руками рабов-смертников.

«Малая зона» превратилась в ОСОБУЮ ЭКОНОМИЧЕСКУЮ ЗОНУ, в которой добывались уголь, нефть, золото, серебро, олово, никель, вольфрам, уран; в ней строились шахты, поселки и города, автомобильные и железные дороги. (Только территория Колымского Дальстроя вчетверо больше Франции). Это была «зона» строек «коммунизма»

Но и в этом «благом» деле было больше ненависти, чем здравого смысла. «Хозяин» хорошо помнил, что зэки пришли туда не работать и строить, даже на безопасном от него расстоянии и выгодных для него условиях, а вымирать. Нормы они получали невыполнимые даже для здоровых, хорошо одетых и сытых людей. Соответственно, и пайка их, исходно не рассчитанная на продолжительное существование, сокращалась до уровня не совместимого с жизнью. На общих работах они выдерживали 2 — 4 месяца. На..шахтах — от 2-х недель до 1 — 2-х месяцев, в зависимости от условий и времени года.

Какая могла быть производительность и срок жизни?! На магаданских приисках, где зима длится 8 — 10 месяцев, а морозы достигают 70 градусов, работали и в 50-градусные морозы. Зэки, голодные, полуживые, плохо одетые, разводили костры, рубили лед, топили его на кострах, разогретой водой намывали золото…

На урановых рудниках работали без защиты. Кочережками мешая, сушили уранид. Смена — 4 часа. Через 20 смен — перевод в особую зону — умирать…

Производительность труда зэков составляла 10 — 20% — максимум 50% от производительности труда вольных, а с учетом высоких оплат бесчисленной охраны и прочих отборных служб НКВД (на каждого работягу в среднем приходилось 1,5 единицы прислуги) этот труд был убыточным, не говоря уже о том, что земляные работы с помощью тачки, кайла и лопаты выполняли лучшие умы и специалисты России, вырванные из нормальной жизни и действительно полезного профессионального труда на благо России. Техника им тоже не полагалась, даже та, которая была в то время в распоряжении лагерей.

Эти «стройки», с такой скоростью перемалывавшие своих рабов, требовали все новых и новых вливаний — темп арестов не всегда поспевал их удовлетворять, в результате чего стали арестовывать по разнарядке, уже не «ярких», «торчащих», опасных, а подряд, иногда целыми деревнями. (Это было не сложно в те времена: «Был бы человек, а статья найдется», — поговорка тех лет)

«Один из сотрудников НКВД однажды на запрос на заключенных на срочные военные работы заявил: «Что нам делать? Факт тот, что мы пока НЕДОВЫПОЛНЯЕМ ПЛАНЫ ПО АРЕСТАМ (плановое социалистическое хозяйство!). Спрос на рабсилу превышает предложение.» [172]. (Курсив мой).

Сопло этой мясорубки всасывало зэков сотнями тысяч и без задержек выбрасывало трупы.

Вот что пишет об этой империи Р. Конквест: «… по самым надежным оценкам, в 1941 году (когда население лагерей было, кстати сказать, не очень большим) лишь 400 тысяч заключенных были заняты лесоповалом. Остальные распределялись по следующим главным категориям: горношахтные работы — 1 миллион; сельское хозяйство — 200 тысяч; поставка заключенных предприятиям по договорам — 1 миллион; сооружение и обслуживание лагерей — 600 тысяч; изготовление лагерного инвентаря — 600 тысяч; строительные работы — 3 миллиона 500 тысяч. [173].

Это одновременное пребывание в лагерях 7 миллионов 300 тысяч человек — в 1941 году, когда уже был пройден пик арестов 1937 — 1939 годов.

«Почти все арестованные в 1936 году исчезли с лица земли к 1940 году… в 1939 и 1940 годах госпитали заполняли, главным образом, пациенты, осужденные в 1937 — 38 годах, но к 1941 году их осталось уже очень мало.» [174].

Десятки тысяч были расстреляны, в 1941 году часть заключенных была отправлена на фронт, ученые — в «шарашки». Интенсивность арестов в начале войны несколько снизилась. Она взлетит резко в послевоенные годы, когда в лагеря отправятся военнопленные, репатрианты; люди, бывшие на оккупированной территории; в лагеря и ссылки пойдут переселяемые народы.

После ужасов тюрем, пыток, этапов дожившие, дошедшие до лагерей ГУЛАГа поступали туда сломленными, обессиленными, больными и попадали сразу в условия холода, голода, насилия надсмотрщиков и САМОЕ ГЛАВНОЕ — В ЛАПЫ НАСИЛЬНИКОВ — УГОЛОВНИКОВ, которых боялось даже лагерное начальство. Это последнее звено, несомненно, придуманное «самим» (он хорошо знал этот мир) было самым мучительным и гибельным. (В дореволюционных тюрьмах везде: в тюрьме, на этапе, на каторге — запрещалось соприкосновение политических с уголовниками). Здесь политические были отданы во власть этому отребью. На этом оно жирело, матерело, набиралось наглости и бесстрашия и с «хрустом» пожирало свои жертвы: отнимало у них теплые вещи, пайку, заставляло их выполнять за них и без того не выполнимые нормы, проигрывало их в карты, убивало, резало, давило. (1938 год — пик Большого Террора — звездный час блатарей, великие «университеты» и взаимное обучение блатарей и ВОХРа!).

В лагерях запрещалось носить меховую одежду. Только ватники. Валенки были заменены парусиновой обувью. Все шерстяные вещи переходили в лапы блатных. Все это быстро вело к гибели политических. Там, где 58-я оказывалась без уголовников или последних было мало, она умудрялась выживать даже в тех же условиях голода, холода и невыполнимых норм. Там им жизнь продлевал ДУХ, который прежде всего выбивала, вытаптывала вся эта система уничтожения, а в лагерях — охрана и уголовщина.

(В. Шаламов пишет: «Я видел, как изнемогали и умирали наши лошади — я не могу выразиться иначе, воспользоваться другими глаголами. (Дорогу лошадям в снегу торили люди: 14 кубометров — норма. Не выполнил — карцер. Карцер чаще всего — мучительная смерть, иногда — ненадолго отсроченная.) Лошади ничем не отличались от людей. Они умирали от Севера, от непосильной работы, плохой пищи и побоев, и, хоть всего этого было дано им в тысячу раз меньше, чем людям, они умирали раньше людей. И я понял самое главное, что человек физически крепче, выносливее всех животных… потому что заставил свое духовное начало успешно служить началу физическому». [175].) Потому-то «они» с такой яростью вытаптывали это духовное начало. (Человек восстанавливается после клинической смерти, но после смерти личностной восстановиться, по-видимому. невозможно).

Эта система невиданного насилия, конгломерат всех возможных видов унижения и изничтожения человека лишала их сил, разобщала, обрекала на вымирание поодиночке. И тем не менее, пока хоть какие-то остатки сил теплились в их душах, они сопротивлялись, они общались, они думали, вспоминали, даже творили (писали в память), читали лекции, играли в театрах.

ТЕАТР, как и поэзия, занимает особое место в русской культуре. «Хозяин» любил театр. Поэтому он оставил в великом русском театре то, что не выходило за рамки традиций, не грозило новациями, инициативой, и тем не менее, в ГУЛАГе оказалось огромное количество творческих работников: писателей, журналистов, актеров драматических театров, театров оперы, оперетты, балета, певцов, музыкантов, художников и просто высокообразованных талантливых интеллигентов. И в ГУЛАГе был прекрасный театр. НКВДэшники, ВОХРовцы, загнанные службой в эти глухие места, тоже были рады театру. Но это не значит, что они освобождали актеров от лагерных работ. (Надо полагать, даже просто боялись). В театре они работали после 12 часов лагерных работ в холоде, голодные, но творческая работа поддерживала их силы. Они тоже умирали, но все же жили дольше за счет тех крох человеческой жизни, которые им выпадали в этом аду.

Плотность талантливого люда в тех местах была выше, чем в самых цивилизованных точках земного шара. И, наверное, не меньше, чем в обеих столицах. Правда, они быстро вымирали… Не так просто было отыскать необходимых театру людей среди серозеленых опухших от голода и морозов лиц, среди доходяг в лохмотьях, еле таскающих ноги. Но находили, а где недоставало профессионалов, их заменяли талантливые интеллигенты, знающие театр, литературу, музыку; иногда (редко) актерами становились даже уголовники. Наверное, актеров все же снимали с «общих» смертельно опасных работ, ибо, при самом большом энтузиазме, они не сочетались с игрой на сцене. Может быть, поэтому сведений о театрах в «Зоне» (в записках выживших!) гораздо больше, чем о лесоповале и рудниках: тут выживших практически не было… (А те, кого не отыскали в массе доходяг: балерины, певцы, актеры, музыканты — валили лес, возили навоз, строили дороги…)

Высокие чины НКВД имели возможность выписывать костюмы даже из Большого театра. И в лагерных театрах были такие постановки (и такие актеры!), на которые приезжало посмотреть не только местное, но и краевое и даже московское начальство!

Там ставились не только драматические произведения, но и оперетта, и опера, и даже балет.

Вот отрывки из записок Татьяны Лещенко — Сухомлиной [176] — журналистки, актрисы, певицы. В сорок седьмом арест, тюрьма, Воркута. Ей повезло: она была определена в воркутинский лагерный театр. «Для «58-й» театр — это были глотки кислорода, но даже блатари иногда затихали, а уголовницы плакали и смеялись… Были спектакли, доставлявшие истинное удовольствие даже искушенным театралам, людям, избалованным лучшими московскими постановками…

Передо мной вереницей проходят актеры, хористы, оркестранты, рабочие сцены.

С Евгенией Михайловной Добромысловой, взятой из Ленинграда… мне было приятнее и легче, чем с другими. Она прекрасно играла на рояле…

Ярко выделялась среди нас московская балерина Лола Добржанская… Блатные обожали Лолу, и все в театре ее любили. Она была лихой гусар, бесстрашно, великолепно прыгала вниз с большой высоты на сцену, и на лету ее подхватывал танцовщик Ванечка Богданов, москвич, из заключенных. Это было в «Холопке».

Георгий Иванович Жильцов, хормейстер Воркутинского театра, в прошлом учитель из Читинской области.

Коля Сорока попал на войне в плен, бежал из немецкого лагеря в Италию, где партизанил, а после войны вернулся на родину. Тут его сцапали и препроводили на «вольную высылку» в Воркуту. Он играл на скрипке, а когда умер Георгий Иванович Жильцов, Коля Сорока стал нашим хормейстером.

Костя Иванов тоже был в плену и бежал и также попал на Воркуту, но в лагерь. Красивый, высокоодаренный актер, хороший человек, ленинградец… в театре не было места хамству, подсиживанию. Даже доносительство, по-видимому, не очень процветало.

Дирижеров было двое! Виельгорский из Киева и Микоша из Москвы. Оба были консерваторцы, профессиональные музыканты, хорошие люди…

Шли оперы «Евгений Онегин», «Паяцы», сцены из «Князя Игоря», оперетты «Холопка», «Вольный ветер», «Сильва», «Веселая вдова», «Свадьба в Малиновке»; пьесы советские и классические, список столь длинный, что не упомню…» [177].

Город Воркута за полярным кругом, на вечной мерзлоте.

Они работали в тепле, в театре, но они были зэки, они голодали, жили в бараках с их лагерным укладом, ходили под конвоем. Они вымирали от болезней, от физического и нервного истощения, кончали жизнь в петле…

Когда любимица театра и зрителей Лола Добржанская умерла от желтухи, ее не сбросили, по обыкновению, в грабарку. Ее положили в гроб, обитый серебряной бумагой, который ей сделали в театре. Но провожал ее гроб один конвойный…

И какой же русский не любит театр?

Может быть, Хозяин, сам любивший театр, заботясь о верных своих «подельниках», загнанных его волею в эти Богом забытые места, создал там такую плотность театральных талантов, чтобы после трудов зэковских на благо социалистической Родины они могли развлекать своих палачей?!

Эдди Рознер — гений джаза. Он играл на трубе на Соловках для зэков, бегающих с тачками по деревянным настилам. Играл бодрящие мелодии и грустные, в которых звучала извечная еврейская боль. Потом на Колыме в Магадане он создавал блестящие джазовые оркестры: блестящих музыкантов — зэков хватало. Он почти не спал: писал оркестровки, ноты, джазовые пьесы. Там, на задворках империи, можно было себе позволить намного больше, чем в центре. (Магадан — край земли –дальше загнать некуда, — пиршество интеллектуалов. Это понимали даже надсмотрщики). Но все равно, он был зэк, он был всегда голоден. Его спасла смерть Сталина. Он был освобожден. Он тоже уехал, но только в 1973 году — раньше было невозможно. За эти почти 20 лет он создал культуру джаза в Советском Союзе. Музыканты его боготворили.

Знаменитый ленинградский тенор П. (фамилию забыла) создал в Инте Театр оперы и балета из заключенных.

(Задумайтесь на минуту: что же это за враги, шпионы, диверсанты — эти музыканты, певцы, танцоры?! И все в те времена были невыездные…)

Из многих миллионов, а возможно, и не одного десятка миллионов (точных цифр нет, данные достаточно разноречивы), прошедших через ГУЛАГ, выжили НЕ БОЛЕЕ 10% (речь идет о «58-й»). Это люди, которым посчастливилось работать по специальности и избежать общих работ: империя ГУЛАГ нуждалась в специалистах, а вольных не хватало. НО И ИЗ ЭТИХ 10% ДАЛЕКО НЕ ВСЕ ПОСЛЕ СМЕРТИ СТАЛИНА ВОЗВРАТИЛИСЬ НА БОЛЬШУЮ ЗЕМЛЮ, к своим родным. Большинству не к кому было возвращаться: их семьи погибли в лагерях, а дети в колониях. (Если муж получал 8 лет, жена получала 3 года лагерей. Если мужа расстреливали, жена получала 5 лет лагерей; дети отправлялись в колонии для детей репрессированных). Дети отрекались от них, вычеркивая их из жизни. Да и они уже были другими: изувеченные, больные, с не вытравляемой печатью ада в душах. Жизнь была сломана, разрушена, к старому возврата не было… Выходя из лагерей, они не знали, куда им идти: идти было некуда… Многие так и остались жить в Зоне.

Однажды, в начале 70-х годов, мой шеф в своих туристических блужданиях по российскому Северу набрел в Коми на необычный поселок. Он удивил его удивительной чистотой и ухоженностью. В столовой он съел вкусный, сытный и дешевый обед, какого не ел ни в одной из столовых (а он бродяжил много) нигде и никогда. Это был поселок зэков, 58-й, которым не к кому и некуда было уходить из Зоны. Они остались в ней, и в этом маленьком поселке, в этом забытом Богом краю построили без ВОХРа и НКВД свой «социализм». Всех, кто не подчинялся законам поселка, они изгоняли).

А те, которые легли костьми в вечную мерзлоту Норильска, Магадана, Сургута, Салехарда, оставили производственную инфраструктуру, города и поселки за полярным кругом, за которым лежит более половины природных богатств России. НО ПАМЯТНИКОВ ИМ ТАМ НЕ ПОСТАВИЛИ. А если они и есть, то, вероятно, такие же жалкие, как и постыдный День их Памяти 30-го октября, о котором знают только причастные, последние, УХОДЯЩИЕ… и одинокий Соловецкий камень на площади Дзержинского…

Они поступали в лагеря после этапов. Этап — это, наверное, самое страшное в этой адовой цепи.

По огромной территории Советского Союза длинные составы из телячьих вагонов, набитые людьми, тащились от западных границ, из Центра к Дальнему Востоку иногда долгие недели, чаще — долгие месяцы. Вагоны были набиты так, что часто не только лечь, но и сесть все одновременно не могли. Людей почти не кормили, а часто целые сутки и даже более не поили — даже в жару, зимой не давали кипяток. Оправляться выводили один раз в сутки, а иногда и в двое, всех вместе, мужчин и женщин. Все должны были в эти несколько данных минут оправиться до следующего раза.

Холод (или жара), голод, смрад, антисанитария не поддаются описанию и человеческому воображению. Места живым освобождались за счет умерших, но мертвые нередко долго продолжали путешествие вместе с живыми. Иногда к месту назначения прибывала живыми лишь половина отправленных. В некоторых вагонах иногда живых не оставалось.

Иногда безобразия становились столь вопиющими и смертность узников так высока, что это заставляло органы НКВД принимать меры. Назначенные для этого комиссии расстреливали иногда половину лагерного персонала (или конвоя) — и охрану и начальников (со своими они почему-то церемонились еще меньше, чем с их подопечными), но ситуация не менялась или менялась ненадолго.

На станциях назначения выживших полуживых людей заставляли присесть на корточки или стать на колени (иногда на коленях держали по несколько часов), сесть на землю, раздеться догола. Так легче было за ними наблюдать, да и унизительность, неудобство поз, причиняемая ими боль радовали мучителей. Дальше они шли пешком, нередко многие сотни километров. — 500 километров и более, по нехоженым снегам Сибири, по северным болотам, по раскаленным пескам Казахстана; шли иногда в летних пальто и платьях, иногда в туфлях на высоких каблуках, в театральных нарядах, в бальных платьях — в том, в чем их застал арест. (В места заключения они пребывали, когда уже были холода, снег, тем более, что в тех местах, куда их направляли, лета практически не бывало). Иногда им выдавали бутсы и ватники.

Мы знаем, как экзотически Великий и Мудрый любил арестовывать ленинских соратников, коминтерновцев, дипломатов, военные чины: чем значимее была личность, тем красочнее был обставлен ее арест.

Его приспешники стремились во всем подражать своему Хозяину и часто отлавливали свои жертвы неожиданно вне дома: в кафе, в театре, на банкете, на курорте, в поезде, на балу. И часто арестованные летом, они попадали на этап зимой и оставались лежать по обочинам троп, по которым их гнали (что, возможно, было благом — быстрым избавлением от мук). Никто не считал, сколько их, не дошедших до лагеря. Их подгоняли приклады охранников и угрожающий лай и рычание собак. В дороге они спали прямо на снегу, в песке, на болоте под открытым небом.

А. И. Солженицын описывает некоторые пересылки: Котласскую, Карабасскую (под Карагандою), Княж-Погостский пересыльный пункт.

На таких пересылках не хватало или не было вообще мисок. Баланду давали в полу, в ладонь, в банных тазах — наперегонки. Часто в камерах не было параш — их не поспевала делать промышленность. А на оправку выводили один раз в сутки.

«Вне лагерных зон — на пересылках, этапах, станциях и т. п. — уголовников вообще почти не ограничивали. У них в обычаях было играть в карты на одежду какого-нибудь соседа — политзаключенного… Шла игра и на жизни заключенных». [178].

Но был еще более страшный путь — морем, на Колыму. Зэков выгружали из вагонов в порту Ванино и полуживых людей загоняли в сырые темные трюмы кораблей, отправлявшихся в Магаданский порт, в бухту Нагаево. В трюмы этих кораблей набивали тысячи людей, туда не спускалась охрана, боясь уголовников. Ко всем обычным ужасам таких этапов присоединялась качка и самое страшное — неограниченная, бесконтрольная, абсолютная власть уголовников. Ограбления, убийства, изнасилования были нормой в этих путешествиях. В порту Нагаево из трюмов выгружали трупы и складывали штабелями — для отчетности… Они все равно были смертниками — не важно, как они умирали.

Бухту Нагаево, Магаданский порт Шаламов назвал причалом ада.

Первые заключенные появились в районе будущего Магадана — «столицы Колымского края» — еще в двадцатые годы (прошлого столетия). Но его бурная жизнь началась с открытия богатых золотых колымских запасов в начале 30-х годов. В ноябре 1931 года был создан Дальстрой. Его территория была равна территории трех Франций. В 1932 году с начала навигации пошел на колымские прииски непрерывный поток заключенных: жизнь зэка на приисках — от двух недель до трех месяцев — требовала постоянного пополнения. Поток не прекращался и не ослабевал во все времена сталинщины. Уже в 1937 году там было добыто 80 тонн золота. На Колыме, по самым скромным подсчетам, погибло не менее 700 тысяч человек.

Магадан — самый холодный город на планете. Теперь там живут потомки зэков, вохровцев и ссыльных. Им некуда, не к кому и незачем было возвращаться на Большую землю. Он стоит им памятником, символом их мужества и силы духа. Магадан — это не только золото. Это вольфрам и олово. (Поезда туда шли, как на фронт — надо было возмещать потери… Да и до места доходила не всегда даже половина. А на месте погибали все в течение года.)

Магадан — это не только город, построенный на вечной мерзлоте. Это еще 2,5 тысячи километров колымской трассы, построенной кайлом и лопатой, и тысячами жизней. Магадан — это массовые почти ежедневные расстрелы. Это почти полностью выкошенный Дальний Восток, Читинская область сталинским террором.

Магадан для поселенцев был городом свободы духа — все равно край земли, дальше идти некуда…

В Магадане есть музей. Но не музей памяти героев-рабов-мучеников ГУЛАГа. Это музей краеведческий, в котором есть экспонаты лагерного быта. (Других подобных экспозиций в России нет).

Во тьме этапов изредка мелькал свет. Когда этап гнали через поселки, жители, не обращая внимания на собак и конвойных, старались дать зэкам хлеб, папиросы, какую-нибудь снедь. Описано, как на пасху жители совали им в руки куличи, пироги, крашеные яйца.

Узницы АЛЖИРа (об этом лагере написано отдельно и не раз) рассказывают, как однажды на этапе дети забросали их камнями. Им было горько от того, что дети так злы. Но внезапно они обнаружили, что это не камни, а сыр, обвалянный в земле для маскировки. И конвоиры были обмануты, потому что камни (специально, конечно) бросали дети.

(АЛЖИР — Акмолинский лагерь жен изменников родины. Через него прошло 18 тысяч женщин. Его начальником был Сергей Баринов. В лагере был строгий порядок, иначе начальник не удержался бы, ибо он делал все возможное, чтобы облегчить участь женщин. Он создал в АЛЖИРе детский сад, в котором находились дети заключенных женщин. Там был начальник Иван Шарф, была врач Хана Мартинсон. Они спасли тысячи жизней. Когда женщины умирали в лагере, многих осиротевших детей усыновили НКВДэшники и ВОХРовцы. Многие из этих детей оказались талантливыми и известными людьми. Они не знают своих настоящих имен и родителей. Большинство узниц АЛЖИРа выжило. В 90-е годы Баринова решили привлечь к суду (не помню, чтобы судили кого-нибудь из преступников времен террора). Может быть, именно за гуманность (в рамках допустимого) по отношению к жертвам?! Но выжившие узницы лагеря встали на его защиту, собрали подписи и отстояли своего тюремщика… Когда его спросили, верил ли он, что они изменники (или жены изменников), он ответил: «Никогда!»)

Не помню, читала или слышала, не помню, когда и где, о встрече на этапе колонны женщин с колонной детей репрессированных. Женщины, оторванные от своих детей, бросились к этим чужим детям, как к своим. Слезы, объятия, поцелуи, рыдания. Против этого оказались бессильны собаки, приклады, крики, мат надсмотрщиков, выстрелы в воздух…

Заключенные выбрасывали в поселках письма своим родным в надежде, что кто-то их найдет и, может быть, отправит по адресу. И люди находили, подбирали и, рискуя жизнью, отправляли…

Но эти светлые моменты не могли заметно повлиять на мрак и тяжесть этапов. Но рано или поздно какая-то часть узников добиралась до лагеря — конечной цели этапа.

Лагерь мог бы показаться пристанью, избавлением. Но здесь их ждали бараки, холод, голод, насилие охраны и бандитов и тяжесть непосильных работ — круги ада, начавшиеся в «Большой зоне», уходили в «Малой» все глубже и глубже во тьму нравственного и физического падения человека. Вот один из примеров (не помню, кем он был приведен): привезли эстонцев. Весной. 800 человек. Рослые, красивые парни. К зиме их осталось меньше сотни… А вот рассказывает Лев Разгон: он прибыл по этапу к месту ссылки осенью 1938 года в отряде из 527 человек. К весне 1939 года их осталось 22 (!).

На воротах Бухенвальда было написано: «Каждому — свое». А на воротах лагерей ГУЛАГа, где условия труда были тем специальным механизмом убийства, который перемалывал зэков в скелетомассу для общих могильных ям, писали: «Труд есть дело чести, славы, дело доблести и геройства!»…

Немногие кадры кинохроники, на которых запечатлен рабский труд зэков в сталинских лагерях, невозможно видеть. Это вагонетки, тачки, отбойные молотки, лопаты, пилы; серые, оборванные, голодные, потерявшие облик человеческий люди, надрывающиеся в непосильном каторжном труде, подгоняемые надсмотрщиками и размером пайки. Норма превышает человеческие возможности в этих условиях. Невыполнение нормы — скорая голодная мучительная смерть.

Кадров кинохроники мало. Печатных воспоминаний значительно больше. То очень немногое, что будет приведено в этой книге, производит страшное впечатление. Но надо помнить, что это записки выживших — тех, кто не попал на так называемые «общие» работы или пробыл на них недолго. (Выживших — 10%!). Что же написали бы те, кто умер в шахтах, погиб на лесоповале, лег под шпалы ненужных (и нужных тоже) железных дорог. А сколько умерло в ссылках и выселках?! Миллионы. Выжили те, кому улыбнулась арестантская удача — это всегда какой-то счастливый случай.

Мне хочется начать описание этого ада с контингента его мучеников, с той «58-й», ради истребления которой была создана эта невиданных масштабов и «производительности» беспрецедентная в истории человечества машина уничтожения.

Похоже, записок женщин больше и они «светлее», если вообще уместно говорить о свете во тьме ада: возможно, женщины чаще попадали на более легкие работы — сельскохозяйственные, обслугу. Может быть, тут играет роль их большая эмоциональность, способность сочувствовать, помогать. (Хотя судьба большинства женщин в ГУЛАГе была специфически тяжела и омерзительна), может быть, их все-таки меньше мучили.

Вот несколько «срезов» лагерных человеческих напластований.

«В одной из палат этого корпуса лежало несколько человек: профессор Ошман, врач, ректор астраханского не то института, не то университета. В углу — знаменитый летчик. Напротив — журналист, в другом углу — художник.» [179].

Еще один: «… В тот вечер мы узнали многое: что здесь есть мать с дочерью, семья бывшего члена ЦК ВКП (б) — они боятся, как бы их не разъединили; что Жаннетт — модистка; Мариет — переводчица и совсем недавно приехала из своей родной Венгрии; Ира и Сонечка — студентки; Сарочка — певица на радио; Нинель — балерина; высокая полька Ядзя — профессор Конакадемии; Эрика — учительница; Лида, у которой в тюрьме повредили три позвонка — оперная певица; матушка Мина — колхозная повариха, была депутатом и имела орден; Марта — авиаинженер; Марина — чертежница…» [180].

Какой красочный букет «врагов» — шпионов, диверсантов, террористов…

Это тот редкий случай (Записки Хэллы Фишер), когда в бараке не было уголовниц — одна «58-я». Это помогало выживать.

«И мы, отверженные, нищие, стали почти богатыми. Мы удивлялись ярко-серебряным звездам, северному сиянию и все меньше говорили о тоске, холоде, болезнях и голоде. Мы рады были тому, что не разучились радоваться.

«Как хороши, как свежи были розы», — часто по вечерам читала нам Бертушка. Ей далеко за шестьдесят… А студентка Сонечка читала Маяковского, а Ирочка читала тюремные стихи… Мы очень полюбили венгерскую песню «Акацо Шут»…

У Сарочки была неисчерпаемая программа — от старинных романсов до знаменитых арий. А Лида — наша «оперная» рассказывала, как год училась в «Ла Скала», год в Париже, как в Москве с небольшой группой «юных дарований» получила от государства в награду беккеровский рояль, но она никогда не пела.» [181].

Но счастье не было долгим — их разгоняли по этапам, на тяжелые стройки, на лесоповал, на рудники — на верную гибель.

Люди умирали, болели. Больных самоотверженно выхаживали врачи — тоже «58-я». Тех, кого удалось выходить, едва стоящих на ногах, гнали на этап.

Х. Фишер — автор вышеприведенных строк была настолько истощена, что на этапе потеряла сознание, зрение, слух. Ее несколько месяцев возвращали к жизни врачи. Один из них, Антон Андреевич, зам. главного врача, не дал ее, уже почти неживую, оставить для морга. У него обычная для тех лет, но все же впечатляющая история: «Дали пятнадцать лет. Многократно таскали на расстрел. Затем отменяли приговор до следующей ночи. Дочку Еленку сослали в Узбекистан. Там она погибла. Жена и мать не вынесли. Умерли почти одновременно. Двоих сыновей загнали на Колыму». [182].

А вот картины с этапа.

«В нашей теплушке было 70 человек. Мы непрерывно разговаривали, общение с такой массой людей опьяняло после трех — четырех лет тюремной изоляции. Наконец, можно было говорить в полный голос, мы кричали, пели. Если встать на нары, можно было глядеть в узкое, как щель, окно, которое шло вдоль теплушки.

Здесь я, наконец, услышала, как поет Лиза. У нее, действительно, был необыкновенный голос. Тембр — чистое золото.

Пела она без всякого напряжения, разливаясь рекой. Иногда она пела романсы Глинки и Чайковского, но пела их очень по-ученически, как выучилась в самодеятельности. Но когда она пела народные песни: «Далеко-далеко степь за Волгу ушла» или «Ах, ты сад, ты мой сад», — лучшего исполнения я в жизни не слышала.

…Среди нас было много рассказчиков. Галя Иванова помнила наизусть много поэм Пушкина, целиком «Евгения Онегина», «Горе от ума», «Лейтенанта Шмидта» Пастернака.

Великолепно читала Ольга Радович. Ната Онифриева рассказывала «Идиота» Достоевского текстуально точно. Рассказывала она его три дня.

Помню, кто-то из нас читал «Горе от ума». На остановке подошел к нашей теплушке командир конвоя и трое солдат. Они, очевидно, некоторое время слушали, потом быстро открыли дверь и потребовали отдать книгу (книг не полагалось). Мы сказали, что никаких книг нет. Командир усмехнулся и ответил: «Да я сам слышал, как читали». Начали обыск. Перевернули всю теплушку — книги не было. Вдруг Галя, глядя на командира, начала читать: «Мой дядя самых честных правил» … Командир постоял минут десять, подозрительно поглядывая, не показывает ли ей кто-нибудь книгу издали, потом махнул рукой, повернулся и вышел. Ему все-таки казалось, что мы его обманули.» [183].

Это была последняя поросль Российского Возрождения, ее Золотого и Серебряного веков. Эти перлы везли на Колыму, в ее вечную мерзлоту…

Они вырвались из тюрем. Им «повезло» на этапе. Но дальше был ГУЛАГ.

Ольга Адамович-Слиозберг продолжала свои записи уже в лагере.

«Я осмотрела уже хозяйским взглядом свою бригаду. Интеллигентные лица, седые головы. Два профессора, одна писательница, две пианистки, одна балерина. Человек шесть партработников. Все горожанки. У всех атрофированы мускулы четырехлетним (тюремным) бездействием. Все мечтают доказать трудом, какие мы честные, как мы хотим работать, какие мы советские люди.»

Десятник дает задание.

«Вы будете копать канаву. Она начата, имеет метр глубины. Надо углубить ее до трех метров. Норма выработки грунта — девять кубометров в день на человека. (Это женская бригада!). К концу недели выясняется, что продолжительность рабочего дня в летнее время — 15 часов. Один час перерыва на обед. Начало работы в шесть часов утра, конец — в девять часов вечера….

Мы копаем, а дождь моросит, наши тяжелые бушлаты мокры насквозь, глина облепила обувь. Мы копаем… обратный путь кажется невероятно длинным…

К концу недели выясняется, что выполнено всего три процента от задания… Со всеми вытекающими… [184].

Женщины на Колыме выживали (немногие), если им приходилось в основном работать в обслуге, на сельскохозяйственных работах. На общих работах немногие выдерживали один сезон. От тяжелых работ и общих тягот через два года почти у всех женщин начинались постоянные маточные кровотечении. У многих женщин выпадали матки и висели синими мешками между ног.

Все эти пианистки, профессора, балерины, писательницы — «шпионки». «диверсантки» быстро ложились в мерзлоту…

В серых грязных рваных одеждах они были одинаковы все. У них были отняты имена. Они были заменены номерами. Они жили в условиях, по сравнению с которыми пещерные условия дикарей показались бы раем. Все: холод, голод, издевательства блатарей и охранников, унижения, побои, нечеловеческий труд — было направлено на уничтожение души и тела. И они теряли лицо, облик человеческий, забывали свою прошлую жизнь, профессию, человеческие слова и чувства, превращались в доходяг и умирали на нарах или на «марше», добиваемые охранниками.

Люди теряли способность думать, чувствовать, ощущать (только голод и холод) — даже боль, плакать, кричать. Их били постоянно, ежедневно: прикладами, ногами, палками, кулаками — в зубы, в нос, в живот, по почкам, по ногам и рукам. Чем больше человек терял силы, тем больше били…

«Бить слабых, доходяг — это особое правило ГУЛАГа. Бьют все: дневальный, парикмахер, нарядник, староста, бригадир, конвоир, кроме должностных лиц… бьют блатари». [185].

Отнимали все: хлеб, посылки (целиком) — подло, хамски. Топтали продукты, в которых была надежда на жизнь, рассыпали, отнимали остатки. Отбирали одежду — все теплое, присланное из дома, взамен швыряли тряпье. Это все был неизбежный мучительный путь к смерти. Отнимали, измывались блатари и охранники. Намек на протест — нож в живот, последний тычок, удар — избавление.

Люди не кричали, только тихо стонали или умирали молча. Может быть, потому, что это было неизбежно. Чем раньше, тем лучше. Десятки тысяч ими забиты насмерть, сотни тысяч расстреляны или перестали быть людьми (был спущен зверь, живущий в природе человека.)

И все же люди, сильные духом, сопротивлялись и умирали, не сдавшись.

Что такое сила духа? Что это? Способность сохранить внутренние нравственные структуры, созданные воспитанием, знаниями, верой? Сохранять их в условиях физических и моральных страданий? В нечеловеческих условиях? Есть люди, которые ломаются быстро. Есть люди, которые умирают раньше, чем ломаются.

У наших «Органов», наверное, есть хорошая статистика, большой материал для научного анализа. Возможно, они даже защищали на нем диссертации… Сколько сломалось, легко, трудно. Сколько начало выдавать, подличать сразу. Сколько умерло под пытками.

Правда, в этих абсурдных условиях, когда «соблюдалась» «законность» в делах, которые творились вне законов, многие подписывали сразу все, что требовали палачи, зная, что ничто ни от чего не зависит: подпишешь — не подпишешь, свои 10 — 15 лет, где-то уже заранее тебе определенные, схватишь. А некоторые даже оговаривали несусветное количество людей, чтобы абсурдность происходящего была несомненна.

В ГУЛАГе сохранять силу духа было, наверное, еще тяжелее, чем в застенках НКВД: ГУЛАГ — финишная прямая, на ней все предопределено и безнадежно.

Но были люди, которые умели в лагерях чувствовать себя свободными, свободнее своих тюремщиков — художник и поэт Аркадий Штейнберг, поэт Наум Каржавин. Это уже не стойкость духа — это особая философия, но для такой философии все-таки необходимы условия, хотя бы минимально совместимые с жизнью, и тогда сила духа умножает силы физические.

Но для особо упорных были не только зуботычины, волокуши и автоматные очереди. Были еще и карцеры.

В карцере человек должен был или умереть, или выйти из него инвалидом. Изобретательность в этом деле лагерного начальства или особых «умельцев» поражает воображение.

Вот один из них: «Сырая грязная дыра в стене, где было холодно и абсолютно темно. Заключенный сидел в нижнем белье, получая один раз в день хлеб и воду. [186].

Вот карцер, описанный Шаламовым: карцер был вырублен в скале, в вечной мерзлоте: достаточно было в нем переночевать — и умереть, простыть досмерти. Обычно в эту камеру бросали обессиленных зэков доходяг в нижнем белье — на верную мучительную гибель. Хотя кто знает, что легче — замерзнуть в одну ночь или медленно доходить в забое.

Все лагеря имели карцеры, и почти все они обрекали человека на гибель. Это бывали ямы с ледяной водой или с нечистотами. Иногда человека просто раздевали догола и оставляли на ночь в тайге на съедение комарам или оставляли на морозе.

При повторном отказе выйти на работу — расстреливали. Они работали на 50-градусном морозе, в пургу. На марше в пургу колонну обвязывали веревкой. Любой протест — расстрел.

Вот некоторые штрихи к картине, как оскудевает, звереет душа человеческая в колымском аду.

Варлам Шаламов, журналист, писатель попал в ГУЛАГ за то, что назвал Ивана Бунина русским классиком. Он прошел там уже многие круги ада, когда ему улыбнулась арестантская удача: волею случая ему предоставилась возможность учиться на зэка-фельдшера (обычно такое счастье выпадает лишь «бытовикам»). Это было (и стало) его спасением.

«Кости мои ныли, раны-язвы не хотели затягиваться. А самое главное, я не знал, смогу ли я учиться. Может быть, рубцы в моем мозгу, нанесенные голодом, холодом, побоями и тычками — навечны, и я до конца жизни обречен лишь рычать, как зверь, над лагерной миской — и думать только о лагерном. Но рискнуть стоило — столько-то клеток сохранилось в моем мозгу, чтобы принять это решение.» [187].

Он сдал экзамены — ему помогли люди, которые встречались даже в этом аду. Он стал фельдшером. Он дал себе слово выжить, чтобы описать этот ад.

Шаламов описывает блатной мир, как нечто ирреальное, трудно вообразимое, но существующее рядом с нами. Он называет его «подземным» миром. Подземный мир — это ад, царство дьявола, царство чего-то «обратного», противоположного, противного тому человеческому, что есть в нем от Бога.

Со дня большевистского переворота 25 октября 1917 года большевики вскармливали уголовный мир, плодили подонков, грабителей и головорезов в мерзостях братоубийственной гражданской войны, вооружая их лозунгами «Грабь награбленное!», «Кто был никем, тот станет всем!», «Бей, круши!» и т. п.. Красная Армия укомплектовывалась прежде всего этими элементами, многие из них становились командирами, атаманами.

Но пришли другие времена, и эти громилы оказались неуместны в гражданской жизни. Их пришлось изолировать. Они получали небольшие сроки, они оставались «социально близкими», но тем не менее. обстановка тюрем и лагерей не способствовала их человеческому совершенствованию, тем более, что и правовая и тюремная системы с первых дней советской власти были бесчеловечными. Они проходили в тюрьмах и лагерях уголовные «университеты», «матерели», а на воле (они курсировали между тюрьмами и волей) в условиях нищеты, развалившейся экономики, социальных и нравственных норм жизни, они получали хорошую практику.

Особенностью этого уголовного мира были «малолетки». Это то огромное сиротство, которое оставили после себя Мировая и, главным образом, Гражданская, войны — те, кто не попал в сиротские колонии, приюты и детдома, а проследовали в тюрьмы или тюрьмы-колонии, где получили страшное тюремное образование, не имея за плечами домашнего, школьного, человеческого, которые могли бы смягчить страшный тюремный опыт, который приобрели эти полулюди — полузверушки, полузвери. У них не было ничего за душой, кроме злобы и привычки к насилию.

Для уголовного мира Советского Союза на воле, но более всего — в лагерях: именно там они концентрировались в плотные массы, там они чувствовали себя привилегированными, «социально-близкими», по сравнению с «врагами народа» — политическими, именно там, где их поощряли к насилию, — не было такого преступления, такой чудовищной жестокости, такого глумления над всем святым, что есть на этой земле, которое остановило бы этих человекоподобных. Там они и плодились: они насиловали уголовниц или сходились с ними, и их потомство составляло основной контингент лагерных детдомов. (Детдома категории ЧСИР были не при лагерях). Эти дети там, в основном, погибали, но, если выживали, пополняли уголовную популяцию, являясь страшным ее вариантом: тюремные условия, полное отсутствие воспитания, нищета, болезни, отсутствие тепла и общения не могли оставить им ничего от человека, кроме его внешнего облика. Они людей убивали, резали, резали на куски, выкалывали глаза — не было зверства, на которое они не были способны. Они и в своей среде по отношению друг к другу тоже были беспощадны. А интеллигенты — это был особо лакомый продукт…

«Уголовники (носившие такие клички, как «Вошь», «Гитлер», «Кнут») назывались на жаргоне «урками» или «уркаганами». Позднее они именовались «блатными», а сами о себе они говорили, что они «в законе», то-есть подчиняются лишь законам уголовного мира.

Одним из этих законов (в то время неукоснительно соблюдавшимся, а позже, как говорят, видоизмененным) был отказ настоящего «урки» от работы. Поскольку приказы воровского штаба в пределах лагеря были столь же эффективны, как распоряжения лагерной администрации, с этим обычно ничего нельзя было поделать… уголовники фактически имели негласное соглашение с лагерными властями насчет того, что за них (и за себя, конечно) будут работать «политические»». [188]. А это весьма ускоряло гибель политических: они не выполняли повышенных норм (даже обычные нормы были практически невыполнимы для обессиленных голодных людей. Но увеличенные — тем более. Их «пайка» резко уменьшалась, и начинался короткий гибельный путь «доходяги».

Уголовники отнимали у политических посылки, которые те получали один раз в год: обычно в них были теплые вещи, витамины, какие-то ценные продукты — то, что могло помочь выжить в условиях голода и холода.

Условия лагеря были рассчитаны на то, чтобы попавшие в них политические погибали. Но уголовники делали их гибель более мучительной, неотвратимой и быстрой.

Выжить можно было на бытовых работах, в обслуге, но эти места занимало ворье помельче, не попавшее в разряд блатных «в законе».

(И этот мир населял огромный Архипелаг ГУЛАГ в СССР. Он там пил кровь человеческую, кровь своих жертв — «политических», брошенных ему на съедение. Напиваясь кровью, упиваясь своей властью, этот «подземный» запредельный мир жирел, плодился. Ширился и крепчал в своем уродстве, в своем отрицании человеческого, выплескивался через колючую проволоку из «Малой зоны» а «Большую», отравлял и разрушал ее, проникал в армию, в хозяйственные структуры, разрушал нравственные основы и традиции народа, губил молодежь, калечил целый народ.)

В лагере они не работали, с кухни им тащили лучшие куски. В больницах на койки выброшенных на верную гибель больных их укладывали на санаторный отдых, ибо всех, кто не подчинялся их воле, в том числе и врачей — неприкосновенных людей в лагерях — неизменно находили зарезанными, удушенными, замученными.

Блатари — люди только по структуре тела и физиологии. Больше ничего человеческого в них нет: жестокость, хитрость, коварство — все приписываемое им «рыцарство», их «ордена» — это фикция, поза, удобство существования в их «подземном» мире для «королей» и свиты и не более того.

Вот как описывает этот «подземный» мир А. И. Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ»:

«…Это смешение, эта первая разящая в-стреча происходит или в воронке, или в вагон-заке… Вталкиваясь в сталинское купе, ты и здесь ожидаешь встретить только товарищей, по несчастью. Все твои враги остались по ту сторону решетки, с этой ты их не ожидаешь. И вдруг ты поднимаешь голову к квадратной прорези в средней полке, к этому единственному небу над тобой — и видишь там три — четыре — нет, не лица! Нет, не обезьянних морд, у обезьян же морды гораздо добрей и задумчивей! Нет, не образину — образина хоть чем-то должна быть похожа на образ! — ты видишь жестокие гадкие хари с выражением жадности и насмешки. Каждый смотрит на тебя, как паук, нависший над мухой… Они кривят рты, будто собираются куснуть тебя избоку, они при разговоре шипят, наслаждаясь этим шипеньем больше, чем гласными и согласными звуками речи, — и сама речь их только окончаниями глаголов и существительных напоминает русскую, она — тарабарщина.

Эти странные гориллоиды скорее всего в майках — ведь в купе духота, их жилистые багровые шеи, их раздавшиеся шарами плечи, их татуированные смуглые груди никогда не испытывали тюремного истощения. Кто они? Откуда? Вдруг с одной такой шеи свесится — крестик! Ты поражен и немного облегчен… Но именно этот «верующий» вдруг загибает в крест и в веру (ругаются они отчасти по-русски) и сует два пальца тычком, рогатинкой, прямо тебе в глаза — не угрожая, а вот начиная сейчас выкалывать. В этом жесте «глаза выколю, падло!» — вся философия их и вера.

Если уж глаз твой они способны раздавить как слизняка — так что на тебе и при тебе они пощадят? … Посланником харь опускается вниз кто-то, чаще всего плюгавенький малолетка, чья развязность и наглость омерзительнее втройне, а этот бесенок развязывает твой мешок и лезет в твои карманы — не обыскивая, а как в свои! С этой минуты ничто твое — уже не твое, и сам ты — только гуттаперчевая болванка, на которую напялены лишние вещи, но вещи можно снять. Ни этому маленькому злому хорьку, ни тем харям наверху нельзя ничего объяснить словами, ни отказать, ни запретить, ни выпроситься. Они — не люди, это объяснилось тебе в одну минуту. Можно только — бить!… Но снизу вверх тех трех ты как ударишь. А ребенка, хоть он и гадкий хорек, как будто тоже бить нельзя? Можно только оттолкнуть мягенько? Но и оттолкнуть нельзя, потому что он тебе сейчас откусит нос, или сверху тебе сейчас проломят голову (да у них и ножи есть, только они не станут их вытаскивать, об тебя пачкать).

Итак, ты даешь снять с себя пальто, а в пиджаке твоем прощупана и с клоком вырвана зашитая двадцатка, мешок твой брошен наверх, проверен, и все, что твоя сентиментальная жена собрала тебе после приговора в дальнюю дорогу, осталось там, наверху, а тебе в мешочке сброшена зубная щетка.» [189].

Чувствуется, как великому русскому писателю, виртуозно владеющему русским словом, трудно дается описание этой нечисти, потому что язык не предполагает ее существование на земле. Это продукт особого учреждения, созданного не Богом и даже не Сатаной — исчадием Ада.

Подлый преступный мир есть везде, но такой «малины», такой власти, такого разгула, наверное, не знала никогда блатная братва ни в одной стране мира. Эта уголовная человекоподобная, но не имеющая ничего общего с Человеком мразь множилась, матерела, насасывалась крови, твердела в наглости, самоуверенности, садизме, алчности и самоощущении хозяев мира сего в ГУЛАГе, в сталинских лагерях. Их дух, их гены, их потомки, перекрасившиеся, приспособившиеся и сегодня отравляют нашу жизнь.

ГУЛАГ — это огромный Ад, построенный на земле вместо светлого общества справедливости и счастья. Строительство общества счастья не давалось, не получалось — силы шли на строительство Ада.

(Вадим Туманов — активный, честный, принципиальный человек. Такой был, конечно, не ко двору в большевистском социализме, а потому не избежал и Колымы, но смерть Сталина его спасла: вместо 25 лет он провел на Колыме всего 7 — с 1949 по 1956 год. В телевизионной передаче «Совершенно секретно» он сказал: когда после приисков Колымы читал у Данте о кругах Ада, ему они казались чем-то вроде трехзвездочного отеля»…)

Но это был ад особого свойства — ад, созданный человеческими подонками. Он не наказывал грешников. Он уничтожал лучших представителей рода человеческого, уничтожал сотнями тысяч, миллионами, а плодил нечисть — страшную, неистребимую, непобедимую, плодил тысячами, десятками, сотнями тысяч. Там одни становились «чинами», другие — «авторитетами»…

(Вспоминается эпизод, прочитанный в далекие 60-е в «Самыздате».

Зимой в сорокоградусный мороз двое зэков пилили дрова. Пилили молча, не глядя друг на друга. Там нет сил, а потому и не принято разговаривать, рассматривать друг друга, знакомиться. Все в тряпье, одинаковые серые лица — маски смертников. Обмороженные, покрытые инеем, закутанные во все мыслимое и немыслимое — одни глаза. И вдруг — искра, ток, что-то неизъяснимое… Они взглянули в глаза друг другу… Это были двое ученых с мировыми именами. Там, на воле, они знали друг друга, работали в близких областях, встречались на конференциях, семинарах, на банкетах. И вот встретились в этом аду …)

Есть у этого ада еще почти не затронутые страницы: судьба женщин в нем.

В лагерях была и любовь, и разврат, и страшные преступления на сексуальной почве — столь же страшные, как и вся обстановка в ГУЛАГе.

В каждом лагере, где есть заключенные женщины, всегда имеются совершенно неприкрытые дома терпимости. Наложниц имеют все — от начальника лагеря до последнего конвоира…

Большинство миловидных женщин, попавших в лагерь, неизбежно гибнут в грязи этого лагерного разврата, если у них не хватит силы воли покончить жизнь самоубийством. И никто, никакая сила не спасет эту женщину от черной грязи невыразимого растления души и тела. Если попавшая в лагерь женщина откажется от первого предложения, она по самому пустяковому предлогу будет избита уголовниками до потери сознания. Если теперь она с лицом, покрытым синяками и кровоподтеками, с вырванными волосами, все же не даст согласия идти в наложницы, то она немедленно будет отправлена в карцер, где ее неделями будут морить голодом, и, если и здесь она не будет сломлена, ее переведут в штрафной лагерь, где она для острастки другим женщинам будет «пущена под трамвай» — подвергнута массовому изнасилованию». [190].

Женщин насиловали в лагерях. Там было много достойных, интеллигентных женщин, «бывших» (дворянок», студенток). Их насиловали уголовники, подонки, вохровцы, всякая грязная душой и телом подлая шваль. Насиловали с невообразимым глумлением. После этого женщины или погибали, или кончали с собой. Выходом могло быть согласие стать «законной» любовницей какого-нибудь уголовного «авторитета».

Рассказ «Колымский трамвай» [191] описывает встречу на этапе двух бригад, женской и мужской. Охранники отдают женщин во власть уголовщины. Женщин насилуют досмерти, отбрасывают трупы и принимаются за следующих. От всей бригады осталось в живых 2 женщины, которых присвоили «авторитеты».

Это уже нелюди. Рассаживать их по клеткам в особых зонах для человекоподобных? Как лечить зло, которое разъело все человеческое, оставив лишь человекоподобие как поругание идеи человека?

Это мог создать только человек, соединивший мерзость человеческого и сатанинского; человек, люди создали эту смрадную яму, в которой в крови, болезнях, муках, криках, ужасах всех возможных видов насилия отравлялась, переплавлялась, смердела, погибала Россия, лучшая ее часть; где в этом месиве плодились, бесновались, наливались ядом ее подонки.

Те, кто создал этот земной ад, должны быть прокляты во веки веков за надругательство над человеком, над Божьим промыслом, за преступления, названия которым человеческий язык не имеет…

Вот строительство железной дороги [192]:

«… большинство заключенных болело цингой, несмотря на разгар лета. Пища с каждым днем становилась хуже. Часто три дня и хлеба не бывало. Каждый день литр жидкой сечки на первое и пол-литра густой — на второе. На ногах появлялись твердые на ощупь багровые пятна, вскоре превращавшиеся в гнойные язвы. Многие по утрам не могли подняться с нар, их тащили к вахте, как кули с картошкой, подталкивая пинками. За вахтой некоторые, сделав над собой усилие, поднимались и вставали в строй, а другие так и оставались лежать на земле. Тогда появлялась лошадь с трелевочными волокушами, больного привязывали к волокушам и по пыли и кочкам волокли до тех пор, пока он или не отдавал Богу душу, или не вставал на ноги….

Карьер, тачки, лопаты. Истощенные, покрытые цинготными язвами зэки, у которых нет сил выполнить даже половину нормы.

Была принята еще одна мера воздействия на невыпоняющих норму: из особо отстающих тут же на трассе создавались бригады. Их оставляли на трассе без сна и отдыха на всю ночь. Менялся только конвой. Нечего говорить, что это помогало, как мертвому припарки.

Чуда не происходило, сил у доходяг не прибавлялось, кубиков — тоже. Только по утрам к зоне начали подвозить покойников».

(Так можно было поступать только с людьми, которые подлежали уничтожению. Но и это не оправдывает такого зверства. Не говоря уже о расточительности кретинов, которые руками и жизнями этих рабов — «врагов» социализма строили социализм. Беспощадность и уничтожение превыше целей социализма.)

Работа в зной и в дождь, в морозы и в пургу. Кличи «Давай, давай!», скверная похлебка, рваные лохмотья и зеленые лица зэков. Ударная стройка железной дороги, соединяющей страну с ухтинской и воркутинской нефтью и углем.

Время шло. В местах, еще недавно покрытых непроходимой тайгой и болотами, пролегла железная дорога, схоронившая под собой многие тысячи людей. (Под каждой шпалой — покойник — арифметика бывалых лагерников.) Вырастали новые поселки.»

А вот о тех, кто вырубал тайгу для прокладки дорог и строительства поселков.

«Лесозаготовительные лагеря отличались низкими рационами питания и тяжелыми нормами выработки… Для человека, не привыкшего к тяжелой физической работе, направление на продолжительный срок на лесозаготовки было равносильно смертному приговору.

Имеются показания фельдшера одного из северных лесных лагерей. За две зимы, — говорит он, — умерло по 50% заключенных. В среднем же каждый год от смерти и истощения терялось 30% рабочей силы. … Даже сравнительно мягкие лесные лагеря были лагерями смерти… После года (работ) люди становились уже неизлечимыми. Их переводили на более легкую работу, как доходяг, а оттуда дорога вела в морг… Ибо, если вы ослабевали, вам снижали пайку, и обратного хода уже не было…

Мертвецов хоронили в больших ямах с бирками, привязанными к ноге.

По скромным подсчетам, из данного количества заключенных, отправленных в лагеря, через два — три года оставалась половина.» [193].

А сроки были 8 — 10 — 20 лет. Если срок кончался и человек выживал, ему добавляли новую десятку, в лучшем случае — отправляли в ссылку. А тех, кого выпустили после войны в 1947 — 48 годах, арестовали снова. Они никогда не должны были вернуться в «Б. зону». Отец народов изрек: «Они не были нашими врагами, они стали нашими врагами». — А, так значит, НЕ БЫЛИ!!! Знал, что не были…

Лесоповал — это были не лесозаготовки, необходимые особой «Экономической» зоне. Это была прежде всего душегубка. В таком количестве лесоматериала не нуждалась ни «Большая», ни «Малая» зоны. Но лесоповал «перемалывал» этот «зловредный» человеческий материал надежно и быстро. В результате в этой мясорубке погибли не только сотни тысяч людей, но и великая российская тайга и великие сибирские реки: тайга была вырублена, реки запружены никому не нужным огромным количеством сплавного леса, который гнил, опускался на дно, отравляя воду и рыбу. Российская тайга — это уникальное явление на планете. Есть индийские и африканские джунгли, есть джунгли амазонской сельвы, но такого огромного массива лесов, какой был в России в начале прошлого века, полного грибов, ягод, орехов, пушнины не было нигде. Теперь нет и в России. Эти леса вырубили зэки. Должны же они были «падыхать». Они «падохли»… вместе с лесом…

Наша необъятная страна несет на себе страшную печать ГУЛАГа. «Архипелаг» обратил ее в огромную Зону одноразового использования. Мертвым становилось все, к чему прикасалась рука смертника. Бараки, колючая проволока, гниющие болота и реки, миллионы непогребенных трупов, гниющих или хранимых мерзлотой; разрушенные, заброшенные, обветшавшие, полувымершие старые (некогда цветущие) старые города и новые поселения и тюрьмоподобные города с печатью смерти на челе. (А в 19-ом веке Сибирь, по мнению иностранных путешественников, развивалась более бурно и интересно, чем Америка).

Те, кто летал над Россией с запада на восток или с востока на запад, знают, что бескрайнего прекрасного, сказочно богатого российского леса, этого уникального на планете явления уже не существует. Есть отдельные его островки, разжиженные и изуродованные, и мелколесье. Под прицелами автоматов он вырублен неумелыми руками интеллигентов и бессильными руками доходяг.

На колымском рационе питания было вообще трудно выжить более двух лет. Самое позднее к четвертому году заключенный был уже не способен ни к какой работе, а к пятому году не мог оставаться в живых.

На рудниках срок жизни не превышал трех месяцев. (А по свидетельству Хавы Волович [194], «здорового человека хватает на месяц, того, кто послабее — недели на две.»)

Там добывали другое золото: «Тридцать седьмой год, — пишет Шаламов, — принес следствию и лагерям много людей с золотыми зубами. У тех, кто умерли в забоях Колымы — недолго они там прожили, — их золотые зубы, выломанные после смерти, были единственным золотом, которое они дали государству в золотых забоях Колымы. По весу этого золота было больше, чем эти люди намыли, нагребли, накайлили в забоях колымских за недолгую свою жизнь.» [195].

А короткосрочников там не было. Все они были смертники. Оттого так много там было самоубийств. Многие сходили с ума.

Самоубийства, по-видимому, были специфическим явлением большевизма, но это так же тщательно скрывалось от общества, как все остальные специфические особенности их управления страной. Трудно было скрывать самоубийства известных писателей и поэтов: Есенина, Маяковского, Цветаевой, Фадеева. Остальных же: министров, военачальников, ученых, тем более, HКВДэшников (кто их знал?) — так же скрывались, как и аресты…)

В рудниках работала только 58-я (!). Урки, блатари умели увернуться: их боялись и охрана, и администрация. Если их даже туда посылали, никто не мог заставить их работать: норму за них должна была выполнять «58-я», оттого она погибала еще быстрее.

Почти во всех записках бывших лагерников, наверное, самым страшным злом для них, постоянной смертельной унизительной пыткой были уголовники, блатари. Там, где была «58-я», бытовики, там можно было даже в условиях холода, голода, невыносимого быта выживать благодаря взаимной поддержке, возможности человеческого общения, уважения и дружбы.

«Тот», который их уничтожал, понимал это не хуже их и раньше их…

ТАМ КАЛЕЧИЛИ ДУШИ, ИМЕННО ДУШИ. Тела им все же были нужны для рабской работы. А души — это должно было быть уничтожено прежде всего. Это Божественное начало в человеке было более всего неприемлемо в этом аду, в дьяволиаде, там разыгравшейся…

«В некоторых случаях нормы на те или иные работы далеко превышали все человеческие возможности — так было, например, на строительстве дороги Котлас — Воркута. Выполнить больше тридцати процентов такой нормы было немыслимо, так что за эту самую тяжелую работу не получалась пайка больше 400 граммов. На ветке на той же дороге, в направлении на Халмер — Ю, средняя жизнь лагерника длилась три месяца». [196].

(У декабристов в Нерчинске, по «Запискам Марии Волконской», норма была 3 пуда руды на человека. Норма наших лагерников, каторжников социализма, по Шаламову, была 800 пудов. А орудия труда были те же и питание другое!)

Умирающие от голода люди в лагерях рылись на помойках, выискивая там кухонные отбросы. Чтобы лишить их и этого, отходы кухни сбрасывались в туалетные ямы. Но и это не останавливало голодных. Люди теряли от голода рассудок…

Лютый холод тоже калечил тела и души.

«Мороз, тот самый, который обращал в лед слюну на лету, добирался и до человеческой души. Если могли промерзнуть кости, мог промерзнуть и отупеть мозг, могла промерзнуть и душа. На морозе нельзя было думать ни о чем. Все было просто. В холод и голод мозг снабжался питанием плохо, клетки мозга сохли — это был явный материальный процесс, и, Бог его знает, был ли этот процесс обратимым… подобно обморожениям эти разрушения были навечны, так и душа — она промерзла, сжалась и, может быть, навсегда останется холодной». [197].

А вот А. И. Солженицын (устами своего героя): «Общие работы — это главные, основные работы, которые ведутся в данном лагере. На них работает восемьдесят процентов заключенных. И все они подыхают. ВСЕ. (Курсив мой). И привозят новых взамен — опять на общие. Там вы положите последние силы. И всегда будете голодные. И без ботинок. И обвешены. И обмерены. И в самых плохих бараках. И лечить вас не будут. ЖИВУТ (курсив авт.) же в лагере только те, кто не на общих» [198].

Общие работы — это был Освенцим, но много хуже, так как смерть была неизбежной, но долгой и мучительной. Один из лагерных рассказов В. Шаламова («Надгробное слово») начинается так: «Все умерли…»

Вот еще эпизод из жизни ГУЛАГа.

В 1947 году, на пике одной из волн арестов, Сталин высказал идею строительства железной дороги в устье Оби.

«И в течение четырех с лишним лет, зимой, в глубочайшем снегу, при морозах до 55 градусов, а летом на болотах под тучами комаров трудились на гигантской трассе заключенные. Восемьдесят лагерей, расположенных с интервалом около пятнадцати километров, строили 1300-километровый путь. Если бы эта работа была когда-нибудь завершена, то стоимость каждого километра дороги составила бы от четырех до шести миллионов рублей. В конце концов было уложено около 850 километров рельсовых путей, на протяжении 450 километров поставлены телеграфные столбы. Но после смерти Сталина строительство прекратили из-за ненадобности дороги. Увезли технику, ушли люди… Сотни километров рельсов ржавеют.» «В тундре остались рельсы, поселки, паровозы, вагоны.» [199].

Это тоже один из перлов гениальности Мудрого. Правда, главной цели своей эта стройка добилась — под каждой шпалой, у каждого столба — труп. Но дешевле было бы и «гуманнее» — просто девять граммов в сердце…

В этом аду руками рабов-смертников не просто прокладывались дороги или строились шахты — здесь строился «коммунизм»

Они строили поселки и города на вечной мерзлоте, на болотах, в тундре, в тайге. Они добывали уголь, золото, никель, олово, медь, алмазы, платину, слюду, уран, создавали продукты самообеспечения. Все это делалось, главным образом, ручным трудом, киркой и ломом, лопатой и тачкой.

В 1949 году на долю ГУЛАГа приходилось 100% добычи платины, слюды, алмазов; более 90% золота, свыше 70% олова, 40% меди, свыше 35% сажи, 33% никеля, 13% леса. Валовая продукция ГУЛАГа составляла 10% общего выпуска продукции в стране. Следует помнить, что производительность труда зэков была в несколько раз ниже таковой у «вольных». Себестоимость гулаговской продукции, несмотря на бесплатность труда, была значительно выше, иногда в несколько раз, чем на воле.

Эта разрушительная экономика наносила огромный материальный ущерб стране, не говоря об уничтожении лучших людей страны и отрыва их от высокопроизводительной, иногда чрезвычайно ценной, необходимой стране профессиональной деятельности на воле.

Эта противоестественная деятельность губила не только людей, но и природу. Экологический ущерб от этой деятельности ГУЛАГа — огромен.

Стройки не выполняли планы, объекты не сдавались в срок, несмотря на значительные суммы дотаций из государственного бюджета.

Далеко не всегда эти стройки были вызваны нуждами народного хозяйства. После смерти Сталина многие из них были прекращены — всего около двадцати крупных объектов.

Деятельность особых конструкторских бюро — «шарашек» была весьма разнообразна. Однако любое научное или экономическое достижение ГУЛАГа — даже в «первом круге» его Ада — было в значительно большей степени потерей, чем достижением. Там, где подневольная группа заключенных специалистов создавала один самолет, в условиях свободы она создала бы восемь». [200].

Руководители ГУЛАГа были партийные функционеры энкаведешного «замеса». Научные кадры, решавшие сложнейшие производственные вопросы — вопросы строительства и развития промышленности в условиях вечной мерзлоты и мн. др., — были зэки. В «М. зоне» было большое количество НИИ, конструкторских бюро, в которых работали специалисты высокой квалификации (зэки). За их открытия и производственные достижения партийные функционеры получали чины, награды, Сталинские премии. Они научились жить «красиво» в этом аду. Они были рабовладельцами, царьками, князьками. Они широко эксплуатировали образование, квалификацию, умение своих рабов.

(И сколько их, не нужных никому дорог, каналов, поселков, шахт затерялось в снегах, песках, вмерзло в вечные льды?! И живые серые поселки и города ГУЛАГа, нищенски-унылые, безжизненные, некоторые из которых только десятилетия спустя, по требованию новых времен, начинают оживать, но изменить дух и нравы этих мест гораздо труднее, чем их внешний облик.

«На Дальнем Севере, к востоку от Урала, существует ряд лагерей особо сурового режима, так называемые лагеря строгой изоляции». О том, что там творилось, известно лишь по слухам, поскольку из тех лагерей людей ни при каких обстоятельствах не выпускали живыми…. Норильск был центром группы лагерей более страшных, чем колымские, такую же исключительно скверную репутацию имели лагеря на островах Новая Земля, — оттуда возвращались немногие, да и были ли такие?

Есть множество свидетельств о специальных штрафных лагерях.

В начале сороковых годов был введен режим каторги. Сталин вводит его в первые годы страшной войны. Он был преступником в этой войне перед народом. Надо полагать, сознание этого усиливало его безумный страх, и он бесновался в беспощадности. Это и каторга, и лагеря особо жесткого режима для военных. Они знали очень много: они должны были исчезнуть… (Фазиль Искандер в «Рассказах дядюшки Сандро» пишет, как Сталин уничтожил «подельников» своего преступления. Но тогда он был мелким разбойником. Теперь он был не мелким. И масштабы его преступлений были иные).

Приговоренные к каторге должны были первые три года спать без матрацев и одеял, их рабочий день был дольше, работа тяжелее и условия хуже. В отдельных лагерях заключенных, нарушавших режим, заковывали в кандалы до окончания сроков» [201]. (Какой цинизм, какие три года, какое «окончание сроков» — там жизнь измерялась неделями, месяцами…)

До какого же зверства может дойти человек? Где, как выращивали извергов, творивших это зло? Но главный изверг, создавший это все, и спецлагеря в том числе, настаивавший на ужесточении пыток, зверевший, если кого-то не удалось сломать, ликвидировавший «неумелых», периодически убиравший «застарелые» кадры, заменяя их новыми, был «он». Эта система создавалась им, его идеями, его духом, его прямыми распоряжениями. Возможно, ему не удалось до конца познать, во что превращает человека школа озверения. Но это не меняет дела, ибо он был идейным создателем и организатором ее, он знал ее суть, цель и масштабы, и более страшного чудовища, наверное, земля никогда не носила.

Спецлагеря были созданы в начале войны по его прямому приказу. Во время войны количество лагерей резко возросло. Режим в них был более жестокий, чем в других. Они были обнесены дополнительными рядами колючей проволоки. В эти лагеря поступали те, кто вышел из окружения, бежал из плена, те, которые, безоружные, смели отступать под натиском немецких танков и немецких хорошо вооруженных частей, — т.е. те, кто расплачивался за его политические ошибки (и преступления и стратегические просчеты).

После победы он транзитом отправил в ГУЛАГ 2 миллиона советских военнопленных из гитлеровских концлагерей. Но в гитлеровских лагерях они выжили, а в сталинских — почти никто. Туда же, в бездну ГУЛАГа, ушли 20 тысяч американцев, освобожденных Советской Армией. После корейской войны — корейцы, после вьетнамской — вьетнамцы и американцы. Туда же ушли 5 миллионов насильственно репатриированных. (У Сталина, по-видимому было правило: никто из иностранцев, как и никто из россиян, побывавших за рубежом, свободным в СССР быть не должен — все в ГУЛАГ. А оттуда для них выхода не было. В ГУЛАГ после войны хлынул весь актив общества присоединенных к СССР в 1939 году республик. Туда же отправились пленные немцы. Всего, по разным данным, от 12 до 17 миллионов человек. Туда же были отправлены женщины с маленькими детьми, рожденными от немцев (в лагеря или на поселение). (Амнистия по случаю победы практически не коснулась «политических»). (И в гитлеровских лагерях из 11 миллионов погибших — 4 миллиона россиян)

Колыма за годы войны облысела: посадок в колымские лагеря во время войны было меньше. Старые зэки вымерли. Но уже наступала «холодная война». Сталин готовил и готовился к новой Мировой войне. Началась новая волна террора. ГУЛАГ никогда не пустовал, но в конце 40-х — начале 50-х забурлил снова.

Великой мясорубке ГУЛАГа было мало холода, голода, насилия уголовников и охраны. Поэтому достаточно часто в этот механизм включали еще одно радикальное звено — расстрелы.

То, что было особенно опасно, расстреливалось сразу в «Б. зоне». В «М. зоне» это были «отсроченные» расстрелы, плановые расстрелы, внеплановые, специальные (по звонкам из Москвы), стихийные.

Из Москвы поступали приказы о ликвидации определенной части бывших участников оппозиции — и эти приказы выполнялись…

Изуверы ГУЛАГа изощрялись в поисках особо извращенных злодейств: иногда расстрельные группы они заставляли возглавлять интеллигентов: профессоров, докторов наук, музыкантов. Отказ — немедленный расстрел или неминуемая смерть в карцере.

В начале Великой отечественной войны Сталин приказал расстрелять в лагерях еще живых военспецов (тех, кого он не вытащил во второй эшелон армии). Когда немцы подошли к Москве, он приказал расстрелять всех случайно недобитых.

После смерти Сталина и Берии не знали, что делать с огромным количеством заключенных. Бескрайний Архипелаг ГУЛАГ потерял свое предназначение. Многих просто расстреляли, утопили на баржах.

Сталин любил кино. Надо полагать, кинозаписи лагерей существуют (или существовали) — не только те, которые выходили в широкий прокат, и он их видел. А для него могли делать и специальные. Возможно, узнав, увидев вопиющие детали лагерных преступлений (если он их не знал), ухмыльнулся бы в усы… Ибо он не был человеком, и он не был зверем — он был воплощением самого черного сатанинства, и, наверное, Сатана — развенчанный ангел небесный не изобрел в своем подземном царстве таких мук, какие здесь, на земле изобрели его человекоподобные выкормыши.

(Протестовать в этом аду было бессмысленно: жалоба, протест, указание на нарушение внутреннего распорядка, — как правило, — расстрел. И все же люди протестовали.

Узники 20-х — начала 30-х годов, по традиции старых политкаторжан царских времен (а их там было немало) объявляли голодовки, часто длительные, жестокие. Бывали в лагерях и восстания. Побегов политических практически не было. Они не умели убивать конвой и им негде было укрыться. НКВД-КГБ зорко отслеживало всех подозрительных, а тот, кто укрыл, последовал бы за зэком. А донос бдительного сексота был бы весьма поощрен.

После смерти Сталина, хотя положение зэков не изменилось, лагерный мир всколыхнулся. Акции неповиновения следовали одна за другой. Против непокорных использовались все средства: ножи уголовников, собаки, солдатские автоматы и даже танки. Расправы кончались расстрелами, ужесточением режима, увеличением сроков, но люди успевали почувствовать вкус глотка свободы, толику человеческого достоинства — того самого ценного для человека, что с таким тщанием истреблялось не только в «Малой зоне», но и в «Большой». [202].

Сталинский тюремно-лагерный быт продумывался тщательно, даже «художественно». Человеку, надолго вырванному из нормальной жизни, лишенному всего привычного, всех радостей и тепла жизни, нужно очень мало, чтобы воспрянуть духом: кусок неба, куст зелени, кусок хлеба — все это ценится там стократ. Великий и Мудрый и банда его знали это.

В старых, от царских времен тюрьмах, оставались еще не полностью задраенные окна, дворы для прогулок, где еще по углам сохранялись травка и кусты, тюремное постельное белье, неплохие библиотеки, шахматы, шашки, где разрешались газеты. В тюремных камерах были койки и столы.

Но по мере того, как нарастал террор, условия в тюрьмах и следственных изоляторах становились все более и более бесчеловечными, все чаще — чудовищными.

В тюрьмах исчезали нормальные кровати. Их заменяли привинчивающиеся к стенам нары, которые завинчивались с 6 утра до отбоя. Взамен их появлялись тоже привинчивающиеся стулья 40 на 40 сантиметров. Ни столов, ни игр, ни газет, ни клочка неба. Давалась (да и то не везде) одна книга в неделю. На прогулочных площадках вырезали кустарник, срезали траву, заливали дворы асфальтом. Что творилось в следственных и пересылочных тюрьмах, уже говорилось.

В лагерях бараки, трехэтажные нары; зимой бараки отапливаются плохо; зэки к утру часто примерзают к нарам, иногда — навсегда…

А вот о пищевом рационе ГУЛАГа.

Для мужчин на тяжелых работах, выполняющих и перевыпоняющих норму, — 800—900 граммов в день, а для женщин — 600 граммов; для выполняющих 50 — 70% нормы 500 граммов мужчинам, 400 — женщинам; штрафная норма — 300 граммов.

В дополнение к этому все зэки получали (должны были получать) 100 граммов соленой рыбы и 60 граммов крупы, 5 граммов муки, 15 граммов растительного масла, 10 граммов сахара, 3 грамма чая, 300 граммов кислой капусты [203].

Но при традиционном российском воровстве, многоэтажном пути, особенности лагерной службы питания и бандитизме уголовников до зэка доходила лишь незначительная доля этой нормы.

Вот описание лагерной еды у А. И. Солженицына в «Одном дне Ивана Денисовича».

«Баланда не менялась ото дня ко дню, зависело — какой овощ на зиму заготовят. В летошнем году заготовили одну соленую морковку — так и прошла баланда на чистой морковке с сентября до конца июня. А нонче — капуста черная. Самое сытное время лагернику — июнь: всякий овощ кончается и заменяют крупой. Самое худое время — июль: крапиву в котел секут.

Из рыбы мелкой попадались все больше кости, мясо с костей свалилось, разварилось, только на голове и на хвосте держалось На хрупкой сетке рыбкиного скелета, не оставив ни чешуйки, ни мясинки. Шухов еще мял зубами, высасывал скелет — и выплевывал на стол. В любой рыбе он ел все: хоть жабры, хоть хвост, и глаза ел, когда они на месте попадались, а когда они вываривались и плавали в миске — большие рыбьи глаза — не ел. Над ним все смеялись». [204].

Р. Конквест приводит рацион известного японского лагеря военнопленных на реке Куай (Тха Махан).

«Там пленные получали на день 700 граммов риса, 600 граммов овощей, 100 граммов мяса, 20 граммов сахара, 20 граммов соли и 5 граммов растительного масла, что составлял 3400 калорий, в составе которого, как и в СССР, недоставало витаминов» [205].

Надо полагать, эти продукты доходили до военнопленных, и это в других условиях быта, климата и режима.

Но свет есть и во тьме. Даже в системе ГУЛАГа в отдельных лагерях встречалось лагерное начальство, которое старалось создать для зэков условия, в которых человек мог не только выжить, но и не сломаться.

В наиболее мощных лагерных системах, как Дальстрой, Сиблаг, Колымские прииски вряд ли что-то могло существенно зависеть от отдельных личностей. Но все-таки Берзин — начальник огромного Дальстроя умел сдерживать энергию мясорубки, пока не был за «мягкотелость» снят и брошен в ту же жертвенную массу.

И в длинной цепи изуверов, с которой сталкивался каждый отдельный человек, встречались и люди, способные к сочувствию и деятельному сочувствию. Они долго не удерживались в тех краях и часто погибали тоже, но иногда успевали помочь и даже спасти человеку жизнь.

Но «священными», «неприкасаемыми» были самоотверженные врачи ГУЛАГа — тоже зэки, все та же «58-я». Сколько требовалось усилий, чтобы в тех условиях возвращать к жизни тяжело больных, доходяг, иногда полутрупы?! И возвращали к жизни героическими усилиями, профессиональными и человеческими подвигами — кого-то надолго, кого-то на краткий срок лагерных мучений.

Но на пути почти каждого, кто вышел из этого ада, на том или ином этапе, были такие «спасатели», которые помогли выжить…

Р. Конквест описывает поразительный эпизод.

(Мы так научились лгать, демонстрировать колхозы-миллионеры, показательные пионерские лагеря, общедоступные клиники, научные лаборатории, что «потемкинские деревни» времен Екатерины Второй — детские игрушки, по сравнению с нашими достижениями. Но и это все мелочовка по сравнению с главной ложью всей сталинской эпохи (да и последующих времен) — ложью Большого Террора, сталинских тюрем, ГУЛАГа. Пусть ничего не понимали «Верные Русланы», но чины НКВД, начальники тюрем и лагерей знали, что истребляют невиновных. Но за чины и награды (и из страха) делали это вдохновенно.

Что же удивляться тому, что описывает Р. Конквест.

«В 1944 году произошел уникальный случай во всей истории концлагерей. Магадан посетил вице-Президент Соединенных Штатов Америки Генри Уоллес, его сопровождал профессор Латтимор. Уоллес нашел, что Магадан — место идиллическое. Об ужасающем Никишове он с одобрением писал, что тот „весело кружился вокруг нас, явно наслаждаясь прекрасным воздухом“. Уоллес отметил материнскую заботу Гридасовой и восхищался вышивками, которые она ему показывала… женщины-заключенные, умевшие вышивать, делали художественные вещи для жен лагерной аристократии — высших сотрудников НКВД — за ничтожные хлебные подачки. Делали в свободное время, т.е. после десяти — двенадцатичасового рабочего дня, в условиях лагерных бараков… На него так же произвела большое впечатление и его супруга… Мистер Никишов, начальник Дальстроя, был только что удостоен звания Героя Социалистического Труда за свои исключительные достижения. Он и его жена проявляют интерес к искусству и музыке, свойственный образованным и чувствительным людям. У них отмечается глубокое чувство гражданской ответственности.»

Латтимор с одобрением цитирует еще одного участника поездки, восхищавшегося балетным спектаклем местного театра. (Сколько же врагов народа было среди балерин: ведь балерину не вырастишь в лагерных условиях, как драматического актера или даже режиссера?!) По словам этого человека, то было высокое наслаждение, естественно сочетавшееся там с главным предметом добычи — золотом…

…В Дальстрое, писал профессор, озабочены главным образом состоянием оранжерей, где выращиваются помидоры, огурцы и даже дыни, чтобы у шахтеров (!!!) было достаточно витаминов.

Помидоры, о которых Латтимор упоминает с таким лиризмом, действительно выращивались… под надзором грубой, но деятельной женщины — врача тюремной больницы северного участка. Большая часть помидоров шла начальству, но кое-что доставалось и тяжело больным.

…прием американской делегации был организован поистине великолепно. Всех заключенных района заперли в бараках. Сторожевые вышки на время визита быстро сняли. (во, как умеем!). Были приняты и другие меры, чтобы обмануть гостей. Например, Уоллесу показали образцовую свиноферму, где роли свинарок выполняли упитанные сотрудницы ГУЛАГа. В витрины магаданских магазинов поставили все промтовары, которые только имелись на складах. И так далее.

Американским посетителям показали и золотую шахту в Колымской долине. На опубликованной Латтимором фотографии видна группа крепких мужчин, ничем не похожих на заключенных… [206].

Продемонстрировали великолепную выучку и опыт. — Чем страшнее ложь, тем краше картинка.)

Никишов был достойный НКВДэшник сталинской эпохи. Он был зверь по отношению к заключенным. Он получил Героя Социалистического Труда за свои исключительные достижения в ГУЛАГе. Легко представить, что это были за достижения и скольких сотен, тысяч жизней они стоили. (При Берзине, расстрелянном за недостаточную жестокость в отношении к заключенным, дела на Дальстрое шли значительно успешнее…)

Никишов был истинным выучеником Хозяина: он умел беспощадно душить, цветисто цинично лгать и красиво жить… Но ни те, кто «правил этот бал», кто эти зверства творил, ни те, кто им подвергался, об этом уже никогда не расскажут. (Ведь и творцов злодейств тоже убирали).

Гениальный полководец, будущий Победитель-Генералиссимус, потеряв, благодаря своим просчетам в первые месяцы войны миллионы солдат, вынужден был вспомнить об огромном лагерном контингенте. Большую часть военспецов, оставшихся еще в живых к началу войны, Сталин расстрелял, остатки — когда немцы подошли к Москве. Часть из них он вынужденно взял во второй эшелон и в штрафбаты. Немногих, надо полагать, выживших, он после войны вернул туда обратно в огромном потоке узников немецких концлагерей; попавших в плен, но бежавших из плена и партизанивших и т. д..

Туда же, на фронт он отправил из лагерей и часть бандитов, однако после войны они вернулись к своим «профессиям»: убийствам, кражам, грабежам.

Но Сталин любые государственные проблемы решал привычно, стандартно, спокойно: он ликвидировал проблему вместе с людьми.

Опыт, произведенный Сталиным над «троцкистами», в 1936—1939, увенчался полным успехом и был хорошо памятен. Теперь надо было утихомирить разгулявшихся на долгой воле бандитов. Были ужесточены законы, и сроки за преступления, за которые до войны уголовники получали несколько месяцев, были увеличены до 20 лет.

В. Шаламов пишет: «Воров, бывших участников Отечественной войны, стали десятками тысяч грузить на пароходы и поезда и под строжайшим конвоем отправлять в многочисленные трудовые лагеря, деятельность которых ни на минуту не замирала во время войны. Лагерей к этому времени было очень много. Севлаг, Севвостлаг, Севзаплаг, в каждой области, на каждой большой или маленькой стройке были лагерные отделения. Наряду с карликовыми управлениями, едва превышавшими тысячу человек, были и лагеря-гиганты с населением в годы их расцвета ПО НЕСКОЛЬКО СОТ ТЫСЯЧ ЧЕЛОВЕК: Бамлаг, Тайшетлаг, Дмитлаг, Темники, Караганда (Карлаг — около 1 миллиона человек).

Лагеря стали быстро наполняться уголовщиной. С особым вниманием комплектовались два больших отдаленных лагеря — Колыма и Воркута. Суровая природа Крайнего Севера, вечная мерзлота, восьми-девятимесячная зима в сочетании с целеустремленным режимом создавали удобные условия для ликвидации уголовщины» [207].

Однако, в отличие от «58-й», уголовщина не была ликвидирована: бериевская амнистия 1953 года выпустила эту озверевшую популяцию на волю.

Хорошо знавший истинную цену принудительного труда Л. Берия незадолго до своего ареста внес на рассмотрение верховных органов партии и правительства предложение: «Ликвидировать сложившуюся систему принудительного труда ввиду экономической неэффективности и бесперспективности». [208].

Достойный своего Хозяина душегуб Берия почти 20 лет руководил этой тайной империей. Но столь принципиально важное предложение при жизни Сталина внести не мог, ибо без этой «Душегубки» не могла бы существовать «его» власть.

«Символическим концом лагерной экономики можно считать 4 июня 1956 года. В этот день Президиум Верховного Совета СССР ратифицировал конвенцию международной организации труда об упразднении принудительного и обязательного труда во всех его формах, принятую в Женеве еще в 1930 году. Кроме того, 7 сентября 1956 года Советский Союз подписал конвенцию об упразднении рабства (!), работорговли и обычаев, сходных с рабством. Это вселяло надежду, что с лагерной экономикой покончено навсегда.» [209].

«Как писать стихи после Освенцима?» — сказал поэт.

«Как же жить после кровавой вакханалии под названием ГУЛАГ?» — так называется глава в книге «Гулаг…»

Концлагеря — одно из знаменательных изобретений 20-го века среди бесконечного количества его изобретений и открытий.

Весь мир знает о нацистских концлагерях, о них есть книги, кино- и фотодокументы.

На их местах стоят музеи и памятники.

О лагерях ГУЛАГа народы цивилизованных стран знают значительно меньше, и практически совсем о них ничего не знает собственно российский народ.

А ведь и по масштабу самого явления, и по жестокости злодеяний, там сотворенных, и по последствиям их для страны (и, наверное, для мира) ГУЛАГ далеко превосходит гитлеровские концлагеря.

Почему о том, как мясорубка ГУЛАГа перемолола такое количество жертв: миллионы, а возможно, и десятки миллионов — даже приблизительных цифр не может назвать никто?

(«Хитрая гулаговская статистика фиксировала смертные случаи настолько своеобразно (отдельно смертность в лагере, отдельно в больницах, колониях, на производстве, в тюрьме, при побегах и т.д.), что до сих пор установить точное количество погибших заключенных не представляется возможным, официальные же данные всей совокупности смертей узников ГУЛАГа не учитывают». [210].

Учитывая размах террора на огромной территории СССР, в столицах, в крупных и малых городах и поселках, массовые аресты иногда целых сел, неразбериху на пиках кампаний, при арестах по разверстке, переполнения тюрем, массовых расстрелов, трудно представить, что документальная обработка этого вида деятельности НКВД была достаточно тщательной. Надо полагать, немало архивов погибло (было уничтожено) во время войны, немало уничтожено во время «перестройки», а возможно, и «оттепели». Отсюда такой разброс в цифрах жертв. Правды мы уже не узнаем никогда.

Но по разным источникам, число погибших в ГУЛАГе «политических» колеблется от 12 миллионов до 20 миллионов.

Почему, зачем такое количество жертв?! На этот вопрос уже многократно дан ответ, в том числе, на него отвечают и эти записки: Сталин уничтожал актив общества — это было единственное условие, при котором он мог надеяться удержаться на троне единоличного правителя. Все, кто был отправлен в ГУЛАГ, (не расстрелян сразу) должны были быть уничтожены. Они никогда не должны были оттуда выйти, независимо от того, какой они получили срок: 5 — 10 — 25 лет.

Но есть еще вопрос: КАК мясорубка ГУЛАГа уничтожала своих смертников: они же были при этом рабами-строителями коммунизма. Их уничтожали голод, холод, лагерный быт и, конечно, лагерный труд, особенно специально убийственные «общие» работы. И все же самым страшным механизмом убийства в лагерях был, так называемый «человеческий фактор»: НКВДэшники и блатари.

Выжившие узники ГУЛАГа в своих записках пишут, что там, где в бараках и бригадах была только «58-я» (это случалось крайне редко), они выживали в тех же условиях голода и холода и непосильных работ, а если и не выживали, то жили дольше.

Чаще это происходило в женских лагерях — даже небольшая примесь женщин-уголовниц существенно не меняла обстановку.

Случались и тюрьмы, в которых соблюдался строгий тюремный порядок, но над заключенными не издевались, их не обворовывали и даже иногда помогали в рамках дозволенного. Такие лагеря казались санаториями на общем фоне ГУЛАГа и тюрем НКВД. Правда, эти «санатории» долго существовать не могли: их начальников убирали (чаще всего расстреливали), и на их место приходили новые, «правильные».

В подтверждение этих доводов хочу провести некоторое сравнение ситуации в ГУЛАГе и блокадном Ленинграде.

В ГУЛАГе бессильных доходяг били, добивали, волоком волокли на работы.

В Ленинграде такие же бессильные доходяги, преодолевая холод (в блокадную зиму 1941—42 годов мороз в Ленинграде был колымский, а отопления не было), голод (который был тяжелее, чем в ГУЛАГе: там смертельная пайка хлеба в день была 300 граммов, а в Ленинграде 125 — 200, но не хлеба — в нем почти не было зерна — в основном, клей, опилки, отруби и никакой баланды), но, преодолевая свое бессилие, люди шли на работу, часто умиряя по дороге. Их гнал только долг. Они привязывали себя к станкам, чтобы не падать в голодные обмороки. Ленинградцы выпускали большое количество снарядов и другого вооружения, необходимого фронту: женщины, старики, дети. Они подвергались еще постоянным обстрелам и бомбежкам (чего в ГУЛАГе не было). В ГУЛАГе забывали нормальную человеческую речь, зверели. Ленинградцы, чтобы заглушить физические страдания, читали, писали стихи (много стихов).

Конечно, они умирали. Но умирали, как люди, мужественно, достойно. Очень часто, чувствуя приближение смерти, они, собрав последние силы, уходили на улицу, зная, что у еще живых нет сил выносить трупы… Их не раздавливали, не растаптывали, не заплевывали, не загаживали их души, их человеческое достоинство, как в ГУЛАГе, где были пляски тьмы, убогости, ада.

Учителя ходили по домам давать уроки обессилевшим детям. Горнисты, пока имели силы, горнили по улицам побудки — дети часто умирали во сне.

«Нормальная» обстановка в лагерях ГУЛАГа была для «58-й» практически не совместима с жизнью. И основным перемалывающим механизмом в этой мясорубке были начальство, охрана и уголовники.

Об этом не раз говорилось. Но хочется все же понять, почему этого зверья оказалось в России так много: вместе с уголовниками — сотни тысяч, миллионы — почему их зверства были так кровавы, беспощадны, сладострастны, циничны? Об уголовниках уже тоже сказано немало. Но эти — «служивые»? — Откуда они такие? Как в народе оказалось такое количество злодеев, что народ начал самоуничтожаться: не супостат пришел на нашу землю уничтожать лучшее, что она создавала веками тяжелыми усилиями всего народа?

Римский плебс тоже жаждал крови, и императоры покупали благорасположение своего народа кровавыми игрищами на сцене Колизея. Мы считаем это варварством древних? — Нет, по сравнению с кровавыми «игрищами» тиранов и воинов 20-го века — это детские игрушки, «потешки». История продолжается, господа… Масштабы преступлений гитлеризма и сталинизма затмевают мученичества первых христиан и костры инквизиции.

И все же ГУЛАГ, сталинский террор, даже на фоне злодеяний 20-го века превосходят все масштабом преступлений, абсурдом самоуничтожения народа и неразвенчанностью палачей.

Как произошло это самоуничтожение?

Наверное, подобное случается во времена глубоких социальных кризисов, национальных катастроф, когда человек теряет почву под ногами, становится озлоблен и неуверен в себе. В такой ситуации человек неистово ищет точку опоры. Он клюет на любую приманку и легко попадает в любые сети. Конечно, человек, имеющий твердую нравственную структуру, внутреннюю культуру, может быть потрясен, возмущен, растерян, надломлен, но он никогда не теряет точку опоры — она у него внутри.

(Большевики не случайно прежде всего разрушили Церковь и надругались над ней.)

Растерявшиеся люди незрелой или пустой души, неразвитого ума, неустойчивой психики сбиваются в кучки, стаи, «массы». Они жаждут твердой воли, железной руки, которая даст опору, укажет путь, даст равновесие пошатнувшемуся миру. Так в сложные времена, времена великих потрясений появляются вожди, кумиры, фюреры.

Но как простой сельский парень превращается в беспощадного надсмотрщика, садиста, как недоучившийся студентишка, аптекарь превращаются в палачей?

Наверное, массовый психоз, «идея, овладевшая массами», слишком сильно воздействуют на незрелую, ущербную человеческую психику, и человек, вооружившись ею, наливается самоуверенностью и силой и готов подгонять под нее и подминать под нее окружающий мир.

Так во имя идеи, очень часто ложной, совершаются насилия, а дальше человек, ПРЕ-ступивший, оказывается за той чертой, за которой работают другие законы — не те, которые даны нам в Заповедях, не те, которые закреплены в моральных кодексах культурных народов.

Две подряд больших тяжелых войны, Первая Мировая и Гражданская, революция с ее основным лозунгом: «Кто был никем, тот станет всем» — взбудоражили, взмутили, активизировали и опьянили российское «дно». Россия начала 20-го века — страна крестьянская. Крестьянин устойчив и деловит, когда он связан с землей. Но именно эта связь была в России разрушена: сначала отменой крепостного права, освободившей крестьян, но не решившей земельный вопрос; потом долгой войной, потом раскулачиванием и коллективизацией. Именно в крестьянской среде оказалось много потерявшегося и растерявшегося народа. Это, вероятно, был не единственный, но основной источник, из которого власти пополняли свои силовые структуры, их низовой слой. Малограмотная крестьянская молодежь, оторванная от земли, не знающая Бога, — это был благодатный податливый материал в руках палачей — учителей. Кровавая бойня поставляла массы разгоряченного люмпена, готового легко воспринимать марксистско-ленинскую теорию и творчески ее реализовывать в уничтожении собственного народа. Состав следователей, вероятно, пополнялся из революционной молодежи, разночинной, студенческой (из недоучившихся студентов и гимназистов) и революционных «романтиков» разных мастей.

Перманентный ползучий сталинский террор постоянно укреплял кадрами неустанно трудившиеся «Органы». Когда волна Большого Террора накрыла страну, потребовались сотни тысяч ВОХРовцев, начальников лагерей, следователей, палачей, но развороченная, разрушенная, вздыбленная страна изыскивала необходимые кадры. Туда попадали простые крестьянские парни, различные неудачники, уволенные за различные должностные и даже уголовные преступления, пьянство, моральное разложение, профнепригодность и те, кто во время войны и революции отличился особой жестокостью. Были и садисты, которые шли туда сознательно с жаждой властвовать и мучить.

Но далеко не все из призванных к «высокой службе», даже прошедшие войны и революцию, были готовы зверствовать. Они нуждались в специальном обучении.

И их обучали.

Им вколачивали ненависть к «врагам народа», врагам революции и государства — недочеловекам, шпионам и диверсантам, прихвостням империализма — натаскивали, науськивали! В пустые головы и души это вбивалось легко, особенно в атмосфере всеобщей подозрительности и ненависти. (В эту систему не попадали человечные, способные к сочувствию. Если они попадали туда случайно, их быстро уничтожали).

Был еще один механизм, способствовавший хорошему усвоению этих уроков, — страх: их ЛИКВИДИРОВАЛИ (чрезвычайно жестоко и, как правило, расстреливали), если замечали их профнепригодность: слишком мягкое обращение (недостаточно жестокое) с «врагами». Это чрезвычайно важный фактор! И это шло непосредственно от Сталина!

И они служили верно. Из них получались отличные Верные Русланы и Шариковы. Они верно служили интересам государства, беспощадно уничтожая его интеллектуальное богатство. Что же это за государство, что за особые «интересы»? Это была служба, в сущности, интересам одного человека — Хозяина! Хозяин к ним был не менее беспощаден, чем к остальным своим подданным. Но он не забывал отваливать им за верную службу «жирные куски»: они получали высокие оклады, чины, привилегии, награды, они приобретали государственную значимость, а сам «надзор» обретал черты высокой (самой высокой!) государственной службы.

Но вместе с осознанием своей высокой значимости они обретали черты все большей озверелости. Ибо по сути своей они были тоже рабы (более рабы, чем зэки), запуганные, строго подчиненные и не уверенные в завтрашнем дне.

А всякий раб несет глубоко в существе своем не только верность, но и зависть к хозяину, жажду подобия, подражания и даже осознанную или неосознанную озлобленность за вечную свою покорность, страх и унижение. Поэтому раб — всегда тиран, еще более жестокий, чем его хозяин, по отношению к своим подвластным.

Именно из этих тупых и темных холуев вырастали на обширной ниве бесправия одних и безнаказанности других лагерные тираны, божки, царьки, садисты, которые «художественно», творчески, с феерической изобретательностью или с убойной тупостью и безразличием убивали, мучили, уничтожали сотни тысяч и миллионы людей. (А от тюремщика зависит почти все для заключенного, гораздо больше иногда, чем от тюрьмы, как таковой. Так же, как от лечащего врача для больного зависит гораздо больше, чем от самого лечебного учреждения)

Творческий союз между службой «надзора» и уголовщиной был взаимовыгоден. Их взаимодействие — это были их общие «университеты».

Уголовники грабили и объедали политических, заставляли их работать за себя.

А «надзор», особенно высокое начальство, при умении и желании, используя труд рабов, умудрялось процветать и в гибельных местах. Они жили в хороших и теплых домах. Рабы — зэки обслуживали их хозяйство: художники рисовали им картины и портреты, портнихи и вышивальщицы шили и вышивали их одежду, украшали их быт; биологи выращивали для них экзотические для Севера продукты в теплицах, актеры давали представления в театрах — все без отрыва от обязательной лагерной работы, за жалкие хлебные надбавки.

Они жировали на гибели других, лучших. Но и они, как и те, кого они уничтожали, могли бы быть полезны стране, если бы они выращивали брюкву, а может быть, сеяли хлеб, шили сапоги, стояли у станков, а возможно, даже занимались наукой или изобретательством. Эти страшные Верные Русланы были жертвами той же мясорубки, которую они крутили вместе с «надзором». (Палач тоже всегда жертва…)

Но они сослужили свою службу в этом аду. Никто из них ни за что не ответил. После «перестройки» самые одиозные фигуры были разжалованы и отправлены на хорошие пенсии. Младший ВОХРовский состав тоже не был забыт государством, но большинство из них осталось на службе КГБ или МВД, или осталось жить вольно, но в «Зоне». Ибо это зверье уже было непригодно для общения и сосуществования с нормальными людьми. Большинство из них было со сдвинутой психикой.

Человек, однажды ПРЕ-ступивший черту дозволенного, меняется. Эта «черта» не забывается: она как Рубикон, — обратной дороги нет. Вопрос в том, куда поведет дорога дальше: одного — в философы, другого — в монахи, третьего — в преступники. Но на пути преступлений дорога идет под гору: каждое преступление рождает следующее, разрушает психику, разжигает низменные инстинкты, извращает природу человека. Это процесс ускоряющийся и необратимый.

ГУЛАГ оставил страшный след на нашей земле. Это не тысячи опустевших лагерей — обрывки проржавевшей колючей проволоки, разрушенные вышки и гниющие бараки со страшными надписями на их стенах. — Нет! Это человеческая пустыня: там, где цвели цветы и травы, буйствует чертополох.

Россия в своей истории, богатой войнами и бедствиями, привыкла к человеческим потерям и не привыкла людей щадить. Испокон веков в России главное — дела государственные, а уж потом человеческие. Да и потери — что ж: «бабы новых нарожают»…

Но в основе мирозданья лежит мера. Есть предел, за которым начинается гибель, распад, катастрофа…

Мы не хотим говорить об этом, анализировать, понимать, потому что мы все, несколько поколений, из той эпохи. Мы срослись с этой грязью, с этой коростой. Мы не хотим ее смывать, надеемся — осыплется сама, незаметно, со временем. Нам стыдно. Поэтому лучше на это закрыть глаза, как это делают страусы, и сделать вид, что ничего не было. Но это значит, не думать о России, о ее будущем, о молодежи. Молодежь должна знать, что Россия, ее народ — не ущербны, не дикари; не потому живут в нищете, что недееспособны (когда все цивилизованные народы живут в благоденствии), а потому что попали в историческую катастрофу. (В катастрофах погибла не одна цивилизация, но Россия — выстояла!) Чтобы лечить болезнь, надо знать ее причину. Тогда будут понятны ее симптомы.

«Послевоенная Европа сделала тему концлагерей одной из ведущих в проблеме разоблачения практики фашизма. Философ Карл Ясперс, один из духовных лидеров послевоенной Германии, анализируя проблему будущего человечества, увидел в лагерных системах опасность для самой природы человека. Эта реальность концентрационность лагерей, — писал немецкий мыслитель, — это согласованное движение по кругу пытающих и пытаемых, эта утрата человеческого облика предвещает будущие возможности, которые грозят гибелью. Знакомясь с сообщениями о концентрационных лагерях, мы почти теряем дар речи. Эта опасность СТРАШНЕЕ АТОМНОЙ БОМБЫ, ИБО УГРОЖАЕТ ДУШЕ ЧЕЛОВЕКА.» [211]. (Курсив мой).

При атомной бомбардировке в Японии пострадало 300 тысяч человек. Но это изменило психологию и во многом образ жизни японцев.

У нас пострадали (погибли в большевистском терроре) десятки миллионов людей. А если считать членов семей, палачей и «надзор», погибшее крестьянство, высланную интеллигенцию, покинувший страну высший класс, 4 волны эмиграции — весь народ. И мы стремимся сделать вид перед собой и перед всем миром, что ничего катастрофического не было! Почему? — Разве это не доказательство того, что мы искалеченные продукты той эпохи?!

Физические лица жестокой трагедии, разыгравшейся на огромной территории ГУЛАГа, уже практически ушли из жизни, но дух его еще живет в нас, в стиле и законах нашей жизни, в уродствах, болезнях, нищете, в государственном неблагополучии нашей жизни.

Мы построили бандитский капитализм. Мафия, воровство всех видов и масштабов, взятки, заказные убийства, бесконечное разнообразие преступлений, крупных и мелких, в промышленности, в армии, в системе просвещения и здравоохранения, в науке, в правоохранительных и государственных органах. Наше чиновничество (новое, особо изощренное и алчное) — это беда России и, возможно, ее смертельная болезнь. Все потуги государственных, общественных и культурных деятелей: восстанавливать, лечить, развивать — проваливаются в дыры этой противоестественной ветоши, которая и есть наше общество. Из этой истощенной сыворотки не взбивается масло…

Почему?

Потому, что почти в течение века на российской земле уничтожалось, ликвидировалось все то, ради чего трудится, что создает цивилизованное общество: его религия, просвещение, наука, культура — его интеллектуальные силы, его таланты, его актив, его потенциал. Священники, ученые, поэты, писатели, художники, музыканты, актеры, конструкторы, инженеры, врачи, учителя, руководители государства, военные чины, офицеры, от самых младших, до высших чинов; руководители крупных производств, умелые крестьяне — этот список бесконечен. Минимум три выбитых поколения — выбитых генетически, потому что уничтожалось «семя» этих «неугодных» (опасных!) — «врагов народа». (СВОИХ врагов — ТЕХ, КОГО «ОН» БОЯЛСЯ, ОН НАЗВАЛ ВРАГАМИ НАРОДА!).

Всех, кого не получалось уничтожить, изгоняли в другие страны, и они, действительно, внесли очень существенный вклад в экономическое развитие, науку и культуру других стран. И одновременно с этим, тем же механизмом, создавали, плодили, множили и укрепляли в народе звероподобие и преступность — множили убийц, садистов, насильников, воров — в том же котле, в котором убивали лучшее, плодили эту ядовитую плесень. Чем больше уничтожали лучших, тем больше плодили худших.

Войны, разруха и нищета плодили сирот, мелких преступников, которые в этом котле матерели, крепли и размножались.

Сталинская эпоха — это был кошмар террора и страха. Брежневская эпоха — это была тоска и удушье. Она не перемалывала таланты и интеллект в лагерях (да их уже и было на порядок меньше, чем в начале сталинского правления) — она их просто тихо душила и выдавливала за рубеж.

Уголовщина уже не поедала в лагерях политических — она сама стала жертвой тех звериных законов, которые она помогала создавать в лагерях в сталинские времена. ГУЛАГ исчез, но дух его, его «надзор», нравы ВОХРа остались прежними. Теперь эта секира рубила уголовный мир: они не вымирали так, как политические, они там не перевоспитывались — они зверели. Теперь они зверели не потому, что пожирали они, а потому, что пожирали их. Они периодически выходили на волю, чтобы совершить очередное преступление и вернуться в лагерь.

Очень часто уголовники, не успев в очередной раз сесть в тюрьму, по призыву попадали в армию. Они в значительной степени определили «дедовщину» в армии, бандитизм, превращение армии в вариант тюрьмы. — Таким образом почти все молодое мужское население страны проходило тюремные или около-тюремные «университеты».

В брежневскую эпоху общество разъело всеохватывающее воровство. Энтузиазм иссяк, лозунги протухли, ложь стала очевидной, строить было нечего, оставалось одно — грести под себя.

Железный занавес пал, ароматы сладкой западной жизни дурманили, общество устало от нищеты, светлое будущее оказалось исторической насмешкой, заработать на достойное существование честным путем было невозможно, оставалось только одно — воровать. Это спустилось сверху, пришло из-за высоких заборов и пронизало общество до «дна». Многие криминальные авторитеты, спаявшись с высокой номенклатурой, ушли в «теневую экономику». Воровство принимало самые невероятные формы.

Интеллигенция, тонкий, ущербный, угнетаемый, но стойкий, закалившийся и прекрасный в своем противостоянии слой общества, старалась уберечь культуру от распада. Образованную молодежь разъедал цинизм. Как только началась «перестройка», она хлынула за рубеж. Крестьянство спилось, практически погибло.

Это легкие, поверхностные штрихи, наброски, а не картина тяжело, глубоко больного, более всего нравственно, общества, которое пришло к «перестройке».

Но оно не перестраивалось: оно рушилось. В стране не было (да и откуда?) грамотных, умных, честных, компетентных руководителей, которые могли бы справиться со сложнейшей задачей — действительной перестройки разрушившегося общества.

И вот тут-то и была нам протянута грамотная, компетентная, хорошо подготовленная, долго ждавшая этого момента американская «дружеская» рука…

Вряд ли явление ГУЛАГа, его влияние на нашу жизнь: прошлую, настоящую и будущую — проанализировано и оценено. — Не только сталинизма, но и ГУЛАГа, как особого звена сталинской машины уничтожения.

Огромность ГУЛАГа, длительность его существования, его противоестественная, античеловеческая, преступная сущность, его недооцененно значимое вмешательство и роль в политической, экономической, общественной, психологической жизни общества — это явление большевистского сталинского социализма, явление базисное, определившее лицо не только социалистической, но и постсоциалистической России.

ГУЛАГ концентрировал огромные массы населения: зэков и надзирателей.

Для одних ГУЛАГ был мясорубкой, для других — наковальней. Мясорубка перемалывала лучшее, что создавала Россия, наковальня выковывала противоположное — мощный уголовный пласт российского общества и железные ряды несгибаемых палачей. ГУЛАГ формировал российское общество: облысела интеллигентная, деловая, талантливая, деятельная Россия. Заматерела Россия бандитская.

Этот искусственный перекос в обществе истощал культуру, уродовал российский быт, взаимоотношения людей, дух общества.

ГУЛАГ более всех других факторов изуродовал, отравил русский язык. В условиях ГУЛАГа нормальная русская речь, любой человеческий язык был неуместен. В этих нечеловеческих условиях родился свой язык, язык ГУЛАГа, язык блатарей. В язык «Большой Зоны» оттуда приходили отдельные блатные термины, но мат лился из этой преисподней в тяжелые социалистические будни широкой рекой: он легко приживался в неустроенном нищем социалистическом общежитии.

Все эти языковые плоды ГУЛАГа и сейчас, в наших постперестроечных потугах поднимать Россию, лежат на нас тяжелым грузом.

Но есть еще одна страшная проблема. Есть система, в которую ГУЛАГ входил в качестве конечной составляющей. Это КГБ и МВД, как бы они не трансформировались и не меняли названия. Есть суть этих заведений, которую не меняют ни предписания законов, ни смена поколений. Даже когда система стремится к переменам, те, кого выковал ГУЛАГ, сталинские пыточные камеры и расстрельни, не меняются до гробовой доски. Проваливаясь в преисподнюю, они оставляют учеников. Это — нелюди, это человекоподобные, которые не — — имеют научного биологического названия.

Когда, после смерти их Великого Хозяина, политические покинули ГУЛАГ, в лапах надсмотрщиков, ВОХРа остались уголовники.

Пока были политические, уголовный контингент — это были «социально-близкие», помощники, очень функционально важный элемент сталинской мясорубки. Уголовники, как правило, вольно определялись, и вооруженная охрана их боялась. Но когда политические ушли и уголовники утратили свою особую значимость в ГУЛАГе, они превратились из жерновов мясорубки в обычных зэков, в то самое мясо, которое эта мясорубка перекручивает. Они стали единственным объектом внимания людоедских ГУЛАГовских служб. Эти службы были созданы, выучены, натасканы на уничтожение человека. И они использовали свое рвение привычно и рьяно, хотя по другую сторону колючей проволоки, в бывшей «Большой Зоне» менялись времена и законы.

Вот о чем говорит бывшая политзаключенная Е. Н. Санникова на международной конференции «Тюремная реформа в странах бывшего тоталитаризма» в ноябре 1992 года (Сталина уже нет почти 40 лет!):

«В лагере меня поразило не то, что я там увидела, а то, что увиденное было тем же самым, о чем я уже знала по воспоминаниям политзаключенных 30-х и 40-х годов. Эта система не меняется, а если меняется, то в худшую сторону. Например, в воспоминаниях о сталинском ГУЛАГе я ничего не читала о „Белых лебедях“ и о повсеместном применении пресс-камер».

Общество развитого социализма, построение которого декларировала Конституция СССР 1977 года, требовало от всех членов выполнения определенных правил игры, в частности, внешнего формального следования законам и предписаниям. …Администрация исправительных учреждений была кровно заинтересована в двух хороших показателях: производственных и перевоспитания заключенных. Это давало победу в социалистическом соревновании, что означало премии, повышение в чинах и окладах.

Именно с целью получения этих «хороших показателей» МВД и придумало создание «профилактических центров», предназначенных для «разложенческой» работы среди «уголовно-бандитствующего элемента». Эти учреждения тюремного типа, официально именуемые ЕПКТ (единое помещение камерного типа) появились в 80-х годах в восьми региональных управлениях лесных колоний. Их деятельность регулировалась не законом, а секретными ведомственными инструкциями МВД так же, как в свое время деятельность лагерей ГУЛАГа. Первый такой «профилактический центр» открылся в Усольском управлении лесными ИТУ на Северном Урале (г. Соликамск) и получил неофициальное поэтическое название «Белый лебедь»… — самые жестокорежимные лагеря именовались весьма романтично: Озерный, Горный, Дубравный и т.п..

…. Свидетельствуют очевидцы, побывавшие в «Белом лебеде»:

«…Там существовала система пыток, от которой люди мерли, как мухи. Жестоко избивали, морозили, — на холоде обливали водой, вешали в петлю, морили голодом, подвергали самым изощренным издевательствам. Многие не выдерживали пыток и кончали жизнь самоубийством…»

«…Бить могли раз десять в день, могли и ночью, били просто так, ни за что, — вообще забивали… Из людей делали послушное стадо. Работа грязная и тяжелая, делать ее надо было бегом, а иначе получишь палкой по хребту… Зимой выгоняли в прогулочный дворик в одних трусах. Бывало, и замерзали насмерть. Долгие нечеловеческие крики, от которых мурашки и волосы дыбом, слышать приходилось довольно часто…»

«Работали по 16 часов в сутки. В обед давали миску баланды на троих. И постоянно били… Забивали до потери сознания. Ломали кости, отшибали не только жизненно важные органы и память, и желание жить…»

Рано или поздно вы поймете, что методы «воспитания» в «Белом лебеде» приводят к самым невероятным, изощренным и страшным по жестокости и дерзости преступлениям. Через «Лебедь» прошли тысячи людей, вышли тысячи озлобленных, затаившихся зверей. Попав в руки таких стратегов, как генерал Сныцерев, и «воспитатели» и «воспитуемые» становятся зверьми, каковым я и себя считаю после «Белого лебедя»».

Что еще, кроме «Белого лебедя», вызывало у заключенных страх и трепет? — Пресс-камеры. Эти камеры существовали (и существуют?) во всех изоляторах, тюрьмах, помещениях камерного типа. В них специально подобранные администрацией заключенные пытали, истязали, насиловали тех., кого к ним сажали с целью добиться от них чего-то конкретного, например: дать нужные следователю показания, написать заявление с отказом от воровских идей, запугать и т. д..

«В распоряжении исправительных учреждений достаточно много средств воздействия на заключенных, но не всегда эти средства бывают эффективны. Боясь потерять управление над массой осужденных преступников, служащие тюрем и колоний нередко прибегают к латентным способам давления на непокорных заключенных — „прессуют“ их с помощью других осужденных („прессовщиков“ — самых озверелых преступников).»

«…Приведем строки из письма беглого каторжника Вячеслава Карасева, опубликованного в «Московской правде» в ноябре 1994 года: «Что творится в Соликамской пересылочной тюрьме! Всех зверств даже описать невозможно. Самое ужасное, что функции палачей — убийц выполняют заключенные, которые получают за это льготы от охраны. Подбирают самых отъявленных головорезов, у которых абсолютно отсутствует что-то человеческое. В их распоряжении вся пересылочная тюрьма. Они выполняют роль неформальных надзирателей.»

Вот строки из письма человека, побывавшего в московской «Бутырке» (конец 90-х годов): «Несколько раз мне было так плохо, что я просил: Господа разрешить мне умереть. Я почему-то думаю, что в настоящем аду не так ужасно, как в этом, рукотворном. Всевышний все-таки милостив, не такой, как люди.» [212].

На этой огромной гулаговской наковальне, в этом аду в течение многих десятилетий человекоподобные выковывали себе подобных. Через эту наковальню в течение долгих десятилетий (70 — 80 лет) прошли не сотни тысяч — миллионы мучеников. Политические через мясорубку уходили в мир иной; уголовники, закаленные, заматеревшие, озверевшие на наковальне, курсировали между зоной и волей. На воле они, пребывая там недолго, убивали, грабили, насиловали и возвращались в зону, прихватив с собой новых подельников, а на воле оставив выучеников.

Можно ли недооценивать влияние этой массы активных моральных уродов на жизнь целой страны, на уголовщину в городах, на дух нищей пьющей деревни?! Каждый матерый бандит не существует, как одиночка: он, как центр кристаллизации, создает вокруг себя конгломерат всякой моральной неустойчивости, нечисти, отщепенцев и отбросов, не умеющих вписаться в нормальную человеческую жизнь. Он создает школу бандитизма.

В бандитский дух и стиль нашей «перестройки», нашей номенклатуры, нашего неумелого бизнеса они внесли весомый вклад. Их десятки, сотни тысяч. Их ковала созданная Сталиным, большевиками пенитенциарная система. Она их кует и сейчас, когда мы пытаемся вытащить себя из постбольшевистского гноища, пост-перестроечной разрухи, и никакие реформы МВД, милицейско — полицейского корпуса, законодательной системы не дают ощутимых результатов.

Но откуда они, эти несгибаемые и неистребимые «молотобойцы», «кузнецы»? Почему их так много?

Гражданская долгая и жестокая война с ее человеконенавистническими разрушительными лозунгами узаконила насилие. Люди, прошедшие уродующее горнило гражданской войны выходят из нее часто ущербными, нравственно больными, но не закаленными во зле. Закалку «молотобойцам», которые 70 лет плющили наш народ, дало сталинское людоедство.

В стране, где в конце 19-го века по необходимости государственной с трудом изыскали одного палача, большой сталинский террор выковал их тысячи, десятки тысяч. Их выискивали, наиболее пустоголовых, неустроенных, жестоких, преступных и податливых. Им вколачивали науку ненависти, натаскивали, «довоспитывали». Их наказывали и поощряли, а потом они зверели в деле, в упоении насилия, безнаказанности и кровавом угаре. Если они не «соответствовали», их не увольняли — их уничтожали.

Есть такие собаки — черные терьеры. Это добрые, ласковые и преданные собаки. Но если их особым образом тренировать, они становятся беспощадны и кровожадны. В концлагерях их называли «черная смерть»…

Так и человека: можно воспитывать Добром, можно — Ненавистью. Ненависть прививается легче, она разрушительна, «энтропия ее велика» — она не требует очень большого напряжения труда. Добро трудится, выращивает человека, оно требует многих усилий, но его отдача созидательна и драгоценна.

Но самое опасное в науке ненависти — неизлечимость. Эти сломанные, озверелые души — они активны, опасны и нечувствительны к добру, если их долго формировало Зло. И они сеют, воспитывают, множат зло вокруг себя.

ВОХРовцы, надзиратели, освободившиеся из опустевших после смерти Сталина лагерей, не могли вернуться к нормальной жизни среди нормальных людей. Они так и остались там, в зэковских поселках, в той «Малой Зоне», которая их сформировала. А те, которые остались в действующих лагерях, они зверствуют там поныне, куют новых бандитов и будут еще долго их плодить, а не перевоспитывать, пока они не вымрут, пока не выветрится их дух из нашей пенитенциарной системы.

Разложение народа

Сталинская эпоха изменила структуру общества: его состав, психологию людей, взаимоотношения между людьми, дух общества.

Сталин всегда преследовал личные цели — была ли это единоличная власть или мировая революция. (Не сомневаюсь в том, что личность такой структуры мировую революцию задумывала не во имя счастья человечества).

И общество, народ Сталин ломал и перестраивал под себя.

Прежде всего из общества изымалось, вымывалось, уничтожалось все самое яркое, талантливое и активное. Народ духовно нищал. (А материально он был нищ во все годы советской власти). Тот контингент специалистов, который необходим был ему для подготовки войны, он тоже изымал из массы народной и прятал в специальные тюрьмы –«шарашки», где эти нужные ему талантливые люди могли работать, не представляя для него опасности. А если деятельность ученых была связана не только с чертежами и расчетами, он прятал их в закрытых специальных городках.

Но для того, чтобы в течение долгих лет пускать народу кровь, ЧТОБЫ НАРОД ТЕРПЕЛ такое насилие, его необходимо было СКОВАТЬ ТОТАЛЬНЫМ СТРАХОМ.

Даже массовых арестов было для этого недостаточно. И он оплел весь народ сетью соглядатайства и доносительства.

В сущности, сталинской репрессивной системе не нужны были доносы, так же, как не нужна была вина человека для его ареста.

В руках НКВД была всеобщая прописка и анкеты на всех, и в любой момент «железная рука» могла выхватить из общества кого хотела и сколько хотела, а доказательство вины невиновного было просто делом «техники», тоже глубоко продуманной, блестяще разработанной и непрерывно совершенствуемой.

Система сексотства (сексот — секретный сотрудник) — это тоже особый элемент сталинской машины уничтожения. Сексоты пронизали все общество: по одним сведениям, на каждых троих, по другим, — на каждых пятерых граждан приходился один сексот. Они проникали не только во все производства, учреждения, учебные заведения, колхозы, но и в детские сады и ясли, сапожные мастерские, торговые точки, во все самые малые первичные партийные организации, студенческие, туристические группы, геологические партии, коммунальные квартиры, дружеские компании и даже семьи. Сексотство было перекрестным: иногда сексоты следили и доносили друг на друга. Каждый человек был под надзором и под прицелом НКВД и знал это. Причем, в вину ему вменялись не какие-либо «опасные» высказывания, а просто молчание, недостаточная активность на разоблачительных собраниях, недоносительство (даже на членов семьи). Если человек попадался на крючок секретной службы, он мог в любую ночь ждать «гостей»…

В сущности, сталинская машина насилия в любую минуту могла арестовать и уничтожить любого человека, ибо для этого не нужно было никакой вины, — уничтожить весь народ целиком. Но это не входило в «его» планы: страна должна была существовать, демонстрировать успехи строительства социализма, двигаться к мировой революции через мировую войну, к которой она усиленно готовилась. Нужно было уничтожать потенциально «опасных», — а это значит, активных, умелых и «задумчивых». В этом смысле сексоты могли быть и полезны: они могли выследить то, чего не отражают анкеты.

Активное сексотство поощрялось: выслужившийся сексот мог продвинуться по службе, получить квартиру или имущество того, кого он отправил на гибель. В условиях всеобщей нищеты это было очень действенно. В результате подонки, уничтожающие лучших, всплывали на поверхность, занимали лучшие должности, получали почетные грамоты, становились «солью» этого уродливого общества. И общество, ОПУТАННОЕ СЕТЬЮ СОГЛЯДАТАЕВ в условиях всеохватывающего кровавого террора, СКОВАЛ СТРАХ. Не просто страх — страх СМЕРТЕЛЬНЫЙ, страх МУЧИТЕЛЬНОЙ гибели.

Страх, паралич страха — это именно то, что необходимо было Сталину, что развязывало ему руки.

Но это был не просто страх — это был распад, разложение общества.

Поскольку никто не знал, кто из его ближайшего окружения его выслеживает; не знал, кто завтра будет арестован, а любая связь с арестованным — это уже нависший арест, люди замолкали, люди рвали все связи — не только производственные, профессиональные, но дружеские и даже родственные: не общались на работе, не ходили в гости, не звонили. Рвали письма и фотографии. Жгли книги — никто не знал, кто из авторов завтра будет крамольным. С родственниками арестованных не здоровались, обходили при встречах стороной (часто — вчерашних друзей).

Это рассыпало общество на отдельных запуганных, недоверчивых, часто лживых (по велению души или из страха), часто корыстных и подлых индивидуумов, которые нередко сами в этих сетях страха, лжи и подлости не могли отличить истину от вранья.

Такое общество не способно было объединяться, протестовать (да это было абсолютно невозможно: разговор троих уже был крамолой). Это общество было для «него» БЕЗОПАСНО.

Это было время не только торжества подлости и подонства, но и глубокой трагедии интеллигентных порядочных людей, не только тех, кто попал в «мясорубку», но и тех, кто волею судьбы или случая остался на свободе.

То, что они не просто выжили, но сумели в нечеловеческих условиях сохранить духовные ценности, показала «оттепель».

Сталин разделил страну на 2 части: Большую и Малую «зоны». То, что сказано в этой главе выше, касается, в основном, «Большой зоны». Это была душегубка. «Малая зона» была «мясорубкой».

В «Малой зоне» он согнал «дно» и «сливки» общества и нарочно смешал их: отдельных лагерей для уголовников и политических не было. И это тоже было его гениальное изобретение.

В «Малую зону» он согнал весь цвет, весь актив общества. Их там были миллионы. Это должно было быть очень небезопасно. Но это тоже было глубоко продумано.

(Вообще вся система уничтожения работала слаженно и глубоко «профессионально». )

Возможно, я уже писала об этом, но однажды меня поразила мысль: зачем системе, которая уничтожала безнаказанно миллионы невинных людей, которая могла в любой момент уничтожить без суда и следствия кого угодно, нужны были «признания» вины (которой не было), почему на это тратилось так много времени и сил: допросы продолжались сутками (даже следователи и палачи — они менялись — работали по многу часов) пытки становились все изощреннее, разнообразнее и беспощаднее.

Для показательных судов, на которых судили вождей Ленинской партии и революции, это было необходимо. Для этих судов «он» сам писал сценарии и режиссировал их.

Но миллионы людей в тысячах тюрем по всей огромной стране, по ее периферии — зачем?

Мне приходила такая экзотическая мысль, что он хотел быть чист перед судом истории, предполагая, возможно, когда-либо стать во главе огромного, а может быть, всемирного социалистического лагеря. (Для коммунистов такие фантазии были вполне проходными: Ленин собирался построить коммунизм через 20 лет, Хрущев — к 1980 году. Сталин готовил Мировые войны, Вторую и Третью (не успел) — он не говорил, он делал… По ленинской теории, революции рождаются в мировых войнах, по Уставу Ленинско-Сталинской партии, конечной ее целью было построение коммунистического общества на земном шаре.).

Но это из области моих предположений, фантазий, экзотики.

Гораздо более реальными являются более приемлемые, и они выполнялись. Дело было не столько в «самооговорах», сколько в оговорах. Как правило, людей, даже самых далеких от политики, обвиняли в шпионаже (одного из арестованных обвинили в шпионаже в пользу 11 государств!), в диверсиях на заводах, шахтах, в сельском хозяйстве (деятельностью диверсантов объяснялись все провалы в экономике), в попытках покушений на членов Правительства и «самого». Но такие масштабные преступления, как правило, не готовятся и не совершаются в одиночку. Значит, оговоривший себя должен был «выдать» и сообщников. Самооговор был необходимый первый этап, Более важный — оговор. Оговор позволял продолжать непрерываемую цепь арестов. Новым арестованным предъявляли показания, уличающие их в преступлении, подписанные, возможно, знакомой им подписью. Оговоренных иногда было несколько человек, иногда десятки, иногда — целые организации.

Оговоры имели еще одну великую ценность: они делали соучастниками «его» преступлений миллионы лучших людей России. — Они тоже оговаривали и обрекали на гибель невинных людей и знали это.

Как пишут многие авторы, фактически пыток не выдерживал никто. Люди нередко умирали под пытками. В пыточных камерах врачи не присутствовали, но после нередко лечили переломы и раны мучеников, готовя их к новым испытаниям. Пытки официальным Постановлением Политбюро были введены в систему дознания. Сталин лично требовал ужесточения пыток.

Кроме изощренных физических пыток, изобретались особо унизительные и психологические пытки. Допрашиваемый мог на столе у следователя обнаружить сумочку своей жены или услышать ее крики из соседней пыточной камеры. Особо стойким следователи мочились в лицо или на голову, макали их лицом в плевательницу и т. п.. Именно эти пытки ломали стойких. Некоторые сходили с ума.

Высоких военачальников, которых Сталин не мог не бояться, не задерживали на долгих допросах. Их расстреливали в день ареста или в ближайшие после него несколько дней.

Тухачевского пытали сутки, но добиться ничего не смогли (я уже писала об этом) Тогда в кабинет следователя привели его 14-летнюю дочь и сказали: «Если Вы не подпишете, сейчас, у Вас на глазах наши парни „потешаться“ с ней, а потом мы ее убьем.» — Тухачевский сказал: «Уведите ее. Я подпишу все». — Подписал, и в тот же день был расстрелян. Но и дочь его это не спасло. Она была расстреляна, как и почти вся его родня.

Крупные чины армии и авторитеты партии нередко соглашались подписать самооговоры в обмен на обещания Сталина сохранить жизнь родным, особенно детям. Сталин держал слово чрезвычайно редко: как правило, все получали свое, дети — через несколько лет (иногда — сразу).

Но у пыток, мне думается, была и еще одна немаловажная цель.

ГУЛАГ собирал самое умелое, самое активное население страны, обреченное на гибель. И такая концентрация личностей в таких отчаянных условиях была бы небезопасна, несмотря на колючую проволоку, сексотство, уголовников, ВОХР и нечеловеческие условия существования.

Но личностей там уже не было. Задачей сталинских служб было раздавить Личность на предварительных этапах «обработки». И службы этого добивались. Мучительные и унизительные пытки, вынужденное предательство разрушали личность, в лагерь человек прибывал уже физически и психически надломленным или сломленным. И тут он поступал не под надзор охраны, а в лапы уголовников. Это еще один из изощренных механизмов сталинской «мясорубки». (В царские времена пути уголовников и политических не пересекались нигде и никогда!) Это снова были не только физические, но тяжелые, унизительные моральные испытания. В условиях голода, холода, непосильного труда уголовники были, наверное, самым эффективным орудием убийства. (Без помощи уголовников с таким плотным скоплением даже надломленных личностей даже тысячи ВОХРовцев могли не справиться).

В таких условиях даже знакомые (на воле) люди не узнавали друг друга. У них не было условий для общения, для объединения, протеста. И здесь они были БЕЗОПАСНЫ.

И все же, если в бараке политических оказывалось большинство, это совершенно меняло обстановку. И даже мятежи, чрезвычайно редко, но все же случались в ГУЛАГе. Мятеж — это была верная гибель, На подавления вызывались армейские подразделения и даже танки. Это были акты отчаяния. Так люди приближали почти неминуемый конец, но умирали не рабами, а борцами.

К сожален6ию, такие вспышки отчаяния и смелости не делали погоды в ГУЛАГе. «М. зона», как и «Большая», была сдавлена смертельной хваткой «железной руки».

Но ГУЛАГ был весьма значительным структурообразующим общественным механизмом, и не только как «мясорубка», но и как «наковальня». Он менял облик общества. Он не только уничтожал таланты и актив, — он одновременно плодил, множил уголовщину — наглую, активную, изощренную и бесстрашную.

Уголовники курсировали из Малой зоны в Большую и обратно, объединяя и отравляя обе. Именно сталинская «мясорубка» — ГУЛАГ породил бессилие, вырождение и апатию «свободного» общества и засилье мощного пласта разноликой, разноперой, разнокалиберной уголовщины, пронизавшей все общество. Она принимает разные лики в разных областях огромной страны, в разных слоях общества, в разных общественных структурах, и вот уже полвека нет ГУЛАГа, а оздоровить общество не удается.

Сталин — великая отечественная война

«…в конце 1938 года, завершая великую чистку в Советском Союзе, Сталин переписал всю историю коммунизма и поставил новые цели. Это было сделано в книге „ИСТОРИЯ ВКП (б), КРАТКИЙ КУРС“. ОНА СТАЛА ГЛАВНОЙ КНИГОЙ ВСЕХ СОВЕТСКИХ КОММУНИСТОВ И ВСЕХ КОММУНИСТОВ МИРА. (Курс. авт.). Борьба с капиталистическим окружением должна была продолжаться до тех пор, пока последняя страна мира не станет республикой» в составе СССР [213].

Не могу обойти красочную и убедительную статью будущего генерала авиации, Героя Советского Союза Г. Байдукова в «Правде» от 18 августа 1940 года, которую цитирует Виктор Суворов: «Какое счастье и радость будут выражать взоры тех, кто тут, в Кремлевском дворце примет последнюю республику в братство народов всего мира! Я ясно представляю: бомбардировщики, разрушающие заводы, железнодорожные узлы, мосты, склады и позиции противника; штурмовики, атакующие ливнем огня колонны войск, артиллерийские позиции; десантные корабли, высаживающие свои дивизии в глубине расположения противника. Могучий и грозный воздушный флот страны советов, вместе с пехотой, артиллеристами, танкистами свято выполнит свой долг и поможет угнетенным народам избавиться от палачей.» [214].

Это была не из ряда вон выходящая статья. Таких было много. Таков был дух эпохи.

Ленин признает, что поставил всемирный диктат пролетариата и всемирную революцию выше всяких национальных жертв.

Большевики предполагали, что революция в Европе начнется с Германии. В Германию шли огромные средства, туда ехали рядовые коммунисты и крупные руководители, туда шли вагоны подрывной литературы. Но революция 9 ноября 1923 года провалилась: массы пошли не за коммунистами, а за социал-демократами. С тех пор немецкие социал-демократы стали злейшими врагами большевизма.

По Марксу и Ленину, революции возникают в результате войны. Необходимо было готовить новую мировую бойню. Пацифисты тоже стали лютыми врагами. Сталин на выборах в Германии 1933 года расколол гитлеровскую оппозицию, и Гитлер пришел к власти. Он нужен был Сталину. — Сталин знал: Гитлер — это война!

Гитлер, придя к власти, консолидирует массы, сплачивает и расширяет ряды своих сторонников, борется с кризисом, старается улучшить положение населения, уставшего от кризиса и разрухи.

Сталин в 1933году устраивает голодомор, в 1934 начинает масштабное наступление на старую партию, которое перерастает в Большой Террор, раскалывает народ, погружает его в страх и нищету. — Сталин тоже укрепляет свою личную власть перед грядущими боями.

В Германии — гонка вооружений, создание армии, шабаш чернорубашечников, факельные шествия, бряцание оружием, идолопоклонство: Гитлер — спаситель нации.

В СССР — Большой Террор, расформирование, разоружение армии, уничтожение лучшей в тот момент армии мира. Громя опасную для него армию, Сталин не мог ограничиться высшим комсоставом — офицеров необходимо было уничтожить всех. Иначе было опасно: высшее командование имело авторитет в армии. Уничтожил всех, вплоть до взводных: репрессировал или расстрелял более 50 тысяч офицеров.

На сборах полковых командиров осенью 1940 года из двухсот двадцати пяти не было ни одного, окончившего академию; двадцать пять окончивших училища, двести — только курсы младших лейтенантов да полковые школы [215].

Ворошилов в статье «Сталин и Красная Армия» назвал Сталина «чистильщиком военных конюшен» (термин, близкий его душе).

Но и этого было мало. Для большей безопасности армия была разоружена и расформирована. С вооружения были сняты автоматы и другие виды вооружения. (Когда Гитлер напал, армия находилась в стадии ускоренного формирования).

Перед нападением Гитлер на совещании, как пишет генерал Григоренко, сказал: «Русская армия разоружена и обезглавлена. Это основной фактор моего решения». Но это будет позже. А пока в стране марши и бодрые песни, гром фанфар, идолопоклонство. Сталин — Великий Кормчий. В СССР — коллективизация, индустриализация. 1927 год — начало сталинских пятилеток, начало гонки вооружений.

Ворошилов — Нарком обороны.

«Война машин — вредительская теория» — говаривал Ворошилов. Сталин поддерживал, выступая против Тухачевского.

«Ведь с нами Ворошилов — первый красный офицер,

Сумеем КРОВЬ ПРОЛИТЬ за СССР!», —

пели мы бодро. И пролили…

В 1941 году на командных постах находились главным образом «кавалеристы», все трое питомцы бывшей Первой конной армии. Тимошенко оказался способным военачальником, хотя он проиграл несколько крупных сражений. Деятельность Буденного и Ворошилова (особенно первого) на Южном и Северном фронтах привела к катастрофическим последствиям. Другой протеже Сталина Маршал Кулик. Опростоволосился в Ленинградской операции. Генерал Тюленев причастен к поражениям на Украине. У всех четверых отняли командование, но ни одного из них не расстреляли. А много лет спустя, уже в 1957 году, Тюленев защищал Львовскую операцию Сталина 1920 года — позорное и несмываемое пятно на репутации Красной Армии.» [216].

1-го января 1941 года газета «Правда» писала: «Велика наша страна: самому земному шару надо вращаться девять часов, чтобы вся наша огромная советская страна вступила в новый год своих побед. Будет время, когда ему потребуется для этого не девять часов, а круглые сутки». [217].

Все вооружение создавалось для наступательной войны: быстроходные танки БТ, предназначенные для шоссейных дорог Европы; автострадные танки АТ; самолеты-бомбардировщики, а не истребители, не боевые машины.

Европа чувствует опасность надвигающейся коричневой чумы, но консолидировать свои силы не может. Черчилль пишет, что в 1936 году Гитлера можно было победить без единого выстрела. Но европейские страны, предавая друг друга, заключают договоры то между собой, то с Гитлером, но это их не спасает. Да и Сталин собирался заключить союз с Германией против Франции, встроиться в ось: Германия — Италия — Япония. Когда немцы оккупировали очередную столицу Европы, Сталин отправил приветственную телеграмму Вермахту.

В. Суворов называет дату начала войны: 19 августа 1939 года — на заседании Политбюро был принят Сталинский план «освобождения» Европы: втянуть Европу в войну, оставаясь нейтральными; затем, когда противники истощат друг друга, бросить на чашу весов всю мощь Красной Армии.

Каким-то образом эта информация просочилась за рубеж и была опубликована в западной печати. Сталин выступил с молниеносным опровержением, грубым и лживым. Через 4 дня был подписан Пакт Молотова — Риббентропа. После подписания Сталин радостно кричал: «Обманул! Обманул Гитлера!» [218].

Еще «… до Пакта Молотова — Риббентропа, даже до прихода Гитлера к власти в советских штабах на математической основе были отработаны планы советизации Европы.» [219].

После заключения пакта вся партия становится военной: все номенклатурные работники получают воинские звания. Идет усовершенствование структуры и переподготовка всех войск НКВД — главного, хорошо отработанного, непобедимого оружия Сталина. Вместо одного Главного управления НКВД образуются 6. Начинается рост и перевооружение карательных войск всех видов. Они должны входить первыми. Они должны наводить «порядок» в стране — у Сталина хороший опыт… Все предусмотрено.

То, о чем пойдет речь дальше, лежит за пределами здравого смысла.

«В 30-х годах вдоль западной границы СССР были возведены тринадцать укрепленных районов –УР. Эта полоса получила неофициальное название „Линия Сталина“. От Балтийского до Черного морей. Не только против пехоты, но и против танков и имела мощное зенитное прикрытие. Имела большую глубину. На ее строительство использовался не только железобетон, но и много броневой стали, запорожские и черкасские граниты. Перед ней — минные поля, заминированные мосты и другие „сюрпризы“, замаскированные абсолютно.» [220]. Это титанические усилия и гигантские расходы двух первых пятилеток.

В 1938 году уже готовые УРы были усилены, кроме того, началось строительство еще 8 УРов на «Линии Сталина». За один год было забетонировано более тысячи боевых сооружений.

После заключения Пакта Молотова –Риббентропа строительство «Линии Сталина» было прекращено. Гарнизоны УРов были полностью расформированы, вооружение сдано на склады, большинство засыпано землей. Накануне самой войны — ВЕСНОЙ 1941 ГОДА по всей 1200 — километровой линии загремели взрывы — по личному приказу Сталина (курс. мой) [221].

Сколько сил народных взлетело в воздух…

Западная граница страны была открыта…

Об этом писал и генерал Григоренко в своей работе «Причины поражения Красной Армии в первый год великой отечественной войны». Она попала в «Самиздат», а генерала Григоренко затравили в психлечебнице.

«Для партизанской войны в мирное время были построены подземные убежища, госпитали, склады… В одной только Белоруссии для возможной партизанской войны в подземные тайники было заложено вооружения, боеприпасов и снаряжения на 50000 партизан.» [222].

Осенью 1939 года все это было уничтожено, партизанские отряды распущены. Их снова развернули во всю мощь уже только в 1943—44 годах. Неподготовленное партизанское движение стоило большой крови. (Во время войны Сталин долго боялся дать оружие белорусским партизанам). Все готовилось к войне наступательной. «Рабоче-крестьянская Красная Армия будет самой нападающей из всех когда-либо нападавших армий» («Полевой Устав РККА, 1939 год)» [223].

1-го сентября 1939 года Гитлер нападает на Польшу.

1-го сентября 1939 года внеочередная сессия Верховного Совета СССР принимает закон о всеобщей воинской повинности. Такого закона во всей истории СССР не было.

Это начало Второй Мировой войны.

К 1941 году вся Европа уже под сапогом Гитлера (или в союзе с ним), кроме островной Англии. Она на очереди. Черчилль дает следующий прогноз: в 1939 году падет Польша, в 1940 — Франция, в 1942 — Англия, в 1943 — США. Россия падет за 3 месяца в 1941 году.

В Советском Союзе сдают нормы БГТО и ГТО, учатся ходить в противогазах, прыгать с парашютом, поют песни.

«Мы мирные люди,

Но наш бронепоезд

Стоит на запасном пути.».

«Чужой земли мы не хотим ни пяди,

Но и своей вершка не отдадим.»

«Мы готовы к бою, товарищ Ворошилов,

Разгромим по-сталински врага».

(И громили по-сталински: крови не жалели…)

В январе 1939 года Сталин устраивает репетицию наступательной войны — нападает на Финляндию. Позорные результаты нападения огромной страны на маленькую скрыты до сих пор. Цифры, которые просачиваются в печать, разноречивы, но по смыслу не противоречат друг другу.

Сталин рассчитывает на «молниеносную» войну. На маленькую Финляндию обрушивается огромное количество техники. 2000 танков, 2000 артиллерийских орудий и 400 тысяч солдат. Но у армии нет автоматов, солдаты в рваных ботинках. Они питаются сухарями и сухим пакетным горохом.

Армия разбилась о непреодолимую оборонную Линию Маннергейма и героическое сопротивление всей страны.

(Маннергейм — барон, блестящий российский офицер, друг царского дома…)

В 40-градусные морозы солдаты, плохо одетые, находятся в открытом поле, не имея ни землянок, ни укреплений.

В этой позорной для нас войне около 300 тысяч солдат обморожены, ранены, убиты. (Финны потеряли 25 тысяч). Около 200 тысяч было взято в плен (финнов 40). (Финны ежедневно печатали сводки своих потерь. Положение в нашей армии было и осталось тайной).

Впервые в истории человечества в Финской войне Сталин судил сдавшихся в плен солдат, как изменников Родины: их отправили в ГУЛАГ или расстреляли.

Вначале об этой войне победно трубили, но после первых крупных потерь все средства информации о ней замолчали, и население даже не знало, что она вообще идет.

СССР был исключен из Лиги Наций. Мировое общественное мнение было возмущено. Англия и Франция готовили помощь Финляндии. Сталин испугался…

Сталин ждет, что Гитлер вступит в серьезную войну с Англией, тогда он нападет на Гитлера и заставит его воевать на 2 фронта. (Гитлер не пошел на Англию: он вынужден был нанести упреждающий удар по СССР — Россия спасла Англию).

После заключения Пакта Молотова — Риббентропа и присоединения западных территорий начинается концентрация наступательных войск непосредственно не германской границе.

В мае 1940 года Сталин извлекает из ГУЛАГа не расстрелянных командиров, проводит им оздоровительную реабилитацию в Сочи, оттуда — под боевые знамена. Но это «черные армии» второго эшелона. (16-й «черной армией» командовал Рокоссовский).

Для Красной Армии Сталин вводит новые звания: генерал-майор, генерал-лейтенант, генерал-полковник, генерал-армии, лампасы и звезды на погонах. В «черной армии» остаются ромбики и старые звания: комбриги, комкоры… [224].

Многие из военачальников, извлеченных из ГУЛАГа были надломлены или сломлены, они утратили инициативу и волю. Но те, которые сохранились, рвались в бой, они старались доказать, что достойны доверия, служили ему верой и правдой и вдохновенно умирали во славу «его».

13 июня 1941 года Молотов передает германскому послу Текст Сообщения ТАСС, в котором говорится о том, что Германия не хочет напасть на СССР, СССР не хочет напасть на Германию, но «враждебные силы, заинтересованные в развязывании и расширении войны», пытаются их поссорить, распространяя провокационные слухи о близости войны.

С обеих сторон (со стороны Германии и со стороны СССР) войска шли к общей границе ночами, в режиме строгой секретности. Но обе стороны имели разведку и обе стороны не могли не знать о происходящем.

У каждого советского командира был «особый секретный оперативный пакет» — «Красный пакет Литер М». Вскрыть его можно было только по приказу Сталина — иначе расстрел. В нем был в деталях, по минутам расписан план развертывания наступательной войны.» [225]. У командиров были карты Германии, а не России.

13 июня 1941 года — это момент, когда 77 советских дивизий внутренних военных округов «под видом учебных сборов» устремились к западным границам. В этой ситуации Адольф Гитлер не стал дожидаться, когда советские генералы создадут «уставную плотность — семь с половиной километров на дивизию» и нанес удар первым.» [226].

(Советское командование предприняло меры, чтобы уничтожить все, что относилось к довоенным наступательным планам, но уничтожить было трудно, так как планы имели все фронты, армии, флоты, все рода войск…)

Гитлер смял эти планы, спутал карты, смял неподготовленные к обороне армии. Более 50 раз Сталин был предупрежден о готовящемся нападении Гитлера, даже о его дне и часе. Его предупреждала наша разведка, западные коммунисты и перебежчики. Все они были расстреляны. Он запретил пограничникам эвакуировать семьи в глубь страны. Семьи погибли вместе с ними.

Как пишет Дм. Волкогонов, Сталин не мог допустить мысли, что кто-то, Гитлер, мог его «переиграть». (По-видимому, угорел в им же созданном и раздутом идолопоклонстве).

Обычно говоря о том, что стоила нам война, «выигранная Сталиным», мы говорим о десятках миллионов жизней, о разрушенной до самой Волги стране, о нечеловеческих условиях жизни на оккупированных территориях, в тылу, о поруганных судьбах, сиротстве, вдовстве, о калеках, о разрушенном здоровье и т. п.. Но мы никогда не говорим о том, чего, каких трудов, голода, нищеты, нечеловеческих усилий стоила подготовка к войне, — и все усилия и тяготы пятилеток оказались выброшенными на помойку благодаря просчетам «сверхмудрого» Кормчего.

«…то, что было подготовлено к обороне заводами, фабриками, научными лабораториями, конструкторскими бюро, светлыми мозгами наших ученых и натруженными руками наших рабочих и крестьян — много гениального, добротного, надежного, — все было разрушено, отброшено, в нужный момент не использовано; а то, что готовилось к наступательной войне, к вывозу „мировой революции“ в Европу — тоже огромное количество трудов и усилий всего народа, тоже гениальные решения, производственные рекорды и т. п. — также оказалось ненужным, бесполезным, было уничтожено или брошено под натиском ничем не сдерживаемого наступления Гитлера, отдано Гитлеру.» [227]

(Количество и качество вооружения, сосредоточенного на границе, делает честь нашему народу: таланту его ученых, разработчиков, конструкторов и трудовому подвигу тружеников производств, которые собрали, создали такое количество, качество и разнообразие оружия. Но это было не то оружие: оно было предназначено для сталинских планов, не гитлеровских. Оно все было уничтожено бесполезно и бесславно.

Накануне войны создавались целыми сериями новые армии с наступательной техникой. В 1940 году армия была увеличена с 3-х миллионов до 5,5; количество дивизий с 98 до 303, половина всех средств страны шла на вооруженные силы.

6-я, 9-я, 10-я особые армии ВТОРЖЕНИЯ максимально придвинуты к границам Германии. После полного укомплектования каждая из этих армий должна была иметь в своем составе вооружения по количеству равного почти половине вооружения Вермахта при абсолютном качественном превосходстве. Создавалась особая 17-я армия — ее создание было секретом высшей категории. («Приказ о ее создании был подписан 21 июня 1941 года» [228]. В 1940 году создаются 26-я, 28-я армии.

18—19 июня 1941 года Черноморский флот проводит грандиозные учения с наступательной техникой.

Гитлер ведет наступления на Данию, Норвегию (Сталин приветствует!)

Сталин разворачивает новые армии на границе с Германией, отдельные механизированные корпуса по 600 — 1000 танков, армии по 2 — 3 тысячи танков в каждой. Готовятся парашютно-десантные войска: у Гитлера 4000 человек, у Сталина — 1 миллион.

Парашютный психоз: все учатся прыгать с парашютом. Сталин продает дефицитный хлеб — закупает парашютный шелк. Строятся тяжелые планеры, способные сбрасывать танки и артиллерию. Создается крылатый танк Антонова.

В несвободном обществе, в обществе нищеты, Большого Террора, уничтожения интеллектуального потенциала страны, «шарашек» и постоянно изматывающего, истощающего силы страха, наверное, только Россия могла создать такую мощь на своем энтузиазме, бессеребренничестве, умении терпеть, верить, служить. (Он все это беспощадно выжал из народа и безнаказанно-преступно погубил).

В момент нападения Гитлера все армии, сосредоточенные на западной границе, были недоформированы и совершенно не готовы к обороне. Почти все материальные запасы были сосредоточены на западной границе. К концу июля 90% живой силы и техники, сосредоточенной на западной границе, были разгромлены.

Привожу небольшой отрывок из книги В. Суворова «Самоубийство» [229]. (Пусть это оспаривают историки).

«…Но распорядился Жуков этим оружием так, что пятимиллионная кадровая армия была немедленно разгромлена и пленена, а тысячи танков и орудий, 25000 (двадцать пять тысяч!) вагонов боеприпасов, огромные запасы продовольствия, инженерного и др. имущества оказалось в руках противника в первые же дни войны.

Против 3712 устаревших германских танков у Жукова в подчинении было 23106 советских танков с несравнимо более высокими характеристиками. И это не считая танков воздушно-десантных корпусов, мотострелковых дивизий НКВД, пограничных войск, военно-учебных заведений, учебных частей и подразделений. Против 2510 немецких самолетов у Жукова было 21130 боевых самолетов, включая новейшие МиГ-3, Ер-2, Як-2 и Як-4, Ил-2 и Ил-4, Су-2, Пе-2 и Пе-8, равных которым у Гитлера не было!»

Сталин впал в транс и несколько дней был недееспособен. Полковника, по вине которого гибнет полк, расстреливают. Он ждал ареста. Но члены Политбюро приехали к нему на поклон — заменить его было некем: он долго и тщательно старался, чтобы замены ему не было. Вокруг него была пустота. Он не посмел объявить народу о начале войны. Это сделал Молотов.

Первый день войны — воскресенье, яркий солнечный день, день отдыха, народных гуляний, выпускных вечеров: кремлевские курсанты танцуют на выпускном балу, десятиклассники после выпускных вечеров по традиции гуляют на Красной площади. Этот день стал одним из самых трагических в очень долгой и очень жестокой войне. Есть вальс, посвященный этому дню, в нем есть такие слова: «… все еще живы, все еще живы, все еще живы…» Этот день расколол жизнь всех советских людей на «до» и «после».

А Гитлер в это время победным маршем шел по России, разрушая, уничтожая, оскверняя все на своем пути. «Освободитесь от отвратительно-гнилой химеры совести, — напутствовал свое войско Гитлер. — Народ, живущий на территории России, должен быть уничтожен. Война с Россией — это совсем не то, что война в Европе…»

На 6-й день войны немцы уже в Минске.

Здесь не будет большого количества цифр — это не историческое исследование. Цифры надо искать в специальной литературе и в архивных документах (которые сохранились). Но есть вещи несомненные.

Накануне войны на советско-германской границе было сосредоточено огромное количество вооружения различных родов и видов; армии, дивизии, полки различного назначения и десятки тысяч вагонов с боеприпасами, запчастями, военным оборудованием, продовольствием. Почти вся мощь армии была сосредоточена или направлялась к германской границе, готовясь к невиданному историческому марш-броску на Европу. Количество вооружения, там сосредоточенного, превышало вооружение всех стран мира, вместе взятых на тот момент, и по количеству, и по качеству.

Большинство из этих армий были еще недоукомплектованы и главное — они абсолютно не были готовы к защите. Они готовились к нападению.

Но по воле «великого» Кормчего, по вине его преступных просчетов, ошибок, недоумства, угара самоуверенности все это погибло в первые часы и дни войны или досталось немцам в качестве трофеев, ибо упреждающий удар нанес Гитлер.

(Многие цифры и сведения здесь взяты из книг В. Суворова. Можно, конечно, считать Виктора Суворова предателем. А может быть, наоборот: он объяснил нам и всему миру, почему русские солдаты миллионами, целыми армиями попадали в «котлы» и в плен, почему русский солдат отступал до самой Волги, почему Россия оказалась столь несостоятельной перед Германией, хотя к войне гоовились обе стороны. Говорить о внезапности нападения смешно: в Европе уже 2 года шла война, нападение было неизбежно и Сталин десятки раз был предупрежден даже о дне его и часе. И войска стояли на границе! И смогла же страна и её армия, понеся неисчислимые человеческие и материальные потери, подняться и гнать врага до самого его логова, когда героический тыл выковал новое оружие, а война — новых командиров)

10-миллионная гитлеровская армия, 190 дивизий одновременно начали наступление по всей границе. 6 тысяч пушек, 5 тысяч самолетов бомбили железные дороги, железнодорожные узлы, аэродромы.

Все дороги были открыты. Мосты не заминированы или разминированы. Артиллерия была отогнана на запасные рубежи. На аэродромах не оказалось горючего. Летчики на выходные получили увольнительные.

28 дивизий были уничтожены сразу — остальное добивали в «котлах». Нападение застало войска в эшелонах. В приграничных районах Красная Армия потеряла 25000 вагонов артиллерийских снарядов. Их не выгружали…

На границе находилась 6-миллионная армия (5 фронтов) нападения. Недобитые сразу части отступали, но зацепиться им было не за что и защищаться нечем.

1200 самолетов были уничтожены на границе, не успев взлететь. Десантные полки, летающие, быстроходные, автострадные танки никому не были нужны. Советские солдаты при этом имели на вооружении старые винтовки — автоматы накануне войны были сняты с вооружения. Лучший в те времена (и позже) в мире танк Т-34 был снят с производства, знаменитая «Катюша», заслужившая позже всемирную славу, — тоже. Их создатели были расстреляны или репрессированы. Армия отступала под напором хорошо вооруженной и организованной немецкой военной мощи. Укреплений не было, и при таком напоре немецкого военного наступления их невозможно было создать. (Крепость Брест держалась и сражалась героически 1,5 месяца в глубоком тылу у немцев. 250 дней держалась крепость Севастополь. Если бы не были срыты укрепления, немцы никогда не дошли бы до Волги.) Не было командных пунктов, пунктов питания, не все подразделения имели командиров. Немцы загоняли предательски не подготовленную к оборонительным боям армию в «мешки», «котлы», уничтожали целые армии, миллионы брали в плен. В первые дни войны погибло более 4 миллионов человек, более 3,5 миллионов было взято в плен.

Оправившись от потрясения, осознав, что он не только не расстрелян, но снова Кормчий, Сталин вступил в активную борьбу… с собственным народом:

Прежде всего он заставил всех замолчать. В первые дни был издан специальный Указ, по которому в ГУЛАГ потекли первые потоки так называемых «распространителей слухов и сеятелей паники».

У населения были отобраны радиоприемники: за обнаружение приемника или деталей к нему следовал расстрел или ГУЛАГ.

Было запрещено вести дневники.

Были созданы специальные отделы НКВД: заградотряды СМЕРШ — «смерть шпионам!».

Берии был отдан приказ срочно создать систему спецлагерей особого, чрезвычайно жестокого режима для пленных, бежавших из плена или окружения (если их не расстреливал СМЕРШ или не направляли в штрафбаты). (Позже, в апреле 1943 года, в них впервые была официально введена каторга. Это было связано с началом работ по созданию атомной бомбы. На урановых рудниках работали «предатели» — смертники. НКВД выполнял 100% такого рода работ. К концу 1944 года в них содержалось около 6 тысяч каторжан, к сентябрю1947 года их было более 60 тысяч человек. В действительности предателей там были мизерные доли процента. Это были старосты и полицаи на оккупированных территориях.

Генералов, «повинных» в отступлении, независимо от их военного опыта, квалификации и заслуг, — расстреливать. (Сталин расстрелял 176 генералов, и это в условиях острой нехватки квалифицированных военных кадров).

Все попавшие в плен объявлялись предателями. Члены семей офицеров, попавших в плен, подлежали аресту. Был дан приказ уничтожать сдавшихся (попавших) в плен любыми способами. Это все были личные приказы Сталина.

После того, как немцы были отбиты от Москвы, в ГУЛАГ потек поток «виновных» москвичей: тех, кто бежал, обвиняли в подрыве авторитета власти; тех, которые не бежали, — в ожидании немцев. А когда «он» остался — мы не знаем, почему, — он приказал переворачивать машины с беженцами. Поток «виновных» москвичей и ленинградцев тек в ГУЛАГ до самого 1945 года. После 1945 пошел другой поток — «девятый вал» войны… После войны всем «паяли» новые сроки: 15, 10, 20, 25 лет — при его жизни никто из ГУЛАГа не должен был вернуться…

«Сталин дважды пытался поднимать вопрос о заключении мира: в августе (или июле?) и в октябре 1941года. Гитлер не отвечал. Возможно, Гитлер хотел не компенсаций, а полной капитуляции: в это время его планы, и «Барбаросса», и «Тайфун», осуществлялись «с блеском» [230].

Поднявший голову Великий Кормчий, став Верховным, в отсутствии квалифицированных военных кадров активно включился в решение военных проблем. На его совести «котлы»: Киевский, Вязьменский, Крымский, Харьковский — это из наиболее крупных военных провалов, которыми Россия платила за его самоуверенность, непререкаемость его авторитета и несгибаемость его «железной» тупой воли.

Сталин не дал Красной Армии отойти от Киева, отвести войска на левый берег Днепра, как того хотели генералы и командующие. В результате в «котел» попали 40 дивизий — около 1 миллиона солдат. На 5 человек у них была одна винтовка. В результате 450 тысяч пленных, около 500 тысяч убитых.

Под Вязьмой погибло 5 армий, 12 дивизий, 560 тысяч пленных: очередная ошибка Сталина: недоверие донесениям разведки, промедление, неправильный выбор направления главного удара.

Харьковский котел тоже был его просчетом. Под Харьковом менее, чем за неделю поздней весной 1942 года немцы уничтожили 3 из 4-х советских армий. Город был в руках немцев с октября 1941 года. В Харькове было взорвано все: заводы, коммуникации, все продукты были вывезены. В Харькове оставалось около 700 тысяч населения. 100 тысяч человек были расстреляны (из них 40 тысяч евреев), 120 тысяч угнано в Германию, 100 тысяч погибло.

Крымский «котел» — поражение под Керчью — тоже просчет Сталина. [231].

Сталин довольно быстро научился читать военные карты, разбираться в видах и родах войск и вооружений и, присвоив себе статус Верховного, направлял действия военачальников, хотя, как пишет Дм. Волкогонов, ссылаясь на Жукова, «так и остался штафиркой» (штатским). Как пишут историки, он легко присваивал чужую инициативу; его собственная, как правило, сводилась к нажиму: ускорить, усилить, «крови не жалеть!». В 1942 году, когда появились уже обстрелянные боевые командиры, реальное командование перешло к профессионалам.

В первые дни и месяцы войны погибло или досталось немцам 70%-80% — 90% разных видов советского оружия. Немцы не знали, куда девать миллионы пленных, как охранять, чем кормить. Их отправляли, в основном, на территорию Польши. Ежедневно в лагерях для военнопленных умирало более 5 тысяч человек.

Сталин запретил сдаваться в плен: солдаты должны были стоять на-смерть или кончать жизнь самоубийством. Но даже последнее не во всех случаях было возможно. Всех бежавших из плена Сталин приказал расстреливать. (Все, кто выжил в немецком плену и вернулись потом в Россию, были отправлены в ГУЛАГ, а там выжили немногие).

СМЕРШ расстреливал своих сотнями и тысячами. (Заградотряды были отменены только после 1944 года. А у немцев они появились (и штрафбаты) после поражения под Москвой). Отступавшие чаще всего не могли сопротивляться — они были безоружны и их численность в несколько раз меньше, чем силы противника. Но они должны были умереть. Немцы шли вперед по их трупам.

Беспомощная, почти безоружная, подло, предательски брошенная под немецкий сапог армия сдавала свои позиции, отходила к востоку, обильно поливая кровью родную землю, пока на Востоке, за Уралом (ибо почти вся европейская часть оказалась под немцем) в нечеловеческих условиях героические, непобедимые советские люди, старики, женщины, дети, заново ковали новое оружие, почти с нуля. К концу второго года войны его уже было у Красной Армии больше, чем у немцев, и оно было лучше. И автоматы, и «Катюши», и танк Т-34, и самолеты Ил-2 (их было 92 в начале войны — за годы войны их было выпущена 41 тысяча) и мн. мн. др. Немцы поползли, потом покатились на запад, но это было очень нескоро — ох, как нескоро!

Поскольку за неделю до начала войны Сталин выступил с заявлением, что Германия не готовится к войне, войны не будет (Заявление ТАСС), когда началась война, страна была потрясена. Однако, в первый же день войны началась всеобщая мобилизация, не только призывников, но и добровольцев. Молодежь рвалась в бой, к военкоматам выстраивались огромные очереди. Молодежь была полна шапкозакидательских настроений, собиралась мгновенно отбросить немцев до самого Берлина.

Репродукторы и газеты говорили общие фразы о «тяжелых боях», которые ведут наши войска. Однако населенные пункты, за которые велись бои, говорили сами за себя. Приемники у людей были отобраны, дневники запрещены, но люди научились читать между строк и писать в память. Стало ясно: легкой победы не будет.

3-го июля Сталин обратился к народу словами6 «Братья и сестры» — по-православному. Свою большевистскую риторику и лозунги он припрятал на-потом (хотя в тот момент он вряд ли был уверен, что это «потом» у него будет…)

И этот, им обескровленный и задавленный, народ в едином порыве пошел в новую трагедию, в новый геноцид, на поруганье, на муки, на невозвратимые потери и лишения, в которые он их вверг.

В ополчение записывались не только рабочие (некоторые заводы приходилось закрывать), но студенты, профессора, академики, музыканты, школьники (прямо после выпускных вечеров) — опять все лучшее шло погибать добровольно — за Родину! И 90% из них (и более) — неподготовленных, невооруженных — полегло в первые месяцы войны на полях сражений, в окопах под Москвой, просто своими телами преграждая путь врагу. (Есть школа на Арбате, где мальчики — 10-классники прямо с выпускного вечера пошли на призывной пункт и ушли на фронт. Ни один из них не вернулся. Уже седовласые девочки этого класса во дворе школы поставили им памятник — стеллу, на которой высечены их имена, — и заказали песню в их память.) Это были прекрасные люди, которые горели желанием спасти свою страну любой ценой. Если бы они были вооружены, они очень многое могли бы сделать. Но против немецких танков у них были бутылки с горючей смесью (не всегда), которые были, как укус комара, грозной машине; против немецких автоматов у них были устаревшие винтовки (1 на троих, а то и на 5). Они просто ложились под танки, вольно и невольно. Многие бросались под танки, обвязавшись гранатами.

И опять погибали сотни тысяч, миллионы — лучших.

Эту практически безоружную массу героев, мобилизованных и добровольцев, необходимо было срочно превратить из пушечного мяса, из безопасных мишеней для немецкого оружия в воинство. Для этого их необходимо было вооружить.

Небольшие заводы, когда это было возможно, переводили на выпуск вооружения. Например, московский завод шампанских вин стал выпускать бутылки с зажигательной смесью. Основную часть заводов, крупных предприятий, которые еще не попали в руки немцев, эвакуировали. Солдаты уходили на запад, заводы, часто вместе с персоналом, отправлялись на восток.

Мудрая политика Сталина, внутренняя и внешняя, привела к тому, что к концу 4-го месяца войны немцы уже были под Москвой. Они захватили почти всю европейскую часть СССР. Почти вся промышленность, основные источники сырья оказались под немецким сапогом (заводы, уголь, сталь, плодородные земли).

В течение нескольких месяцев было вывезено 1,5 тысячи заводов и более 10 миллионов человек. Потребовалось более полумиллиона вагонов — по 2700 в день. В тыл было перевезено 18 миллионов человек, заводы, оружие, раненые. Суммарная длина их пути — 6 экваторов. Их вывозили под огнем немецкой артиллерии и под непрерывными бомбежками до самого Урала. Поезда шли на Урал, в Сибирь, Казахстан, теряя под бомбежками людей, оборудование, подвижной состав.

Немцы бомбили поезда, железные дороги, мосты. Поток поездов был бесконечен. Немцы бомбили, бомбили, бомбили… Железная дорога — это тоже была линия фронта: прорваться или умереть… Но на место убитых становились живые, чинили пути и вагоны, поезда шли дальше.

Спасали все, что можно спасти: бесценные коллекции Эрмитажа, других музеев. Спасали трактора — для обработки целинных земель на востоке. Спасали племенной скот. Шли обозы: дети и старики поверх скарба, женщины — пешком.

Но спасти можно было далеко не все, и очень велики были потери этой миграции. И все же 1,5 тысячи заводов было вывезено из-под носа у немцев.

Все предприятия переоборудовались под выпуск вооружения. Люди начинали работать, как только станки ставили на землю, на мерзлой земле, взрывая ее в лютые морозы и метели, работая по 16—18 часов, а иногда круглые сутки. Им недоставало времени, стройматериалов, рабочих рук. Не по «его» воле, не по его пятилетним планам, а волею поднявшегося за землю свою и свободу народа была осуществлена индустриализация глухих районов России и выпущено за 2 года продукции больше, чем по планам сталинских пятилеток. Это была настоящая техническая революция, осуществленная в условиях тяжелейшей войны — российское чудо, какого никогда не знал мир: кроме 1,5 тысяч вывезенных предприятий было построено более 1 тысячи новых. Строилось более, чем по одному заводу в день. За годы войны в глухих сибирских местах, в казахских степях выросли современные индустриальные центры. — Вот что может сделать свободный одухотворенный, а не порабощенный, запуганный народ! Здесь было создано 95% нашего оружия — того, которое сделало нашу победу возможной. Сопоставима ли хваленая и перехваленная кровавая сталинская индустриализация с истинным народным патриотическим порывом?!

На эту индустриализацию люди отдали все, что у них осталось от всех войн и революций: свои скромные трудовые сбережения, украшения, ценности, оставшиеся от отцов и дедов, вплоть до обручальных колец — не из дворцов и музеев, а из бабушкиных сундуков, шкатулок, буфетов, с натруженных рук.

Подготовка и методы ведения войны бросали в ее горнило все большее количество мужчин, юношей и женщин. Мужчины уходили на фронт. К станкам становились старики, женщины и дети.

Женщины поднимали целину Урала и Сибири, водили трактора, поезда, речные и морские суда, добывали уголь, плавили чугун и сталь, растили хлеб, выхаживали раненых; голодая, сдавали кровь, шили обмундирование.

Оружие создавали прекрасные советские конструкторы и инженеры (многие из них работали в «шарашках» — конструкторских бюро-тюрьмах).

Создавалась техника лучше немецкой по количеству и по качеству. Там работали Яковлев, Туполев, Лавочкин, Ильюшин, Морозов, Кошкин, Кучеренко — легендарные создатели наших самолетов. Создавались новые модели, аналогов которым не было в мире. «Ил-2», бомбардировщик, немцы прозвали «черной смертью». В начале войны их было всего 2. (Другие источники называют цифру 92). В Сибири их была сделана 41 тысяча. Всего было произведено 100 тысяч самолетов.

Количество видов вооружений было небольшое, но оно производилось тысячами. Было произведено 12,5 тысяч танков. Танк «Т-34» — революционно новый танк, лучший в те времена. Были произведены миллионы тонн боеприпасов, сотни тысяч пулеметов.

«Даешь фронту!» — это был их девиз (и девиз всей страны).

Поражают лица этих людей на кадрах кинохроники. Это лица военного времени. Они особые. Но в них — доброта, решимость, твердость, готовность к любому труду, страданиям, героизму. Улыбки на лицах людей войны — святой свет. Их обычно дарили раненым, детям…

Были и легендарные личности. Мария Октябрьская. После гибели мужа она продала дом, все свое имущество и купила танк. В нем она воевала 2 года. Ее хоронили со всеми воинскими почестями.

Юрий Гальперин — летчик, полярник, журналист, диктор союзного радио, писатель. Когда началась война, они с женой продали АБСОЛЮТНО все: мебель, носильные вещи, украшения — все, кроме того, что осталось на них, и отдали на строительство самолета. На этом самолете он воевал.

Артисты разъезжали по фронтам в особых фронтовых бригадах. Кинорежиссеры в голоде и холоде снимали фильмы. Эйзенштейн, Прокофьев в Казахстане снимали фильм об Иване Грозном, ставший шедевром, классикой.

Марк Бернес, когда снимался в кинофильме «Два бойца», был весь покрыт фурункулами от голода. А солдаты под пулями ползком доставляли эту ленту из части в часть.

Вся страна, голодая, истекая кровью, работала на победу.

Но хуже всего было детям. Такая страшная война — это огромное сиротство. Их старались обогреть, утешить. Многих детей там, в эвакуации, усыновляли, и приезжие, и местные.

К концу 2-го года войны СССР превосходил Германию вдвое по количеству вооружения и значительно превосходил по качеству многих его видов. Все это было создано на этой новой огромной индустриальной базе, созданной в тылу в период тяжелейшей войны руками женщин, стариков и детей. Это беспрецедентный случай в истории человечества.

Один мальчик, лет 14-и, вложил в пулемет записку: «Это мой 10-тысячный пулемет, и я горжусь этим.» [232].

Мальчишка 12 лет стоит у станка на ящике. Рядом ведро с водой: обливается, чтобы не уснуть. (Из письма на ТВ к 9 Мая 1993 года).

Это примеры не исключительные — это было нормой той жизни.

Это все в условиях эвакуации, когда не только производственные, но и бытовые условия были невероятно тяжелыми: жили в палатках, коридорах, вестибюлях, разделяя их простынями, платками, плащ-палатками, спали и на заводах, в цехах, в землянках и под открытым небом, в холоде, голоде. А на производстве работали по 12 — 16 часов, падали в обморок от усталости и голода. В этих условиях людей спасала удивительная взаимовыручка, взаимопомощь и дружба.

Теперь из российских глубин шли поезда на запад груженые новым оружием, шли без помех, ускоряя движение Красной Армии, уже не безоружной, а потому не с запада на восток, а с востока на запад.

Туда, в «глубинку», — часто в глухую провинцию Заволжья, Зауралья, Казахстана, Сибири уехали не только заводы и госпитали, но и институты, театры, киностудии, консерватории, хореографические училища, театральные студии. И там, в глубоком тылу, тоже голодали и бедствовали, жили в тесноте, в нищете и работали для фронта — не только те, кто по 14 — 16 часов стоял у станков, где выпускались танки, самолеты, снаряды; не только врачи и весь персонал госпиталей, но и те, кто выпускал фильмы, кто готовил концерты для фронта, для передовой и госпиталей; и те, кто создавал и сохранял наше будущее: учил молодое поколение не только воевать, но и строить будущий мир. И все работали, ни времени, ни сил не измеряя. Таков был общий закон жизни. Все, кто прошел сквозь это, прошел сознательно, — народ особый.

Несомненно, в страдании заложен великий смысл и сила бытия. Разгадана ли эта загадка? — У А. Блока есть: «В неразгаданной области плача, в тайне смеха позорного нет.» Это — тайны. Но страдание — тайна великая. Не радость, а в гораздо большей степени страдание открывает глубины духа и чувства, толкает к познанию и творчеству.

У страдания человеческого, как и у всего сущего, есть мера. За ее пределами страдание убивает. Но и безмерные утехи, радости и «сладости» жизни, особенно телесные, губительны не только для духа, но и для тела.

Люди, выжившие в ГУЛАГе, очень часто были долгожителями. Это люди особой закалки, физической и духовной. Люди, прошедшие через горнило войны, никогда ее не забывают. Иногда считают, что это лучшие их годы, ибо там они познали истинную цену жизни, дружбы, любви. Там пережили самые острые ощущения радости и боли.

Эти годы помнятся, снятся.

Люди, пережившие войну в детстве или юности, так и говорят: «Мы родом из войны». Было понятие «дети войны». Оно очень емкое, значимое. Эта печать — на всю жизнь. Удивительно ли, что это обычно хорошие люди: они несут в сущностной своей структуре кодекс чести тех времен. Дети войны были героями «оттепели», демократического движения конца 80-х — начала 90-х годов прошлого века. В пламени войны догорело все лучшее, что не было уничтожено революцией, эмиграцией и террором. Может быть, дети войны были ценностью, которую война оставила новым поколениям.

Конечно, кто был подонком в лагере или на войне, останется таковым до конца дней — явным или тайным. Кто-то ломается в трудностях — они не всем по плечу. Но нормальный человек, прошедший закалку этих чрезвычайных страданий и трудностей — это не сталь, это — булат…

Гитлеровский «блитцкриг» удался. Менее, чем через 4 месяца после начала войны немцы были у ворот Москвы. Взятие Москвы — операция «Тайфун» — последний победный (все же несостоявшийся) удар Гитлера. Этот удар был отсрочен битвой под Смоленском: 10 дивизий на 10 недель были задержаны под Смоленском. Там стояли на-смерть. Они знали, что это уже битва за Москву. Все они погибли в «котле». Гитлер считал, что в битве под Смоленском Красная Армия исчерпала свою мощь. Возможно, операция «Тайфун» и имела бы успех: между 3-м и 8-м октября дорога на Москву была открыта — войск на ней не было. Этого не знали в Ставке, но этого не знали и немцы.

Немцы подошли к Москве на расстояние артиллерийского удара. Они рассматривали Кремль в бинокли. (Правда, на таком расстоянии они удерживались весьма недолго). Гул орудий слышен был во всем городе.

Фронт был так близко, что раненых с передовой везли на трамвае. Оперировали все: терапевты, окулисты. Помогали служащие, студенты, рабочие — после 12-часовой смены. Все великие артисты выступали на передовой: Гилельс, Ойстрах, Оборин, Рихтер, певцы, драматические актеры, танцовщики.

Гитлер считал, что Красная Армия рассыплется быстрее, чем армия Франции. Но … «русские сражаются до последнего человека» (из немецких писем).

У Гитлера уже были расписаны торжества победы. На 7 ноября был назначен парад на Красной площади, после чего Москву предполагалось затопить. Жителей из Москвы не выпускать. Посередине образовавшегося озера предполагалось поставить гранитный монумент — Гитлеру! Был даже подвезен гранит к Москве: им сейчас облицованы дома на Тверской!

Сталин тоже готовил Москву к уничтожению: были заминированы все заводы, мосты, все крупные и значимые объекты.

А в лагерях ГУЛАГа Сталин приказал разыскать оставшихся в живых крупных военспецов и генералов и расстрелять их, чтобы уничтожить тех, кто в случае поражения мог бы квалифицированно рассказать о его причинах. (Недобитых в 1941 году генералов он расстрелял в 1942 году, когда боялся поражения под Сталинградом).

Сталин вызвал из Ленинграда Жукова в начале октября. Все дороги на Москву были открыты. Из Москвы срочно эвакуировали производства и учреждения. 10-го октября Жуков стал Главнокомандующим. Сталин объявил осадное положение.

16-го октября в спецпоезде ожидали Сталина. (Документы обнаружили после «перестройки»). Сталин передумал. (Позволю себе предположить, что у него были, на крайний случай, гораздо более безопасные пути бегства, чем поезд, — подземные. Подземная Россия, подземная Москва — это тайна большая, чем ГУЛАГ…)

Вот что пишет о 16-ом октября Алла Андреева в своей книге «Плаванье к Небесному Кремлю»: «16 октября 1941 года. Из Москвы бегут все, кому действительно страшно. Немцы подошли к сердцу России. Мы слышим по радио то, что привыкли слышать: наши войска оставляют, оставляют, оставляют… Утром 16 октября в Москве уже были только те, кому некуда и незачем бежать…. Утром было объявлено, что в 12 часов передадут важное сообщение. Все знали, что это вступление к объявлению о сдаче города. И вот в полдень сказали, что важное сообщение переносится на 16 часов. Не могу объяснить, каким образом, но поняла — немцы не войдут. Москва не будет сдана… Я знаю, что в те часы произошло чудо. Мне не надо было ничего видеть. Я ничем не докажу своей правоты. Но и спустя пятьдесят с лишним лет память чуда так же жива. Сейчас кое-что известно. Я знаю такую версию: три женщины по благословению неизвестного священника, взяв в руки икону Божьей Матери, Евангелие и частицы мощей, которые им удалось достать, обошли вокруг Кремля. Есть версия, будто самолет с иконой Казанской Божией Матери облетел вокруг Москвы, как бы странно и непонятно не звучали мои слова. Не знаю… Мне, помнящей атмосферу того времени, более правдоподобной кажется версия первая — шли кругом Кремля. Матерь Божия отвела беду от Москвы. Значит, так было надо. И никто меня не убедит в том, что это не было чудом. Я этого чуда свидетель, как бы странно и непонятно не звучали мои слова.

Те сибирские части, о которых было столько разговоров, что они спасли Москву, подошли дня через три после 16 октября. Вероятно, историки когда-нибудь разберутся в этих датах. Я могу говорить просто как свидетель.» [233].

В тот день, когда вся Москва затаилась в ожидании уже неотвратимого прихода немцев, они не вошли. Немцы были отбиты. С этого момента для немцев начинается обратный ход операции «Тайфун».

(Сатана Сталин в этот страшный момент для него и для страны призвал на помощь Церковь, ее намоленные чудотворные иконы, вспомнил о «братьях и сестрах». Под Сталинград, когда положение там было особенно тяжелым, тоже была привезена икона Казанской Божьей Матери, и до самой победы в Сталинградской битве она находилась в наших войсках!).

Презираемую большевистской идеологией «унизительную» благотворительность призвали на помощь фронту: собирали не только драгоценности и деньги, но и теплые вещи. Женщины вязали для бойцов теплые носки и варежки. Пришлось обратиться за помощью и к ненавистному всемирному еврейству (прежде всего, американскому).

Вся Москва поднялась на священную защиту родного города. В ополчение пошло более 170 тысяч человек — добровольцев: женщины, старики, почти дети.

Они были не только не обучены воевать — они были безоружны: 1 винтовка на 5. Но они шли добровольно укрыть свою родину, свою столицу буквально своими телами. Запуганные и беспощадные власти это поощряли, к этому призывали, организовывали под патриотическими лозунгами. Это были колонны смертников. Они окружили Москву окопами и щетиной противотанковых шипов. Большинство из них погибло в первые 2 — 3 дня.

На помощь защитникам Москвы пришла русская зима. Природа как будто помогает России в трудные времена: зимы 1812 года, 1941—42 и 1942—43 годов были чрезвычайно холодными. Похоже, что в другие времена таких лютых и продолжительных морозов Россия не знала. Немцы не были готовы к зимней кампании. Они были одеты не по русской зиме. От морозов они страдали больше, чем от пуль. (Правда, и русские солдаты в те зимы были тоже одеты не по таким морозам).

7 ноября состоялся парад на Красной площади. Прямо с парада бойцы уходили на фронт, который был рядом…

15 ноября 1941 года немцы предприняли второе, последнее наступление на Москву. Немцы наткнулись на сопротивление военной школы. Мальчики погибли все, но задержали немцев. 16 ноября у деревни Дубосеково 28 героев-панфиловцев остановили 40 немецких танков. Они тоже погибли. Слова комиссара их дивизии Клочкова вписаны навсегда в летопись войны: «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!». Он погиб, как и его генерал Панфилов. (Дивизия стала гвардейской!).

Позади была Москва. Все стояли насмерть.

Сталин призвал невиданные морозы на помощь по-своему, по-сталински.

Вот один из страшных приказов Сталина, лично им выношенный и продиктованный, от 17 ноября 1941 года.

«Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

1. Разрушать и сжигать дотла все населенные пункты в тылу немецких войск на расстоянии 40 — 60 километров в глубину от переднего края и на 20—30 километров вправо и влево от дорог.

Для уничтожения населенных пунктов в указанном радиусе действия бросить немедленно авиацию, широко использовать артиллерийский и минометный огонь, команды разведчиков, лыжников и партизанские диверсионные группы, снабженные бутылками с зажигательной смесью.

2. В каждом полку создать команды охотников по 20 — 30 человек для взрыва и сжигания населенных пунктов. Выдающихся смельчаков за отважные действия по уничтожению населенных пунктов представлять к правительственной награде.»

Стоял стон над многострадальными деревнями Отечества… Ведь чаще горели деревни и дома, где немцев не было — где были оккупанты, поджечь было не просто. [234].

Уж больно перетрухал Верховный. Не за Москву, не за народ. Сгорели тысячи деревень, десятки тысяч стариков, женщин и детей остались на лютом морозе без крыши над головой, без хлеба, без скарба, без права на жизнь… Так масштабно не «работали» даже немцы. Если они сжигали деревню, это входило в летопись войны. А об этом мы умалчиваем: ведь на нашем «Солнце» не должно быть пятен…

(Гитлер тоже не щадил своих солдат-арийцев, когда нужно было выбирать между жизнью тысяч солдат и его личным престижем. Когда немцы получили сокрушительный отпор под Москвой, они были растеряны, ошарашены. Жесточайшая зима утяжеляла положение. Гудериан просил у Гитлера разрешения отойти на другие позиции, дать солдатам оправиться от шока. Гитлер не только не пощадил солдат, он отозвал Гудериана, которому во многом был обязан славой побед на восточном фронте.)

Положение спасли не «сибирские» морозы, а сибирские дивизии, плохо вооруженные, но свежие силы, которые прибыли вовремя. Это были дети тех кулаков, которых вывезли в сибирские нежилые места. Более половины там погибло. Выжили самые сильные, хотя условия их жизни мало отличались от лагерных. Но они выжили там, где выживал 1 из 10 лагерных (правда, их не «перемалывали» уголовники). Они выжили, пришли и спасли Москву и своего Тирана.

Немцы потеряли под Москвой 500 тысяч человек, наши — 625 тысяч. (По другим данным, в битвах за Москву погибло более 3-х миллионов человек: по-видимому, взяты разные точки отсчета).

«Здесь ад», — писали немцы домой из-под Москвы в 1941 году.

В битве под Москвой участвовало 100 дивизий. 5 декабря началось контрнаступление на линии фронта протяженностью в 600 километров. Прорыв был осуществлен на 100 — 150 километров вглубь по всему фронту. Наш родной мороз помогал нам. Топливо в немецких танках застыло. Немцы не выдержали. За 10 дней немцы отступили на 100 миль. Русские давили силою трех фронтов: 202 тысячи немцев были убиты, значительно больше — обморожены, более 40 тысяч пропали без вести. С двух сторон участвовало более 1,5 миллиона человек. Немцы потеряли 1300 танков, 1500 орудий, сотни автомобилей и другое оружие. Они не оправились от этого удара никогда.

Миф о непобедимости немецкой армии был развеян. В Америке два великих музыканта — Владимир Горовиц и Артуро Тосканини –исполняли 1-й Концерт Чайковского в честь победы под Москвой!

«Великий стратег» Сталин после разгрома под Москвой 10 января 1942 года объявил, что год 1942-й будет годом окончательного разгрома гитлеровской Германии [235].

Москва зажила суровой жизнью столицы воюющей державы. «В организационном смысле жизнь в Москве была хорошо налажена. В городе поддерживали чистоту; транспорт, который мог работать, работал.

Наступила первая военная зима в Москве. Она была тяжелой. В городе начался голод… по карточкам давали только хлеб: иждивенческая карточка — 250 граммов (это было всего лишь вдвое больше блокадного ленинградского пайка). Карточка служащего — 400 грамм, рабочая — 550 грамм» [236].

Москва перестраивалась с первых недель и дней войны. Организовывала защиту от артобстрелов и бомбежек. В короткий период обк Москвы изменился д36неузнаваемости. Заводы стратегического значения эвакуировались на восток. Более мелкие (490 из 500) были переведены на выпуск военной продукции. Москва выпускала 23% всей продукции страны, некоторых видов — 40 — 50%. Рабочие места ушедших на фронт мужчин заняли женщины и подростки. На крышах, спасая город от зажигательных бомб, дежурили все, независимо от профессии, пола и возраста, исключая лишь малых и немощных.

От бомбардировок Москва спасалась в метро. Метро «Маяковская» вмещала 50 тысяч человек. И жизнь продолжалась. Там рождались дети, ходили в «гости», играли в шахматы. В метро «Кировская» был штаб.

Москву окружили 3 пояса зенитных заграждений: из 250 тысяч самолетов, несших к Москве смертоносный груз, прорвались только 700. Все, что не было эвакуировано, продолжало жить и работать — работать на победу!

(Здесь стоит напомнить о том, что первый русский «Оскар» был получен за документальный фильм «Разгром немецких захватчиков под Москвой». Его увидели в Америке, но не в СССР. Его создатели Роман Кармен, Владимир Микоша, Копалин, Варламов. Но авторам награду не отдали. Министр кинематографии Большаков, которому Микоша передал «Оскара», потом скажет, что отправил его на нужды фронта… А в Америке, чтобы посмотреть этот фильм выстраивались длинные очереди…)

Но у России, страны двуглавого орла, — две столицы.

История Ленинградской блокады в кровавой трагедии Великой Отечественной войны, — возможно, самые трагические и героические ее страницы. Чего больше было в ленинградской трагедии — священного подвига или преступления, сказать невозможно. Надо полагать, было двойное преступление: немцев и наших правителей, — которое было исторически компенсировано и покрыто героическим подвигом ленинградцев.

Тревоги начались в июле. 19 августа въезд и выезд из города был закрыт. А уже в сентябре 1941 года Ленинград был в кольце. Миллионная армия, сотни танков, сотни орудий, тысяча самолетов окружили город. Пока не замкнулось кольцо, из Ленинграда спешно вывозили самые драгоценные памятники искусства и культуры. 144 стратегических объекта города в сентябре 1941 года было заминировано. Сталин назначил командующим Ленинградским фронтом Жукова вместо Ворошилова.

Гитлер надеялся захватить Ленинград в течение 4-х недель. Ленинград, как и Москву, он собирался стереть с лица земли. (Надо полагать, предварительно его разграбив.) Был уже назначен комендант города, обеды, парады, написан победный марш.

Гитлер не разрушил Париж, ни одну другую европейскую столицу. К славянству и его культуре он относился с особым «пристрастием». Он превратил в руины Варшаву, он собирался затопить Москву; и Ленинград — один из красивейших городов мира, Северную Венецию, город европейской, но русской культуры, он собирался уничтожить, не оставив потомкам даже памяти о нем.

На город посыпался град артиллерийских снарядов и бомб. Первый массированный удар по городу был нанесен 8 сентября. В городе произошло 178 пожаров. В этот день сгорели Бадаевские продовольственные склады. По улицам текло масло, горящие продукты, стоял запах горелого сахара, корицы. Продовольственных запасов в городе не осталось. В этот день сомкнулось кольцо вокруг города на долгих 900 дней и ночей. И на следующий день в городе начался голод. В этот день дневная норма хлеба составила 125 грамм, но это был хлеб из целлюлозы и мельничной пыли.

Военно-промышленный потенциал Ленинграда был очень велик. В блокадном Ленинграде ремонтировались корабли, производились «Катюши», снаряды, взрывчатые вещества, мины и другое вооружение — 148 наименований оборонной продукции. Ленинград поставлял «Катюши» Сталинградской битве. Люди работали по 16 — 20 часов, иногда работали по 3 смены. У станков стояли старики, женщины и дети. Непомерная тяжесть легла на плечи женщин. В Ленинграде даже появился термин не «мужайтесь» а «женайтесь».

Дети Ленинграда дежурили на крышах, делали снаряды, учились, помогали, потом восстанавливали город. Женщины и дети — воины-герои тыла.

Чтобы не падать у станков в обморок от голода и усталости, люди иногда привязывали себя к станкам.

Летом 1943 года были страшные артобстрелы. В один из таких дней на территории завода им. Калинина взорвалось 182 снаряда. Казалось, завод полностью был разрушен, но, увеличив свой рабочий штат всего на 5%, он через месяц выпускал военной продукции в 3 раза больше, чем до этого.

В ноябре 1941 года люди начали умирать от голода. Сначала умирали старики, потом мужчины, потом женщины, потом подростки. Но самое страшное началось в декабре. 3 дня не было хлеба вообще. В декабре остановились все трамваи. Замерзла система водоснабжения. Не стало света. Морозы зимой 1941 — 1942 года доходили до 40 градусов.

Топили мебелью, книгами. Дрова означали — жизнь.

Хлеб делали из древесной целлюлозы и мельничной пыли. Ломтики печенья — из столярного клея. С обоев съедали клейстер.

Ленинградцы не боялись смерти, но они хотели жить. Они сопротивлялись. Они работали, учились, читали, писали, изобретали. Помогали друг другу. Работали и академики, и дети. Боялись ложиться. Ляжешь — не встанешь. Старались что-то делать.

В таком огромном, вымирающем от голода городе, было все: мародерство, людоедство, разбой. Была мать, которая скормила своей еще живой дочери уже умершего от голода сына и спасла дочь. Была мать, которая резала свои вены и давала детям пить свою кровь и спасла детей. Павшую от голода лошадь люди разрезали на куски, не дав ей умереть. Но было и противоположное: бомба попала в кабину машины, в кузове которой был хлеб. Шофер погиб, но никто хлеб не тронул: охраняли, ждали, пока за ним придет другая машина. У моего дедушки 8 ближайших родственников остались в блокадном Ленинграде. Выжили трое: младшая его сестра и двое маленьких племянников. Сестра была военным хирургом. Врачам давали тот минимум, который позволял им не терять сознание во время операций. Выносить продукты категорически воспрещалось, даже детям. Она выносила хлеб за щекой. И племянники выжили. Но она получила на почве голода размягчение позвоночника, который у нее изогнулся в сторону и вперед. И на этом уродливом стержне сияло ее прекрасное лицо. И еще был — Орден Ленина.

В магазинах, где выдавали хлеб, мальчишки отнимали хлеб, воровали карточки. Человек, который потерял карточки, часто сам уходил на кладбище умирать: уносить трупы из квартир было некому. Часто человек, чувствуя приближение смерти, оставлял живым свою шубу, теплые вещи, карточки и уходил на улицу. Люди часто умирали по дороге на работу или на рабочем месте. На улицах всюду лежали трупы. Их убирали не каждый день. Во дворах госпиталей горы трупов достигали иногда третьих этажей.

И несмотря и вопреки этому ужасу этот город, замороженный, заснеженный, полуразрушенный, непрерывно обстреливаемый, жил. Дети учились в бомбоубежищах. Если у них не было сил выходить из дома, учителя приходили к ним домой, проверяли и давали уроки. Чтобы дети не спали, их будил горнист, который ходил по улицам и горнил побудку (во сне умирали легче, поэтому детей будили.) Когда горнист терял силы, его заменял другой. Ослабевшие дети учились, лежа в постелях, — учились, пока были живы.

В бомбоубежищах детям устраивали елки: костюмы снежинок надевали поверх пальто. На елках были довоенные игрушки. Подарком был кусочек хлеба — самое дорогое, что могло быть. Теряющие от голода сознание люди давали детям концерты, устраивали с ними хороводы, пели песни, готовили самодеятельность. Так было в 1942-ом. А 1943-й уже встречали щами из подорожника, котлетами из лебеды и пюре из крапивы и другой травы.

В гостиницу «Астория» «в начале 1942 года перебрались люди творческого труда: ученые, артисты, инженеры, архитекторы, писатели, поэты, художники, скульпторы. Они работали, писали о настоящем, думали о будущем, несмотря на голод, бомбежки, артобстрелы. Работали научные учреждения, институты, музеи, библиотеки. Экскурсовод в Эрмитаже, из которого были эвакуированы лучшие картины, водил экскурсии и у пустых рам рассказывал об отсутствующих картинах. Спасаясь от голода, люди старались читать, писать стихи (в блокадном Ленинграде писалось много стихов). Семья Академика Д. С. Лихачева читала Пушкина: в верхней одежде все вместе, вчетвером. забирались под одеяло и читали «Евгения Онегина».

Художник Владимир Фролов собирал в подвале при керосиновой лампе мозаики для московской станции метро «Новокузнецкая». Получал 125 граммов блокадного хлеба. Холод. Единственное, что он попросил у ленинградских властей — 15 литров керосина. У него 18 тысяч оттенков смальты, из которой он собирает свои полотна. Он окончил их поздней осенью 1942 года. В январе 1943-го они уже были собраны на станции «Новокузнецкая». В январе 1943 года Владимир Фролов умер.

Голодные сотрудницы Вавиловского фонда сохраняют бесценное собрание злаков — 40 тысяч сортов семян, собранных Николаем Вавиловым по всему земному шару в 118 странах мира. Сохраняют все, до единого зернышка.

Ленинградцы, умирая, работали на защиту Отечества, спасали все, что было в силах и за пределами человеческих возможностей: детей, семена Вавилова, сокровища Эрмитажа, дворцов, парков, музеев, библиотек.

В театрах шли спектакли. Театр музыкальной комедии работал все 2,5 блокадных года. Актеры надевали костюмы поверх чего-то теплого, но до самого выхода на сцену, в кулисах, сидели в пальто. Иногда актеры умирали прямо на сцене. В блокадном Лен6инграде 64 актера умерли на сцене. Люди умирали на полуслове, полушаге. Дух держал, а тело внезапно отказывало…

Была взаимовыручка, милосердие. Спасались обычно те, которые спасали других: носили воду, разбирали дома на дрова, а не сохраняли в неподвижности свои калории. Они тоже умирали, но они держались дольше и умирали, сохраняя лицо человеческое.

«Ленинград держится?» — «Держится!» — звучало на всех фронтах… Это героическое противостояние придавало сил солдатам в нелегких их битвах.

От этого противостояния остался один пронзительный документ — дневник девочки-первоклассницы Тани Савичевой. Она коротко, как вехи, вырубала страшные события, ее окружавшие, — она записывала, как умирали люди вокруг, ее родные, друг за другом. В конце дневника написано: «Умерли все» … Ее вывезли, еще живую, по «дороге жизни», но спасти уже не смогли…

Это не единственный такой документ. Дневники вести во время войны было запрещено (!). поэтому писали только дети. А находят их десятилетия спустя.

Девочка Лена Рябинкина пишет о голоде, холоде, блохах. А рядом живет номенклатурный работник. Там благополучие, мясо, масло, конфеты…

Мальчик Юра пишет, что хочет жить, но так жить не может: у него конфликт с совестью: он принес домой хлеб, но по дороге не справился с голодом и съел довесок. Он тоже грязен, зарос, завшивел. Когда приходит разрешение на выезд, он уже не может дойти до станции. Мать может донести только маленькую дочь. Она увозит девочку. На вокзале в Вологде умирает. Как умер Юра никто не знает.

Но этот кошмар коснулся не всех. В городе были обеспеченные люди. Партаппарат в блокадном Ленинграде имел все: хлеб в столовых не ограничивался. Специально для Жданова держали корову. Когда дети Ленинграда умирали от голода, у него на столе ежедневно были деликатесы, икра, отечественные и заморские фрукты, изысканные пирожные и прочее..

Из 2,5 миллионов ленинградцев в блокаде погибло 1,5 миллиона и полмиллиона беженцев.

Микояновские поезда с продовольствием, предназначенным Ленинграду, были почему-то остановлены Ждановым и Сталиным (перед блокадой).

Продовольствием следовало обеспечивать лишь тех, кто был нужен, — по завету Ильича от 1921 года… Так и было сделано. Сотни тысяч получали норму, не совместимую с жизнью, А у кого-то был и шоколад, и шампанское, и ананасы. А солдаты на передовой просили урезать их пайки, в которых совсем не было излишеств, и отдать продукты детям. Они вели нелегкие бои, защищая город. Только на «Невском пятачке», который был ключом к городу, площадью 1,5 на 3 километра в 80 километрах от Ле6нинграда, погибло более 300000 человек. (Деревья там до сих пор не растут…).

Помогла родная русская зима, сковавшая город. Лютые морозы позволили проложить «дорогу жизни» по льду Ладожского озера. По ней пошли в Ленинград продукты, из Ленинграда стали вывозить прежде всего детей.

11 февраля ленинградцам удвоили дневную норму хлеба. Это дала «дорога жизни», но это все же не обеспечивало выживания. Чтобы обеспечить один день выживания города, нужно было провести 3 конвоя. Дорога могла облегчить участь города, но не спасти его. Но машины упорно шли и шли, шли уже по весеннему тонкому льду, часто уходя под лед. Водители не закрывали кабин, чтобы успеть выпрыгнуть. Сотни машин уходили под лед. Немцы непрерывно бомбили дорогу. В эти полыньи тоже уходили под лед машины. (Над «дорогой жизни» было сбито 33 бомбардировщика). За 152 дня работы «дороги жизни» было перевезено 690 тысяч человек. Бомбили баржи, на которых вывозили детей. Часто на воде долго держались детские панамки.

Вывозили мальчиков — слушателей артиллерийской школы. Их несли на носилках. Мальчики улыбались, шутили и умирали на полуслове…

Под бомбежками из 20 барж с продовольствием до города доходила лишь 1! Голодающие крестьяне из соседних деревень везли последнее.

Была еще Шлиссельбургская железная дорога. По ней шли в Ленинград 6 тысяч поездов, и только единицы дошли целыми. Это героическая дорога. Дети были на ней живыми светофорами, женщины — кочегарами. По этой дороге перевезли спасительной продукции осажденному городу в несколько раз больше, чем по «дороге жизни» через Ладогу. Весной на всех газонах, в парках, всюду, где была доступна земля, сажали огороды, даже рядом с передовой.

Наверное, еще нескоро — когда откроются архивы, тогда, может быть, обнаружатся документы и тайно написанное «в стол» уже ушедшими свидетелями героических и трагических событий нашей Отечественной войны — самой жестокой, кровопролитной и страшной для России. Наверное, это была цепь ошибок, просчетов, преступлений и предательств, прежде всего там, наверху, которые народ должен был компенсировать своей кровью, героизмом, лишениями и страданиями. Если бы не было просчетов и предательств, не было бы героических трагедий Ленинграда, Сталинграда, Киевского «котла», «Курской дуги» и мн. мн. другого. Возможно, не было бы самой войны, или она была бы иной. А если бы не было невиданного героизма, — не было бы Победы!

Есть один момент в истории Ленинградской блокады, который требует отдельной строки, — 7-я Симфония Шостаковича. Для России и для мира она стала символом этой войны, символом России, символом Ленинградской блокады. В ней дух России, дух блокадного Ленинграда.

Шостакович писал ее в самые страшные месяцы блокады — последние месяцы 1941 года. Он жил в консерватории, бегал на крышу тушить зажигательные бомбы и неистово работал. В партитуре множество значков «ТВ» — воздушная тревога. В конце 1941 года симфония была закончена. В марте 1942 года она была впервые исполнена в Куйбышеве, куда Шостакович был эвакуирован. В том же месяце она была исполнена в Москве. Длительность звучания симфонии 75 минут при полном составе оркестра.

Она прозвучала и в Ленинграде, но в оркестре было всего 15 человек, оставшихся от Большого оркестра Ленинградского радио. Не было полной партитуры (ее доставили военные). Но Ленинград хотел слышать свою Симфонию по-настоящему. Была объявлена всеобщая регистрация всех музыкантов, оставшихся и уцелевших в Ленинграде. К ним добавили специальным приказом музыкантов армейских и флотских. Партитуру доставили из Куйбышева самолетом (объемистый портфель) вместе с медикаментами (по-существу, спецрейсом). Дирижировал оркестром Илья Карлович Элиасберг. Из частей Ленинградского фронта командировали музыкантов «К Элиасбргу для исполнения 7-й Симфонии». Этот музыкальный десант исполнял не только музыку, но и прямые воинские обязанности.

Репетиции сначала короткие: у духовиков губы не держали, у скрипачей не двигались смычки. Валторнисту было 80 лет. Он играл еще в оркестре под управлением Чайковского. За ним приехал сын, чтобы увезти его из города, но старый музыкант отказался.

Дирижер не щадил ни себя, ни музыкантов. Постепенно, по мере постижения музыки, музыканты вдохновлялись и выдерживали.

Премьера в Ленинграде состоялась 9-го августа 1942 года. Зал был переполнен. Одеты кто во что: ватники, кирзовые сапоги. Элиасберг поднял палочку — палочка дрожала. Первый скрипач осторожно опустился на стул и закрыл глаза. Потом поднял левую руку, в трещинах, кровавых ссадинах от мороза, от саперной лопаты. Приладил шелковый платок к деке и царственным движением вскинул смычок. Когда он играл, он был великолепен.

Об исполнении 7-й Симфонии, наверное, написано немало. Это эпос! О таких событиях надо писать эпические поэмы. Этого достойны создатель симфонии, его творение и его исполнители.

Во время исполнения Симфонии не было ни одного артобстрела, ни одной бомбежки, ни одной тревоги.

После исполнения за кулисы пришли руководители города и Командующий Ленинградским фронтом Маршал (тогда он еще не был маршалом) Говоров. Он сказал загадочную фразу: «А мы тут сегодня для вас тоже поработали». Только спустя 20 лет стало известно общественности, что за этим стояло: два часа длилась отвлекающая артиллерийская операция «Шквал», чтобы ни один налет, ни один снаряд не прервал концерт…

На партитуру Симфонии сразу поступили заказы от Артуро Тосканини и Леопольда Стоковского.

Рузвельт сказал: «Я рад, что американский народ находится в союзе с храбрым русским народом».

Симфония стала символом стойкости и гуманизма нашего народа.

Ленинградцы явили миру примеры невиданного героизма. Быть может, только большевистский социализм мог поставить людей в такие условия. Быть может, такое вообще возможно только в России. Но в этих условиях ленинградцы проявили массовое мужество, благородство, героизм и любовь к своему прекрасному городу. Мы и сегодня не знаем точное количество жертв. В последние годы эта величина дрейфовала по шкале: более 600 тысяч — более 1 миллиона — более 1,5 миллионов — более 2 миллионов…

14 января 1944 года началась операция по освобождению Ленинграда. 27 января было сделано официальное сообщение об освобождении города — сделано не Москвой, а Ленинградом. Был такой салют, такая канонада, что казалось, стрелял каждый дом. Это был Великий Праздник радости и слез!

О ленинградцах можно писать тома, они будут потрясать. Но это, по-видимому, относится к сути равновесных систем: если система порождает экстремальное условие, она должна либо погибнуть, либо выработать уравновешивающий ответ. История России изобилует подобными, быть может, не столь яркими примерами.

Совсем другое — возрождение Ленинграда. Быстрота его возрождения не диктовалась жизненной необходимостью. Это уже не было condicio sine qua non. Такой темп был обусловлен и обеспечен любовью — любовью не одиночек, не энтузиастов-реставраторов, а любовью и энтузиазмом масс.

В беспощадных предательских условиях грянувшей блокады ленинградцы пытались сохранить бесценные богатства своего города: они укрыли, увезли, замаскировали бесчисленные скульптурные памятники, картины и ценности. Умирая, они сохраняли их.

Все, что было сохранено, было бережно, любовно и торжественно водружено на старые места в невиданно краткие сроки.

Россия в целом, почти дотла разрушенная, истощенная и обескровленная революцией и войной с «внутренним врагом», потерявшая потом в войне с внешним врагом каждого четвертого (третьего) и, как это всегда бывает, — лучших, молодых, здоровых, страна вдов и сирот фактически без иностранной помощи поднялась из руин очень быстро. У нее был стимул — возродиться из пепла, и она возродилась. Это пример огромных возможностей сочетанного коллективного энтузиазма и силы общественного долга. Это был созидательный, а не разрушительный стимул. Он был праведным, он подогревался личной заинтересованностью каждого залечить раны войны, вернуться к ставшей столь желанной и дорогой мирной жизни, и он сделал чудеса.

Этот феномен заслуживает внимания, ибо в условиях той же непродуктивной административно-командной системы казарменного социализма был ВЗРЫВ ПРАВЕДНОГО ЭНТУЗИАЗМА, в котором сочетались специфически российская, усиленная революционной идеологией сила коллектива, мира, собора и личной заинтересованности каждого. (Именно это обеспечило и победу в войне).

В истории Ленинградской блокады есть еще один, весьма достойный внимания момент. Ленинградцы создали Памятник своего подвига — Музей Ленинградской блокады. Он был создан из «живых», реальных, еще не остывших экспонатов, документов, свидетельств, фотографий, собранных так же героически, преданно, осознанно, любовно, как все, что делалось в эти годы и дни испытаний. Музей был достоин своей миссии. Город вышел из своей трагедии с достоинством, с гордо поднятой головой, а возможно, и с осознанием ее причин. А вот такие гордые, сознательные были несовместимы со сталинским режимом. Было состряпано так называемое «Ленинградское дело». По нему были уничтожены все руководители, все партийные кадры города, все, кто «торчал» — тысячи переживших блокаду горожан: более 2000 было репрессировано, более 30 — расстреляно. Был уничтожен и великолепный Музей блокады — свидетель обвинения, вместе с его экспонатами, создателями, сотрудниками и директором. Сталин, по традиции, уничтожал подельников, свидетелей и свидетельства. Он поставил на Ленинградской блокаде свою жирную кровавую сталинскую точку…

(Что касается трагедии Ленинграда, с этим, по-видимому, будут еще разбираться историки. Ведь не случайно он уничтожил после снятия блокады весь актив города, тысячи его жителей, выживших в аду, но, вероятно, знавших о причинах гибели города больше, чем имели право знать.)

Снятие блокады с Ленинграда стало возможным после победы под Сталинградом.

«Сталинград» — слово, которое в прошлом веке было известно всем жителям планеты, которые мало-мальски интересовались событиями, происходящими в мире.

Сталинград — город, стоящий на великой русской реке, на границе Европы и Азии. Здесь, в этом городе был сломан хребет непобедимой немецкой армии, подмявшей под себя всю Европу и часть Северной Африки, и намеревавшейся, победив Россию, идти на Иран и далее… на США.

Отсюда этот раненый зверь медленно отползал, рыча и кусаясь, а потом побежал и бежал до самого своего логова.

Картины Сталинградской битвы страшны, героически кровавы, как и всех великих битв этой великой войны.

Трудно сказать, где было больше героизма: под Москвой, где 28 солдат, вооруженных пулеметами и бутылками с зажигательной смесью погибли, но остановили 40 танков; или в Ленинграде, где старики, женщины и дети, умирая от голода, производили оружие для фронта, не отходя от станков по 16 — 20 часов; или в Сибири, где прямо на снегу, на лютом морозе старики, женщины и дети делали снаряды, не дожидаясь, когда будут построены заводские цеха: или здесь, в Сталинграде, который в течение нескольких месяцев представлял из себя раскаленную печь из огня и едкого дыма. Каждая из этих битв была «не на живот, а на смерть», каждой из них решалась судьба страны и народа. И у каждой из них было свое лицо, свои особенности, своя роль.

Сталинград — город на Волге, а «за Волгой, — так говорили советские солдаты, — для нас земли нет!»

Сам факт, что немцев остановили только на берегу Волги, отдав им всю европейскую часть России, все промышленные районы, все культурные центры, все плодородные земли, оставив под немецким сапогом почти половину населения страны, — любого неравнодушного человека заставил бы задуматься. Как Великий Кормчий, Мудрейший Отец народов, готовивший войну и готовившийся к ней, допустил это? Но советский человек, которому вколотили идею идолопоклонства в голову, в душу, во всю его человеческую сущность, об этом не задумывается. Он скорее может гордиться этим, чем задумываться.

Но Великий и Мудрейший «знал, чье мясо съел». Он дрожал всегда, дрожал во время Большого Террора и особенно дрожал во время Великой Отечественной войны. И всегда чем больше дрожал, тем больше зверствовал. Он знал, что, если немцы перейдут Волгу, выйдут к источникам нефти, Россией война будет проиграна и ему — конец.

Перевес в военной силе и технике у немцев был очень большой, Красная Армия с кровавыми, упорными боями отступала. Севастополь пал 4 июля 1942 года. Наши удерживали город 250 дней (когда немцы отступали, они сумели удержаться в осажденном Севастополе всего 58 часов). (В 1942 году после нескольких сталинских «котлов» руководство военными действиями перешло к профессионалам.)

Перейдя Дон в его излучине, немцы попали в ловушку. Отсюда 200 миль по пути к Сталинграду они преодолевали 2 месяца и потеряли более 300 тысяч солдат. И все же Красная Армия под их напором вынужденно с упорными боями отступала.

28 июля Сталин отдает приказ №0227: «Ни шагу назад!» Всякого, кто испугается, растеряется, проявит слабость, побежит, — расстреливать на месте. В Сталинграде СМЕРШ расстрелял 13500 наших солдат. (Сталинград был адом. Мальчик, который еще вчера сидел за партой, мог побежать, но потом подняться и пойти в бой. Нервы на время могли сдать и у бывалых воинов. Но, если это случилось, их настигала сталинская пуля).

Сталин запретил эвакуировать жителей города. (Во время Сталинградской битвы погибло 540 тысяч мирного населения города).

Рабочие заводов записались в ополчение. Жители Сталинграда вышли на укрепление города. На улицах выросли баррикады. Дома превратились в крепости. Летом 1942 года российские войска вросли в землю на берегах Волги. Сталинград был превращен в крепость. Сталинградский тракторный завод выпускал танки, которые направлялись сразу на фронт.

К Сталинграду двигалась 6-я армия Паулюса, вооруженная так, что Гитлер сказал Паулюсу: «С Вашей армией Вы можете штурмовать небеса.»

В сентябре немцы вышли на высокий берег Волги. Сталинград был, как на ладони. Город простреливался из конца в конец. 15 сентября немцы ворвались в город. Они торжествовали победу. Геббельс объявил на весь мир, что город Сталина пал. Были изготовлены медали победителям. Немцы даже начали строить железную дорогу. В письмах солдаты писали: «Скоро увидимся. Победный конец близок». Опыт подобных легкомысленных расчетов не учитывался: они продолжали наступать, они были еще победителями.

Но неожиданно они натолкнулись на яростное сопротивление: несокрушимая доселе сила натолкнулась на непреодолимое сопротивление. Они подошли к Сталинграду, имея 3000 единиц артиллерии, 500 танков. 1200 самолетов, 250 тысяч солдат — всего 38 дивизий. К концу сентября они подтянули к Сталинграду уже 80 дивизий, и в течение всей битвы наращивали свои силы.

Им противостояло 160 тысяч советских солдат, 400 танков, 2000 пушек и минометов и 450 самолетов. Но сопротивление русских было невиданным. Немцы писали домой: «Мы пришли сюда уничтожать дикарей, но эти собаки дерутся, как львы.»

Тогда Гитлер решил уничтожить город в одночасье. В один день было сделано 2000 самолетовылетов. Из 46 тысяч зданий в городе была разрушена 41 тысяча. Погибло 190 тысяч человек и еще больше было ранено. Но это не ослабило сопротивления. Немцы вверглись в битву среди развалин на долгих 200 дней, в которых они потеряли четверть своей военной мощи на Восточном фронте.

Уцелевшие жители города ушли в землянки, на окраины, в подвалы разрушенных домов. Женщины стирали солдатам белье в ледяной волжской воде, готовили еду. Дети носили солдатам еду, воровали у немцев продукты, ходили в разведку и часто погибали. В 14 — 15 лет они становились солдатами.

Битва шла на расстоянии метров, за каждую груду мусора, за каждый дом, за каждый этаж. Расстояние между фронтами измерялось досягаемостью ручной гранаты. Иногда бой шел между комнатами в одном коридоре, между этажами в одном доме. Артиллерия могла стрелять только в упор. Использование танков было весьма ограничено. Здесь более, чем когда-либо проверялась стойкость человека, солдата. Наши стойко сражались, до последней капли крови, пока билось сердце! Улицы измерялись не метрами, а трупами. Как говорилось в одном документальном фильме, продолжительность жизни солдата в Сталинграде равнялась одному дню, командира — 3 дням. Дальше шли цифры: 5, 7, 11 дней — комбаты, комполка…

Немцы писали домой: «Это не люди, а какие-то существа из стали, они не боятся смерти и не горят в огне.»

А это был сплошной огонь, кошмар, ад — раскаленная печь, в разъедающем черном сплошном дыму вспыхивали снопы огня.

Знаменитый Дом Павлова 20 человек разной национальности удерживали в течение 58 дней. Немцы писали домой: «Если каждый дом они будут защищать, как этот, ни один солдат не вернется в Германию».

29 августа Сталин поручил общее командование Сталинградским фронтом Жукову и Василевскому. Но там, в этом пекле, ковались новые военные профессиональные кадры. Жуков ждал подкрепления из Сибири. Жуков был сталинский маршал: он был беспощаден, порядок в армии наводил расстрелами и побеждал, имея перевес сил. А пока огромный перевес в живой силе и технике немцев медленно оттеснял наших к берегам Волги. 62-я армия, прижатая к воде и изолированная, героически держалась 3 месяца на узкой береговой полосе под командованием легендарного генерала Чуйкова. Расстояние между немцами и нашими составляло 300 метров.

В конце сентября Гитлер требовал от Паулюса быстрого захвата Сталинграда и берега Волги. Но Жуков перехитрил немцев. Пришла помощь — пришла тайно, через Казахстан: 10 советских армий — 1 миллион солдат, 1,5 тысячи артиллерии, 1500 танков, «Катюши», Т-34. Это было мощное оружие.

Летом дела немцев шли хорошо. Осенью их наступление захлебнулось: в течение 2-х месяцев у них не было никаких успехов. С приходом сибирского подкрепления и русских холодов дело пошло к расплате.

В ноябре Ватутин ударил с юго-запада; Рокоссовский, командовавший Донским фронтом — с запада; Еременко, командовавший Сталинградским фронтом, — с юга. Общее командование осуществляли Жуков и Василевский. 19 ноября началось наступление, а 23 ноября войска воссоединились, и армия Паулюса оказалась в мешке.

Гитлер послал на помощь Паулюсу армаду самолетов — операция провалилась: 1000 немецких самолетов была сбита. Майнштейн — один из наиболее успешных гитлеровских военачальников собрал все возможные силы и направил их на помощь Паулюсу. Но его наступление было остановлено. Танки фон Го были разбиты и окружены. Более 250 тысяч человек попали в плен.

8 января Паулюсу предложено было сдаться: советское командование предложило им сохранение жизни, ношение наград и знаков офицерского отличия. Паулюс отказался, хотя армия его находилась в безнадежном состоянии. Когда удача покинула немцев, они вкусили того, что принесли с собой на нашу землю: голод, холод, вкус поражения. Этого они выдержать не могли. Они привыкли и в окопах иметь горячий кофе и чистое белье. (А наши иногда по 4 дня ничего не ели или грызли сухари. Нормальное питание было организовано только в 1943 году). Они опустились. Вши свисали гирляндами с их ресниц, волос, одежды. У них началась эпидемия самоубийств и сумасшествий.

В начале января 62-я армия вырвалась из блокады и воссоединилась с остальными войсками. Самые яростные бои разгорелись на Сталинградском тракторном заводе. Две последних недели шли яростные рукопашные бои. Немецкие части сдавались одна за другой. С начала окружения немцы потеряли 200 тысяч солдат.

31 января 1943 года Паулюс сдался. В плен попала 91 тысяча человек: 22 дивизии, 24 генерала и 1 фельдмаршал.

(На территории, которую удерживали немцы, был обнаружен лагерь советских пленных. Один из 25 оставшихся в живых солдат сказал, что еще 2 недели назад в лагере было 2000 пленных: все они умерли от голода, холода и пыток.)

Великая Сталинградская битва была окончена. В этой битве было разбито 5 немецких армий, погибло 800 тысяч немецких солдат, 91 тысяча попала в плен. С нашей стороны погибло 1680 тысяч солдат и 540 тысяч жителей Сталинграда.

С этого момента инициатива перешла к Советской Армии. Немцы медленно ползли на запад, упорно сопротивляясь, но неизменно отступая и ускоряя свой бег на запад, до самого Берлина, пока над Рейхстагом не взвился советский флаг.

Бойцы сталинградского фронта после небольшой передышки с новыми боями ушли на запад, а выжившие жители города потянулись из землянок и подвалов к развалинам своих домов.

Через 4 месяца СТЗ выпускал трактора для целинных земель Заволжья и освобожденных земель Приволжья. Дети учились среди развалин. Поднимать город из руин на помощь сталинградцам приехали комсомольцы из разных свободных районов страны. Они тоже учились и работали. Отовсюду шла помощь «Героическому Сталинграду!» А 25 лет спустя на Мамаевом кургане открылся величественный Мемориал Славы. А когда после войны стали вспахивать поля вокруг Сталинграда, открылась страшная картина: поля белели от костей…

Кости белеют там и теперь. Их собирают добровольцы-поисковики и складывают в мешки (редко удается найти какие-то признаки имен). Но вот беда — мешки негде хранить. Потомки тех, кто под пулями носил солдатам стираное белье, выхаживал их от ран, укрывал в своих землянках, теперь дерут непомерные деньги за хранение в их сараях косточек полегших в страшных боях сыновей, мужей и братьев народа нашего. Да и не дело это — хранить эти косточки по сараям! Неужели ни Центр, ни местные власти не могут найти средства для захоронения их в братской могиле, на мраморную стелу над ней или самую скромную часовню?! — Нехватает денег на заморские и загородные виллы?!

И лежат косточки в полиэтиленовых мешках под открытым небом месяцами и годами (уже скоро 70 лет, как битва закончилась), потому что не находится места в России под солдатское кладбище. И бродячие голодные собаки рвут эти мешки, и снова солдатские косточки, но уже обглоданные и разбросанные собаками, белеют на родной земле по оврагам, по околицам деревень. Для страны они были сыновья и защитники. Для вождя ее — «Отца родного» они были пушечным мясом, а теперь стали костями для собак…

Таким стал наш народ…

Нет смысла продолжать описывать дальнейшие события — это не летопись войны. Мне хотелось несколькими убедительными штрихами дать оценку «Мудрости» Кормчего и платы за нее.

После Сталинградской битвы война продолжалась еще почти 2,5 года. Это были 2,5 года крови и потерь, умноженных на «мудрость» Верховного: требованием побед к датам, ускорения наступлений и многих других ошибок и просчетов, которые оплачивались только одной «монетой» — кровью: другой Кормчий не признавал…

Великая Отечественная Война (ВОВ) — это великие героические и трагические страницы российской истории.

Эта война застала страну обессиленной, обескровленной, истощенной большевистским насилием и геноцидом революции и Гражданской войны, многолетним кровавым сталинским террором, уничтожившим цвет и актив нации, науку, военную науку, военных командиров (всех!) и значительную часть специалистов — создателей русского оружия.

При огромном количестве вооружения, созданного всеобщим напряжением сил нищего народа, в нужный момент армия была не готова к отражен6ию нападения, обезглавлена, не сформирована, не вооружена, и в первые месяцы войны мы потеряли более 10 миллионов человек убитыми и попавшими в плен, а в течение первого года практически всю европейскую часть страны.

Удар был ошеломляющим по внезапности и мощи, по обнажившейся нашей несостоятельности. Но народ — подранок, задавленный многолетним страхом, искусственно и искусно разобщенный, в едином порыве поднялся на защиту Отечества — за родной дом, родной язык, родную культуру, за свободу, за независимость от чужеземцев.

Война затронула, всколыхнула почти всю страну, не оставила равнодушных даже в дальних уголках России, куда не докатился рокот ее самолетов и танков, — далеко от тех дорог, по которым прошел вражеский сапог.

Практически весь народ сразу, на огромной территории попал в чрезвычайную обстановку.

Европейская часть оказалась под немецкой оккупацией. За Урал хлынуло около 25 миллионов человек — это те, кто успел убежать от немцев, и те, кто был эвакуирован туда (около 10 миллионов) вместе с военными заводами.

Оккупированные территории были разорены и немцами, и нашими.

Немцы шли и громили, и жгли на своем пути все, что не было им полезно. Наши, уходя, уничтожали коммуникации, продовольствие, топливо, стратегические объекты. (Например, бани) — все необходимое для проживания на этой территории. О народе не думали ни те, ни другие. И народ погибал и выживал, как мог…

Нигде, ни в одной стране немцы не вели себя так, как в России. В России была вседозволенность: в этой стране жили «нелюди — дикари». Но и с дикарями цивилизованные народы (особенно в 20-ом веке) не поступают так. Но это были не цивилизованные народы — это были ФАШИСТЫ, ИСТИННЫЕ ДИКАРИ 20-го ВЕКА. Например, в Лоташинском районе под Москвой (немцы в этом районе зверствовали особо) из 146 деревень уцелело 20. 980 человек расстреляли или повесили. Увели весь скот, забрали ВСЕ продукты. Живых, с малыми детьми, выгнали на мороз. Основная масса погибла от голода и холода. Как выжили те немногие, кто выжил? Они жили в скирдах, без одежды, еды, сосали грязный прокопченный снег. Выползать из скирды было невозможно — немцы тут же расстреливали. Журналистка спросила старика, который (ребенком) был участником этих событий: «Ну. как же вы все-таки выжили те, кто выжил?» — Он ответил: «Не знаю, это, наверное, особенность русского человека. Мы три недели прожили без еды (в скирде) и фактически без воды, так как за снегом нельзя было выползти, да еще на лютом морозе.»

За Уралом, в глубоком тылу, жизнь была ненамного легче. Для огромного количества скопившихся там людей недоставало прежде всего жилья: люди жили в землянках, палатках, коридорах, в битком набитых комнатах, на заводах, в цехах и просто под открытым небом. Как создавались и работали там военные заводы, говорилось выше. И все это в условиях голода и холода — сурового зауральского климата. Строить жилье было некому и некогда. Строили заводы, делали оружие.

В Европе и в России немцы воевали совершенно по-разному: в Европе они «урезонивали» тех, кто им сопротивлялся. Зверски они уничтожали только евреев, цыган, коммунистов. Европа была живой, активной, не израненной, несколько только униженной.

В России они уничтожали живое и неживое: людей, города, материальные ценности, шедевры мирового искусства (то, что не могло быть вывезено в Германию), дворцы, жгли деревни и города, намеревались стереть с лица земли обе российские столицы — достояние общемировой культуры. За одного убитого партизанами немца они иногда уничтожали целое село. Вешали десятки людей прилюдно, в назидание потенциальным сопротивленцам. Расстреливали матерей на глазах у детей и детей — на глазах у матерей. Да разве опишешь кошмары, через которые прошла Россия во Второй Мировой войне?! Там, где прошел их сапог, остались одни руины.

Откуда у Европы такая нелюбовь к России?! Россия для Европы всегда была своеобразной Америкой. В Россию ехали «на ловлю счастья и чинов…» Европа всегда была для России примером для подражания, университетом, любовью. Россия никогда не ходила на Европу войной (в отличие от Европы). Откуда эта генуинная, глубинная, неизбывная ненависть? Почему? (Хотелось бы надеяться, что цивилизованная Европа все же отделяет большевистский режим от России, как фашизм от Германии).

Немцы уничтожили 437 музеев, уничтожили и вывезли 180 миллионов книг, 500 тысяч художественных ценностей на 3,3 триллиона долларов. Вывезли ценнейшие старинные бесценные книги, документы и картотеки.

Они прятали награбленные ценности в 2000 рудников соляных шахт и подземных складов по всей Германии, а в центре Берлина прятали золото на сотни миллионов долларов.

(После войны эти хранилища грабили англичане и американцы. Россия лишь частично вернула утраченные ценности. Большая их часть ушла в Америку. Вопрос о перемещенных ценностях окончательно не решен до сих пор, да и будет ли решен когда-либо?)

Немцы спокойно разрушали и грабили Россию: эта страна должна была перестать существовать. Большевизм и еврейство уничтожить полностью, славянское население наполовину, остальное онемечить, сделать рабами и слугами арийской расы!

Против такого супостата надо было стать насмерть! Брошенный предательски безоружным, неподготовленным под колеса отлаженной немецкой военной машины, народ нашел в себе силы подняться и стать насмерть. И стояли всем миром.

В огне боев, проливая реки крови, выковывали командиров. В снегах Сибири ковали оружие. Там, где нельзя было шагнуть назад, врастали в землю.

Война потребовала такого напряжения, такой концентрации силы духа, что стала эпохой, незабываемой яркой страницей в жизни народа и каждого отдельного человека, и чем больнее задела она, тем ярче горит она в памяти.

Кроме чудовищного, она породила много прекрасного: стихов, песен, а позже огромную военную литературу, театр и кино (если можно назвать прекрасным войну в искусстве), породила индивидуальный и массовый героизм: оборона Брестской крепости. Ленинградская блокада, оборона Москвы, Севастополя и Одессы, Сталинградская битва, партизанское движение в Белоруссии, трудовой подвиг тех, кто ковал победу в тылу, стоя у станков, работая в поле, выхаживая раненых, сохраняя наших детей, нашу культуру, наши вековые ценности… Так день за днем, страница за страницей этой войны — это стояние насмерть. Чем больше просчетов совершал кормчий, тем большей кровью окупал их народ, тем больше известных и стократ больше неизвестных героев ежедневно рождал он в этой войне.

Мужчины несли бремя страшной войны на полях сражений. Женщины в тылу взяли на себя почти все тяготы не только женской, но и мужской работы. Большинство из них уже были вдовами, матерями, потерявшими сыновей, невестами погибших женихов. Не случайно в блокадном Ленинграде появился этот термин: «Женайтесь!»

Были еще особые «дети войны». Они рано повзрослели. Они становились к станкам рядом с матерями. Они разделяли с матерями бремя тяжелейшей войны и безотцовщины. Вблизи фронта они часто становились разведчиками и нередко погибали. Осиротев, они нередко становились «детьми полков».

Старики работали, пока их не оставляли силы. И все это великое противостояние было возможно только в условиях взаимопомощи, дружбы, взаимной поддержки, бескорыстия и доброты, вплоть до самопожертвования — всего того духовного, внутреннего богатства народа, которое вскрыла война.

Но народ не может жить только тяготами и скорбью. Ему нужна отдушина, отдохновение души. В такой обстановке это можно найти только в общении. На Руси общение — это прежде всего застолье и песня.

Застолье в те времена — это краюха хлеба, луковка, чекушка водки (или пол-литра — в зависимости от величины компании). Война породила особую песенную культуру: песни лирические и боевые. И их пели все, пели много. Песни были грустные, слезные, были бодрые, боевые.

Были еще военные встречи, короткие, но запоминающиеся на всю жизнь, была дружба, была любовь. Есть и дети этих коротких военных встреч, любви на краю гибели. Я знаю двоих — это очень достойные, талантливые, хорошие люди. Были и дети русско-немецкие, тоже дети этой запретной, но естественной любви: дух идеологий двух враждующих режимов, или фюреров, не всегда может противостоять влечению двух молодых сердец. Если власти узнавали о происхождении этих детей, их вместе с матерями отправляли в нежилые места (благо, такие места в России необозримы) или в ГУЛАГ.

Почему наша Отечественная война такая жестокая, разрушительная, страшная, такая кровавая, для многих ее участников осталась дорогим воспоминанием, для некоторых — лучшим из всего, что было в жизни.

Для нас эта война была справедливой, отечественной: победа или смерть — другого выхода не было. Во время войны самые значимые элементы бытия — жизнь и смерть — становятся почти единственными факторами жизни. Деньги, успех, корысть, зависть, меркантильность, честолюбие, что-то материальное — все из жизни уходит, по крайней мере, для тех, о ком мне хочется сказать. Именно они составляли основную массу населения, именно они ковали победу — иначе ее бы не было. Тех, противоположных, которые отслаивались от них (а общество всегда специфически, не по сословиям и классам, а по нравственному устройству слоится в трудные времена) они отторгали, с презрением вытесняли из своей среды. А большинство, особенно на фронте, вблизи него, в тылу в моменты наивысшего напряжения сил жило самым высоким накалом чувств. Каждый день проживался как, возможно, последний. Дружба, любовь, верность, самопожертвование, милосердие, щедрость, героизм — все принимало крайние формы, потому что все это было на краю гибели, которая шла по пятам. И надо было постараться выжить, помочь выжить другому, спасти, прикрыть своим телом, накормить (часто последним куском хлеба), согреть, утешить.

Это делалось тогда само собой. Увиделось, было оценено много позже. С большого расстояния. И не забывается это никогда, независимо от того, делал ли ты это сам ради кого-то или кто-то ради тебя.

Этот особый стиль жизни состоит из отдельных крупных ярких эпизодов, вспышек пламени из долгого терпеливого горения трудного упорного душевного огня, постоянного напряжения всех сил души и тела.

Есть кошмар войны. Есть романтика войны. В войне человек тоже живет. Если война окрашена справедливой идеей, в ней всегда есть герои. В захватнической есть смельчаки, в войне справедливой есть герои. Героем человека, не всегда сильного, даже не всегда смелого, делает одухотворенность идеей, чувством долга.

Во время войны все ярче, все значимее — у смерти на краю. Поэтому все, кто прошел войну, никогда о ней не забывают.

Я — из детей войны. Мне не пришлось вкусить ее самых горьких плодов, но и мне кое-что перепало. Я была на линии фронта, под бомбежками и артобстрелами, полтора года была на оккупированной территории. Теряла маму — мне сказали, сто она погибла (папа был расстрелян в 1938 году). Меня прятали прекрасные люди, как полу-еврейское дитя. Прошла через очень долгий и тяжелый голод, холод, через вшей, чесотку, дистрофические голодные язвы на теле. Полтора года оккупации я провела в Сталино (теперь Донецк) у своей тети — старшей маминой сестры. Она занимала две комнаты в трехкомнатной квартире в центре города. Когда Сталино освободили, нас, бывших на оккупированной территории, выселили на самую крайнюю окраину города в избу под соломенной крышей, с низким потолком и крошечными, как бойницы, окнами, земляным полом, холодную и сырую. Там были комната и кухня. В кухне жила еще женщина с маленькой девочкой. Тетя была больна, а ее дочь, моя 18-летняя сестра не умела ходить после тяжелейшего нелеченого брюшного тифа (тиф спас ее от угона в Германию, а Бог спас от смерти), а я была маленьким скелетом.

В конце 1943 года я пошла в школу. Ходила крайне редко — не в чем было. Но после уроков мы вставали, в холодной школе, голодные и оборванные, и, глядя на портрет «Отца родного» хором говорили: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» Потом становились в пары, брались за руки и с песней выходили из класса. Это был 1943-й, до конца войны было еще далеко. Я обо всем этом уже писала. Повторяюсь для того, чтобы сказать, что и у меня война горит в памяти яркими картинами, я помню практически все. Но в этих картинах немало света. Мне кажется, прежде всего потому, что были добрые отношения между людьми, не было подлости, все мужественно переносили тяготы жизни и помогали друг другу, как могли. Делились последним. Меня кормили почти всегда, если было, чем покормить. Меня кормили и немецкие простые солдаты (я тоже об этом писала).

И я, как фронтовики, помню войну — и тьму ее, и свет…

Во время войны много пели: «Темную ночь», «Вьется в тесной печурке огонь», «На позиции девушка провожала бойца», «Синий платочек», «Я уходил тогда в поход», «На рейде большом легла тишина» и много других. Но одинокие женщины (тогда все были одинокими, многие — навсегда: мужчин было очень мало — это были старики или инвалиды) обязательно пели «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина?»

Когда ушли немцы, появилось кино: «Два бойца»; захватывающий, красивый фильм «Подвиг разведчика» (не помню, в каком году он появился) и хорошо помню кинофильм Ив. Пырьева «В 6 часов вечера после войны». Это 1944 год. Это мюзикл (музыкальный фильм) об обороне Москвы… Все мелодии в нем легкие, запоминающиеся, бодрые, грустно-оптимистические, мелодраматически-сладостные:

«Шагают отряды, идут в бой девчата,

И нам расставаться пора,»

«На картах о нас погадайте:

Бубновый король — это я,

Прощайте, прощайте, пишите почаще,

Но только не знаем, куда.»

Эти куплеты весело поют женщины в телогрейках и платках, бодро шагая с лопатами на плечах на рытье окопов и укреплений под Москвой. Как известно, большинство из них погибло в первые дни.

«На фронт я с девчатами еду,

Не знаю, увидимся ль мы,

До встречи, до встречи, до нашей победы,

До вечера после войны.»

События фильма происходят в 1941 году. Что это — конформизм Пырьева или мудрость? — У меня нет ответа на этот вопрос…

А вот еще 2 фильма о войне, которые прошли по телевидению 9 Мая 1989 года: «Небесный тихоход» (1945 год) и «Его батальон» (1989год, по сценарию Василя Быкова).

Первый — полностью в стиле тех лет: полумюзикл — полукомедия, с песнями и плясками (первый год войны), со штампованными милыми шуточками. Прекрасные актеры. Военные действия идут где-то за кадром, они полны романтики, в них все запрограммировано, предрешено, как в пионерской военной игре. В конце все женятся — полный хэппи энд.

А вот второй фильм. Это война, которую мы вели. Там нехватало вооружения и боеприпасов, не было грамотных командиров, но были сталинские командиры-хваты, которые все недостатки и просчеты компенсировали человеческой кровью. Весь фильм — это подготовка к бою и бой за высоту. От батальона, который ее берет, остается один человек и несколько раненых. Командир — преступник, положивший батальон без нужды, по безграмотности и сталинскому стилю ведения войны, — будет представлен к награде за взятие высоты. Герой, который обеспечил эту победу, пойдет в штрафбат (разжалованный комбат), ибо он протестовал против боя такой ценой. И братская могила…

(Может быть, эту высоту завтра немцы вернут себе, так как удерживать ее будет некому…)

На фотохронике ВОВ мы видим героические «красивые» страницы трагедии, но мы не видим страшных, позорных: не увидим массового бегства безоружных армий, не видим окружений, «котлов», гибели целых армий, тысяч наших военнопленных.

Это были «провалы» Сталина, его стратегические просчеты, которые обернулись гибелью десятков миллионов людей, разорением страны. Это запрещалось фотографировать. А если этот кошмар попадал на пленку, ее уничтожали, возможно, вместе с репортером.

И «он» не забыл, едва выполз из щели, отдать приказ, что всякий сдавшийся в плен, попавший в окружение, БЕЖАВШИЙ из окружения или из плена считается предателем и подлежит расстрелу, отправлению в штрафбат или в ГУЛАГ, в военный лагерь особого режима. Почему? За что? Да потому, что это — свидетель, не фотопленка, а живой свидетель катастрофы и ее причин… А свидетелей он уничтожал — всегда и всех!

Уже более шестидесяти лет прошло после победы в Великой Отечественной войне, а я по-прежнему не могу без слез видеть кадры военной хроники. Когда идут наши бойцы с винтовками по Красной площади в ноябре 1941-го (они с парада шли на передовую — она была рядом), когда они бегут по полю врассыпную в атаку навстречу танкам, когда идут эшелоны на запад, и я вижу лица этих солдат, — я знаю, большинство из них не вернулось с поля боя, иногда — все: они полегли под Москвой, Сталинградом, Курском, Харьковом… и так до самого Берлина. А каждое лицо — это жизнь, судьба, матери, жены, дети, ожидание писем с фронта, похоронки… Видишь их, как под микроскопом, как тех девочек из кинофильма «А зори здесь тихие». А полегло их на полях боев более 27 миллионов, а с теми, кто погиб на оккупированных территориях и в тылу — более 47 миллионов. И черепа, и кости их незахороненные еще долго будут находить потомки в российских полях и лесах. (Из 27 миллионов погибших в этой войне не захоронено 19 миллионов, а из 7,5 миллионов захороненных на территории бывшего Союза и Европы поименовано лишь 1,5 миллиона.)

Мне захотелось привести цитату из Р. Конквеста:

«Во время Первой мировой войны, как пишет Роберт Грейвз в книге „Прощай, все“, солдат мог выдержать лишения и опасности окопной жизни только некоторое время. Затем, после первого же месяца силы начинали сдавать. Через шесть месяцев офицер был еще на что-то годен, но через девять — десять становился обузой для других офицеров. Через двенадцать — пятнадцать месяцев он был более, чем бесполезен.» Грейвз отмечает, что люди в возрасте более 33 лет, а особенно после 40, обладали меньшей выносливостью. Офицеры, прослужившие более двух лет, становились алкоголиками. Солдаты были «совершенно апатичны и бесчувственны, и в этом состоянии шли на выполнение задания.» «Самому мне, — пишет Грейвз, — потребовалось десять лет, чтобы полностью оправиться.» [237].

Это записки западного человека. Конечно, россияне при такой чувствительности не выдержали бы своей истории, не говоря уже о 20-ом веке. Но и у россиян силы не безграничны, при всей их выносливости и непритязательности. Что касается армии, то никогда русский солдат не был обеспечен так, как европейский.

Я знаю, как питались во время войны солдаты немецкие и наши. Немцы всегда имели сливочное масло, шоколад, кофе, сигареты и горячую еду. А наши солдаты не всегда имели даже сухари, потому что в условиях войны, навязанных им мудростью Верховного, в условиях отступления и бегства, «котлов», или, наоборот, неожиданных быстрых наступательных бросков походные кухни не поспевали за своими частями, отставало снабжение, гибло в неразберихе военных действий. Работа походных кухонь была налажена только в 1943 году. А когда под Сталинградом немцы попали в условия, в которых наши солдаты находились большую часть войны, среди них начались массовые самоубийства и сумасшествия.

Надо еще помнить, в какой момент обрушилась на наш народ эта страшная война. Она обрушилась на изувеченную двадцатилетним сталинским террором страну на хвосте его девятого вала. На долгую, страшную, обескровливающую, уродующую беду обрушилась новая, еще более кровавая. Но эта новая огромная беда была оздоравливающей.

Сталинский террор сковал общество унизительным, липким, парализующим страхом. Страх — был главным оружием Сталина, главной защитой и опорой его преступной власти.

Весь ужас террора был в том, что для ареста не требовалось никакой вины. Наоборот, нужны были достоинства и активность. Не обязательно было быть командармом или комдивом. Достаточно было быть комвзвода. Не обязательно было быть академиком или профессором — достаточно было быть научным сотрудником, директором школы, любимым учителем, хорошим врачом и т.д., а когда разрослась и потребовала свежих сил империя ГУЛАГ, в эту мясорубку мог попасть любой, даже самый незаметный «винтик».

Иногда арестовывали и вывозили целую деревню, и никто не понимал, за что и зачем.

Империя ГУЛАГ стала требовать постоянного притока новых сил. И уже не только в городах, но и в деревнях шли повальные аресты. Там ловили в густую сеть преступных законов: за «колоски», за опоздание, за украденное бревно, за выпас козы на колхозном лугу, за невыход на работу даже по тяжелой болезни и т. д. Арестовывали просто ПО РАЗНАРАДКЕ, которую имел каждый районный отдел НКВД. Можно было попытаться спрятаться в какой-нибудь сапожной артели, фабричонке, производящей мелкую мебель или кастрюли, скобяной лавке, но и это, в условиях всеобщей прописки и всепронизывающего сексотства, было практически невозможно. В изматывающем напряжении весь тающий актив общества жил многие годы. С какими окопами это может сравниться?

И вот новая беда стала освобождением. Вот отрывок из «Доктора Живаго» Б. Пастернака, который приводит Р. Конквест:

«Не только перед лицом твоей каторжной доли, но по отношению ко всей предшествующей жизни тридцатых годов, даже на воле, даже в благополучии университетской деятельности, книг, денег, удобств, война явилась очистительной бурею, струей свежего воздуха, веянием избавления» [238].

Человек сбросил с себя унизительные оковы страха, встал и расправил плечи. Он перестал прислушиваться к ночному шороху шин и звукам шагов на лестнице. Террор не кончился, он снизился, центр его тяжести переместился в сторону фронта: «изменников родины», «шпионов» — солдат и офицеров. НКВД навис над фронтом…

Человек почувствовал себя не жертвой Людоеда, а защитником Отечества. Он готов был умирать под немецкими пулями, под гусеницами их танков, но не под плетями палачей, не под плевками следователей, не под сапогами ВОХРовцев.

И весь народ поднялся на борьбу с недругом и, поставленный в предательские условия «Отцом родным», Кормчим и Верховным, в условия, в которых невозможно было победить, победил!

Да, наш народ надо многому учить — учить жить, учить себя уважать, но сначала… поклонимся ему в пояс…

Итоги этой войны страшны.

Когда после войны западные политические деятели в беседах со Сталиным интересовались количеством потерь на фронтах, он выдавил из себя цифру 7 миллионов. Потом эта цифра увеличилась до 10 миллионов, и до «перестройки» называли 15 миллионов. Теперь официально признанная цифра 27,5 миллионов на фронте и 18 миллионов в тылу — итого 45,5 миллионов. Мне встречалась в отдельных статьях и цифра 47,5 миллионов. Вряд ли теперь это когда-нибудь будет подсчитано более точно. При этом немцы потеряли на фронте 3 миллиона и 3 миллиона в тылу. Итого, на фронте мы положили на каждого немца более 9 своих. Как формулировали это сами немцы: «Русские завалили нас трупами; русские утопили нас в собственной крови.»…

Когда немцы шли по европейской части страны, почти все узники лагерей ГУЛАГа на этой территории были уничтожены: их расстреливали, топили на баржах в северных озерах, в Белом море. И в лагерях Сибири и Дальнего Востока шел усиленный отстрел зэков — убирали лишние рты… Расстреливали в Минске, Смоленске, Киеве, Харькове, Днепропетровске, Запорожье, во всех прибалтийских республиках и других местах.

Из 1000 человек, ушедших на фронт по первому призыву, выжили 7. От мужского населения 1919 — 1922 года рождения осталось, может быть, 5 из 100; населения 1922 — 25 года рождения — около 3%. 1927 год выбит почти полностью — эти мальчики шли не по призыву, а через училища. Мальчики 18 — 19 лет, кончившие училища, попадая на фронт, гибли почти все: 9 из 10 в первые 2 — 3 недели. А санитарками были девочки, которые должны были вытаскивать с поля боя раненых мужчин со всей амуницией. За «его» грехи Россия платила своими детьми. Всего в армию было призвано 34 миллиона человек. Почти все вернувшиеся были больны. А сколько война оставила тяжелейших инвалидов, обрубков. Они вначале ездили на дощечках на шарикоподшипниках, собирали милостыню на базарах и в электричках. Потом они исчезли. Куда? — Тайна. Тайна всегда покрывала все его преступления, и народ ничего не знал. Как они окончили свою поруганную жизнь? С ними там не церемонились: это были тюрьмы — «пансионаты». А Германия чтила и заботилась о своих инвалидах…

7,5 миллионов наших солдат попали в плен. В Германии их было 4,5 миллиона, 2|3 из них погибли, выжившие ушли в ГУЛАГ. Более 50 миллионов оказались на оккупированной территории.

В 1945 году в детдомах было 19 миллионов осиротевших детей.

Мальчиков, достигших призывного возраста во время оккупации, он отправил погибать в штрафбаты.

В течение всей войны, как и до нее, он давил народ окровавленными своими сапожищами. Всюду, где мог. И свидетелей своих преступлений он не оставлял в живых нигде и никогда.

По условиям Пакта Молотова — Риббентропа Сталин существенно расширил границы СССР, присоединив Литву, Латвию, Эстонию, Бессарабию и часть северной Буковины.

По условиям мира, по окончании Второй Мировой войны под его власть попали страны Восточной Европы.

Наши солдаты освобождали эти страны, отдавая там свои жизни. Они приходили в эти страны не завоевателями, а освободителями. Население их встречало цветами. Но эти народы попали под власть Сталина, и теперь для большинства из них злодея более страшного, чем Сталин (а вместе с ним и Россия) — нет!

Так же, как и Россию, Сталин очистил и новые западные территории Советского Союза и страны Восточной Европы от опасных для него элементов и установил там насильственно подвластные ему коммунистические режимы.

Но сталинский террор в России длился десятилетия, то слегка стихая, то вздымаясь крутыми волнами, а в этих странах тотальная «чистка» в обществе была проведена в кратчайшие сроки, а потому была еще более болезненной и нестираемой из памяти.

В последний год войны и сразу по ее окончании снова поползли нескончаемой чередой товарные составы, переполненные узниками, на Север России, в Сибирь, на Дальний Восток. Новая волна — более 17 миллионов — это латыши, литовцы, эстонцы, молдаване, поляки, немцы, венгры, наши пленные, освобожденные из немецких концлагерей Советской Армией (выжившие в немецких концлагерях, почти все они погибли в ГУЛАГе). Впервые в истории человечества военнопленные были объявлены предателями и врагами народа. Репатрианты — русские эмигранты, которых Сталин потребовал союзников «вернуть» (!) ему. Эти люди сопротивлялись, выбрасывались с мостов, из машин, стрелялись. Чтобы не возиться с ними, их часто расстреливали, едва пересекая границу СССР. Людоед жаждал крови! Он не оставлял права на жизнь: всюду, всегда, в мирное время и во время войны он — УНИЧТОЖАЛ! Как-будто все живое раздражало, напрягало, пугало его. Даже дети с татуированными номерами концлагерей ущемлялись в правах, им не доверяли, большинство из них было отправлено в ГУЛАГ.

В ГУЛАГ отправились и провинившиеся из тех, кто не по своей вине и воле оказался на оккупированной территории. Действительно провинившиеся ушли с немцами А над всеми бывшими на оккупированной территории практически навсегда нависло поражение в правах. В ГУЛАГ отправилась и молодежь, угнанная немцами на работу в Германию.

Во время ВОВ «завоевания социализма» защищали мальчишки-десятиклассники, выросшие уже при советской власти.

После войны большевистская пропаганда на всю страну и на весь мир кричала о том, что война показала, что советский народ грудью встал на защиту завоеваний социализма, за свое социалистическое отечество, тем самым доказав всему миру, что социализм победил в России, что социализм — это народный строй и т. п.

Этот крик был так назойлив и громок потому, что большевистская сталинская банда, надругавшаяся над этой страной и ее народом, жившая в постоянном страхе возмездия, отнюдь не была уверена в том, что война не будет удобным поводом для того, чтобы сбросить ее тиранию. По сталинским «лекалам» «кроился и сшивался» этот социализм: коллективизация — военная индустриализация — ГУЛАГ — вот его «три кита», мы знаем цену каждого из них.

Но народ не сбросил, а укрепил его власть, увенчал тирана лаврами своей великой победы, утопив в собственной крови не только врага, но и ошибки, просчеты и предательства Великого Кормчего и его банды. Быть может, и повернул бы он оружие против истинного внутреннего врага, но внешний был страшнее. Так между Сциллой и Харибдой добывал российский народ славу своему погубителю.

Война — Зло, но для народов России это было очищение, отдохновение от братоубийства. На самом деле, братоубийство не прекращалось, просто оно ушло на второй план, растворилось в общем кровавом потоке, дух героического противостояния подавил атмосферу страха.

Думаю, что насилие над армией во время войны было продолжением сталинского террора мирного времени, и мотивы его были те же. Он всегда жил в страхе. Он уничтожал талантливых, активных, информированных. Когда он отправлял людей в ГУЛАГ, он знал — оттуда никто не должен возвращаться: «Они не были нашими врагами — они стали нашими врагами…»

Та же ситуация была во время войны. Те, кто побывал в «котлах», в окружении, в плену, был информирован: он мог многое увидеть, продумать, понять. Этот человек уже был для него опасен — значит, враг, преступник, даже если он бежал из плена, из окружения, если он вырвался из «адова котла». А враг подлежал уничтожению. Да и армию было безопаснее держать под прицелом НКВД, ослабленной, воюющей на пределе сил. Наверное, он не всегда был уверен, что армия, прогнав недруга за пределы своих рубежей, не повернет оружие против него. Хотя работа в армии: и агитация, и слежка — велась постоянно и активно. Да и главная цель армии была в тот момент одна, всепоглощающая…

Отмечая Победу, Сталин поднял тост «За ДОЛГОТЕРПЕЛИВЫЙ русский народ!» — этот тост в его устах звучит кощунственно и подло. Его хитроумие, кровавая его, трусливая душа не могла не вкладывать в этот термин лукавого, сатанинского смысла.

Всюду, где он шел, он сеял смерть и лил кровь: коллективизация, индустриализация, голодомор, тридцатилетний террор или великая «победоносная» Отечественная война — где больше трупов, потерь, разрухи, несчастий?!

На Нюрнбергском процессе судили Гитлера. Господь уберег Россию от уничтожения: не увел от наказания за отказ от веры, за святотатство, за поклонение Антихристу, но не дал ей погибнуть.

Если бы Сталин успел нанести удар первым, весь мир, Европа, Америка собрали бы все силы на борьбу с «красной чумой». Гитлер с самого начала был для них менее опасен, чем Сталин. Но Гитлер начал войну, и они долго наблюдали за схваткой чудовищ, выжидая, когда и кому нужно будет оказать помощь. Это была не просто помощь — это было и ограничение: если бы Сталина не сдерживать, в тот момент, несмотря на разрушенную собственную страну за спиной и истекающий кровью народ, на которого ему, как и Ленину, «было наплевать», когда запахло мировой революцией, он не остановился бы в Берлине, но захватил бы, по крайней мере, Европу. Но это домыслы…

Германия была наказана, разделена на зоны влияния.

Германия является виновницей двух величайших катастроф, обрушившихся на Европу в 20-ом веке. Россия оказалась наиболее пострадавшей страной, почти гибельно. В результате первой из них в России пришли к власти большевики (в Германии позднее — фашисты). Во второй — Россия в своей крови утопила фашизм и укрепила большевизм. Сталин проиграл войну. Гитлер переиграл Сталина, но российский народ переиграл немцев. Сталину досталась Восточная Германия и Восточная Европа.

Но если бы проиграл Сталин, неизбежно в Нюрнберге или каком-либо другом городе судили бы Сталина и Россию. С каким наслаждением Европа и Америка раздробили бы, наконец, непредсказуемую, ненавистную, но огромную Россию с ее «аппетитной» сказочно богатой Сибирью на отдельные княжества, и они никогда не позволили бы России возродиться. (Они попытались это сделать более полувека спустя: им многое удалось, но далеко не все…)

Сталин был победителем. Он был разгорячен. Советская Армия в этот момент была самой сильной армией мира. Мировая революция снова «дышала в затылок». Он оборвал «дружбу» с Западом, он положил начало «холодной» войне. Но… американцы первыми сделали атомную бомбу: они не уничтожали своих ученых, не загоняли их в «шарашки»; в США работали немецкие разработчики оружия, бежавшие из Германии.

Сталин торопился. Неистово ждал создания советской атомной бомбы.

Американцы, получившие атомную бомбу в конце Второй Мировой войны, хотели бы перевести «холодную» войну в «горячую» и, пользуясь этим устрашающим преимуществом, покончить и с большевистским ненавистным режимом.

Возможно, начавшееся и быстро расширявшееся движение мировой общественности за мир охлаждало горячие головы. Сталин был напряжен и осторожен и гнал всеми силами, всей яростью своего напора ядерные исследования. Он действовал своими обычными методами: держать общество в страхе и под этим страхом выжимать из него возможное и невозможное; из народа, еще не оправившегося от ран войны и вновь подпавшего под все нараставший пресс террора.

Работы по созданию атомной бомбы курировал Берия.

В СССР еще до войны существовала прекрасная физическая школа; Иоффе, Курчатов, Ландау, Тамм и др. приступили к созданию первого ядерного реактора. Сталинский террор разрушил школы, опустошил университеты, лаборатории, кафедры, конструкторские бюро. Почти весь цвет, высшей квалификации специалисты в области физики, математики, самолетостроения, руководители военных производств, прошел через ГУЛАГ, затем, не расстрелянные, — через «шарашки» — конструкторские бюро и лаборатории — тюрьмы, откуда их за сверхвысокие достижения и заслуги перед страной постепенно выпускали, ибо на их научных достижениях ковалась победа.

Теперь, после войны, Сталин с новой силой давил на ученых, подгоняя исследования.

«По поручению Специального Комитета при Совете Министров СССР нами на месте в первой декаде октября месяца 1946 года проверено строительство спец-объектов Курчатова и Кикоина». Далее говорится, что приняты меры по ускорению этого строительства, количество работающих непосредственно на объекте доведено до 37 тысяч. Под документом стоят подписи С. Круглова, М. Первухина, И. Курчатова.

Почти одновременно С. Круглов и А. Звенягин докладывают Сталину и Берии, что для формирования работ по продуктам атомного распада дополнительно привлечены специалисты-заключенные, осужденные на десять и более лет: С. А. Вознесенский, Н. В. Тимофеев-Ресовский, С. Р. Царапкин, Я. М. Фишман, Б. В. Кирьян, И. Ф. Попов, А. Н. Горюнов, И. Я. Башилов и др.

Вот еще:

«Товарищу Берия Л. П.

Учитывая исключительную необходимость создания научно-исследовательской базы на востоке, прошу Вашего указания Министру внутренних дел т. Круглову об открытии на площадке филиала ЦАГИ лагеря из числа заключенных сибирских лагерей в количестве 1000 человек.

23 июля 1946 года.

М. Хруничев.»

Или еще более откровенно:

«Товарищу Берия Л. П.

Для развертывания строительства прошу организовать еще лагерь на 5 тысяч человек, выделить 30000 метров брезента для пошива палаток и 50 тонн колючей проволоки.

22 марта 1947 года.

А. Задемидко.»

«В декабре 1946 года советские ученые осуществили первую цепную реакцию, на следующий год запустили первый ядерный реактор, что дало основание В. М. Молотову заявить в ноябре 1947 года, что секрета атомной бомбы больше не существует. А летом 1949 года было произведено испытание советской атомной бомбы, в 1953 году — термоядерного устройства.» [239].

Так ковались успехи, победы, достижении великой страны сталинского социализма: в ее лагерях, в стране-лагере, за колючей проволокой «Большой» и «Малой» зон…

Сталин снова начал «чистить перышки». Снова начались аресты, «кампании» борьбы с «формализмом» в искусстве, борьба с «космополитизмом», с врачами-евреями — «убийцами в белых халатах». Снова наполнялись тюрьмы узниками, стонами пытаемых, расстрельными оргиями.

Сталин готовил чистку партийных рядов и своего ближайшего окружения. Почти все члены его Политбюро были обречены, в том числе ближайший сподвижник Молотов. Они это знали.

(Кстати, Маршала Жукова — того, кто, пусть по-сталински, но выигрывал ему почти все сражения ВОВ, он отправил в ссылку. Он всегда уничтожал всех сподвижников, помощников, подельников — они недопустимо много знали. Но уничтожить главного Героя (кроме него самого, конечно) едва отгремевшей войны было не просто. Отправил в ссылку. Позже, несомненно, избавился бы от него. В самом конце войны и после ее окончания Сталин снял с постов или репрессировал главнокомандующих почти всех родов войск, высоких военачальников, руководителей некоторых военных министерств. Окружение Жукова подверглось наибольшему прессу: из них «выжимали» компромат на Жукова; главное — они должны были показать, что Жуков пытался стушевывать, умалять военные заслуги, руководящую роль Верховного. Но окружение Жукова его «не сдало», и Жуков отделался ссылкой. Когда отмечалось трехлетие взятия Берлина, имя Жукова, бравшего Берлин, даже не упоминалось.) —

На начало марта 1953 года было запланировано и подготовлено переселение, а фактически уничтожение еще одного народа — евреев Советского Союза.

Но Бог не попустил. Или Берия…

Мы победили в Великой Отечественной войне! Мы гордимся этой победой. Это был великий праздник — представить его значения не могут люди, которые не были современниками этого события. Мы гордимся ценой, которую заплатили и гордимся своим Верховным, Генералиссимусом, Победителем. — Почему? Потому что Россия никогда не жалела крови своих соотечественников? И никого не жалела — «бабы новых нарожают»? А почему мы молчим о том, что при Сталине мы не праздновали День Победы?! После Парада победителей на Красной площади в июле 1945 года в течение 20 лет, до 1965 года, парадов не было. Наверное, Сталин боялся его праздновать, вспоминать, ворошить, анализировать. Он-то знал…

И Нюрнбергский процесс остался для нас тайной. На английском языке опубликовано116 томов. У нас — тайна… Почему?! — Там столько сведений и цифр о войне…

Может быть, стоит, наконец, отделить зерна от плевел. Может быть, дать «ему» историческую оценку и гордиться тем, что Россия ВОПРЕКИ ЕМУ, обескровившему страну еще до войны и ввергшему ее в почти непреодолимые трудности войны, ПОБЕДИЛА. — Победила невиданным напряжением всех сил и героизмом, великой кровью, невосполнимыми потерями человеческими, генетическими, историческими, материальными и духовными. Выстояла! И поднялась из руин без всякой помощи извне.

Трудно сказать, какое из его злодеяний страшнее: одно злодеяние страшней другого. Но именно его преступление в ВОВ — именно это страшное преступление делают его величайшей заслугой (он САМ это сделал — он «правил бал» единолично) перед Россией и ее народом. И этой «заслугой» прикрывают все другие его злодеяния. И каждый раз, когда приближается очередная годовщина Победы, возносят аллилуйю этому Преступнику.

Простим это тем немногим ветеранам, которые еще сегодня живы. Тогда, во время войны, они были совсем мальчишками. Они воевали с его именем. Правда не уменьшит их заслуг перед Родиной.

Но историки, интеллигенция, гражданское общество, руководители страны — неужели они не понимают необходимость окончательного развенчания этого погубителя страны?!

Не хотят огорчать ветеранов? А вопросы молодежи, почему немцам сдали всю европейскую часть страны, почему их остановили только на Волге: ведь была индустриализация, к войне готовились? А неприятие народов мира не тревожит?

Германия развенчала своего идола и преступника. И с Германией искренне (насколько это возможно в международных отношениях) дружат все те народы, по земле которых прошел тяжелый сапог гитлеровской армии — даже Польша. А от России все бегут, как от чумы, под прикрытие НАТО. Все наши бывшие западные территории и вся Восточная Европа — в НАТО. И ненависть к сталинскому режиму перенесена на российский народ, на Россию! Мы не отреклись от Сталина! Мало того, мы его чтим, явно и тайно (и прежде всего потому, что наш собственный народ не знает, какие невосполнимые исторические потери он понес от кровавых рук «Отца родного». У нас это тщательно скрывается, стирается из памяти, вычищается и фальсифицируется в учебниках истории.

«Отец народов» был человеком больших масштабов. Он уничтожал десятки миллионов: народы, классы, «прослойки»; плевал в тарелку приятелю, испражнялся в алтаре; соединял и поворачивал реки, останавливал пустыни; менял язык; уничтожал целые научные направления и науки; возводил небоскребы… В результате после себя он оставил военизированный концлагерь, разделенный колючей проволокой на две части, по одну сторону которой рабы назывались зэками, по другую — людьми самыми счастливыми на свете.

Общие потери народонаселения в России в период большевизма сегодня определяют в 137 миллионов человек (поэтому сегодня у нас недостает рук и сил осваивать нашу территорию, что весьма раздражает и Запад, и Восток.)

Быть может, этот «масштаб» и дурманил рабьи души?

Мы уже седьмой десяток лет празднуем свою победу, кричим о своем героизме и молчим о позоре этой войны, о ее цене. Мы гордимся морем крови, которое пролили, а не ужасаемся тому, что мы могли это допустить. Мы виним в жертвах этой войны Гитлера и никогда не говорим о том, кто истинный виновник того, что эта война стала для России великой трагедией. Наоборот, мы его чтим. И каждый раз в канун этого праздника этот уже сгнивший дьявол оживает, и ему снова бьют поклоны и поют аллилуйю. И выпускают очередную монету с его профилем.

Но пострадавшие народы Европы не считают свою кровь водицей, не почитают людоедов, не забывают и не прощают своих потерь.

А мы не отрекаемся и тихо чтим… Следовательно, мы дикари, рабы, и от нас и в будущем можно ждать подобного как внутри страны, так и вне ее…

А КОГДА ВСЕ ЖЕ ИСТОРИКИ, НАКОНЕЦ, РАССКАЖУТ ПРАВДУ — ВСЕМ, НЕ ТОЛЬКО КНИЖНЫМ ПОЛКА; КОГДА ПРАВДА ВОЙДЕТ В УЧЕБНИКИ, НЕ БУДЕТ ЛИ НАМ (УЖЕ НА ТОМ СВЕТЕ) СТЫДНО, ЧТО МЫ ТАК ДОЛГО ЕГО ЧТИЛИ?!

И все же… Уж в который раз хочу вернуться к причинам этого.

Прежде всего — Ложь и Тайна. Российский народ почти ничего не знает о масштабах злодеяний сталинизма, кроме весьма немногочисленных «озабоченных правдой».

Во-вторых, сталинизм, большевизм и социализм в сознании россиян тесно сплетены воедино.

В 1991 году наш российский «нюрнберг» мог осудить и сталинизм, и большевизм. Но общество было не готово. А позже, когда американцы рассыпали нас, разрушили дотла; ограбили, вывезли все ценное; извратили, изгадили все, что было нам дорого и свято; и, не успев добить до конца, оставили нас на пепелище с нашими постсоциалистическими язвами, выброшенными на задворки истории, наш социализм и все, что с ним связано, наша Державность в этом унижении, во тьме этой Смуты стали для большинства народа погасшим Светом, ушедшей Правдой. КПРФ расправила плечи. Она не стала партией коммунистов. Она осталась партией твердокаменных большевиков, с их вождями, лозунгами и знаменами. Уроки истории — не для них…

Теперь, когда медленно и трудно, но мы встаем и даже восстанавливаем нашу Державноссть, нам необходимо ПОСТИЖЕНИЕ НАШЕЙ ИСТОРИИ.

Сталин и Запад

Это только некоторые штрихи.

Сталин не «стеснялся» мирового общественного мнения. Когда он начинал свои показательные процессы, ему осторожно намекали, что это может иметь отрицательную реакцию на Западе, на что он цинично ответил: «Ничего, проглотят.»

И проглотили. Почему?

Причин у этого много. Опустим общую человеческую тенденцию не очень озабочиваться чужими проблемами и бедами. Есть конкретные причины. Не считаю себя вправе расставлять их очередность по значимости.

Весьма существенным было то обстоятельство, что основную для себя опасность в 30-е годы Европа видела в набирающем силу фашизме. В этих условиях критика Советского Союза и Сталина, якобы противостоявших фашизму, была непопулярна, особенно в интеллигентских кругах.

В Европе было немало коммунистических и левых партий, которые, с одной стороны, достаточно напряженно следили (насколько это было возможно) за процессами, происходящими в СССР, с другой — старались сглаживать недоброжелательные предположения и отклики на события, о которых доходили до Запада сведения.

В Советском Союзе у власти были большевики — партия единственной в мире победившей революции (в эпоху многих революций), партия, овеянная славой, увенчанная ореолом героизма, мужества и стойкости ее борцов, прошедших через тюрьмы, каторги, ссылки, гонения и трудную борьбу.

Европа не могла себе представить этих людей в роли бандитов, способных уничтожать зверски собственный народ, устраивать фальшивое судилище над вождями своей, ленинской гвардии, цинично писать на их просьбах о помиловании матерную брань. И, хотя сценарии процессов были шиты белыми нитками, обвинения чудовищны, показательные суды давали сбои, были аналитики, доказывавшие несомненно присутствующую в них ложь, и просто перебежчики (немногочисленные) — свидетели того, что происходит в СССР, Запад все же решил (возможно, так было удобнее), что дело, вероятно, раздуто, но какая-то заговорщическая деятельность все же имеет место: «Нет дыма без огня…» Трудно было поверить, «что государство может насаждать в таких масштабах систему дешевой и бессовестной лжи.» [233].

Чрезвычайно важной была во всем этом деле способность Сталина маскировать и прятать свои преступления.

В ежовский период, на пике террора, СССР посетило более иностранных туристов, чем когда бы то ни было. И они ничего не заметили.

Ночные аресты, «черные маруси» развозили по тюрьмам еженощно сотни и тысячи людей, тюрьмы были набиты так, что в некоторых камерах люди стояли — сидели по очереди. ГУЛАГ разбрасывал свои метастазы по огромной территории страны с интенсивностью сверхзлокачественной опухоли. В тюрьмах пытали, расстреливали сотнями и тысячами, десятки тысяч умирали от голода и холода в лагерях и на этапах, а иностранцам показывали специальные блоки тюрем, колонии, где были почти санаторные условия — их называли «тюрьмами Интуриста».

На Колыме иностранцам показали оранжереи и теплицы, в которых выращивались овощи для заключенных. В действительности это были теплицы лагерного начальства — там работали зэки (на этот случай их одели в достойную спецодежду).

Представителей мировой общественности, обеспокоенной судьбой великого ученого Николая Вавилова, умершего в тюрьме от пыток и голодной дистрофии и выброшенного в общую зэковскую яму, приводили к его украшенной цветами фальш-могиле.

Ранее знаменитых писателей и журналистов провезли по никому не нужному Беломорско-Балтийскому каналу имени Сталина, построенному зэками. Цвет российской интеллигенции — 700 тысяч человек лег костьми по дну и берегам канала, но иностранцы написали восторженные статьи о том, как в Советском Союзе решены вопросы перевоспитания масс, подготовки их для вступления в новое общество. Статьи писали не легковерные обыватели, а всемирно известные умники, такие, как Фейхтвангер, Ромэн Роллан и др., не говоря о коммунистах и левых.

Но ведь и советский народ, вооруженный теорией классовой борьбы, обостряющейся по мере успехов строительства социализма и уверенный в том, что «у нас зря не сажают», героически строил социализм, пел и маршировал, славил своих героев: победителей полюса, пятого океана, своих стахановцев и своего Великого Вождя — Отца родного. То была вершина айсберга — то, что лежит на поверхности. А страх, стоны, горе и муки миллионов — это была Тайна, «невидимые миру слезы».

Даже позже, когда в Европу приехало множество живых свидетелей террора, прошедших через пытки, этапы и лагеря; выпущенные поляки; военные, освобожденные Сталиным по необходимости в начале войны и попавшие в плен или бежавшие с немцами; когда появилось множество их печатных свидетельств, неопровержимых, многократно подтвержденных не связанными друг с другом авторами, Запад прежде всего не мог осознать, поверить в масштабы происходившего, ибо это выходит за пределы нормального человеческого понимания.

В 40-50-е годы на Западе достаточно активно обсуждались вопросы о событиях в Советском Союзе. Писали свидетели обвинений. Советская пресса активно и изощренно пыталась опровергать доказательства и факты. Писали западные апологеты социализма. И хотя факты были упрямы, определенная часть западного общества, прежде всего коммунисты, левые и часть интеллигенции, даже под напором неопровержимых доказательств, не хотели расстаться с идеей социализма, с его реальной победой.

Даже доклад Хрущева на 20-м Съезде не убил ее.

Пожалуй, самый мощный удар нанес ей Александр Исаевич Солженицын.

Нет в мире совершенного общества, как нет в нем совершенства вообще.

Россия попыталась реализовать чаяния многих людей, пусть не об идеальном, но о более совершенном устройстве общества. Но осуществила так, подчинившись под дулом пистолета воле бандитов и авантюристов, что, погубив многие десятки миллионов людей, чуть не погубила себя не только как великую державу, но и как историческую единицу.

И все же, когда СССР рухнул, многие люди на Западе почувствовали разочарование.

А Россия, в очередной раз в своей истории, встает из руин, пытаясь осознать, что с ней произошло и что происходит в ней в настоящий момент.

Но был и другой Запад: анти-сталинский, анти-социалистический, АНТИ-РОССИЙСКИЙ — без сентиментов и иллюзий.

Из двух чудовищ 20-го века, угрожавших Западу, Гитлера и Сталина, Гитлер был ближе Западу, Гитлер воевал против коммунизма (так называемого, еврейского). Почти все страны Западной Европы: и Польша, и Англия, и Франция и др. подписывали договоры с Гитлером. Со Сталиным не подписывал никто. Ибо сталинского режима Европа боялась более, чем гитлеровского. Со Сталиным договор подписал (о ненападении) только Гитлер (!)

Гитлер нарушил все договоры. За год с небольшим он подмял под себя всю кичливую Европу. Англию спасло ее островное положение и необходимость Гитлеру ранее планируемого срока вступить в войну с СССР, чтобы его не опередил Сталин. Не Европа, не Америка начали войну против Гитлера. Войну против них начал Гитлер.

Англия и Америка не торопились подписывать договор со Сталиным, и, даже заключив его, не торопились открывать Второй фронт. Тайно помогали обеим сторонам, чтобы заставить их истощить силы и выявить победителя.

Гитлер, как и Наполеон, подчинив всю Европу, не одолел Россию и пал. Но Германия, очищенная от фашизма, была возрождена, ей помогала Америка, помогала Европа. Германия — европейская страна, она входит в недружную семью европейских народов, как ее неотъемлемая, становая часть.

Если бы войну проиграл Сталин, не только СССР — Россия перестала бы существовать. Ее алчно, с наслаждением, вожделенно и мстительно Америка и Европа расчленили бы, унизили, разрушили. Если бы было возможно, провели бы борозду, как император Тит на месте разрушенного Иерусалимского Храма… Но последствия были бы трагичны не только для России, но и для мира…

Особенности большевистского социализма

Большевистская революция победила, и на территории Российской империи появилось государство, поставленное вверх «дном» — буквально, так как все верхние правящие слои, которые в любом государстве создает история, в России были уничтожены революцией: смыты за рубеж, физически истреблены или полностью лишены прав.

Новый правящий слой составила партия большевиков, в которую после смерти Ленина широкой волной влился победоносный революционный люмпен, во главе которого стал узурпатор и людоед Иосиф Сталин.

Он уничтожил старую ленинскую гвардию, создал СВОЮ, новую партию УПРАВЛЕНЦЕВ, партию «кнута и пряника», серую партию корысти, некомпетентности и послушания. Он укрепил ее мощной «железной рукой» — «Органами», в состав которых вошли наиболее беспощадные головорезы и палачи.

Имея такую опору, он тридцать лет свистел кровавой плетью над страной, уничтожая в ней все самое ценное, талантливое, думающее — все, что могло угрожать власти кровавого узурпатора. Но сейчас речь не о нем, а о «верхах» нового государства.

Дж. А. Тойнби в своем труде «Постижение истории» говорит, что лицо общества определяется тем, насколько его «верхи» стараются поднимать его «низы».

Во главе этого общества стояли «низы» — это было противоестественное общество, «верхи» не поднимали того, что оказалось под ними, а принижали, усредняли, удушали. Такое государство могло построить только анти-мир, и оно его построило.

Конечно, советская Россия существовала, выживала, строила руками и интеллектом своих ученых, инженеров, учителей, врачей, специалистов, но они были под прессом управленцев, скованы и угнетены партийным руководством, которое охватывало все сферы производственной и общественной жизни: от заводов-гигантов, НИИ, лабораторий, учебных заведений, театров до самой захудалой сапожной артели.

И что? — Великая, огромная, богатейшая в мире страна оказалась (в конечном итоге) на задворках истории, в глубокой нищете в век, когда даже самые бедные страны пришли к техническому и технологическому прогрессу и благоденствию.

В суть этой структуры управителей не заглянуть — там завеса тайны и лжи. А потому можно только бросить взгляд со стороны, доступный любому наблюдателю.

Это партия «дна» — людей необразованных и некомпетентных. Даже ее высшие руководители не имели высшего образования — среднее и низшее. Даже в Политбюро был всего один человек с высшим образованием (Г. Маленков), никогда не игравший в нем заметной роли.

Сразу оговорюсь: речь идет об управителях. В партии, безусловно, были специалисты: директора заводов, институтов, почти все директора (они даже обязаны были быть в партии!) — партия почти не допускала к руководству беспартийных, потому что все они должны были находиться под контролем высоких (некомпетентных) управленцев. Профессиональная некомпетентность управленцев была возведена в норму жизни. Достаточно было «партийной грамотности», которую в них вколачивали на партийной наковальне. (Только из малообразованных, серых можно было выковывать тот сорт управленцев, который нужен был Сталину, а далее — везде…) Управленцам достаточно было 2-3-месячных специальных курсов — после них они получали такие же ромбики (даже если их классическое образование не превышало, или было ниже начального), как и окончившие МГУ, и они получали право управлять любой отраслью народного хозяйства. Если они проваливали работу, их переводили на новую, обычно никак не связанную с предыдущей и, как правило, с повышением: с определенного ей уровня номенклатура никогда не опускалась…

Они и язык управленческий отточили: на одном из заседаний Верховного Совета времен «перестройки» Ю. Черниченко в своем выступлении сказал, что обои ЦК партии были исписаны матом. Это был российский язык «погонял» … Их некомпетентность, их косноязычие, их невежество, как проказа, отравляли все живое в обществе — от дворников до академиков. И, как проказа, некомпетентность спускалась сверху вниз: все устраивались работать по месту жительства, туда, где удобнее: сантехником, сапожником, поваром, воспитателем, механиком — профессиональный уровень никого не волнует, как и качество работы. А инструкции будут…

Не специалисты определяли состояние производств, планы, перспективы развития, а управленцы из райкомов, обкомов, крайкомов и ЦК.

Для партийного руководства, для большинства руководителей непроизводительных отраслей единственным требуемым показателем производственной деятельности человека была ДИСЦИПЛИНА — категория, в которой они удовлетворяли свою жажду власти, могли ею козырять, да и безопаснее при дисциплине…

Во главе этой партии управителей стоял в течение 30 лет Сталин, по точному определению Троцкого, — «гениальная посредственность». Эта серая, хитроумная, способная посредственность (Сталин) не терпела рядом с собой людей компетентных, активных и ярких. И это спускалось вниз, на весь управленческий аппарат.

Производственники должны были быть достаточно образованными, послушными и не более — без яркости и инициативы.

Сталину — этому вершителю судеб человеческих, строителю коммунизма нужна была только тяжелая промышленность — передовое оружие и еще некоторое количество тракторов и комбайнов для колхозов. (Трактора и комбайны убитое крестьянство не подняли, оно все равно погибло).

Ученые, разрабатывавшие оружие, были спрятаны им в «шарашки» или в закрытые институты и спецгорода под неусыпным контролем органов: мозги вещь опасная, а в том случае их убивать полностью было, как теперь говорят, контрпродуктивно.

Выбитый, кастрированный народ затих. Советская школа растила новые поколения идолопоклонников: октябрят, пионеров, комсомольцев. Система, казалось, работала безотказно. Вколоченное единомыслие гордо называлось «морально-политическим единством советского народа».

Но такую безотказную и безопасную систему могли обеспечить только твердые опоры и мощная «железная рука». Сталин знал это и знал, чем крепить эти «опоры». «Кнут» был смертельно устрашающим, в равной степени, как для сталинских приспешников и палачей, так и для «врагов народа». А «пряник» (он полагался только партии и прежде всего «Органам») был очень сладок и с годами становился все слаще и желанней. Он, как и кнут, цементировал партийные ряды. Так было определено Сталиным, так было до последнего для существования этого строя.

У них были спецраспределители, в которых было все — то, о существовании чего народ забыл. Они «покупали» продукты за копейки, по ценам 20-х годов. Они получали относительно небольшую зарплату (о которой можно было заявить открыто), но в конвертах, тайно, получали в 5 — 10 раз больше.

Эти «верхи» цинично называли себя слугами народа. Их представители во все времена с пионерского возраста знали, чего они хотят: власти и благ. Они сидели на обворовывании народа и штыках (танках). Но непрерывно, на пленумах, съездах, совещаниях, в печати, по радио и телевидению они бурно и горячо пеклись о благе народа. А народ был под ними — море, океан рабов, которые не распоряжались своей судьбой: местом жительства, лечения, труда, личностью, совестью. У них это было отобрано для того, чтобы эти «верхние» тайно (за высокими заборами) могли жирно есть, спокойно спать, производить более совершенное оружие для имперской политики и устрашения собственного народа.)

Новое государство, как некогда Российская империя, стояло на трех китах: место «православия» заняла марксистско-ленинская идеология; «самодержавия» — диктатура партии во главе с всевластным Идолом; сомнительная «народность» обернулась еще более сомнительной «диктатурой пролетариата».

Может быть, у российской государственности исторически гнилые корни, но в большевистские времена у российского народа не было страшнее врага, чем его собственное правительство, чем государственная машина.

Большевики с успехом развили все худшее, что было в российском самодержавии, тирании, рабстве, беззаконии — они достигли в этом невиданных, «зияющих высот»…

(Пожалуй, здесь, хоть отдельной строкой стоит упомянуть об особом большевистском беззаконии. Оно процвело «под солнцем Сталинской Конституции» — одной из самых демократических в мире. Под сенью ее он смог уничтожить весь цвет народа — десятки миллионов людей. Только в условиях истинного беззакония эта банда серых управленцев могла держаться у власти.

Можно определить как закон: если страна живет не по закону, ею правят не лучшие, а худшие представители рода человеческого, и они не стремятся установить в стране иные законы, кроме беззакония. Круг замыкается…

После смерти Сталина прошло почти 60 лет. Менялись времена, правители, конституции, но закон не приживается на этой изуродованной, отравленной почве.)

Но вернемся к «православию, самодержавию и народности».

Марксистско-ленинская идеология, ставшая новой религией, вооружилась всеохватывающим проникновением в толщу народных масс; цензурой, подавляющей любой намек на расхождение с этой фальшивой теорией; всевидящим оком «Органов», опутавших все общество плотной сетью соглядатаев, и «железной рукой» партии (в действительности, Сталина), беспощадно раздавливающей любое живое движение в обществе.

Партия — щупальцы Сталина, — растила новое поколение, которое должно было быть верноподданническим, послушным, безопасным — более того: слепо, безоглядно верным.

Октябрята, пионерия, комсомол.

Октябрята (названные так в честь Великого Октября 1917 года) носили звездочки с выбитым на них портретом малолетнего Ленина, и кодекс верности делу Ленина был крупно напечатан на обложках их школьных тетрадей.

Пионеры носили красные галстуки (частицы большевистского красного знамени) и приветствием их было: «К борьбе за дело Ленина — Сталина будь готов! — «Всегда готов!» (в менее торжественных случаях сокращенно: «Будь готов!» — «Всегда готов!»)

Комсомольцы: Коммунистический Союз молодежи — с14 лет это уже были молодые строители коммунизма, подчинявшиеся Уставу.

Комсомольской была почти вся учащаяся молодежь, ибо в комсомол принимали в школе (в училищах), и не быть комсомольцем было позорно и подозрительно. В комсомол не принимали только двоечников, второгодников (не всегда) и отпетых хулиганов. Их настигала, как правило, комсомольская узда на производстве, в армии — партия всех брала под свой контроль. Это создавало широкое поле для пополнения рядов партии «соответствующими». Комсомольская честолюбивая серость пробивалась «наверх» по липким комсомольским и партийным ступеням.

Труженики в любой сфере деятельности шли нелегкими профессиональными путями. Но каких бы успехов они не достигали, НАД ними всегда были эти, «СООТВЕТСТВУЮЩИЕ».

Большевики укрепились, вросли, обросли, вооружились. Они заняли кабинеты — длинные, шикарные. (В старину делали низкие двери, чтобы входящие гнулись; теперь столы длинные — чтобы держать дистанцию, с предбанниками, с охранй. Все фундаментально, надежно: гранит, мрамор, дуб — грандиозно, прочно, на века.

В каждом городе монументальные и устрашающе неприступные здания — это их «органы», комитеты, исполкомы. Центральные, республиканские, областные, районные. Они проросли поруганную эту землю тайными этажами — вглубь земли больше, чем над землей. И в подвалах этих учреждений у них было оружие.

За этими гранитными стенами, высокими заборами происходили все наиболее важные для народа и страны события и дела — происходили тайно, глухо, воровски — преступно, мафиозно.

Они присвоили себе дворцы, заповедные зоны, охотничьи угодья. Настроили новых, отгородились непроницаемыми заборами с ВОХРом от обнищавшего ограбленного народа. Они просто жили в другой стране (это была страна в стране). Для себя они создали «коммунизм», специфически свой, где все отнюдь не по способностям, не по труду, но по «потребностям». У них были свои спецкормушки, спецпайки, свои цены, загородные дома со слугами и охраной, охотничьи угодья. «теневой бизнес», валютные счета в зарубежных банках и мн. др. Они имели огромную и очень хорошо вооруженную ВНУТРЕННЮЮ армию: ни одна цивилизованная страна не имеет ВНУТРЕННЕЙ АРМИИ ПРОТИВ СВОЕГО НАРОДА.

Американцы писали, что в США не было такого разрыва в доходах между богатыми и бедными, как в Советском Союзе.

Партноменклатура построила свой «коммунизм», а советские люди — «вечные строители коммунизма» долгие годы тщились построить свое «светлое будущее».

«Они» построили себе подземные города с дворцами, бассейнами, дорогами, службами (на случай войны, которую они готовили).

Они называли своими именами, при жизни своей, города, площади, улицы, заводы и колхозы.

И как же судьба надсмеялась над ними! Они 7 десятилетий занимались более всего — укреплением своей власти, непосредственно и опосредованно. В этом главном деле было три основных момента: 1) они уничтожали в народе все, что могло быть опасным для них; 2) они вооружались против народа; 3) они грабили народ и прятали награбленное в тайниках и зарубежных банках на случай, если они все же не удержаться: они знали всю глубину преступности своей власти — именно поэтому они не полагались на чудовищную свою силу перед безоружным народом — подранком: (они не просто грабили народ — они грабили его кощунственно, цинично, безбожно — _ не случайно отвергли Бога… В 1922 году американская благотворительная организация передала России продуктов питания и товаров на 66 миллионов долларов, католики — на 2 миллиона. Помощь оказывали и другие организации. [240]. Но это не доходило до адресата…)

Государство партийных управленцев вынуждено было непрерывно свистеть плетью над своим народом, загнанным в абсурд. Партийные управленцы должны были контролировать все хозяйственные посты. Они непрерывно собирались на собрания, заседания, пленумы; писали инструкции, указания, постановления, разъяснения. Это была заматеревшая «шариковщина», набравшаяся самоуверенности, обученная определенным правилам ведения собраний, выступлений, твердо знавшая, что можно и что «зясь»…

Количество циркуляров в стране (часто взаимоисключающих) достигало сотен миллиардов бумажек в год. Среди них были сотни тысяч, может быть, миллионы, тайных, которые партократы не доверяли почте, — только егерям, которые каждый день рзвозили их по огромной стране в ЦК республик, в обкомы партии и далее — по инстанциям. Многие из этих бумажек на десятилетия прятались в архивах, наиболее компрометирующие уничтожались сразу. Во времена Сталина государственная политика стала Тайной и Ложью. Архивы подвергались периодическим чисткам: уничтожались не только бумаги, но и сотрудники, как и сотрудники «органов», «перегруженные» информацией.

В этом количестве бумаг никто не успевал разобраться, они не успевали вовремя доходить до адресатов.

У каждой бумажки была утвержденная форма. Все «крючки» этой формы должны были быть на своих местах. Эти «крючки», в большинстве своем лишенные смысла, а потому нередко выпадавшие из деловых бумаг, были зацепками бюрократов, они ввергали дело в нескончаемую волокиту, давая чиновнику на любом месте насладиться властью, а «просителя» ввергая в стресс бессмысленностью и зловредностью ситуации.

Чиновничья служба в России — это не обслуживание и удовлетворение нужд населения, это обслуживание ПРОСИТЕЛЕЙ, надоедливых, назойливых, некомпетентных, нудных. Это не государственная оплачиваемая служба для народа, а как будто подневольная, обрыдлая благотворительность для неизбывных просителей.

Эта служба — замкнутая система. Практически она контролирует себя сама. Она расслаивается на чиновников высокого ранга, среднего и низкого.

Поскольку система замкнутая, а просители — люди, крайне нуждающиеся в чиновничьих услугах (иначе, кто бы полез в петлю?), служба вытягивает из просителей максимум возможного в виде прямых и косвенных взяток. «Стоимость» услуги зависит от уровня, на котором оформляются бумаги: это могут быть сотни тысяч рублей и более — вверху, в самом низу (там обычно дамы) — просто духи, конфеты, кофточки, цветы…

Чиновничество — это беда России, это ее «черная дыра», рана кровоточащая, в которую уходят ее богатства, сила, энергия, вера народная.

Наверху уходят богатства России. Внизу, на местах — силы народные.

Чтобы дело можно было тянуть месяцы (а иногда и годы), дело должно быть пухлым, запутанным, количество бумаг и подписантов непомерным. Их количество с каждым годом растет под аккомпанемент непрерывных разговоров об упрощении оформлений, борьбе с крючкотворством, засильем чиновников, взяточничеством и прочим.

Под этот аккомпанемент чиновников становится все больше, кипы требуемых бумаг растут (а соответственно, и взятки), а люди становятся все беспомощнее и несчастнее.

Это российская неизбывная чума. Это глубинная генетическая гниль…

Не только производственники, но и ученые, писатели, учителя, актеры, врачи, воспитатели были опутаны удручающими безграмотными, тупыми и категорическими инструкциями. Даже музыкальный работник детсада и ясель должен был проводить занятия с детьми по инструкции.

Высокие профессионалы, творческие работники получали от этого нервные срывы, инфаркты, инсульты, уходили в пессимизм или запои. Остальные просто утрачивали инициативу, тупели, теряли профессиональные и человеческие качества.

Зато чиновничий аппарат распухал количественно и надувался осознанием своей значимости.

Власть бюрократии пронизала все общество, сверху до самых низов, заразив презрением к человеку, к его личности, к его достоинству каждую Нюшку, сидящую на самой нижней ступени этой иерархии, ибо эта Нюшка была, пусть ничтожной, но все же частью властной структуры, а власть имеет ПРАВО на ЛЮБОЙ произвол — к этому были приучены все. (Произвол, насилие въелись в сознание масс как норма — узаконенная норма жизни. Очень часто от продавца, которого раздражали покупатели, или просто в толпе, где что-то кого-то раздражало, можно было услышать знакомую фразу: «Давно к стенке не ставили!»)

Чудовищный страх, который верхи испытывали не только вначале, но и спустя десятилетия неравной с народом борьбы, наводит на мысль о существовании внечеловеческой, Божественной, а потому невытравляемой идеи Возмездия. Если бы не было Высшего Судии, Божьего Суда, чего могли опасаться эти монстры, вооруженные всеуничтожающей техникой, невидными защитными сооружениями, всепронизывающей системой сыска, дознания, подавления, устрашения перед народом, запуганным, поруганным, нищим, безоружным и одурманенным?!

Они презирали этот народ, топтали, грабили, уничтожали его, цинично, грубо. И вместе с тем, дрожали, тряслись, прятались за заборами, под землей — в неприступных своих крепостях.

Так что же здесь — Сатана и Бог?! Всесилье сатанинской власти и страх Всевышнего Суда?!

И самое поразительное — их Крах!

Неприступная, непобедимая крепость рухнула — в одночасье! — Почему? Люди почти не приложили к этому рук. И руки их были безоружны. Они продемонстрировали, быть может, с тех пор, как были обезличены и раздавлены сталинской машиной, Силу Духа! Большевики сгнили изнутри и рухнули…

Страна, руководимая тупыми, алчными, разбойными управителями, истощившими, выбившими в народе интеллект, умение, активность, погрузившими народ в тоску, нищету, пьянство, цинизм и воровство, не могла соревноваться со странами, здоровыми политически и экономически, в которых благоденствие народа было одним из национальных приоритетов.

Партия большевиков всегда, во все времена, была в большей, меньшей (при Сталине — в абсолютной) степени послушным «телом» ее «головы».

Вожди — оборотная сторона «масс», партии — они производная масс, ибо они становятся вождями, если находят в тупом и грозном теле «массы» точку опоры, ту струну, на которой можно играть. Вожди в этом смысле так же идут от масс, за массами, как массы — за ними. Вождь и толпа — это огнедышащий дракон, у него есть тело и голова. Если голова отторгается от тела, дракон гибнет, он способен лишь на судороги, но не способен действовать. (Но у дракона может отрасти и новая голова…)

При Ленине, ослепленном «доступно-простой» идеей переустройства мира, она митинговала, выкрикивала лозунги, крушила безоглядно старый мир, рвалась навстречу примитивному справедливому обещанному счастью.

Гражданская война, расстрелы, Соловки, митинги, съезды партии, комсомола, советов, пролеткульт, беспощадная продразверстка, военный коммунизм, наконец, Кронштадтское восстание и — НЭП.

Пришел Сталин — кровавый параноик, тиран и палач — сменил состав и дух партии. Активисты в партии и вне ее занялись бдительностью, критикой, выискиванием и уничтожением «врагов».

В народе должны были найтись и активизироваться огромные количества палачей, следователей, соглядатаев, сексотов, вертухаев, конвойных, садистов, запевал и подпевал-разоблачителей, лжецов и лицемеров, доносчиков, наушников — в разных слоях общества, в разных возрастных группах.

Хочется задаться вопросом, откуда такое количество негодяев? Главное: из революции ушла интеллигенция. Ее вершил люмпен, полуинтеллигенты и социально-близкий уголовный мир. Это в значительной мере определило бандитский, кровавый характер борьбы. Такая обстановка активирует и пробуждает в человеке и обществе все самое низменное и жестокое. Такие события обнажают, как тонок слой благочиния, благолепия в глубинных народных пластах, как опасно будить «спящую собаку».

В дальнейшем большевики ковали и множили именно этот контингент, развращая всех неустойчивых.

В России с петровских времен существовали два народа: верхний — европеизированный культурный и нижний — разной степени грамотности, полуграмотности и безграмотности мощный народный пласт. Первый — погиб на баррикадах, был уничтожен, изгнан или ушел за рубеж. Второй остался строить социализм.

Руководителями стали подонки, всплывшие после уничтожения ленинской гвардии, при многократных «экстракциях» и отстрелах в партийной массе. Эти уже не были эйфоричны, оглушены идеей, ради которой взошли бы на костер. Они были хитрозады, тупы, послушны и падки на «сладкое». (Пистолет и «пряник» был оружием их вождя)

Руками и мозгами народа, одурманенного и запуганного в «Б. зоне» и порабощенного в «М. зоне» строились заводы-гиганты, магнитки, днепрогэсы, комсомольски, выполнялись невыполнимые планы, на старом ломающемся оборудовании (это позволяло легко перебрасывать специалистов — «врагов», «диверсантов и шпионов» из Большой зоны в Малую) А там строили шахты, добывали необходимые Сталину минералы (золото, серебро, алмазы, никель, свинец, олово, медь, уран и др.) — для тяжелой и военной промышленности — так строился сталинский великодержавный «коммунизм».

Эпоха Хрущева _ такая же противоречивая, как ее вождь. Короткое время неоправдавшихся надежд. Попытки чинить нежизеспособный сталинский «корабль»: попытки поверхностные, опасливые, неумные, противоречивые и, в конечном счете, — вредные. Хрущев — это реабилитация интеллигенции, выпуск из лагерей и грубые окрики в ее адрес, оковы, запреты, оскорбления и гонения. Развенчание культа и замашки диктатора. И в обществе — Солженицын и Кочетов, журналы «Новый мир» и «Октябрь». Подъем творческой активности молодежи и опускающиеся руки перед навязыванием целой стране бессмысленных деяний; реализации в приказном порядке безграмотных волюнтаристских идей, вроде тотальных кукурузных засевов, подъема целины, отмены севооборота, запрета на обработку приусадебных участков, закрытие церквей и мн. др.

(Хрущев решил заменить непродуктивную деревню агрогородами и ликвидировал 139 тысяч деревень за свое недолгое правление: по13 в день — очередной разгром деревни. [241].

«Оттепель» оказалась короткой, так как партийное руководство (воспитанное Сталиным) очень быстро поняло, что держава, созданная Сталиным, не может существовать в условиях даже усеченной свободы личности.

Надо полагать, партуправленцы метались, как и их неожиданный вождь и, вероятно, были рады, когда погрузились в спокойное брежневское болото.

Брежнев — это тихий откат к сталинщине, это плаванье на тонущем корабле….

А вот партия при Брежневе «расцвела».

Брежнев любил хорошо жить сам и давал жить другим — так о нем говорили свои.

В добрежневские времена вместо благосостояния народу предлагалась идеология, которая рассматривала нищету как классово-возвышенное состояние, и чем ниже падал уровень жизни, тем туже затягивалась петля идеологии, тем удушливее становился навязываемый патриотизм.

Большевики пришли в революцию с идеей разрушить старый несправедливый мир, «отнять и поделить». Поделить поровну. Но, когда дело дошло до дележа, оказалось, что поровну никого из них не устраивает. Они перестроили этот мир по-своему, а уравниловку они оставили народу, как петлю, как всеподавляющий пресс. Социализм цивилизованных народов видит социальную справедливость в том, чтобы сильный, умелый, талантливый, удачливый делил свой доход со слабым, которому жизнь отказала в удаче. Российский социализм построен на том, чтобы всех уравнять в нищете и ничтожестве с люмпеном-лентяем, тупоумным, неумелым, а потому завистливым и злобным. (От этой уравниловки по нижнему краю и остаются излишки для зазаборного «коммунизма»). А по эту сторону покой — все равны (в нищете!).

Брежневщина — логическое завершение сталинского подбора нужных ему партийных кадров. Тупые и жадные, с которых был снят страх расстрелов и посадок, по примеру и поощрению вождя, стали алчно, постепенно разгораясь и входя в раж, обогащаться, разрушая все кругом, иссушая корни дуба, плодами которого кормились.

В науке тоже была своя специфика

Присуждались вымпелы, значки, знамена побед в социалистическом соревновании, функционерам в торжественной обстановке вручались ордена… за шефскую работу, победы в спорте, успехи в политучебе.

«Мало-помалу научная деятельность в НИИ заменялась ее имитацией. Истинные ученые оттеснялись на обочину дороги (их не принимали в партию, следовательно, не допускали к руководству). По „дороге“ двигали к трамплину комсомольских и партийных функционеров, отмеченных ревностным послушанием и научной бездарностью. Успех прыжка был предрешен и даже спланирован во времени и пространстве. Часто комсомольскому вожаку уже было известно то место, которое он вскоре займет в науке. Схема работала, как безотказный механизм: после трех-, черырехлетнего лидерства — зав. Лабораторией, зав. Отделом, зав. научным сектором.» [242].

Иногда восхождение было столь абсурдным, что за ним угадывались какие-то особые услуги…

В моем институте я не помню восхождения на руководящие посты талантливых студентов. Они разбредались по каким-то лабораториям, клиникам, тихо защищали кандидатские и докторские диссертации, но нигде не руководили, не определяли направлений в науке. Путь «наверх» был один — только вышеописанный. Редчайшие исключения только подтверждают правило. (Конечно, руководители не могли не присваивать себе идей этих «тихих»).

Наверное, только в науках, которые определяли наш военный потенциал, было несколько иначе: там просто были штатные надсмотрщики.

Во всем этом нет ничего удивительного: эпоха создает особый эпохальный тип. Была Россия татаро-монгольская, была Святая Русь Сергия Радонежского, Россия Ивана Грозного, Россия Петра Великого, предгрозовая бурная Россия конца 20-го века… И Германия, как пишет Федотов (не помню, где): Германия от Лессинга до Гегеля, Германия Бисмарка, Германия Гитлера…

Историю делают Личности. Нет Личности — пусто в истории…

Наши преступные вожди долго прикрывали свои кровавые дела теорией о роли масс в истории. Массы ведут Личности. Личности открывают новые земли, строят государства, определяют их мощь, их роль в общей истории человечества. Личности делают открытия, создают теории. Личности создают школы: математиков, физиков, музыкантов, шахматистов, художников, архитекторов, создают литературные направления, виды искусств. Эти школы потом создают эпохи. Эпохи формируют народы, их культуру, их историческую поступь. Личности прокладывают дороги для масс, ведут их по этим дорогам. Так творится история.

Интеллект в эпоху Брежнева был так же опасен для властей, как и при Сталине, но его не отстреливали. Его уже осталось мало. Без особого шума прятали в тюрьмы, психдома, высылали из страны, давили, оттесняли, не допускали…

(Студенты МГУ говорили, что во времена разгула антисемитизма, шельмования отъезжантов на факультете (не помню, на мехмате или на физфаке) некоторое время даже висел плакат: «Гении нам не нужны!». )

Все стало сереть, тупеть, разлагаться, отчаиваться, погружаться в тоску, пьянство, скепсис, лень, спячку, мещанство, «левое» обогащение.

Расцвел истинно российский жанр — анекдот (смертельно опасный при Сталине). Жанр беспросветной тоски и слабой надежды. Основная точка приложения социально озабоченного интеллекта для выпуска удушающих паров… «Мы научились смеяться сквозь слезы», — как сказал М. Жванецкий.

Большевизм — это Ложь, всепоглощающая — это был истинный, удивительный карнавал Лжи, в разных областях, костюмах, формах, красках — но всюду ложь.

Говорят: «Единожды солгав…». Наверное, действительно, ложь порождает ложь, она неотвязна, из нее не выбраться.

Она началась с Октябрьского переворота, названного Великой Октябрьской социалистической революцией. С большевистских лозунгов о мире, о хлебе, о воле, о земле, о власти советов. Никогда не было мира на большевистской земле: были войны внешние и война с народом. Хлеба вдоволь не было никогда. Не было воли — было бесправье и рабство. Землю крестьянам дали на 10 лет, а потом отобрали, физически уничтожив всех, кто доказал, что умеет на ней хозяйствовать. Никакой власти советов, как и диктатуры пролетариата, не было — была власть партии, а в действительности — единоличная власть Вождя.

С приходом к власти Сталина ложь стала круто набирать обороты. Это началось с узурпации им власти, уничтожения партии, уничтожения крестьянства, голодомора, Большого террора. Потом великая ложь Великой Отечественной войны. И так до конца его дней. Поправить это было уже невозможно. Все, кто попытался прикоснуться к этой системе в попытке ее подправить, поняли, что она рухнет, и они будут погребены под ее обломками. Первым был Хрущев (волею рассудка, скорее — обстоятельств) … После него прикасаться к сталинщине, к сути ее никто всерьез не решился.

Да и человек так сложно устроен, что, когда он долго и упорно лжет или творит зло, он начинает верить в собственную ложь и в справедливость зла. Это ему необходимо для внутреннего равновесия, это защитная реакция. Постепенно он начинает верить почти искренне, у него атрофируются мыслительные способности, он тупеет умом, чувством, совестью.

Чтобы ложь лучше воспринималась, ее необходимо украшать. Наверное, история не знала такого расцвета демагогии, как в СССР: огромная страна, 70 лет лжи — всепоглощающей, всеразъедающей, тотальной.

Возможно, апофеозом ОТКРЫТОЙ лжи было строительство коммунизма в 60-е — 80-е годы. (Проект Программы КПСС, опубликованный в июне 1961 года — программа построения коммунизма: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме! К 1980 году коммунизм в СССР будет построен!)

«Повышалась» урожайность колхозных полей; «догоняли» Америку по производству молока и мяса, поднимали целину, сеяли кукурузу, рапортовали о победах, а товары с прилавков катастрофически исчезали. В ЦСУ (Центральное Статистическое Управление) шли победные цифры великих успехов и достижений — ложь набирала обороты в геометрической прогрессии. (На основе этих цифр строились новые планы, которые были заведомо невыполнимы и обрекали на новую ложь. Так успехи Страны развитого социализма устремлялись к «зияющим высотам», и к моменту ее крушения реальных цифр не знал уже никто.)

К 1 Мая и к 7 ноября центральная партийная газета «Правда» (!) печатала сотни (простыню) фальшивых лозунгов и призывов, которые звучали по радио и сияли на праздничных транспарантах и плакатах, их «выкрикивали «сознательные» трудящиеся (партийные), проходя в колоннах мимо праздничных трибун. Приближающийся неизбежный крах прикрывали балетом, ракетами и космосом.

Живущее в 80-м году поколение должно было жить при коммунизме. Слово «коммунизм» звучало и читалось повсюду — никогда и нигде оно не звучало так часто и, наверное, никогда и нигде оно не звучало такой насмешкой над всем происходящим. Невозможно было найти человека в здравом уме и твердой памяти, который верил бы в коммунизм, по крайней мере, в обозримом будущем. В брежневские годы это был уже не карнавал Лжи, а циничные пляски на гробах коммунистических идей. Но никто не знал, когда и как этот театр абсурда рухнет.

Есть спасительное чувство юмора. В брежневские времена он не был уже смертельно опасным, как в сталинские (да в сталинские времена было не до юмора…) Брежневский режим не был кровавым, а ложь разъедала ВСЁ…

Но биологически жизнь продолжалась, жизненные силы искали точку приложения, и она нашлась — обогащение! По примеру вождей! (Рыба тухнет с головы.)

Левое, разрушительное, разбойное, воровское обогащение. (Правое — честное обогащение было в эту эпоху невозможно. А дух «загнивающего» западного общества щекотал ноздри, разжигал аппетиты. — «Занавес» уже был поднят…)

Надо сказать, что в России исторически благосостояние человека в массе своей мало зависело от его личного труда. Плоды его труда отбирали высокие налоговые поборы (страна постоянно должна была воевать — чаще защищаться); платили ханам дань более двух веков; работа на помещика –крепостника 2,5 века. Все это отбивало охоту интенсивно трудиться, вызывало неуважение к собственности и собственнику (его богатства были, как правило, неправедными). Отсюда разбой и относительно легкое отношение к воровству:

Нищий вывесил портянки сушить,

А другой нищий портянки украл…

(Частушка).

(Однако и раньше в этом деле вели «верхи». Больше воровали (по-крупному — не портянки) вельможи, крупные чиновники, наместники, представлявшие Центр в отдаленных районах — слишком велики были соблазны и слаб контроль.)

Может быть, поэтому в России так легко привился бесплатный трудовой энтузиазм. Но он иссяк от безнадежности, от ОСОЗНАНИЯ Лжи. Его место заняло воровство, мелкое и масштабное. Возможно, воровство на Руси, как дореволюционной, так и советской, несло специфически извращенное чувство справедливости, которое в условиях беззакония, угнетения, а в советские времена еще и великой Лжи, было всегда обострено.

Надо было тихо воровать, грести под себя, изыскивать способы «снимать пенки», брать взятки, использовать служебное положение. И изголодавшийся народ проявил чудеса изобретательности, умопомрачительную виртуозность в вышибании левого дохода. Появилось даже «проклятие»: «Чтоб тебе жить на зарплату!». Но если бы эту изощренность, эту энергию воровства направить не на разграбление, а на процветание страны, богаче нас никого бы не было… Воровать — это значило (хоть в какой-то степени) взять свою судьбу в свои руки. Вор чувствовал себя не преступником, как раньше, а умником. И такого всеразъедающего взяточничества, «левого» разбоя, всеразрушающего сверху донизу воровства не знала, наверное, ни одна эпоха ни в одном государстве: «не положив на лапу», нельзя было лечь на операцию, поступить в институт, купить билет в театр, на поезд, на пароход, получить квартиру, сделать ремонт, купить кооперативную квартиру, купить в магазине хороший костюм, пальто, мебель, устроиться в гостинице, починить телевизор и так до бесконечности…

В условиях изощренных способов хищения каждый склад любых товаров, каждая овощная база, каждый мясокомбинат, молокозавод, большой магазин, каждое строительство, фабрика, завод становились источником баснословных доходов.

Природные ресурсы, национальные богатства, исторические ценности — это была кормушка высокой номенклатуры. Все тянули (кроме тех, кто этого органически делать не умел и не хотел) помногу или по чуть-чуть — кто-то чтобы обогатиться, кто-то — чтобы выжить.

В статье Ф, Бурлацкого (референта Брежнева) [243] есть такой эпизод: «Один из инфантов Брежнева рассказывал о таком разговоре, который произошел на даче в Завидове, где готовилась очередная речь. Кто-то сказал Брежневу о том, как трудно живется низкооплачиваемым людям. А тот ответил: «Вы не знаете жизни. Никто не живет на зарплату. Помню, в молодости, в период учебы в техникуме мы подрабатывали разгрузкой вагонов. И как делали? А три мешка или ящика туда — один себе. Так все и живут в стране.»

Комментарии излишни. В России всегда все спускалось сверху. Снизу бывал только бунт… когда иссякало терпение.

Реформы, борьба с «внутренним врагом», антисемитизм, воровство — все сверху. Потому так важно в России, какие у нее верхи.

Я знаю, что зарплата людей, работающих в торговле, общественном питании, нянечек в больницах, воспитателей детских садов была крайне низкой, не совместимой с жизнью, в расчете на то, что остальное они доворуют… Воровство было запрограммировано сверху. Чему же удивляться? Но в разные эпохи оно принимало разный размах.

В эпоху Брежнева появились сотни, тысячи подпольных миллионеров, расцвела мафия во главе с руководителями государства — грандиозная, владеющая, по-существу, крупнейшим в мире государством. Некоторые ее филиалы и ответвления: бриллиантовая, хлопковая (клановые, республиканские, отраслевые) — вплоть до мелких слепков в масштабе отдельных институтов, баз, заводов и т. п.

Оно было отдано им в руки Тираном. Когда он отправился в мир иной, можно было отдохнуть от непрерывных кампаний массовых убийств, напряжения и страха, можно было оглядеться, заняться чем-то другим.

К этому моменту этот номенклатурный класс окончательно окреп как привилегированный, и новая эпоха сменила в нем жажду крови на жажду материальных благ. Мысль увеличить свои богатства общественно-полезным трудом не могла даже зародиться в этой паразитической структуре управителей страны, которую они создали. Оставалось одно и самое доступное: грабить государство, которое они держали в руках.

Так началась эра государственной мафии.

Социальное расслоение, дифференциация доходов в стране развитого социализма была такая, какой не знал никогда никакой империализм. Вот цифры из Интервью доктора экономических наук Т. Корягиной, зав. Отделом НИЭИ при Госплане СССР в «Литературной газете» от 13 декабря 1989 года: «По моей оценке подпольных миллионеров в стране сейчас около 30 тысяч человек. И они владеют имуществом… в размере более 50 миллиардов рублей.»

Вряд ли это точные данные. В условиях укрытия доходов и денег, лживых сводок и данных, идущих в Госплан, невозможно иметь верное представление о происходящем, да и вряд ли о нем можно во всеуслышание сказать.

По оценкам западных специалистов, среди множества форм воровства, которые создал «развитой социализм», лучшей была «теневая экономика», ибо в ней, кроме чистых неконтролируемых хищений, был еще и элемент деятельности, (подпольной) деловой активности, и она вносила живую струю в загнивающую экономику социализма.

Игорь Бунич (петербургский историк и публицист) в каком-то из своих выступлений в начале «перестроечных» лет привел такие цифры: «План Маршалла обошелся Америке всего лишь в 15 миллиардов долларов. В брежневско-андроповские времена Америка дала нам на подъем сельского хозяйства, на развитие нефтедобычи, на разработку сырьевых промыслов 40 миллиардов долларов под гарантию золотых слитков. Золото осело в западных банках, доллары ушли в «черную дыру» — в «теневую экономику» или напрямую в карманы управителей?! (Америка предлагала оборудование для нефтедобычи, микротрактора и многое другое. Но советское правительство требовало только доллары: трактор, даже микро-, в карман не положишь…).

Все общество пронизали моральный распад, ложь, надругательство над святынями, извращения и вырождение.

Это чудовищное порождение эпохи распада российского социализма обладает огромной разрушительной силой, ибо оно сочетает массовость; безнаказанность; жадность «шариковых», оголодавших и дорвавшихся, наконец, до жирного куска; бесхозяйственность, в которой просторы грабежа бескрайни; лавинообразность, ибо «аппетит приходит во время еды…

Революция, Гражданская война и сталинщина сломали в человеке, в народе нравственные основы отношения к человеческой личности, к человеческой жизни.

Брежневщина дополнила эти поломки в отношении к государственной собственности, к народному достоянию. Началось повальное разрушение народного хозяйства.

Масштабы этого разгула были грандиозны и беспрецедентны. Воровской шабаш правителей покрывает привычная для всего времени большевистского правления государственная Тайна. Все их деяния были тайной. Возможно, что-то хранят архивы. Но вот случайно прорвавшаяся информация, которая попала в руки автора, — маленький штрих на огромном полотне…

«Досье 02» — ежемесячник Алтайского крайисполкома и краевой организации Союза журналистов СССР сообщил, что в подвале личного многоэтажного дворца М. Георгадзе (государственного Секретаря СССР) были обнаружены сейфы с драгоценными серьгами, перстнями, кольцами, кулонами, ожерельями, а также 8 килограммов бриллиантов и алмазов, 100 золотых слитков (по 8 килограммов в слитке, чистоты 99,99), 10 миллионов рублей и 2 миллиона денег в иностранной валюте. Здесь же хранились бесценные сокровища, похищенные из запасников Кремля, Эрмитажа и Исторического музея — полотна Леонардо да Винчи, Рубенса, Ван Дейка, Айвазовского… Список длинный. [244].

Мы знаем, что А. Суслов (Член Политбюро, ответственный за ИДЕОЛОГИЮ) хранил свои миллионы за рубежом. — Этот серый кардинал долгие годы удушал марксистско-ленинской идеологией всякую живую мысль, живое дело…

Брежнева за рубежом называли Крестным Отцом советской мафии.

Печать, радио, телевидение, все виды СМИ начала «перестройки» были полны подобных сообщений. Выйди все эти сведения в свет — они бы составили тома (богатая страна Россия… была…).

Но зачем тома? — Ученые по одному зубу восстанавливают облик животного, его эпоху, его среду обитания…

А эти? — Они не случайны, не исключительны — Тито, Чаушеску, Энвер Ходжа и далее — все мазаны одним миром. По-видимому, радение о народном благе очень легко оборачивается к благу личному — как только создаются для того благоприятные условия — такой это сорт человеческий… («вожди», «отцы народов», «светочи»…)

Но далеко не все могут воровать, даже в такой стране, как брежневская Россия. Честный человек на любой ступени общественной лестницы в «развитом социализме» оказался под угрозой социального уничтожения: материального и морального. (Сталин уничтожал интеллект, Брежнев подавлял честность)

Общество, страна в целом, ее богатства, ее природа, культура, народ — все национальное достояние оказалось под угрозой гибели, самоуничтожения.

Когда и Брежнев отправился в мир иной, пришедший ему на смену Ю. Андропов попытался спасти страну. Он был умен, образован, честен, бесконечно предан идее социализма и своей стране. Но он был, как и все они, из той же сталинской партии. Он возглавлял КГБ. Он взялся за дело, закатав рукава: всюду ввели систему пропусков; людей ловили и шмонали на улицах, в магазинах, в транспорте, в банях.

Закаленная в «боях» интеллигенция ответила всплеском анекдотов: «Сажать, сажать, не дожидаясь весны»; «На стук в дверь ответ: «Введите…»; «Считать наступающий Новый 1983 год годом 1938-м»; «На вопрос: «Как живешь?» вместо ответа: «Как обычно» отвечают: «КаГеБично.» и т. д. Но загнать «негодный» народ вновь за колючую проволоку не успел (возможно, и не захотел бы?) — Но Господь и не попустил… (Система должна была рухнуть…)

Трудно сказать, что сделал бы Андропов, какими методами пытался бы поднять нежизнеспособную страну, если бы Господь попустил. Он был самым умным и самым образованным членом советского правительства. Стал доверенным лицом Брежнева. Много читал. Следил за тем, что происходит в стране. Не переносил диссидентов, считал их предателями, но настаивал на более мягких наказаниях (!). Именно при нем в практику было введено насильственное лечение диссидентов психотропными препаратами.

Сахарову и Солженицыну он объявил войну. Андропов подготовил высылку Солженицына и прием его в Германии. (Все равно «Архипелаг ГУЛАГ» уже читал весь мир).

Выслать Сахарова — ни в коем случае: у него «золотые мозги», их нельзя было отдать врагу. Сгноить надо было на родной территории.

Однако менее опасных он защищал: Ю. Любимова, Е. Евтушенко, М. Магомаева. И полагал, говорят, что лет через 15—20 можно будет и нам допустить некоторые западные вольности. (В отличие от большинства своих собратьев-управителей он считал интеллигенцию важной частью общества и считал необходимым привлекать ее на сторону большевиков).

Пример большевика Андропова очень показателен. Даже чтение книг (кажется, высшее образование?) выкормышу и воспитаннику этой системы не подсказали иных методов в борьбе с трудностями рушащейся страны, кроме шмонов, высылок и вытравления мозгов. (А возможно и другое: именно потому, что был умен, понимал, что система, созданная Лениным и Сталиным иных методов не приемлет — она от них рассыпется…).

Кунсткамера вождей — создателей социализма весьма привлекательна, хотя вряд ли в ней много чего-то специфически российского. Такие режимы, в какой бы части света они не создавались, творятся подобными личностями. В обычной жизни заурядно-порочные (возможно, и не заурядно) оказавшись на вершине власти, они распускаются, как дьявольские цветы.

О главной троице вождей: Ленине, Троцком, Сталине — написаны тома. Но и их выкормыши и последователи, наверное, интересны ровно в той мере, в какой обстоятельства одарили их властью. (Это тоже не ново: человек может пройти «огонь и воду», но «медные трубы» его ломают. Это оружие Дьявола, как и деньги: этому могут противостоять немногие).

Хрущев — украинский слесарь (чем весьма был горд) — сталинский сатрап, обильно поливавший кровью те области, в которые его направлял Вождь. Он люто, кроваво воевал с кулачеством, он заливал Украину кровью во время Большого Террора. Возможно, он был и наименее грамотным из сталинских сатрапов: однажды в резолюции он сделал в одном слове 4 ошибки…

Потом он снискал лавры разоблачителя Сталина (весь мир ему рукоплескал), — развенчал, правда, НЕ СТАЛИНА, А ТОЛЬКО ЕГО КУЛЬТ, — творец знаменитой «Оттепели», так возрадовавшей и так обманувшей всех. Похоже, как и все большевистские вожди, он ненавидел интеллигенцию (надо полагать, как и все они, он ее боялся). Ленин ее высылал (список высланных на кораблях Ленин составлял сам). Сталин уничтожал. Хрущев, наоборот, открыл запоры тюрем и ГУЛАГа, и оттуда (вместе с уголовниками) вышли остатки выжившей интеллигенции, но именно он открыл кампанию глумления над интеллигенцией. Это было не то глумление, которое имело место после революции и гражданской войны (с тех пор прошло уже полвека, «герои» тех времен уже ушли из жизни). Это приняло другие формы: уборщицы, дворники, санитарки, курьеры и другой мелкий персонал стали гордиться своим общественным положением как привилегированным. Они грубили начальству, отказывались выполнять их распоряжения; в коммуналках, где мир и порядок поддерживала именно интеллигенция, стали ее оскорблять, нарушать правила распорядка и т.п..

Хрущев в полуголодной стране заставил на полях, где испокон веков рос хлеб, картофель, лен, сеять кукурузу, которая в большинстве случаев не вызревала даже на силос. (Мы догоняли Америку. Тогда же ходил всем известный анекдот: догоним, но перегонять не будем, чтобы Америка не увидела наш голый зад…). Он объявил: «Коммунизм на горизонте!» — Рукой подать… (Тогда же появился анекдот: «Горизонт — это условная линия, которая удаляется по мере приближения к ней…»). Он чуть не спровоцировал 3-ю Мировую ядерную войну своей авантюрой размещения ядерных ракет на Кубе.

Хрущев подарил Крым Украине, а Порт-Артур Китаю. Он устраивал «космические» свадьбы» (которые потом тихо распадались). Гордо стучал снятым ботинком по столу в ООН (потом страна тихо платила за это штраф) и в экстазе высшего эмоционального и интеллектуального возбуждения не мог выдать ничего, кроме «кузькиной матери». — А останься он слесарем или даже инженером, наверное, был бы вполне неплохой человек.

Брежневщина — время абсурда. Брежнев — Маршал, не выигравший ни одного сражения; писатель, не написавший ни одной строки; автор Конституции, не поставивший в ней ни одной запятой; оратор, с трудом читавший написанные ему тексты; 5-жды Герой социалистического труда; голубятник, гонщик, любитель застолья и пьянок; вершитель истории и строитель коммунизма — вдохновитель коррупции и мафиозного перерождения общества в целом; на смену Отцу родному пришедший Отец Крестный.

Для большевистских исторических деятелей, творцов эпохи, вершителей судеб народов и мира, история — пустой, скорее всего, просто незнакомый звук, народ — быдло, которое существует лишь для того, чтобы его «резать или стричь». Воля народа — насмешка. (Это так, если исходить из фактов, а не идеологической трескотни). Они целый век топтали его, используя его руки, мозги, тела для удовлетворения своих амбиций, укрепления своей власти, никак не проецируя свои деяния на судьбы подвластных им народов. (Народ — это была категория, вынесенная за скобки)

Прогнившая система, наконец, рухнула, и началась так называемая «перестройка», и они же — те, которые были у руля, у кормушки, партноменклатура, спаявшаяся с уголовным миром в «теневом бизнесе», получив волю, не ограниченную никакими законами, — волю грабить (они же, находясь у руля, создали эту ВОЛЮ), спрятали давно не нужные и ничего не значившие партбилеты, присвоили со своей родней и примкнувшими к ним помощниками и умельцами более 90% всех богатств огромной страны, оставив народ (в очередной раз) среди руин в нищете, может быть, самой страшной в этом страшном для России 20-м веке.

Цивилизованные государства богатеют ростом благосостояния своих граждан, большевистское — не государство, а его правящие структуры — богатели всегда обнищанием своего народа.

Рухнул построенный большевиками «социализм». Это была сложная структура, ибо строился он по планам и командам управленцев, но строили его непосредственно специалисты (те, которые были оставлены большевиками выживать) и недобитая интеллигенция. Но для глубокого описания этого явления потребуются тома и сокрытые доныне документы. Здесь же — поверхностный обзор с «бреющего полета» — отдельные штрихи к картине в рамках определенного контура.

Этот контур определяла государственная граница — вероятно, единственное в своем роде явление на земном шаре (если не считать Великой китайской стены).

Я — из поколения сталинских пионеров. Нас научили гордиться тем, что наша граница «на запоре».

Как всегда, мы читали стихи и пели красивые песни о наших пограничниках, о том, как они берегут «каждую, каждую нашу снежинку, каждую каплю карельских озер голубых; камни на скалах и мох на оленьих тропинках…». Да, над границами нашими висел непроницаемый «железный занавес». Все, что происходило в этой стране, было тайной для мира (почти так же, как и для ее собственных граждан: мы нередко о внутренних наших событиях узнавали из внешних источников — туда информация просачивалась легче вместе с перебежчиками, изгнанными и уехавшими.) А если «железный занавес» приоткрывался и кому-то давали взглянуть одним глазом на нашу жизнь, то уж показывали что-то очень СПЕЦИАЛЬНОЕ.

Граница на запоре была прежде всего для нас. Большевики знали, как отличен созданный ими социалистический рай от нормального человеческого мира, а потому связи с ним были категорически запрещены. Расстреливали собственных разведчиков, побывавших там; расстреливали или отправляли на погибель в лагеря побывавших за рубежом в служебных командировках, на симпозиумах или в плену. Родственники за рубежом, даже самые далекие, с которыми давно потеряна связь, уехавшие еще до революции, — при Сталине это был почти неизбежный приговор за шпионаж, диверсии, измену Родине. Он уничтожил всех иностранцев, приехавших в страну социализма строить новую невиданную жизнь; всех, кто искал политического убежища в Советском Союзе, беженцев из Испании, наших добровольцев, воевавших в Испании, даже испанских детей. В других главах уже писалось о том, как он поступил с нашими освобожденными пленными ВОВ, с теми, кто был угнан немцами на работы в Германию, с репатриированными (по его настоянию) нашими бывшими соотечественниками.

Уйти из большевистского рая было невозможно. Запор поднимался лишь для тех, для кого большевизм был единственно возможной средой весьма благополучного обитания — для высокой номенклатуры. Для тех же, кто задыхался и погибал в этом смраде, путь был навеки заказан. При Сталине занавес поднимался только для дипломатов высшего ранга с исключительными полномочиями. В постсталинские времена появился строго регламентированный культурный, научный обмен под контролем «Органов». Отчаяние и безысходность рождали невероятную изобретательность и смелость.

Бежали с гастролей, служебных командировок, угоняли самолеты.

Наверное, Грузия когда-нибудь поставит памятник своим вольнолюбивым птенцам, которых подстрелили или обломали им крылья. Их было несколько человек, юношей и девушек 18 — 19 лет, они только что окончили школу. (Это было в самом начале «перестройки». ) Они хотели улететь… Все сорвалось сразу, на аэродроме. Кто-то был убит, кто-то искалечен, оставшиеся в живых получили большие сроки, а кто-то, кажется, «вышку».

А Слава Кириллов в декабре 1974 года прыгнул с борта океанского туристического лайнера «Советский Союз» (с высоты 5-этажного дома) в ночную черноту Тихого океана. (Лайнер был частью недоступной «врагу» советской территории — он плавал в океане, не приближаясь к чуждым берегам). Слава плыл наугад трое суток, засыпал в воде, терял сознание, умирал. Он знал все наперед. Он долго тренировался. Он приехал на Дальний Восток специально, чтобы сесть на этот лайнер. Поэтому он выжил. Он доплыл до каких-то туземных островов. Он стал гражданином Канады, жил в Иерусалиме, работал в Хайфе. Он объехал весь мир, работал в десятках экспедиций, был на полюсе.

Рассказывают, что какой-то большой генерал, надев генеральскую форму и все ордена, перешел границу. гуляя и помахивая тросточкой: солдаты-пограничники не посмели остановить его…

А когда советская власть рухнула, за рубеж, через эту самую «границу» ушла волна — 25—27 миллионов человек — это большая часть того, что могло вообще уйти — прежде всего образованная талантливая молодежь.

Что же заставляло советский режим держать «на запоре» самую протяженную в мире государственную границу (каких огромных денег, надо полагать, это стоило несостоятельной социалистической экономике) и заставляло тех, кто заперт, искать такие «экзотические», небезопасные, часто просто гибельные, пути побега? Чем был наш социализм?

И. Шафаревич посвятил историческим вспышкам социализма на планете целое исследование. Социалистические идеи воплощались в течение веков, даже тысячелетий на огромных территориях планеты: в Африке, в Азии, в Южной Америке. — Социализм — как отсутствие частной собственности, бюрократическое управление, обожествление царя, практическое порабощение масс.

В Европе социалистические идеи вспыхивали как еретические движения, их торжество было краткосрочным и кровавым.

Европа 18-го века создавала теории утопического социализма. В наш век она начала осуществлять «гуманный» социализм.

Удивительно, (а может быть, нет?) что даже когда реализации социалистических идей разделяют эпохи, века, материки и страны, социализм не утрачивает своих основополагающих черт.

Одним из самых полных воплощений социалистического идеала, который был когда-либо достигнут, было, по-видимому, — как пишет И. Шафаревич, — государство инков, открытое испанцами в середине 16-го столетия. Его население составляло 12 миллионов человек. Оно просуществовало 200 лет. Оно поражало грандиозностью своих дворцов, дорог, крепостей. Столь же, сколь величественны были эти сооружения, примитивна была техническая база государства — деревянная и каменная. Государство не знало письменности. Население делилось на 3 слоя: наследную чиновничью олигархию, инков — плебеев и рабов Во главе стоял всевластный Инка.

Законы, регулировавшие жизнь в государстве инков, опирались на изощренную систему наказаний. Кара была суровой: почти всегда смерть или тяжелые пытки, даже за небольшие провинности. В случае наиболее серьезных преступлений казнили всех родственников виновного. [245].

Эта кровавая противоестественная система порождала страх и притесняемых и притеснителей, но страх первых должен был превосходить страх вторых. Так рождались изощренные способы насилия, устрашающие публичные казни, системы шпионажа, доносительства, оболванивания и запугивания.

Громадная империя инков была покорена двумя сотнями конных испанцев.

Однако и сегодня, спустя более 4-х веков, Бодэн — французский специалист по истории Латинской Америки, видит во многих чертах индейцев наследие царства инков — в равнодушии к судьбе государства, безынициативности, апатии, [246].

(200 лет! Это около 10 поколений — ГЕГНЕТИЧЕСКОЕ уничтожение и подавление инициативы. После этого 400 лет не могут восстановить утраченное. — Возможно, это уничтожено навсегда… А может быть, эти черты им исходно не были присущи?)

Социализм новых времен «теоретиков» — утопистов призывает к нему, как к воплощению рая на земле. В чем ценность этого рая? — В провозглашении равенства материального распределения. Это абсолютный примат материального в ущерб духовному. Но парадокс заключается в том, что насильственное равное материальное распределение требует НАДСМОТРЩИКОВ, а это исключает то самое равенство, ту высшую справедливость, в жертву которой приносится духовное.

(Человек хочет совершенства. Человечество тщится построить совершенное общество. Но в мире нет совершенства. Есть только желание его, стремление к нему).

Разве идеи социализма и коммунизма плохи? Чем плохи принципы: «от каждого по способности, каждому по труду»; «от каждого по способности, каждому — по потребности»? Но человеческое общество не способно их реализовывать, потому что несовершенен сам человек: он слаб, падок на соблазны, готов к преступлениям. Человеку дано только СТРЕМИТЬСЯ к совершенству: собственной души и окружающего мира.)

Большевистский социализм в России имел почти все фундаментальные черты социализма инков: грандиозные постройки, наземные и подземные, города и заводы-гиганты на вечной мерзлоте, каналы и искусственные моря, подземные автострады, стоянки субмарин, тысячи километров подземных железных дорог, подземные города для элиты на случай ядерной войны и мн др. и убогую нищую жизнь населения; 3 слоя населения: чиновничью олигархию — партноменклатуру; плебеев — население «Б. зоны» и рабов — население «М. зоны» и во главе всевластный «Инка» (Сталин) …. То же страшное бесправие и насилие и всеобщий страх! Это сталинский социализм. Именно Сталин его построил таким, каким мы его имели. И рухнул он даже без вмешательства испанской конницы… неизменным и непоправимым.

Большевики не могли лишить народа письменности (не те времена!). Но они лишили его информации.

Это сходство поражает. Но времена иные, и большевистский социализм в России был структурой гораздо более сложной.

Великие умники и прозорливцы новых времен (Олдос Хаксли, «О, дивный новый мир»; Е. Замятин, «Мы»; Дж. Оруэлл, «1984») предвидели и угадали очень многое из того, что реализовал социализм в своем становлении и развитии, но все же они видели его оснащенным технически, умытым, по-военному организованным. Там нет «я», но там есть организованное, отштампованное «мы». Но жизнь показала, что там, где абсолютно уничтожено и извращено «я», невозможно образовать «мы» как определяемую категорию. «Мы» структурируется, как форма, как твердыня там, где есть «я». И уважение к коллективу исчезает там, где нет уважения к личности. Уважение к коллективу и к личности должно быть уравновешено. Уважение личности к коллективу может быть построено только на уважении коллектива к личности, а не наоборот. Неуважаемая личность не уважает никого: ни коллектива, ни себя. У личности исчезает чувство долга перед обществом, понятие эквивалента потраченного труда на общество и получаемой оплаты. И тогда можно грабить, грести под себя, разрушать из чисто личной выгоды. Так социалистические принципы общности оборачиваются абсурдом.

Девиз нового счастливого Мирового Государства Хаксли: «Общность, одинаковость, стабильность». Его просвещенное воображение рисовало сложные методы выведения стандартных, послушных, счастливых особей. В России большевистской никогда не было ни общности, ни одинаковости, ни стабильности.

Восточный бандит все сделал быстро и просто. Он при жизни создал послушную, «счастливую» державу. В самый разгар погромов, расстрелов и репрессий Большого Террора он объявил: «Жить стало краше, жить стало веселей», — и зал, в котором он провозгласил это, фанатически, стоя, в экстазе отбивал ладони, боясь остановиться…

Цивилизованный мир не мог вообразить, представить масштабы наших бедствий, разрухи, нищеты, глубины наших страданий.

Российский большевизм был КРОВАВЫМ. Почти во всем, о чем я пишу, присутствует этот страшный эпитет, потому что история моего социалистического отечества, в котором я родилась и взращена, вся пропитана морями невинно пролитой человеческой крови. Наши знамена, транспаранты, плакаты, наши пионерские галстуки и значки — красного цвета. Наши праздники времен социализма окрашены плотно в красный цвет. — В честь крови трудящихся, пролитой в вековой вражде с «эксплуататорами». Но никакие «эксплоататоры» за все века не пролили столько «трудовой» крови, сколько выпустил большевизм из жил собственного народа.

В начале 20-го века наш известный ученый И. Мечников предсказывал, что, по его подсчетам, к концу века население России будет составлять 600 миллионов человек, США — 300 миллионов. В США действительно около 300 миллионов человек, а вот в России — 140. Даже если учесть все «осыпавшиеся» республики, которые в начале века входили в состав Российской империи, даже если учесть великий исход из России в 20-м веке (в настоящее время за рубежом живет около 30 миллионов наших бывших соотечественников) — все равно не дотянем и до половины предсказанной цифры. — Это все потери большевистского властвования: революция, гражданская война, непрерывная война с народом: продразверстка, борьба с кулачеством, коллективизация, голодомор, перманентный и Большой Террор, ВОВ. Это все (даже исключая ВОВ) — не только гибель людей, это разрушение деревень, хозяйств, домов, семей, стиля и норм жизни; это сироты, вдовы, калеки. И еще раз — это не просто гибель людей — это искусственный отбор; во всех этих бедах гибли лучшие: во время революции, гражданской войны гибли прежде всего те, кто бился за судьбу России, за идею всходил на «костер», не важно, за «белую» или за «красную». И в ВОВ прежде всего гибли самые смелые и самые молодые — неподготовленные, горячие.

Сталинский террор ПРИЦЕЛЬНО выкашивал цвет народа, цвет интеллигенции, деловых производственников, самых умелых крестьян.

(Весьма красноречив пример Вьетнама и Камбоджи. Вьетнам пережил страшную многолетнюю разрушительную войну Его бомбили фосфорными бомбами, выжигали напалмом. В войне погибли, были отравлены, искалечены сотни тысяч, миллионы вьетнамцев. В стране была экологическая катастрофа: земля была выжжена напалмом, отравлена ядами. А в соседней Камбодже не было бомб, напалма, отравляющих веществ, не было даже огнестрельного оружия. Там банда в пятьсот человек во главе с идейным выродком Пол Потом (окончившим Сорбонну) камнями, заступами, ломами уничтожила все достижения цивилизации: от древних ирригационных сооружений до электричества и обуви. Из 8-миллионного населения страны более 3 миллионов они уничтожили или загнали в концлагеря, при этом прицельно уничтожили в древней культурной стране всех (сотни тысяч) людей с образованием (случайно выжили 14 человек). Эти события во Вьетнаме и Камбодже происходили почти одновременно. С тех пор прошло более полувека. Вьетнам вполне благополучная, процветающая страна. Камбоджа — страна нищая, бандитская, коррумпированная, разрушенная.)

И за рубеж (вернемся к России) высылали (или они уходили сами) — лучших. Там, за рубежом — наш актив, умельцы, таланты — другие (чужие) там не нужны… И их 30 миллионов!

Так распорядился большевистский социализм исторической судьбой России. Россия, истекая кровью, сопротивлялась, разрушалась, постепенно теряла силы. Необходимо при этом сказать, что эта недоубитая Россия в течение нескольких десятилетий величайших потерь, закаленная своей тяжелейшей историей, оставалась великой державой, пока не рухнула: так всегда держатся ее герои — до последнего вдоха…

Но это — «шапка» этого явления. Есть еще «кафтан» — от него тоже «один ворот остался».

После разрушений Первой Мировой войны, революции, Гражданской войны, когда большевикам стало ясно, что с Россией им не справиться и их методами им Россию не поднять, когда Ленин признавшись: «Мы провалились», — объявил НЭП, — через 2 года Россию было уже не узнать. Повеяло надеждой, и Россия поднялась, умылась, оделась, стала себя кормить почти досыта. Это были самые благополучные и сытые времена в России за все годы существования советской власти. (Возраст большевизма в России был — не более 5 лет.)

После ВОВ вся европейская часть страны лежала в руинах. Страна, лишившаяся в сталинском терроре своих специалистов, своего крестьянства, своего актива, во время войны потеряла около 50 миллионов своего населения. Выжившие в этой страшной бойне ощутили невероятное счастье — жить. Им казалось, что после невообразимых испытаний войны будет невозможным предвоенное кровавое удушье страхом, террор и произвол.

Жизнь казалась прекрасной. Энтузиазм восстановления был всеобщим. И израненная, истекшая кровью страна без всякой внешней помощи, отгородившись от мира стеной, силами выживших, силами вдов и сирот была восстановлена почти полностью менее, чем за 5 лет. Это восстановление — тоже героическая эпопея, достойная пера историков не менее, чем сама война. (Российскому большевизму было около 30 лет.)

Но Идол вернулся к своим кровавым «играм». К счастью, ушел в преисподнюю, не «доиграв»…

Подводя некоторый итог, можно отметить, оглянувшись вокруг: в течение 20-го века население многих стран и всей планеты удвоилось и утроилось, а в России — демографическая «яма», катастрофа…

Построенное Сталиным государство было нежизнеспособно: оно могло удерживаться только на свежей крови. Наследники его власти, им воспитанные и вскормленные, не хотели продолжать его кровавые дела. Но они ничего не умели другого. Они пытались чинить разваливающееся государство без крови (может быть, вернее сказать малой кровью). Тщетно. Судороги поверхностных реформ не могли его спасти. Система медленно рушилась, гнила изнутри и, наконец, обрушилась катастрофически. Такой разрухи Россия не знала ни после Гражданской войны, ни после Великой Отечественной. Ее обрушили очень «грамотно». В Гражданской войне ее крушил люмпен, в ВОВ ее крушила немецкая военная машина, во время «перестройки» ее крушили предавшие ее «верхи», «интеллектуалы» — западники по инструкциям США. Ее обрушили на 73-м году советской власти. И вот уже более 20 лет она не может подняться, дотянуться до не самых высоких своих же «предперестроечных» показателей. И теперь у нее есть машины, техника — не кирки, лопаты и тачки, как при НЭПе и даже после ВОВ.

В первых двух случаях страна еще использовала свой недобитый старый дореволюционный человеческий нравственный потенциал. В постперестроечные времена его уже практически не было. Это уже был новый народ, сформированный, взращенный большевизмом, а точнее — сталинщиной: она не ушла не только с его смертью, но и с социализмом. Она вколочена в плоть и кровь созданного им народа. Это народ, истекший кровью, выбитый генетически, распавшийся нравственно, отравленный алкоголем, цинизмом, апатией, завистью и злобой. В других главах об этих событиях сказано более подробно. Здесь о них упоминается исключительно для иллюстрации не только численного, но и сущностного уничтожения народа сталинским большевизмом.

Основные особенности российского социализма несколько подробнее описаны в других главах о сталинщине: перманентный террор, уничтожение крестьянства, Большой Террор, ГУЛАГ. ВОВ, эмиграция. Здесь будут, в основном, затронуты другие аспекты этого специфического явления, но основные его черты, о которых сказано выше, не могут не упоминаться так или иначе, ибо все уродства нашего социализма — это следствия главных особенностей его становления.

Никакое, даже очень масштабное стихийное бедствие, разрушение большой войной не сопоставимы с планомерным, длящимся десятилетия уничтожением, опустошением, вытравлением страны всеми возможными методами: войнами, террором, голодомором, нищетой; изгнанием и уничтожением ЛУЧШИХ; удушением ложью, страхом, рабством, унижением.

Вся жизнь — унижение: нищета, «коммуналки», страх, ложь, которую надо терпеть и подчиняться; труд, за который не платят; дефициты, отнимающие остатки сил; всеразъедающее хамство, безжалостность, неустроенность, грязь, просительство.

БОЛЬШЕВИСТСКАЯ РОССИЯ — ЭТО СТРАНА УНИЖЕННОГО ЧЕЛОВЕКА.

Человек может чувствовать себя ОТНОСИТЕЛЬНО спокойно, пока он сидит в своей квартире (если она не коммунальная) и ему ничего не нужно. Но стоит появиться потребности в чем бы и в ком бы то ни было: враче, слесаре, юристе; если нужны какие-то справки или документы — что-то, что вынуждает его обратиться к внешнему миру, — он пешка, проситель, жалобщик, которым всякий волен помыкать.

Цивилизованный человек не может даже представить глубину унижения и страданий человека с неубитой еще душой (но, несомненно, израненной), попадающего в наш социалистический сервис. Человек всегда униженный проситель, ибо у государства все — нахлебники. Оно дает все: учение, лечение, работу и отдых, крышу над головой, права и обязанности, оно определяет наш образ жизни — все ОНО.

Людей приучили считать, что государство является истинным их благодетелем, а потому оно определяет обязанности, оно вправе карать и миловать. «Облагодетельствованной» массе и невдомек, что она производит все, а Партия и Правительство все это подгребают под себя и используют это по своему усмотрению, паразитируя и грабя свой народ.

Но мы общаемся с государством, как и с Богом на земле, через посредников — через мощный непробиваемый слой посредников. Чиновничество — извечная беда России. Но чиновники эпохи большевизма — это чума. Они вооружены хамством, презрением к человеку и абсолютной безответственностью.

Их правильнее было бы назвать цепными псами, выдрессированными против просителя. На низких ступенях иерархической чиновничьей лестницы чаще всего женщины: больше тупоумия, эмоций, заливистей лай.

Слабонервных отпугивают сразу.

Куда бы вы не пришли: брать или давать, просить или предлагать — ВЫ НИКОМУ НЕ НУЖНЫ. И вы всегда разочарованы, унижены или оплеваны. Вы уходите с тоской или с гневом в душе. У вас пропадают желания или появляется желание КРУШИТЬ. Недаром у нас стало привычным у выходящего из бюрократического сервисного учреждения желание: всех бы их из автомата Калашникова…

И если в их среде вы встречаете лицо, которое вас профессионально обслуживает, это ваша (абсолютно неожиданная) удача, а если оно это делает доброжелательно, это ваш праздник!

Во всем в нашей жизни следы ненужности, безразличия, «сиротства» дел: перманентные, бесконечные ремонты, хамское их качество, мусор, грязь. Строящиеся районы, дороги, тротуары до полного окончания строительства (а у нас всюду долгострой) — это горы строительного мусора всех видов, непроходимая грязь (хотя люди живут в этих районах), и эта грязь, как парша, расползается на всю округу. Ни материальное, ни живое у нас не нужно никому. Нужны ли мы сами себе?!

Загнанность. Производственные планы, неустроенность на производстве и в быту, дефициты, очереди, плохой транспорт, разбитые дороги, разбитые нечищеные тротуары, грязные дворы и подъезды и т.д., а самое главное — беспросветность, безнадежность, невозможность что-либо изменить. Загнанность — это рабство, это зомбизм. Сначала нет времени, потом нет сил — видеть, чувствовать, страдать, любить, думать. Не жизнь, а сначала выживание, а потом «переживание» — в биологическом смысле слова, т.е. умирание. Какая сила физическая, духовная способна этому противостоять?! Умирает творчество, извращается смысл нашего прихода в этот мир.

Это основная причина нашего повального алкоголизма, особенно в крестьянстве, но и интеллигенцию эта беда не обошла: уничтожена инициатива, отбиты руки, перекрыты пути, подрезаны крылья…

У нас не было безработицы. Молодежь после окончания вузов получала работу. Но это было насильственное распределение. Им затыкали «дыры»: засылали в нежилые места, в снега, в пески, в те же места, которые «осваивали» зэки, и не заботились о создании для них приемлемых условий для работы и жизни. Это был тоже концлагерь… слабого режима. Молодые специалисты бежали из мест своего распределения, в большинстве случаев не отработав «срок». Иногда волею судьбы так и оседали надолго, навсегда в немилых чужих краях.

Но молодежь жизнелюбива и оптимистична. Она и эту насильственную акцию (при достаточной степени разумности полезную, часто даже необходимую) окружила ореолом романтизма, украсила прекрасными веселыми и грустными песнями, грустными «праздниками» проводов (как в армию), но не встреч…

Безработицы не было. Зарплаты были такими низкими, что никто, ни мужчина, ни женщина, не могли прокормить даже небольшую семью. Поэтому работали все трудоспособные члены семьи. Зарплата всегда была твердой, зависела только от должности, но не зависела от качества работы: труженик и лентяй получали одинаково. Только в особых областях, военных, существовала определенная зависимость оплаты труда от его качества.

Учителя, врачи, юристы, неостепененные научные сотрудники, актеры без регалий получали такие гроши, что на них не только жить, но выживать было почти невозможно; это даже не бедность — нищета… Уборщицы, слесари, водопроводчики, не говоря о токарях, получали значительно больше (токарь высокого разряда получал почти, как профессор). Инженеры получали несколько больше, чем врачи и учителя, но и им было далеко до квалифицированных рабочих. (Все-таки государство «диктатуры пролетариата»?! ) «Гнилая» интеллигенция большего не заслуживала. Лучше оплачивались инженеры в военных КБ и военных заводов. Номенклатура жила по другим нормам и законам — при «вполне развитом социализме», а может быть, при начальной стадии коммунизма…

Главный источник богатства страны — не недра, а труд его сограждан, нормально стимулируемый и оплачиваемый. Труд — это благоденствие народа и процветание государства. В социалистической России не было ни того, ни другого, ни третьего. Труд оплачивался по минимому, обеспечивавшему только возможность трудного выживания.

Говорят, русские (советские) ленивы — оттого плохо живут. Советский человек работает уныло, не качественно (кроме энтузиастов), но ТРУДНО. Легче работать быстро и качественно в условиях для этого созданных, чем медленно и некачественно там, где все сопротивляется твоим усилиям, где неразбериха, бесхозяйственность, глупость преграждают тебе каждый шаг, даже ленивый. В результате любой труд становится тяжелым, утомительным, непродуктивным, изматывающим нервно и физически. Эти страшные условия создает система, создает специфический человек этой системы, но он же должен в них жить и трудиться, непрерывно их преодолевая. Это еще один патологический круг.

При этом необходимо сказать, что в этих трудных сопротивляющихся условиях этот «ленивый» «русский» (советский) человек создал огромное количество оружия — больше, чем США и Германия, огромное количество тракторов и комбайнов — больше, чем США; производил больше сельскохозяйственных продуктов, чугуна и стали; башмаков больше, чем США, — но все это непродуктивно, безрадостно в инерции беспросветного труда и не на пользу себе. Это особенность большевистского чиновничьего государства, где интерес человека не учитывался (скорее наоборот!).

Этот «ленивый» народ в своей нищете долгие годы противостоял в военном отношении мощной экономической державе и ее благополучному народу. Он первым прорвался в космос. Но он надорвался. Устал, изуверился, разложился…

Был еще мощный формообразующий молот на сталинской наковальне — СТРАХ, воспитанный десятилетиями террора, расправ, бесправия, абсолютной беззащитности.

Если на минуту напрячь воображение и представить себе всю бездну этого кошмара, то станет удивительным, как в этих условиях человек, народ выживает и сохраняет в душе столько света, добра и способности творить.

Представить себе муравья, который мечется по замкнутому пространству, а над ним нависла тяжелая властная рука. Она может его не тронуть, но если вдруг он вызовет раздражение либо тем, что слишком быстро бегает, либо тем, что тянет слишком большую травинку, либо тем, что притих, сидит без движения, затаился, она безжалостно раздавит его, и нет силы, которая может ему помочь, спасти, и ничего не останется от него, кроме влажного места и члеников его тела, которые быстро рассыплются в прах, исчезнут навсегда.

Отсюда все: «шоры», нежелание знать, вглядываться, отсюда конформизм, а в худшем случае — пособничество этой страшной «руке»: помогать ей убивать намеченных жертв в надежде оградить себя. И только немногие имели силы и волю сохранить собственное лицо, достоинство, преодолевая смертельный страх (это ведь не под пулями — пуля слепа, а тут Личность под прицелом), сопротивлялись почти безнадежно, просто из невозможности самоуничтожения и веруя в то, что не вечно и не всесильно Зло, что есть Высший Суд… Они хранили «свечу», чтобы не погасла. (Правда, многие из них, а скорее большинство — погибли…)

Сталинская наковальня выковывала «нового» человека: один на наковальне духом креп, другой — скудел.

Первые писали «в стол», писали картины и прятали их на чердаках и в деревенских сараях; снимали кино, которое уничтожалось или десятилетиями пылилось на полках; ставили спектакли, которые запрещала или уродовала цензура; писали музыку, которую запрещалось исполнять, как формалистическую.

Вторые приобретали новые черты и стиль общественного поведения: конформизм, обостренное «классовое чувство»; чувство «глубокого удовлетворения»; чувство благоговения перед Идолом. А все вместе — чувство глубокой усталости (от страха, дефицитов, всеобщего «неуюта»).

Но правил всем этим не только Палач, но и умный Сатана. И сатрапы его были умны каким-то циничным подлым умом.

В отсутствии материальных стимулов стране нужны были энтузиасты. Они объявили материальные блага мещанством, «осознанную необходимость — свободой». Они воспитывали новые поколения во лжи, в отсутствии информации, в красивых словах, бодрых песнях и фильмах, в долбежке лживых истин от горшка до седых волос, сочетая это все с условиями, в которых человек не имел ни времени, ни сил о чем-либо задумываться. Они не были мудрецами, но их система обезмозгливания работала надежно. Старшее поколение воспринимало это как «осознанную необходимость», молодое, «до поры», принимало все за чистую монету.

Нас научили любить трудности и гордиться ими. «Чем труднее, тем интереснее!». Мы должны были быть горды своей исключительностью, своей причастностью к великому делу, великому классу, великой идее, своей противопоставленностью всему остальному жалкому буржуазно-мещанскому миру. Это не была гордость личная, человеческая, это была гордость классовая, классовая мораль, классовые чувства, классовые интересы. Интересы и чувства личности исчезали, становились мелкими перед интересами класса, растворялись в интересах и деяниях класса.

Строительство социализма, особенно в условиях капиталистического окружения (!) требовало напряжения всех сил, энтузиазма, героизма, патриотизма. Это вколачивала большевистская идеология в молодые умы и сердца: без энтузиазма и героев эта система не могла существовать. (Она и рухнула, когда энтузиазм сменился цинизмом).

Какие красивые песни мы пели:

«В буднях великих строек,

В веселом грохоте, огнях и звонах

Здравствуй, страна героев,

Страна мечтателей, страна ученых!»

Нам ли стоять на месте —

В своих дерзаниях всегда мы правы.

Труд наш есть дело чести,

Есть дело гордости и подвиг славы.

Помню, как взявшись за руки, мы с моим будущим мужем (известным потом диссидентом) мы, юные комсомольцы, вдохновенно пели со всем залом в Зеленом театре Парка им. Горького:

«Дети разных народов

Мы мечтою о мире живем,

В эти грозные годы

Мы за счастье бороться идем».

(Мне жаль, что никогда больше не испытаю подобного энтузиазма…)

«Нам песня строить и жить помогает,

Она, как друг, и зовет, и ведет,

И тот, кто с песней по жизни шагает,

Тот никогда и нигде не пропадет.»

Так мы пели и строили… (Не случайно на трудном марше, когда ноги солдат уже не идут, раздается команда: «Запевалы! — Вперед!». (И все, возможно, было бы не так плохо, если бы все это не было пропитано кровавой циничной ложью. Но мы этого не знали. В этом было обманчивое наше «счастье»).

Иногда хочется мысленно представить себе картину построенного социалистического «рая» — представить, что исчезло все, что было построено до него и после. Картина предстает удручающая: заводы — гиганты, гиганты гидроэлектростанций, затопившие огромные пространства гниющей водой, под которой похоронены сотни деревень и десятки городов; барачные города, поселки на вечной мерзлоте; тысячи лагерей и тюрем, окруженных колючей проволокой; ненужные каналы, гниющий Арал; ракеты, танки; вырубленные леса, изгаженные ненужным лесосплавом реки; изувеченная земля колхозных полей с ржавеющей на них техникой; тысячи, десятки тысяч вымерших деревень; бездорожье, поруганные церкви без колоколен; неисчислимые склады гниющего химического и другого устаревшего оружия; всеохватывающая экологическая катастрофа и вымирающее население. (Да, была армия, которая постепенно разлагалась, и оружие, на создание которого в течение всех десятилетий сталинского и пост-сталинского правления уходили все богатства страны и все силы народные).

И еще огромная Сибирь — «Зона». Наверное, около трети, а возможно, и более, народа российского перебывало там за 70 лет советской власти: в лагерях, на высылках, на поселении — и осталось там лежать в земле, жить или разбойничать. И поток, порождаемый глубоко, а может быть, смертельно больной Россией не прекращается: и ныне: диссиденты, расхитители, воры, пьяницы, бандиты, сироты-уголовники — обреченные дети пьяной и немилосердной страны. А паспортная система, определяющая место жительства и место работы, делает однажды попавших в этот лагерный ад «прописавшимися» там навеки, ибо прописку на воле они теряют, а следовательно, и работу, и возможность вернуться в нормальную жизнь. Так непрерывно пополняется сибирская «Зона» новыми обреченными, а страна — БИЧами, БОМЖами, нищими и разбойниками.

И на этом фоне большевистские твердыни: несколько столичных монументов советского стиля, десяток высотных дворцов, демонстрирующих могущество режима; здания КГБ, ЦК, обкомов, райкомов, зазаборные дворцы, большие и малые, и неведомая подземная тайная жизнь. (Может быть, не случайно сталинский сатанинский анти-мир прятался не только за колючей проволокой и сплошными заборами, но и под землей…) (За скобки, справедливости ради, вынесем два десятка красивых станций метро и достижения военно-промышленного комплекса, которые никак положительно не сказывались на материальном благосостоянии народа, — наоборот, высасывали все силы народные).

Это картина сталинщины. Его наследники, — надо отдать им должное, — настроили некоторое количество в городах «спальных районов» — из серых бесцветных коробок, с низкими потолками, крошечными комнатами, кухнями площадью в 4 — 6 квадратных метров, с совмещенными и несовмещенными санузлами, в которых человеку трудно (а иногда и невозможно) повернуться. Но какое это было счастье — выбираться из клоповников — коммуналок в ОТДЕЛЬНЫЕ КВАРТИРЫ. (На протяжении всех лет советской власти, во всех бедствиях непрерывных войн, разрухи и нищеты советского человека сопровождали неизменные спутники бедствий: клопы, тараканы, крысы, мыши, вши, блохи.)

Страна в течение всего 20-го века непрерывно ныряла из одной разрухи в другую, не имея ни времени, ни возможностей восстановиться после очередного погружения в бездну.

А цивилизованный мир процвел, научился жить красиво: сыто, богато, чисто, ярко, красочно. В песках Африки (да, там много нефти!) роскошь разъедает глаза. Там катаются на горных лыжах на искусственных снежных горах, на коньках — на искусственном льду (у нас тоже много нефти!).

Среди льдов Исландии на узенькой кромке каменистой земли в теплицах растут диковинные южные фрукты и овощи, которыми Исландия снабжает не только себя, но и Европу. Да, там есть горячие гейзеры. (Но у нас тоже есть горячие гейзеры!).

Постоянно воюющий, живущий на пороховой бочке Израиль каменистую пустыню превратил в цветущие города и сады. (Этот перечень можно долго продолжать).

Но если вдруг на экране кино или телевидения появится серость, перекошенные избы, грязные дворы, непролазные дороги, угрюмость и нищета, — не сомневайтесь: это Россия.

Население большинства стран и мира в целом в течение 20-го века удвоилось и утроилось, а в России демографическая катастрофа.

Но в начале века, когда грянула Первая Мировая война, Россия не была бедной страной на общем фоне тогдашнего мира. Она отставала от передовых стран из-за своего долгого рабства, но она бурно развивалась, почти теми же темпами, что и свободная Америка, догоняла Европу и Японию, вызывая обеспокоенность этих стран. Рубль был мировой валютой. Своим хлебом Россия кормила пол-Европы.

(Необходимо хоть вскользь отметить, что своим процветанием Западный мир, в определенной степени, — а возможно, в значительной, — обязан обнищанию России: ее материальным и человеческим потерям (эмиграцией) во время революции и потерям во Второй мировой войне в борьбе с фашизмом). Но мы, набдюдая процветающий благополучный западный мир, гордимся своей нищетой и славим Сталина, ностальгируя по временам великой сталинской державы.

А в действительности при Сталине россияне самоуничтожались, уничтожая вместе с собой свою историю, свою культуру, культуру быта, привыкая к нищете материальной и духовной ущербности. Это была империя с двойным дном: «Зона Большая» и «Зона Малая», жизнь дневная и жизнь ночная, наземная и подземная; магазины открытые и тайные; жизнь по эту сторону номенклатурных заборов и по ту; колхозы-миллионеры — показательные и нищие голодные колхозы — обычные; тюрьмы и лагеря обычные — душегубки и показательные — почти санатории, «школы» новой жизни; мысли официальные и мысли тайные; книги советских издательств и «самиздат» или «тамиздат» (это уже в «его» империи, но после того, как он провалился в мир иной); продукты НА прилавке и ПОД прилавком; информация для общества и для избранных — и так ВСЕ. И психология изуродованного человека нередко тоже двойная.

Вся страна жила ДВОЙНОЙ ЖИЗНЬЮ.

Так инстинкт, воля к жизни сопротивляется надвигающейся смерти. Так раковый больной верит в чудо. Так в смертельную атаку бросается боец, надеясь, что пуля просвистит мимо. Так «пируют во время чумы». Это двойная жизнь, в которой живут страх и надежда, воля к жизни и страх смерти. Так и жили в сталинские годы, как под пулями: просвистит или настигнет.

Ходили люди на работу, дети — в школу. Так ли? — Нет! кто-то по ночам прислушивался к шагам на лестнице, к шуршанью шин ночных «марусь». Кто-то выбрасывался из окна. Кто-то рассчитывался с жизнью петлей в туалете. Кто-то считал, что все это происходит не с ним — с врагами, и оказывался потрясенным, когда вдруг «по ошибке» попадал под это колесо.

А в театрах шли спектакли, в кинотеатрах — фильмы, в школах, в заводских клубах шли праздничные утренники, субботние и праздничные вечера. Подрастало молодое мясо для будущих мясорубок…

Октябрята и пионеры, полуголодные и нищенски одетые, скандировали: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!». Это были не просто нищие дети — это были к тому же сироты и полусироты. Отцов почти не было. «Его» волею — того, кого славили — отцы погибли в лагерях или на войне, «его» же просчетами и преступлениями ставшей такой кровавой.

Нет, дети не были оборванцами. Даже если бабушкины ботинки на ногах были на 5 номеров больше ноги и платье перешито из старого бабушкиного, — все должно было быть заплатано, заштопано, постирано и выглажено — лохмотья осуждались. Дети были не оборванцы — они были счастливые дети счастливой страны. (А позже, когда дети были одеты скромно, но уже не в лохмотья, платья, ленточки в косах и бантики должны были быть выглажены, а воротнички и манжеты чистыми — это, наверное, еще от старых российских традиций.)

Но когда нищие все, дети от нищеты не страдают — только от голода. А если его можно чем-то «заморить»: кукурузным хлебом, овсяной лепешкой, перловой бурдой — можно было петь пионерские песни, читать стихи о Родине и о Великом Вожде, бегать на переменах, грызть на уроках семечки, списывать контрольные (когда тетрадей не было, писали на книгах между строк), вести нормальный школьный образ жизни.

У нас не было игрушек, но были игры. Мы бегали, прыгали, прятались. Чаще всего играли в войну (во время войны; после войны в войну уже не играли). И игрушки мы делали из камешков, лоскутов и палочек. И елку ставили на Новый год, украшали ее игрушками из газетной бумаги: цепочками, фонариками, птичками, корабликами. Праздник необходим людям, а детям — особенно. (И Кормчий знал это…)

А где-то «перемалывались» жизни отцов и матерей… («Сегодня ты, а завтра я» …)

И война была не преступная, не кровавая — героическая. И умирали на ней не за Родину, а за Сталина!

И счастье всегда было где-то «рядом»: в другом городе, в другом селе, в другом колхозе, на другом заводе — била всегда красивая жизнь, совершались трудовые подвиги, делались научные открытия, людей награждали, чтили, чествовали… Ну, тут не сложилось, но жизнь прекрасна где-то рядом… Карнавалы, лыжные пробеги, покорение вершин и полюсов. Счастливые умные пионеры, юннаты, юные изобретатели.

Так растили новое общество патриотов, энтузиастов, будущих строителей новой жизни. Растили на Лжи.

Правды — не было. Это нездоровое общество рано или поздно должно было рассыпаться, превратившись в груду смердящих обломков.

В определенном смысле социализм был построен: частная собственность отсутствовала; основная масса населения была уравнена в нищете и привыкла к этому, как к норме жизни. Номенклатура — каста избранных. Они были «более равны, чем другие». Они прятались за заборами: деревянными, каменными, с колючей проволокой — этими материальными атрибутами Лжи, на которой строилось это государство.

Мы, действительно, были почти обществом без денег, тут тоже было 2 страны: номенклатура имела фиктивные деньги (она их тратила на носовые платки…) Она просто получала все в спецраспределителях по рангу. По их «табели о рангах» строго определялось, какой размер квартиры имеет тот или иной партфункционер, какую и где имеет дачу, в каком санатории отдыхает, где охотится, какую икру получает, красную или черную, какой коньяк пьет, трех-, пятизвездочный или КВ, и так все: машины, мебель, книги и т.п.. Это тоже позволяло осуществлять один из основных сталинских принципов: «Разделяй и властвуй!»

Хочется добавить.

Дачи «слуг народа», которые были «более равны…», иногда настоящие дворцы, прятались за высокими непроницаемыми заборами и стояли на больших участках в лучших пригородных местах. Они стояли далеко от заборов, так что не были видны даже их крыши — полная тайна.

Дачи «хозяев земли» — тех, которые просто «равны», стояли на участках в 6 соток (иногда 4) на бросовых землях, у шоссейных или железных дорог, на болотах, пустошах, неугодьях. «Дома» строить можно было только сарайного типа, площадью не более 20 квадратных метров, высотой не более 2 метров, без печей, и их нельзя было огораживать. Да и это счастье было доступно только тем, кто имел отношение к военной промышленности.

Народ тоже жил практически без денег, т.е. на гроши, на которые он должен был выживать. Но и ценности были другие: не было вещизма, жажды потребления. Это был почти коммунизм, но дефицитный, и по части прав, и по части материальных благ.

У этого построенного Сталиным общества была еще одна чрезвычайно важная особенность. Ни одно цивилизованное правовое общество, состоящее из «враждебных классов», не имеет ВНУТРЕННЕЙ армии. — Общество осуществленной мечты человечества имело ОГРОМНУЮ, вооруженную до зубов, подкованную ИДЕОЛОГИЧЕСКИ внутреннюю армию для ЗАЩИТЫ ВЛАСТИ от собственного народа.

(Структура бесклассового общества определялась не отношениями собственности, а степенью опасности для номенклатуры — для единственного «класса», узурпировавшего все, ибо в обществе, где нет собственности и законов, есть только одно — ВЛАСТЬ. Но она должна быть абсолютной: она структурирует общество и закрепляет структуру — НАСИЛИЕМ.)

Нести верную службу этой армии помогали заборы: «железный занавес», отделявший счастливую страну от вражеского загнивающего мира; колючая проволока, разделявшая «Зоны», Большую и Малую; деревянные и кирпичные заборы, отделявшие «равных» от «более равных» и даже сама поверхность земли, отделявшая наземный мир от подземного.

У российского сталинского социализма была еще очень важная особенность: в его истории сплелись БОЛЬШЕВИЗМ И СОЦИАЛИЗМ, ОДНАКО ЭТО НЕ ОДНО И ТО ЖЕ.

Большевизм определял форму власти, социализм — формы гражданской жизни (в рамках «дозволенного» властью).

Власть пронизывала и контролировала все стороны жизни, при этом основные функции этих двух явлений советского бытия не совпадали. Большевизм отменил частную собственность и тем создал основы, на которых строилось новое общество. Большевизм управлял этим строительством беспощадным насилием, но осуществляли его специалисты, которые в силу своей образованности, интеллигентности, явно или тайно, осознанно или неосознанно, сопротивлялись идеологическому и силовому нажиму, и именно интеллигенция построила бесплатное образование, новую бесплатную медицину..В дореволюционной России была лучшая в мире система образования, созданная Александром Вторым. В дореволюционной России земство создало передовые формы обслуживания населения. Дореволюционная Россия была страной Великой культуры и быстро развивающейся науки. Революция разрушила эти структуры, уничтожила, изгнала лучших специалистов, но дух, традиции одномоментно разрушить трудно. И именно недобитая интеллигенция несла «свечу» старой культуры. Поэтому новая советская система образования оказалась тоже одной из лучших в мире, и она была бесплатной. Новая бесплатная медицина, несмотря на бедность, была тоже одной из лучших в мире за счет своих высоких нравственных традиций. И задавленные, ощипанные, выбитые, наука и искусство, даже под прессом идеологии и инструкций, старались хранить «лицо». (В привилегированном положении, в конечном итоге, оказались лишь те науки и специалисты, которые работали на войну; но и они подверглись погромам, разгрому, репрессиям, истреблению в сталинской борьбе с интеллигенцией.)

Это были исконные российские ценности, которые Россия, российская интеллигенция старалась хоть частично сохранить в катаклизмах сталинско-большевистского 20-го века, и сегодня мы испытываем ностальгию по этим ценностям, которые погубила «перестройка», а не по большевизму.

Суть «чумы» большевизма (не социализма!) — безнравственность, в самом глубинном и объемном ее понимании. И вся история российского большевизма — это трансформации безнравственности.

Всякая революция — это попрание основ старого общества: экономических, нравственных, культурных.

Большевистская революция отличалась, наверное, от всех предшествующих революций тем, что целью ее было не совершенствование существующего общества, а его полное уничтожение и построение совершенно нового (позднее Пол Пот довел эту идею до логического завершения: он уничтожил не только ценнейшие и совершенные ирригационные сооружения, телевизоры и холодильники, но даже обувь…) В такой ситуации устои общества, его история, религия, культура и сам человек — ее носитель, становятся хламом, который необходимо выбросить на помойку истории, а еще лучше (надежнее) — уничтожить. Жизнь человека не стоит ломаного гроша. Вначале это относится прежде всего к представителям старого мира, подлежащего уничтожению, но постепенно эта злокачественная язва разъедает все общество, и абсолютное пренебрежение к любой человеческой жизни становится основополагающим элементом сначала политической жизни строящегося социалистического государства, а затем и всех ее форм.

На этом античеловеческом основании строится анти-мир: сначала кровавая сталинщина, а затем ее гниющее продолжение.

Человек, убивая и разрушая, саморазрушается (палач убивает тело жертвы и собственную душу), а разрушенный человек уже не может быть строителем светлого будущего. Самозабвенный энтузиазм, самоотречение во имя счастья будущих поколений замешаны были на ненависти к живущим сегодня, на потоках их крови и слез.

«Жить стало лучше, жить стало веселей!» было ярлыком к картинам того времени, когда «бодрые, быстрые, радостные» зэки «счастливо» копошатся среди глины, воды и камней, с кирками, лопатами, тачками — вчерашние аристократы, офицеры, ученые, священники, артисты. Они бегают быстро (съемка ускорена) под веселую музыку, бритые, грязные, голодные. Они строят канал имени Вождя (никому не нужный) и ложатся костьми на его дно: десятки (сотни?) тысяч человек своими скелетами крепят берега «великого» канала… (Россия под звуки победных маршей танцует танец смерти…) Это СЛОН — соловецкий лагерь особого назначения. Это лагерь смерти в одном из святых для России мест. Это начало самоуничтожения. Потом придут иные масштабы и формы…

И самозабвенный альтруизм, проповедь бескорыстия в опьянении насилием погибнут (погибнут и их носители) и обернутся цинизмом, единственным желанием отобрать, разделить, урвать, украсть… Ведь рвались же они –вершители революционных судеб, «ничего не теряя», «обрести весь мир»…

Этот разрушительный азарт до поры и до некоторой степени компенсировался надрывными усилиями российских незадачливых бессеребренников-энтузиастов, которые постепенно вымерли, как мамонты, задавленные наступавшим оледенением.

Сначала самоуничтожение считалось самоочищением, «осознанным» движением к цели — созданию нового общества. Но сталинщина — это уже было самоуничтожение через уничтожение неугодного («ему») человека — это уже были иные цели (и масштабы!). В экстазе этого «самоочищения» были уничтожены история, религия, огромный пласт культуры, традиции, праздники, нравы и обычаи, стиль жизни, стиль общения. В кровавой сталинской бойне не заметили, что «в буднях великих строек» уничтожались леса, реки, озера. Уходил привычный язык, его слог и напев. Менялся человек, менялся облик земли.

Погибшие цивилизации чаще всего загнивали изнутри, их добивали природные катаклизмы или варвары. Россия нашла «варваров» внутри себя. Дала им оружие, идейное и материальное, и они свое дело сделали. (Стоит, пожалуй, оговориться: и идейное, и материальное оружие Россия взяла извне, но взяла его добровольно. Наверное, не стоит называть это Россией _ это была ее гниль). И Россия почти самоуничтожилась.

На выбитом российском поле утверждался и утвердился великий Хам.

Хамство — социальное явление большевизма. Хамство — это основа насилия и его результат, это отсутствие к человеку уважения, сочувствия, учтивости, признания его заслуг и достоинств.

О каком уважении к человеку может идти речь, когда срывают погоны, плюют в лицо и расстреливают вчерашних своих командиров, когда расстреливают с младенцами и слугами царскую семью, когда унижают лучших крестьян-хозяев, выбрасывая стариков и младенцев на снег, а главу семейства расстреливают на глазах его родных и близких; когда «врагом народа» объявляют и уничтожают известного ученого, лучшего врача, уважаемого учителя или директора школы, когда священников живьем закапывают в землю — и так до бесконечности?! И любого человека можно подозревать, следить за ним, подслушивать и доносить? И уничтожать людей миллионами?!!!

Хамство — это самоутверждение люмпена, объявленного «солью земли», через унижение того, что выше.

(Общество в целом развивается и процветает за счет своих талантов, за счет лучших, умников и умельцев. Большевики убедили люмпен, что он кормит дармоедов — интеллигенцию и «буржуев». )

Атмосферой ненависти, страха и аморальности большевики запустили в народ вирус самоуничтожения, который не знает проволочных заграждений, работает и без вышек и вертухаев.

Слово «пожалуйста» исчезло из лексикона в общественных местах. Так же, как улыбка и прочие элементы этикета.

(Этика и эстетика исчезли как предмет изучения в учебных заведениях. Эти предметы преподавали в одной известной московской физико-математической школе. Но после того, как комсомольское собрание школы не осудило отъезд в Израиль двух мальчиков — евреев, школа была разгромлена: был изменен педагогический состав, учебные программы, правила приема в школу, и эти предметы исчезли из программы преподавания… Но интеллигенция — народ упрямый: они ввели эти предметы как факультатив…)

Взаимоуважение, как и самоуважение в высоком смысле слова, просто выжжены. Толкнуть, оскорбить, как угодно грубо, в магазине, в транспорте — дело естественное. — А что?! Честь? Оскорбление личности? — Че — го? Не графья. Обсохните! А мы академиев не кончали!

После революции фразы: «А еще в очках!», — «А еще шляпу надел!» — звучали привычно в общественных местах, давая право люмпену оскорблять ненавистную ему (и большевикам!) интеллигенцию.

Особенность аристократии — чувство собственного достоинства, честь — именно то, что с таким тщанием и упорством выбивала в народе советская власть, уничтожая аристократию не только, как «класс», но и черты ее, свойственные всем благородным представителям рода человеческого, аристократам духа, не обязательно рожденным от аристократических чресл. Всё в целом народе, в огромной стране низводилось целенаправленно до уровня люмпена в самом непривлекательном смысле этого слова.

Но люмпен, даже объявленный «солью земли», если он поднялся со «дна» только правом насилия, остается «дном» и рабом.

Ю. М. Лотман говорит, что хамство — это печать раба. Он не принадлежит себе. Его попирают — он попирает.

В старой России почетно было подражать и учиться у тех, кто выше, лучше образован, лучше воспитан. В советской России их попирали, подавляли, уничтожали — именно те, кто ниже. У хама есть одна возможность возвыситься — унизить более достойного (который, «ишь-ты, шляпу надел!»).

Хочется привести яркий пример «классового» хамства. Один из потомков основателей хлебного дела в дореволюционной России Филиппова, оказавшийся в эмиграции в Бразилии, так затосковал по России, что попросил брата, оставшегося в России, прислать ему что-нибудь, что напомнило бы ему о Родине. Российский официальный ответ был поистине пламенно-большевистским: ему отправили выпеченный хлебный кукиш! (Конечно, этот «привет» ему прислали не родственники, а органы — только через них осуществлялись связи с заграницей). Сколько в этом ненависти, цинизма, злобного беспамятства, ничтожества, тьмы!

Все потомки Филиппова были лишенцами. Один из них, высокообразованный человек, знавший 3 языка, был смотрителем в Третьяковской Галерее. Правда, в отсутствии экскурсовода проводил экскурсии. Умер сторожем…

Хамство — это грязь материальная и духовная. Она в плевках и брошенных окурках, в грязных словах и поступках, в грязных мыслях и подлых чувствах.

Хамство — это пустота и грубость души. Это отсутствие воспитанности. Суть хорошего воспитания — это терпение, терпимость, сдержанность, мягкость в обращении, это умение жить в обществе людей, это отсутствие права напрягать окружающих собственными проблемами, дурным настроением и агрессией. В советском обществе — обществе сплошных проблем и всеобщей невоспитанности жизнь превратилась в ад всеобщего хамства.

Хамство — это подлое отношение не только к человеку, но и к труду, который является общественной обязанностью человека. Это отношение легко стало нормой большевистского социализма, поскольку работа, ее форма и суть никогда не были эквивалентом благосостояния человека.

Когда кончились сталинские расстрелы, когда энтузиасты — строители нового мира постепенно вымерли, хамское отношение к труду становилось постепенно почти повальным: в колхозах, на заводах, в министерствах, конторах, больницах. (Держались высокие специалисты, интеллигенция; те немногие, кто не умеет терять совесть и те, чье социальное положение зависело от качества их труда).

Эта «разнесуха» вливалась значимым потоком в неэффективную, однобокую социалистическую экономику.

Еще в 50-е годы на городских площадях под Новый год стояли великолепные богато украшенные елки. Игрушки на них были специальные, яркие, крупные. Стеклянные елочные шары собирали в крупные гроздья из одинаковых или разных шаров. Под елками стояли ватные Деды Морозы в красных кафтанах, мигали разноцветные лампочки. С тех пор прошло около 30 лет. Цивилизованный мир сделал гигантский скачок в благополучие и благоденствие. Мы скатились в еще более тяжелую нищету, в глубокий примитивизм и серость. Сегодня даже московские елки украшены безобразными одноцветными бумажными или картонными игрушками. Вчера перед Библиотекой им. Ленина против Боровицкой башни Кремля установили елку, которую украсили какими-то одноцветными краснобурыми бумажными колбасами или кишками. Они все висят уныло вертикально и вызывают отвращение и тоску.

Так же украшены теперь и наши парады: огромные яркие гвоздики из поролона. Поверхностная пышность и глубокая убогость.

Но разве мы были богаче в 50-е годы? — Да, богаче, но только одним: недобитыми, недовытравленными, не ушедшими еще из жизни ОСТАТКАМИ РОССИЙСКОЙ ДУХОВНОСТИ и еще не утраченной полностью веры в возможность лучшего. (Не Сталин и не страх, хотя страх играл свою роль, а именно остатки старой морали, честности и чести определяли лучшее в нашей жизни.)

ПОЖАЛУЙ, ГЛАВНЫМ ИТОГОМ СОЦИАЛИЗМА СТАЛО ПОСТЕПЕННОЕ ВЫРОЖДЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА. (И основной причиной, в числе многих других, был ГЕНОЦИД: истребление лучших, подавление, изгнание, эмиграция.)

Качество товаров, качество продуктов питания, качество обслуживания, качество жизни становилось невыносимым, несмотря на отсутствие войны. (Нет, война была: «холодная». Этого для социалистической экономики было достаточно…). И от этой скверны народ не был защищен ни законом, ни религией, ни культурой, ни воспитанием.

Покупаю овощи в магазине на Пятницкой, в 200 метрах от Кремля: 2 килограмма репчатого лука, 2 килограмма помидоров, 2 свекличины и головку цветной капусты. Овощи, как всегда, очень грязные, но не производят впечатления полностью не пригодных к употреблению. Дома я выбрасываю полтора килограмма помидоров, более одного килограмма лука, свекла оказывается кормовой, практически несъедобной, а капуста зловонна. Она и в магазине была непривлекательной. Я указала на это продавщице. Грубая, грязная, наглая, в бриллиантовых серьгах и в перчатках, на которых насох толстый слой грязи, презрительно сказала: «Обрежете и сварите.» — А на физиономии было написано привычное: «Не графья!». — Я не вступала с ней в полемику, иначе услышала бы привычное: «Зажрались!» — «Давно к стенке не ставили!» — и тому подобное (хотя себе она берет другие продукты…)

Она знала, что все, что она мне продала, помойная гниль. Но она абсолютно спокойна. В ней нет намека на внутренний неуют. Она примитивна; грубо, на животном уровне логична и преступна, как то государство, которое ее породило.

Это маленькая среднестатистическая капля того моря безнравственности, в котором мы утонули. Это в центре Москвы, а что на окраинах, а что вдали от Москвы?! Примеров этих море, они отвратительны, что толку их приводить — это суть, стиль, «содержание и форма» нашей жизни.

И все-таки еще один штришок к этой картине. Из статьи «Кошка знает…» [247]: Сосиски, которые предназначены ШКОЛЬНИКАМ, никто не мог даже поднести к носу. Члены комиссии и корреспонденты, прорвавшиеся на мясокомбинат, могли только брезгливо притронуться пальцами к этим склизким, дурно пахнущим изделиям и поспешить руки вытереть. А начальник цеха (женщина) утверждала, что сосиски вполне доброкачественные.

В какую же бездну должно скатиться общество, чтобы в угоду корыстолюбию, алчности, жажде обогащения обворовывать и травить детей?! При этом они же, эти же люди в соседнем цехе делают собственными, теми же руками высококачественные продукты для начальства! (В те времена ходил такой анекдот: «Почему исчезла туалетная бумага? — Пошла на изготовление докторской колбасы…» — Такая была колбаса: мяса в ней не было. И туалетной бумаги — тоже).

Как чувствует себя человек, который всегда употребляет продукты не второго сорта, как некогда черные в США (и не могли с этим смириться), а 10-го сорта?! А как мироощущает себя тот, кто их производит? Как чувствует себя, как трансформируется, как разрушается человек, которого не просто не уважают, по определению, а которого непрерывно унижают: продавец, любой чиновник, любая сервисная организация, сосед в транспорте, в очереди — всюду?! Как чувствует себя врач, который при неограниченных нормах обслуживания получает фиксированную зарплату ниже, чем у уборщиц, дворников и посыльных? — Он должен либо извратиться, отвечать тем же; сникнуть, стать униженным с психологией раба; он может заболеть физически, духовно, психически; он может объявить этому борьбу — непосильную, безнадежную, практически несовместимую с жизнью, ибо она не совместима с жизнью общества, идущего ко дну. (Вежливость стала чрезвычайно редким (исчезающим) подарком, который постепенно становится уже мало кому нужным).

Одно из чрезвычайно частых и тяжелых проявлений хамства в разных сферах нашей жизни — нетерпимость. Это, конечно, прежде всего априорное неуважение к человеку — клиенту, тем более — оппоненту. Но тут и привычная негибкость и леность души, недостаток ума и образованности, недостаток воспитания и многое другое, но главное — безнаказанность.

Скольких потерь нервных клеток, сердечных приступов, гипертонических кризов, инфарктов, инсультов стоит российскому человеку ежедневное, постоянное столкновение со всеми разновидностями хамства — ежедневно, ежечасно, повсюду?! И никакое право не защищает его от этих каждодневных потерь. — О каком защищающем праве могла идти речь в стране сталинского социализма?!

В России все идет сверху.

В стране победившего люмпена Вождь, Отец, Идол мог, поправ вполне демократическую конституцию (его же именем названную, как и всё в стране), уничтожать миллионы людей без суда и следствия. Власть на местах также присвоила себе это право. (Кому могла прийти в голову крамольная мысль заглядывать в Конституцию? Когда в пост-сталинские времена туда «заглянули» правозащитники и попытались потребовать от властей соблюдения записанных в ней прав, они отправились в психушки, лагеря или навылет — за рубеж…

Более 70 лет у советского общества не было социального заказа на грамотных юристов. Более 70% советских юристов имели вечернее или заочное образование. А речи Вышинского, наверное, были у них настольной книгой…)

В ГУЛАГе, в «М. Зоне», нерасстрелянных и выживших в пытках отдали на дожирание не просто люмпену, а самым придонным его слоям — уголовникам. Но и в «Б. Зоне» право всегда было на стороне «социально-близкого» люмпена, а не на стороне «гнилой» интеллигенции, наиболее страдающей от хамства.

Но от хамства страдает не только интеллигенция, хамство разъедает и губит общество в целом. Оно всех замыкает в тяжелом патологическом кругу тяжелой общественной болезни. Излечимой ли?

Но это не единственный механизм, толкавший нас в пропасть. Были еще страх и ложь. Сталин заставил людей лгать в политике, Брежнев — в экономике.

При Сталине клеймили, предавали анафеме вчерашних вождей (вожди прежде всего сами предавали друг друга, подавая пример «верности партии»), клеймили начальников, товарищей по работе, друзей и родственников. Подглядывали, подслушивали, доносили (17 миллионов доносов!). Сталин делал сограждан соучастниками преступлений властей.

Вина, грех влечет покаяние или озлобление. Но покаяние (если оно не фарисейство) — это категория первого греха, случайного или вынужденного, совершенного по заблуждению или в состоянии аффекта. Но если грех становится формой существования, искреннее покаяние становится невозможным. Неизбежным становится озлобление, распад души. Можно оставить в стороне палачей и доносчиков, взять лишь просто существование во лжи.

Ежедневно слышать ложь и внимать ей — покорно, без протеста. Но это общество требует от своих членов не пассивной покорности — активности: надо не просто внимать джи, надо ее повторять себе и другим. Преступная власть делает своих сограждан своими «подельниками». Так надежнее. Протестовать — жизнеопасно и абсолютно безрезультатно.

И человек истощен физически и морально, он устал душой и телом, опустошен бессилием и безнадежностью, апатичен, импотентен и ленив. (А кто-то выбирает активное участие и процветание во лжи: чем больше участия — тем больше процветания).

20-й век показал, и прежде всего в России, что человечество, народ может исторически сохраняться в любых трудностях материального бытия, но он начинает гнить и клониться к концу, к гибели, как только нарушается его духовная основа.

Растление души человека и народа — самое страшное преступление большевизма. Она формировалась веками. Ее формировали религия, история, география и генетика.

Религия охаяна и искоренена, история поругана и зачеркнута, география обезображена, генетика истощена, биологически извращена.

Весь прежний исторический опыт, культуру и традиции заменил кровавый и разрушительный опыт становления советской власти и строительства социализма.

Как восстановить разрушенные церкви, разгромленные дворцы, уничтоженное сельское хозяйство, затопленные города, покинутые деревни, забытые ремесла, обычаи и традиции? Но что это по сравнению с восстановлением растленной народной души?

Разве не разлагаются души тех, кто видит, что творится: с природой, с людьми, с хозяйством, с заводом, колхозом, всей страной — и участвует в этом, под нажимом или апатично, и молчит, из страха, безнадежности или безразличия? Разве можно выйти из такой ситуации без нравственного ущерба? Выходы были: в конформизм, цинизм, воинствующее мещанство, алкоголизм, бандитизм. В сталинские времена был еще один, тщательно замалчиваемый выход — самоубийство, но это по ту сторону бытия, за его пределами. По эту сторону, в этих пределах человек ищет способов выжить, ибо инстинкт жизни, самосохранения — самый сильный в живой природе. Человек меняет облик, стиль жизни, поведения, но ищет пути выживания и живет.

И прессы большевистского социализма создали множество удивительных форм выживания. В определенной мере, эта книга — о формах выживания, низменных и высоких.

Мизерные зарплаты, на которые заведомо невозможно жить, особенно в условиях нарастающего развала и взяточничества, создал еще одну форму двойной жизни.

Одна жизнь — панщина, рабская работа на эксплуататора, который платит человеку гроши, который держит человека в черном теле, беспощадно его эксплуатируя, и которому безразлично существование человека, и весь он, с головы до пят, и даже, как правило, его труд. Главное, что нужно эксплуататору (государств), — подчинение. И человек поступает с государством, как с издольщиком, эксплуататором, врагом.

Государство лжет, что стремится все сделать для блага человека, а на деле подло эксплуатирует и грабит его. И человек делает вид, что работает, имитирует работу, и эта имитация часто — чистый вред для государства.

А вот когда человек выходит за порог государственного учреждения или в его же стенах, но, когда его не может поймать за руку надсмотрщик, он начинает интенсивно работать на себя, на свой дом, свою семью. И идет большая невиданная «игра» государства против человека и человека против государства. В результате человек разрушается от лжи, а государство от его преступной деятельности.

Честолюбивые люди, даже зная истинную цену партии, идут в нее, ибо вне партии они лишены перспективы профессионального роста. (Правда, многие из них, первоначально даже нравственно здоровые, сгнивали в рядах этой партии). Интеллигенты, как правило, если должность не обязывала, в партию не шли — да их туда и не брали, если должность не обязывала

В брежневские времена был популярен такой анекдот: «Если вы интеллигент и честный человек, то вы не коммунист; если вы интеллигентный человек и коммунист — вы не честный человек; если вы честный человек и коммунист — вы не интеллигент».

Жизнь советского человека (за исключением партноменклатуры разного калибра и ворья) была тяжела не только атмосферой политического удушья, но и чрезвычайным материальным неуютом. Этот материальный неуют был столь вопиющ и разнообразен, что угнетал, в целом, наверное, не менее, чем несвобода и идеологический пресс. Это был клубок взаимозависимых и взаимоотягчающих обстоятельств, из которых трудно выявить главное. (Хотя и привык российский человек бедствовать. Старушка в церкви сказала: «Хлеб есть, войны нет — что страшно-то?»)

Но, начну с «коммуналок» — явления вряд ли знакомого цивилизованному миру. Они возникли во время Гражданской войны, когда вдохновленный своей значимостью люмпен, почувствовав себя «солью земли», хлынул из маленьких городов, деревень и поселков, из хибар и хижин в крупные города, особенно в столицы в квартиры аристократии, буржуазии и интеллигенции. Они населяли эти квартиры плотно, как клопы, вытесняя законных хозяев в прикухонные комнаты, а то и вовсе на улицу.

Заселенность этих квартир становилась плотнее и плотнее, так что во многих случаях одну комнату населяла не одна семья. Эти квартиры стали называться «коммуналками», а стиль жизни в них — «коммунальным раем».

Жизнь «коммунального рая» «расцвела», обогатилась событиями и красками, когда в него влился огромный поток деревенских, бежавших от коллективизации.

Человеку, не столкнувшемуся с этим явлением, трудно представить, что это такое. В основной массе случаев на одну семью приходилась одна комната (даже если в ней было более 10 человек). Но нередко одну комнату населяли две — три семьи. Комнату разделяли шкафами, фанерой, простынями. Иногда семья с маленькими и грудными детьми жила в проходной комнате, жильем становились кладовые, ванные, углы коридоров и прихожих и даже лестничные клетки. В квартире, где одна кухня, одна ванная и один туалет могло жить 20 — 30 — 40 человек и более, при этом необходимо отметить, что почти все работали. И по утрам и вечерам переживали трагедии в местах общего пользования, особенно по утрам, когда все спешили на работу.

Причем, квартиры и комнаты заселяли вперемешку людьми разных национальностей, разного уровня культуры и образования. В коммуналках жили великие ученые, Герои Советского Союза, знаменитые артисты и прочие заслуженные люди, так же, как слесари и дворники.

О судьбе Ари Штернфельда — пионера космонавтики, ученого, приехавшего после окончания Сорбонны в СССР — страну Циолковского, уже написано немало, но недостаточно. Его судьба в СССР — ученого, иммигранта и еврея, соответствовала всем отягчающим пунктам его биографии. Чудом он избежал ГУЛАГа (его, как иностранца, изгнали из ГИРДа, где он работал с Королевым и другими учеными конструкторами, до того, как начались повальные репрессии). (ГИРД — государственный институт реактивных двигателей; сотрудники института расшифровывали аббревиатуру иначе: группа инженеров, работающих даром). Штернфельд был лишен права работать — ему разрешены были только небольшие научно-популярные статьи в журналах «Техника молодежи» и «Знание — сила». Огромное количество его трудов свалено где-то, наверное, в архивы какой-нибудь библиотеки, в Политехническом музее или уничтожено вообще. Тем не менее, весь цивилизованный мир его знал. Он почти всю жизнь скитался по углам. Он жил с женой и двумя дочерями в одной комнате с двумя рабочими семьями. Комната была разделена простынями. За простыней лежала его больная жена, росли его дочери, а он занимался своими научными изысканиями и расчетами.

Наши близкие родственники, 4 человека, мать с отцом и их дочь с мужем более 20 лет жили в крошечной комнате, в которой посередине стоял стол между двумя кроватями, у стен еще платяной шкаф и небольшой буфет. Стульев не было — им не было места. Сидели за столом на кроватях. С трудом просачиваясь в щели между столом и кроватями. Наверное, поэтому детей у младшей пары, очень дружной, не было… Глава семейства был ведущим хирургом одной из крупных ведомственных клиник, дети — тоже ответственные работники.

У моих дедушки и бабушки были две старых приятельницы, сестры. Они были юристы, дочери известного до революции профессора — юриста в Харькове Во дни их детства и юности четверг был приемным днем в их харьковском благополучном доме. Я знала их в 50-60-е годы. Они довольно часто бывали у нас, а по четвергам, раз в месяц, мои дедушка с бабушкой, а после смерти дедушки бабушка одна шла к ним на прием. Они жили в 8-метровой комнате в глубоком подвале: крошечное окно было под потолком. Комната сияла чистотой и каким-то неизъяснимым +уютом: бабушка называла ее «бонбоньеркой». Я бывала там не более двух раз и не на приемах, поэтому у меня осталось общее впечатление удивления. В комнате не было кроватей: две раскладушки, одна из которых на день убиралась, вторая оставалась диваном. Небольшой стол раскладывался на приемах. Они были чрезвычайно бедны: юристы получали совсем гроши — меньше, чем врачи и учителя. На приемах у них был стол чрезвычайно вкусных вещей, приготовленных из очень дешевых продуктов. Я о нем знала по рассказам. Мне перепадали лишь изумительные крошечные пирожки с картошкой, которые они подавали к рыбному супу (рыба тогда была дешевой; дорогих сортов рыбы в продаже просто не было — она была только в спецраспределителях). Я всегда ждала бабушку домой с этим малым гостинцем. В конце 60-х я потеряла их из виду: думаю, они и умерли в этом подвале.

Моя мама рассказывала мне, как она навестила свою подругу детства в Запорожье года через 3—4 после окончания войны. Подруга ее жила тоже в глубоком подвале, даже без окна. (Жилищный кризис, возникший во время Гражданской войны и коллективизации, усугубленный ВОВ, в течение долгих лет был ужасающим — вплоть до строительства Хрущевым «черемушек», получивших позже название «хрущоб». )

Подвал был таким сырым и холодным, что мамина подруга просыпалась по утрам в ознобе; прежде всего обливалась ледяной водой и растирала все тело докрасна.

Но когда мама вошла в комнату, она была поражена ее чистотой, белизной и уютом: белоснежная накрахмаленная скатерть на столе и покрывало на кровати, туго накрахмаленные занавески, кресло в углу. Мама изумилась. Тогда подруга открыла ей секреты уюта: кровать она нашла в развалинах, ее изъяны она прикрыла туго накрахмаленными марлевыми занавесками. Стол — это сбитые доски на кирпичных ногах. Белоснежная длинная скатерть это скрывает. То же самое маленький столик для посуды Кресло — это найденная на свалке большая плетеная корзина. Она набила ее тряпьем, сверху положила подушку, все вместе обшила тканью. Обшитые ручки корзины стали украшением кресла.

Вспоминаю одну из «веселых» историй (мы все хохотали), рассказанную моей сотрудницей по кафедре (она была внучкой известного русского художника, дружившего со Львом Толстым). Жили они (при советской власти) большой семьей в крошечной комнате (хотя и отец и мать были больны туберкулезом). Спали на полу, под столом, на столе и даже на платяном шкафу. Однажды ночью отцу ее понадобилось в туалет. Не включая света, чтобы не будить всех, он зажег спичку, боясь наступить на спящих. Но от неловкого движения нечаянно поджег слишком низко висящий старинный шелковый абажур. Пытаясь его погасить, он его только раскачивал, от чего огонь сильнее разгорался, а затем перекинулся на занавески. Пожар погасили общими усилиями всех проснувшихся. Был полный «хэппи-энд» и много смеха…

В старых домах с высокими потолками делали антресоли, на которых жили, а иногда просто делили комнату на 2 этажа. В такой квартире, сделанной из одной высокой комнаты, мне некоторое время довелось жить. Высота «комнат» в ней была ниже 2-х метров. Крошечная кухня вынесена на лестничную клетку.

Люди проявляли чудеса изобретательности. Новые «квартиры», как наросты, лепились во дворах к стенам домов, иногда перекраивали и уродовали подъезды и лестничные клетки.

Работая участковым врачом в самом центре Москвы, на расстоянии 1 километра от Красной площади, я иногда по адресу с большим трудом находила больного, так как рядом с квартирой №40 была квартира №3, а с квартирой №9 — квартира 85. (Это все были надстройки, пристройки к лестничным клеткам, к стенам домов). Отдельных квартир не было. В коммуналках жили народные знаменитые артисты, всемирно известные ученые. — Нет, я знала одну единственную отдельную квартиру — это была квартира моего дяди. Отдельная 3-комнатная квартира площадью 27 квадратных метров. Он был конструктор, профессор, дважды Лауреат Сталинской премии, его дочь — кандидат наук, зять — доктор наук, жена — преподаватель иностранных языков в институте Международных отношений и еще один младший член семьи –сын и внук. (По нашей Конституции человек со степенью имеет право на 12 квадратных метров дополнительной жилплощади. Правда, мало ли какие там у нас права по Конституции…) Когда младший член семейства вырос и жить стало совсем невмоготу, они решили купить (!) однокомнатную кооперативную квартиру и обменять потом обе на одну большей площади. Им на каждом шагу чинили препятствия чиновники. Аргумент: «Вы слишком хорошо хотите жить». (!…)

Коммуналки — это были «клоповники» в прямом и переносном смысле. Однако я не встречала грязи в квартирах. Во всех квартирах были дежурства по уборке мест общего пользования. И неписанные правила внутреннего распорядка обычно соблюдались. (К слову сказать, когда на практике приходилось ездить на вызовы по деревням, там тоже не видела в избах грязи — наоборот, иногда удивлялась какой-то особой деревенской чистоте. Во дворах, правда, красоты не было: косые заборы, дрова, ни цветов, ни газонов — ни до того было российскому крестьянину и в старые времена, а уж в советские… Да и газонокосилок мы не знали. А в городах цветы не были редкостью.)

Во времена террора, антисемитских кампаний, пропаганды бдительности, тотального сексотства коммуналки были весьма удобны для властей.

С дедушкой и бабушкой я жила в 5-комнатной квартире, в которой обитало 5 семейств. И, конечно, были сексоты, сначала одна, потом другая. Мы их легко вычисляли (да они и сами выдавали себя), но деться от них было некуда.

(На лестничной клетке у нас висел призыв домуправа: «Не сорите на лестничной клетке — это часть вашей квартиры». — Кто-то приписал; «Бо’льшая…»

О коммуналках можно написать тома рассказов, смешных и грустных, комических и трагических, создать энциклопедию коммуналок.

Но добро так же неистребимо, как и зло, и такое тесное сожительство давало повод не только для ссор из-за места на общей кухне, в очередях в туалет и в ванную, но и возможность тесного общения, дружбы, которая иногда перерастала в отношения почти родственные, с общими праздниками и бедами.

Вот что пишет моя подруга Виктория Вольпин в своей книге: «Я сама выросла в такой коммуналке на Чистых прудах, где на 22 жильца была одна ванная комната и одна кухня неполных восьми метров. Но зато в день моего последнего экзамена все, и стар и млад, выстроились в длиннющем коридоре с цветами, конфетами и пирогами. И двадцать лет спустя после нашего отъезда из этой квартиры бывшие соседи пришли проститься с моей мамой, которая тех, кто помоложе, мирила, учила готовить, накрывать на стол и вообще всяким «барским штучкам». [248].

Были «вороньи слободки», где ссорились и даже дрались, бросали соседу в кастрюлю мыло, соль или спички. Были коммуналки — клубы, но чаще всего вынужденные жить вместе люди держали надежный нейтралитет.

«Коммуналки» — это одно из множества нелегких испытаний, выпавших на долю россиян в 20-м веке. И можно считать, они его выдержали с честью. Коммуналки и до сих пор не кончились (но как массовое явление все же ушли в прошлое), а уже появилась ностальгия по ним. Л. Зорин и Мих. Козаков воспели им хвалу в прекрасном кинофильме «Покровские ворота». В театре «У Никитских ворот» идет поставленный Марком Розовским спектакль «Песни нашей коммуналки», а на телевидении — передача «Старая квартира». («Что пройдет, то будет мило» …).

Чтобы поставить на этой теме точку, необходимо добавить, что коммуналки — это годы голода, холода, репрессий и войн. В этом непонятном для цивилизованных народов явлении, в «коммуналках», — тоже есть, кроме российской тьмы, российская духовность и героизм. (Из телевизионной передачи «Время»: на 25 июня 1990 года в нашей стране нуждаются не в отдельных квартирах, а просто в жилье — 100 миллионов человек.!!!)

Но коммуналки — это не единственное бытовое испытание россиян. Был еще «Его Величество — Дефицит»! Советское общество на протяжении всех 70 лет своего существования, кроме краткой передышки во время НЭПа, было обществом ДЕФИЦИТА: еды, одежды, обуви, жилья, билетов на транспорт, в театры, на выставки, дефицита любых услуг — врачебной помощи, мест отдыха, автомобилей, книг — всего, что нужно человеку. И прежде всего, конечно, — денег. (Вот уровень нашей жизни: Софья Головкина — прима-балерина Большого театра. (Позже она 40 лет возглавляла знаменитое Хореографическое училище Большого театра). Когда она станцевала в Большом несколько первых партий и получила свою первую «большую» (по нашим меркам) зарплату, ее мать пошла на рынок и купила… виноград.)

Знаете, что такое злобный оскал дефицита? — Это «рвать из глотки», толкать — руками, ногами, задом; кричать, лезть с выпученными глазами, не видя ничего, не помня ни о ком и ни о чем, кроме яркой точки, к которой стремишься, чтобы схватить.

Вы видели когда-нибудь, как в универсаме расхватывают из контейнера вывезенную капусту, как на лету ловят колбасу, которую швыряют из окон развесочной в контейнер, как идет посадка в транспорт, который ждали 40 минут, опаздывая на работу или еле волочась от усталости с сумками, после работы и всех очередей, домой? — Унизительно, грубо, аморально, бесчеловечно, и так всю жизнь, везде…

Дефицит — это постоянно забитая голова, как добыть, достать: ботинки, носки, мясо, сахар, мебель, билет, достояться в очереди, дождаться транспорта, дотащить сумки. сделать ремонт, достать лекарство, зубную пасту, туалетную бумагу, выполнить горящий производственный план, не сломать ногу на нечищеных, развороченных неосвещенных тротуарах и…и…и. Этот список бесконечен. Неудобства, дефицит, бестолковщина и откровенное наплевательство на нужды человека порабощают по существу не менее (а в повседневной жизни и более), чем отсутствие конституционных свобод, прописка, уравниловка и нищенская оплата труда. — Против этого можно протестовать хотя бы в душе, это можно осознать, проанализировать, оценить. А всеобщий дефицит — это мелочное, но всепоглощающее и перманентное издевательство, это китайская пытка: мелкие, капельные, но непрерывные изнуряющие удары по «темени» — в данном случае — по внутренней свободе.

У дефицита есть еще одна особенность — холодная, наглая физиономия спекулянта и хабарника.

В такой жизни некогда любить, некогда страдать — не заболеешь любовной горячкой, разве только в ранней беззаботной юности. 65 миллиардов человекочасов в год мы тратим на очереди. Разве нам до милосердия в нашей погоне за дефицитом? Это мощный механизм разобщения. Замотанность вытравляет из человека и мысли, и чувства.

Экономические дефициты органически вплетались в политическую структуру большевизма как логический элемент стабилизации. Некомпетентное правительство может управлять только обществом задерганных и нищих — рабами.

Нас приучили к нищете и аскетизму, ибо достаток для большевизма был бы так же опасен, как ревизионизм для марксизма-ленинизма. В своей замотанности мы почти не замечали своей нищеты. Может быть потому, что в нашей уравниловке бедны были все, кроме воров и тех, которые были «более равны, чем другие», но они всегда жили за высокими заборами.

И, конечно, бремя этого дефицита (и многих прочих уродств нашей жизни) всей своей тяжестью падали на плечи женщины.

Женщина социалистической России — специфическое явление в истории человеческой. Ибо на нее свалились разом эмансипация, рабство, бесконечные разрушительные кровопролитные войны, внутренние и внешние, советский тотально дефицитный быт или откровенная нищета.

Никакая женщина в мире не может тянуть то, что тянет и вытягивает женщина русская. Испокон веков жизнь приучала ее жить трудно: мужья воевали, погибали; климат (а следовательно, хозяйство) тяжелый.

Но советская власть воспитала особый, неизвестный доселе тип женщины: она тянула производство (тяжелое, неустроенное, плохо организованное, напряженно-плановое) наравне с мужчинами или вместо них; быт и детей; вдовство, сиротство, нищету, разруху, алкоголизм мужей, все больше и больше впадавших в эту болезнь и беду от бесправия и безысходности

Во время войны тыл держали главным образом женские плечи. Были и детские, и старческие, и даже мужские, но более всего и всех — женские. Женщины держали тыл, а что такое тыл в такой войне, как Великая Отечественная, — это работа по 16 — 18 часов, нищета, голод и холод — все фронту! (Не говоря о том, что очень много женщин, особенно молодых, воевали рядом с мужчинами).

Мужчин выкашивали войны. Беспросветное рабское лживое существование породило массовый алкоголизм и всеобщую озлобленность. Женщина взвалила на себя большую часть производственных забот Отчизны. Мы единственная страна в мире, где в производстве работает больше женщин, чем мужчин. Революция, войны, террор сделали на долгий период женщину основной тягловой силой в стране. У нас почти поголовная женская грамотность. В среднем образованность женщин выше, чем мужчин, все женщины, кроме калек, работают. Но в верхних этажах производства и управления женщин практически нет. (В Индии 70% женщин неграмотны, но там 7 министров — женщины (в записях нет даты, когда это записано)). Зато на самых тяжелых физических работах, которые отказываются выполнять мужчины, работают женщины. Женщина в СССР на физической работе поднимает за день не 7 тонн — международную максимально допустимую норму, а 33. Средний заработок женщин на 30 — 40% ниже, чем у мужчин.

В системе МПС 75% самых тяжелых работ выполняют женщины (рельсы, их укладка и прочее.)

Мать моей приятельницы (типичная русская советская женщина) работала на труднейших физических работах; это напряжение невыполнимых советских планов, «соцсоревнование» и допотопная техника: тачки, лопаты, постоянно ломающиеся столетней давности станки, вагонетки или просто голые руки. Это не трудолюбие — это неистовство в труде, беспощадность к себе, не терпение, а бесконечное терпение, мужество и самозабвение. Растила троих детей одна. Дети получили образование.

В 19-ом веке русский поэт Н. Некрасов писал:

«Доля ты, русская долюшка женская, —

Вряд ли труднее сыскать».

«Коня на скаку остановит,

В горящую избу войдет.»

В советские времена был такой анекдот: Разговор двух мужчин: «Слушай, ты коня на скаку остановишь?» — «Нет, не смогу», — «А в горящую избу войдешь?» — «Нет, не полезу», — «Молодец, я знал, что ты не баба!»

Женщина как мать, потенциальная и реальная, защищена очень слабо, в основном, на бумаге.

Весь быт — средневековый, в стране сплошного дефицита (продовольственного, промышленного, жилищного), в стране, где весьма ограничены или отсутствуют бытовые услуги, элементарные и капитальные, — а если они есть, они не по карману честному труженику, — все это тяжким бременем ложится практически целиком на плечи женщины, выполняющей полной мерой и производственную нагрузку. И в этой нелегкой доле даже живой мужчина рядом, либо замотанный производством, либо пьяный и озлобленный, как правило, не помощник.

А женщина — это мать. Это первые впечатления ребенка, первый воспитатель и учитель, первый проводник в миру. Это залог морального и физического здоровья новой жизни.

Эта новая жизнь с первых дней пьет отравленное молоко измученной и задерганной матери. Мать — это нечто нервное. Это в лучшем случае источник спешных наставлений, нередко бранных, ибо на терпение, игры, спокойное общение, введения в мир нет ни времени, ни сил, ни необходимых знаний.

Мы скрываем количество уродств у наших детей — уродств, связанных с алкоголизмом родителей и, прежде всего, с тяжелой работой женщины.

Какими могут быть дети? А выросшие в наших яслях, садах, школах, где на одну воспитательницу — 30 детей, а в школе — 40, и эта воспитательница такая же, как все, задерганная, усталая, отупевшая умом и чувствами женщина. И это все часто при достаточно низком общем культурном уровне и невозможности его повышать.

Галина Вишневская пишет: «Сочетать карьеру оперной певицы с бесконечными проблемами быта и воспитания детей — практически невозможно. Поэтому редко у кого из артисток Большого театра есть даже и один ребенок — в большинстве своем женщины остаются бездетными.» [249].

Но женщина — это не только воспитание детей — это стиль, это дух, это культура дома.

Чтобы выносить все тяготы женской доли в советском обществе необходимо высокое смирение души или глубокое ее рабство. Наверное, в каждой из женщин свое соотношение этих начал. Но разрушительное действие рабства неизмеримо больше, чем истинного смирения. (Еще из серии анекдотов. «Советский энциклопедический словарь»: Советская женщина — сумчатое вьючное человекоподобное.)

А вот из бытовых зарисовок. Женщины у больших магазинов сидят на ступенях, карнизах, цепляясь седалищем за любой выступ стены (в магазинах, вблизи больших магазинов на улицах скамеек нет). Они сидят среди кучи сумок, котомок, авосек, сидят потные, растрепанные, с опухшими ногами, летом часто в домашних тапочках или просто сбросив обувь, охлаждая отекшие горящие ноги о затоптанные грязные ступени или об асфальт. Из сумок торчат сапоги, колбаса, одеяла, бесчисленные свертки, детские игрушки (Это очень часто иногородние, приехавшие в Москву в поисках «счастья») Часто с ними несчастные измученные, обалдевшие дети, которые не плачут… Привыкли.

А потом — московские вокзалы, где перроны, вагоны заполняют эти же женщины, навьюченные сумками, котомками, свертками, коробками, авоськами: ведь обычно женщина, приехавшая в Москву за товаром, везет добытое не только себе, но и родственникам, друзьям, знакомым — по заказу. (Анекдот тех времен: «Что это зеленое ползет и пахнет колбасой? — это поезд из Москвы.» — Правда, колбаса в эти времена уже колбасой не пахла.)

А как уродливо, тоскливо, унизительно бежать с двумя, тремя тяжелыми сумками, авоськами, пакетами в руках (хочется взять что-нибудь в зубы для облегчения рук) за транспортом или к очередной толпе у прилавка, где что-то «выбросили» (так это называлось). Бежишь красная, вспотевшая, встрепанная. Всегда в туалете что-нибудь нарушится: съедет набекрень шапка, расстегнется пуговица… Поправить невозможно: нет рук. Летом жарко, зимой скользко, весной и осенью грязно. (В брежневские времена почти перестали чистить и мести улицы и дворы. Догоняешь транспорт, но надо обязательно смотреть под ноги. Оторвешь на минуту глаза от дороги — летом тут же попадешь в выбоину или на камень, зимой поскользнешься, весной влетишь в лужу. Зимой на остановках транспорта гололедица смертельно опасная. Лед обкатан так, что при всей осторожности на нем невозможно удержаться на ногах, именно здесь, в толкучке, люди теряют бдительность. (Думаю, что количество сломанных конечностей и сотрясений мозга за последнее десятилетие (конец 70-х — 80-е) — это тоже государственная тайна.)

Добежала, но как подняться в автобус, когда обе руки заняты тяжелыми сумками. Женщине, не пережившей этого неудобства и унижения, этого не понять. Но еще труднее представить, что это происходит ежедневно, что из этого состоит жизнь. (Потому что магазинов мало, особенно небольших, вблизи домов, в жилых районах: что разводить лишние магазины, когда нечем заполнять прилавки.) Женщина вечером едет домой с работы общественным транспортом (собственного автомобиля у нее нет — их практически не было ни у кого, кроме членов правительства) и по пути покупает то, что необходимо, и то, что попадется, если повезет.

Удивительное изобретение «авоська» — АВОСЬ-КА. Авоська — это довольно большая сетчатая сумка, сплетенная из тонкой, чаще шелковой, очень прочной нити, более крупного или мелкого плетения. Она почти не занимает места ни в дамской сумочке, ни в кармане. Но если что-то неожиданно попадается, она принимает «улов» (объем авоськи может быть любым). Почти все советские женщины ходили с авоськами. Содержимое авоськи открыто для обозрения: картошка, капуста, рыба, ботинки, любое прочее.

Когда и как появилось слово «авоська», не знаю. По радио «Россия» слышала, что это слово появилось в выступлении А. Райкина в 1935 году. Так ли? Во всяком случае, это слово, надо полагать, родила или ввела в широкое употребление эпоха советского социалистического дефицита.

Сумки, очереди, спешка, ожидание, кухня (все готовишь сам, натуральное хозяйство; полуфабрикатов, пригодных к употреблению, практически нет!) Стирка — руками! Уборка, ремонт одежды, дома, мебели — сам, руками!

Не выдерживают, рвутся сумки, авоськи, пакеты, ломаются товарные тачки и коляски, а женщина советская, как танк, навьюченная, прет сквозь социалистическое сегодня в «светлое завтра»…

Да и женщины выдерживают это с трудом. Они рано стареют. Тяжело доживают до 55 –и, до долгожданной пенсии. (Работая врачом на участке, многих дотягивала…)

Смотрю на иностранных старушек (в конце 80-х экскурсионные группы иностранцев стали появляться на наших улицах. Это в основном очень пожилые женщины: они бодрые, подвижные, жизнерадостные — в них энергия бьет ключом. — Они прожили иную жизнь. А в облике российских старушек — судьба России. Почти каждая жизнь — трагедия.

Смотрю на женщин — ровесниц моего сына. Они недавно разменяли четвертый десяток. У них мрачный безразличный взгляд, глубокая усталость и неопределенный возраст. Его скорее можно определить по детишкам, которых они отрешенно-безмолвно волокут за ручки из ясель и садов домой или в магазины. Они еще так недавно были веселы и беззаботны, с косичками и бантами, с ранцами за спиной.

Женщина сохраняет свою женственность даже в трудностях и бедах, когда рядом с ней мужчина — друг, опора, надёжа. Но именно это почти полностью ушло из жизни советской женщины. Огромное количество мужчин забрали войны и тюрьмы. А большинство оставшихся спилось. Мужчина в советской действительности потерял свое достоинство, свою значимость: он не кормилец, не хозяин своей судьбы, не опора своей семьи. Советская власть лишила его этих возможностей. Мужчины в этой ситуации сломались. Не помню, в каком анекдоте звучало: «…это не мужчина, это — самэц.»

Поэтому он спокойно сидит в транспорте, когда рядом стоит женщина с двумя отрывающими руки сумками. Его не волнует, что его жена таскает тяжести, выполняет непосильную, очень часто мужскую работу, хотя это его женщина и мать его детей, часто будущих. Он не только не снимает с нее пальто, он забывает взять у нее тяжелые сумки, когда она входит в дом. Это извращение биологическое, психологическое, нравственное. Это уродство не ново. Каждая эпоха, общество несет в себе запас вариантов «нормальных» жизненных ситуаций и извращений, весь вопрос в их соотношении, в масштабах того или иного явления.

И в транспорте помогают войти, уступают место не мужчины, а женщины. (Английская пословица гласит: если хочешь жить долго и достойно — do not wаrry, do not hurry, do not curry — не волнуйся, не торопись, не носи тяжестей… Стоит ли комментировать?!

Но это «цветочки», «ягодки» — проблемы покрупнее. По данным телевидения или радио (точно не записано) в 1999 году убито 14,5 тысяч женщин их мужьями или любовниками — столько же, сколько погибло наших мужчин за 10 лет Афганской войны. Это наши нравы: бандитизм, алкоголизм и прочие плоды обнищания и криминализации общества.

Во всех перипетиях социалистического строительства в России женщина оказалась более стойкой, чем мужчина. Но и у женщины есть предел «запаса прочности». Женщины стали спиваться, особенно в деревнях и нищих поселках. Спиваются не столько от тяжкой ноши, сколько от одиночества, вдовства, от безнадежности, но более всего от алкоголизма мужчин: жить постоянно с мужем-алкоголиком и не спиться самой очень трудно. Если женщина уходит от мужа алкоголика, она остается со всеми проблемами одна. В цивилизованных странах брачный контракт закрепляет за женой определенные права в случае развода. У нас мужчины всячески укрывают свои заработки, чтобы не платить алименты даже на собственных детей.

Женщина гораздо быстрее мужчины становится наркозависимой. А женщина — алкоголик — это угроза национальной безопасности, это врожденные уродства у детей, дети-дегенераты, брошенные дети, — это огромное наше сиротство, какого не было даже после ВОВ, в которой погибло около 50 миллионов человек.

Алкогольное бедствие, обрушившееся на Россию, по масштабам геноцида сравнимо с расстрельно-лагерной сталинской душегубкой (сталинская шла по верхам, это бедствие идет по низам.).

Ну, а что же дети при таком положении с родителями?

Войны, внутренние и внешние, нищета и нравственный распад создали в 20-м веке в России огромную армию «соломенных» и реальных сирот, судьба которых оказалась чрезвычайно незавидной: это жизнь в детдомах и приютах, в детских колониях для малолетних преступников с разной степенью строгости режимов, в тюрьмах, в ГУЛАГе и просто бесприютное бродяжничество по огромной стране.

Сиротская частушка:

«А я не папкина, да и не мамкина,

Я на улице росла, меня курица снесла.»

Сиротство — патология биологическая и социальная. Сирота лишен своих корней, на нем прерывается процесс преемственности поколений, он лишен живительного тепла и уроков родителей, его не выращивает любящая рука, он не наследует опыт родителей. И требуется усилий гораздо больше, чем при естественном процессе, чтобы сирота мог реализовать лучшее, что заложено в нем природой, чтобы недобрые ростки, которые набирают силы в душе ущербного человека, заглохли, не забили в нем доброе. Сиротство — особая забота всякого цивилизованного общества, ибо оно реальное и потенциальное общественное нездоровье. Очень значительные благотворительные средства и социальные отчисления идут на профилактику этого нездоровья.

В наших условиях нищеты и нравственного распада сиротство стало страшной социальной болезнью. (Это не просто нравственность, но и отсутствие противозачаточных средств, жилищный кризис, отсутствие нормальных условий для встреч и многое другое.) Это ядовитый плод ядовитого древа. Наше общество не знает ни благотворительности, ни милосердия, Наши нищие детдома — питомники уголовников, ибо они не только не знают ласки и привета, не только живут в нищете, но воспитываются в условиях жестокости, хамства, воровства и разврата. И в этой системе, как всегда в России, есть святые, и там, где они, обстановка другая. Но это исключения. Нравственность, человечность, тепло этих домов выветривалось, вырождалось по мере вырождения нашего общества. Детские, сиротские дома первых лет советской власти несли еще традиции дореволюционной России, но постепенно они приближались по духу своему к колониям, к зверинцу.

Эти заведения плодят ущербных, озлобленных «волчат», которых они «зелеными» и недоразвитыми выбрасывают в большой мир, за порог недоброго «дома», но в большом нашем социалистическом счастливом мире у них нет прописки и, следовательно, им нет места. Их ждет еще более страшная бездомность, ибо у них нет жилья, нет прописки и нет работы. У них прямой путь в преступный мир. Он плодят новых сирот. Так замыкается еще один патологический круг.

Но напрашивается еще один страшный аспект этого явления. А не стал ли сиротою весь огромный советский народ? Если сиротство — это разрыв преемственности поколений, если сиротство это отрыв от корней, если это отсутствие доброты и тепла в «питательной среде», то большевизм осиротил подмятые им народы.

Преемственность поколений — в семье или в целом народе — требует сохранения материальных и духовных структур (в их развитии), которые созданы предками и которые формировали предков. Родительский дом, родная усадьба, родное село, исхоженные предками дороги и тропки, праздники и обычаи, традиции и привычки, картины, книги, стихи, родная природа, родные песни.

Но что же родного осталось у российского народа?

Усадьбы, в которых зарождалась, крепла и цвела русская культура, разграблены, разгромлены, сожжены, их руины заросли чертополохом. Их хозяева уничтожены или рассеяны по миру, где проросли или сгинули в чужих землях.

Огромная, бескрайняя деревенская крестьянская Россия, питавшая не только хлебом, но и живительными соками культуру усадеб и городов, — сегодня ее нет. Десятки, сотни тысяч покинутых деревень и хуторов поросли быльем.

Не слышен на Руси колокольный звон, который был и военным набатом, и свадебным маршем, и праздничным напевом, и напутствием в последний путь. От сотен тысяч церквей остались сотни, да и то, по большей части, разрушены, изгажены, превращены в притоны или склады. С ними ушли праздники, обычаи и нравы, созданные предками и данные нам как напутствие, как путеводная нить.

Есть еще одна чрезвычайно важная сторона в таком массовом сиротстве — генетические потери, очень высокий вклад в те неисчислимые генетические потери, которые понесла Россия в 20-м веке.

Что таится в генетических «сундуках», сокрытое, так и уходящее неизвлеченным, неведомым в вечность?

Что было в генетических возможностях той девочки, которую в младенчестве ее украли волки и превратили ее в себе подобное. Шесть лет в волчьей семье сделали ее мировосприятие и поведение волчьим. Последующие 20 с лишним лет в человеческом обществе не вернули ей человеческий облик. Она усвоила менее двух десятков слов — волк, вероятно, усвоил бы больше, будь бы ему дана человеческая глотка, ибо у него не было срыва генетического развития. — Время дорого вовремя! — Есть особый возраст, чрезвычайно восприимчивый — ранний, когда закладываются основы (потенции) будущей личности.

Сколько же ценного уходит в генетический сброс у миллионов детей, воспитываемых в нежном и восприимчивом возрасте озлобленными, вымотанными и примитивными ясельными няньками или загнанными жизнью, социалистическим производством и бытом матерями. Что же говорить о детях родителей-алкоголиков, где мутации генов, отравленных алкоголем, сочетаются с патологией их раннего считывания. А этих сирот наш анти-мир сотворил более, чем любая война.

А если к этому генетическому сбросу прибавить прицельный геноцид: революционный, сталинский. 10-летняя Афганская война не унесла столько жизней наших юношей, сколько 5 лет мирной солдатской службы в наших доблестных вооруженных силах; наши мирные атомные аварии по своим сокрушающим трагическим последствиям в сотни и тысячи раз превосходят потрясшую мир японскую трагедию.

Так чем же, каким оскалом, каким примитивизмом и ущербностью должен обернуться народ, по природе богато одаренный талантами и душевной добротой?!

У нас 1 миллион 400 тысяч детей в домах ребенка — это дети, от которых отказались матери [250]. 1миллион 600 тысяч дебильных детей находятся в спецшколах [251]. А сколько их по всему Союзу вне этих школ: в глухих углах Сибири — в «Зоне»; в Молдавии, в Средней Азии, на Севере, на Дальнем Востоке?

40% сиротских домов находятся в аварийном состоянии, 20% — без горячей воды; 15% — без канализации

У нас официально 2 миллиона беспризорных детей, а не официально — 4 миллиона.

Детские колонии у нас для 15-летних мальчишек и девчонок организованы по типу взрослых тюрем. Из этих «воспитательных» учреждений выходят закоренелые уголовники, которых уже ничто не может исправить.

Наш нравственный распад сделал детей-сирот мучениками.

В основной массе своей детские сиротские приюты отражали дух эпохи. В приютах послереволюционных была жестокость и свет надежды. О приютах в ГУЛАГе немного говорилось в соответствующей главе. В приютах после ВОВ была нищета от разрухи, усталость, но не было нравственного гниения, была радость победы, надежда на лучшую жизнь. И контингент детей был особый: это были не дети алкоголиков и преступников — это были дети погибших защитников Родины. Медленный развал страны в пост-сталинские времена сопровождался всеобщим распадом. И нравственный облик приютов, который, в целом, благолепным, наверное, не был никогда, стал устрашающим: издевательства, изнасилования преподавателями детей, садизм постепенно становились нормой. К детям стали применять карательную психиатрию: кололи аминазином строптивых детей, иногда психотропы вводили в массовом порядке перед уроками, чтобы не было проблем. [252].

В Советской России было 3 волны сирот: первая — после Гражданской войны и террора, вторая — после ВОВ и третья — в результате распада «глиняного колосса».

Сейчас в России 90% сирот — при живых родителях. Самая большая волна.

Эти данные вырвались из секретных бумаг и служб в радио- и телеперелачи, на страницы газет и журналов под ветром «пред-перестроечных» перемен. Но это, вероятно, лишь вершина айсберга.

Но не все дети в России сироты, даже сироты многие живут не в приютах, а в семьях родственников. Дети без отцов живут с матерями. Но практически у всех родители работают. А потому во все советские времена огромную воспитательную роль брала на себя школа. И надо отдать должное — школа была в основном хорошая, и она давала хорошее среднее образование. Советская школа долгое время сохраняла дух и стиль обучения прекрасной российской дореволюционной школы. Хорошие, часто прекрасные учителя компенсировали бедность, даже нищету школ. В школах были кружки, утренники, вечера, самодеятельность. Выпускались школьные газеты: классные, пионерские, комсомольские.

После войны ученики под руководством учителей помогали восстанавливать школы, озеленять школьные участки, украшать школьные дворы и классы цветами.

Летом организовывались пионерские лагеря. Для детей, туда не попавших, при школах организовывались школьные площадки, где детей кормили и занимали. Это отрывало детей от улиц, потому что, если детей никто не воспитывает, их воспитывает улица.

Все это было по-разному хорошо или плохо, детей летом нередко посылали в колхозы, на прополку или уборку чего-то, но в целом школьное советское образование было на хорошем уровне.

Но времена менялись, менялась и школа. Дети были отданы на откуп государству, школе, ее духу и бездуховности. Старые учителя уходили из жизни, выветривался дух старой дореволюционной гимназии. В сталинские времена советский школьник, даже если он был бос, почти гол и голоден, должен был знать, говорить и ВЕРИТЬ, что он счастлив, ибо живет в самой счастливой стране на свете.

В другие времена, когда перестали отстреливать, стали потихоньку всплывать и ложь, и правда, вера стала сменяться цинизмом, начался развал общества, его устоев, правых и неправых, стала разваливаться и школа.

Медицинские осмотры пред-перестроечных времен и начала перестройки показали, что здоровых детей в школе менее 30%, психически здоровых — менее 25%, нормы ГТО по физкультуре может сдать менее половины учащихся.

Дворцы пионеров, в которых были различные кружки, мастерские, студии, развлечения, которые располагались в дворцах или богатых домах изгнанных хозяев, сначала перекочевали в хрущевские пятиэтажки, потом в их подвалы, а позже и вовсе прекратили свое существование

Школа воспитала комсомольцев 20-х годов, потом добровольцев 1941 — 1945 годов. Дети войны определили характер хрущевской неверной «Оттепели».

Школьники 70 — 80-х годов (наиболее успешные) в начале перестройки широкой волной, обвалом хлынули за рубеж. Они рванули туда, в сытую, разноцветную, благоустроенную жизнь от нашей серости и беспросветности. Было, от чего бежать…

«Бывает жизнь цветная, а есть черно-белая.

В Ижевске, в Воткинске вспоминалась мне первая командировка в «другое государство». Утром из окон вагона открылась взору РАЗНОЦВЕТНАЯ страна, жители которой раскрасили в желтые, оранжевые, голубые тона все — от цистерн до складских помещений, заборов, фасадов домов, — так до самого Кельна… И испытал я персональный шок… Бродил по улицам городов, проигравших нам войну, и жгла сердце обида за свою Отчизну, за старух из бесконечной вереницы сел и райцентров, на которых (из каких еще только сил?) держится российская земля и которым даруют нынче тотальное повышение цен… За людей, которым обещали всю жизнь радостное цветное кино изобилия и братства, в результате — обворовали до нитки; иных успели уничтожить в лагерях, а на остальных надеются по сей день…» [253].

А где живет наш городской люд? — Счастливчики, которые вырвались из коммуналок, живут в «черемушках»: в серых безликих, бездушных коробках, особенно страшных весной, в районах, похожих на крематории или лагерно-барачные поселения, вытянувшиеся многоэтажно вверх. Архитектура этих районов горькими острословами России, неистребимыми, как ее беды и тоска, названа «баракко». А шутники предлагали привязывать к домам разноцветные бантики для гостей и детей.

Старые дома… Широкие лестницы… Высокие потолки… Большие комнаты… Эти дома строились для людей. Они были рассчитаны на рождение человека и смерть, на удобство будней и широту праздников, на большие семьи, на возможность уединения. И это не особняки богачей, а обычные коммерческие дома.

Новые жилые дома большевистской России — «хрущобы», объединенные в массивы «новых черемушек», — крематории снаружи, клетки, норы — внутри. 5-метровые кухни, 10 — 18-метровые комнаты; квартиры, в которых негде поставить детскую коляску, велосипед, стиральную машину, нельзя пригласить гостей (хотя это коренная хлебосольная российская традиция). В такую квартиру трудно внести пианино и невозможно рояль или даже большую кровать (да и ни к чему). Появление в ней младенца рождает множество почти неразрешимых проблем. И последний путь из этих щелей почти невозможен. (В одном из анекдотов было изобретение для этих квартир: ночной горшок с ручкой внутри: для экономии места).

Кто и для кого строил эти щели, клетки, соты? — Нищета и рабство. «Хозяева» строили себе другие дома — тайно, за высокими заборами. Дома большие, высокие. И заборы должны были быть столь высоки и участки столь велики, чтобы ни из какой точки извне его нельзя было увидеть. А чтобы никто не изыскал щель или не влез на забор, по верху пускали колючую проволоку под током, а у «глазков» сидела охрана с собаками. (Какое удивительное совпадение: заборы, колючая проволока и охрана с собаками вокруг концлагерей и правительственных домов и дач. — вот они два полюса большевистской тайны…)

Это лагерно-барачная архитектура. Вот как описывает структуру лагеря В. Гроссман:

«Бараки тянулись, образуя широкие прямые улицы. В их однообразии выражалась бесчеловечность огромного лагеря. В большом миллионе русских деревенских изб нет и не может быть двух неразличимо схожих. Все живое — неповторимо. Немыслимо тождество двух людей, двух кустов шиповника… Жизнь глохнет там, где насилие стремится стереть ее своеобразие и особенности.» [254].

Но удивительно (а может быть, нет?), у нас этим уродливым и страшным наростам на теле нашего бытия дают весьма нежные поэтические названия: «черемушки», а самые страшные лагеря называются «Белый лебедь», «Дубравушка», умирающие колхозы «Светлый путь», «Заря» и т.п..

(В детстве я могла, не помня о времени, не чувствуя себя, стоять под большими светящимися в ночи окнами старых домов. За занавесками, под старинными абажурами текла какая-то таинственная жизнь. Все окна были разные: в одних ярко горела люстра, в других над столом мягко светился абажур, в третьих — интимный свет в углу… Где-то виделся ковер на стене, портрет или картина, часть книжного шкафа. Все уходило куда-то в глубь жизни, к другим поколениям, затягивало, вызывало трепет, ощущение чьей-то истории и судьбы.

Потом мы переехали в район новостроек. Сотни ярко освещенных «доступных» окон. Совсем не сразу я обнаружила, что эти окна меня совсем не волнуют. Может быть, я просто постарела? Нет, в Арбатских переулках этот трепет возвращается ко мне. Одинаковые серые коробки, одинаковые окна, маленькие насквозь просматриваемые комнаты, стандартная мебель. Нет истории, ни во что не вложена душа. И тогда я стала понимать, почему в Ленинграде я стояла у каждого дома, без конца возвращалась к одним и тем же домам, мостам, фонарям. И, как ударом молнии осенила совсем не простая мысль: ОДУХОТВОРЕННОСТЬ. Эти произведения искусства не мертвы, в них живет дух их творцов. И творцы бессмертны не потому, что они оставили здесь свои дворцы, мосты, сады, а потому, что в их творениях живет их дух. Сила искусства, его вечность, его бессмертие в том, что это вечная жизнь Духа. И приобщаясь, вникая в произведения искусства, общаясь с этим кладезем бессмертного Духа, который крупицами, а иногда и глыбами, приходит на землю творить и одухотворять все чуткое к его творениям, мы богатеем душой — чем глубже вникаем, тем больше…).

Наша архитектура — плод халтуры, бездуховности, бюрократизма и экономической несостоятельности государства.

Это плохое жилье: низкие потолки, маленькие комнаты, крохотные кухни, в которых можно есть только по очереди; коридоры, сан-узлы, в которых не повернуться; отсутствие подсобных помещений.

Это грязь и разруха во дворах и подъездах — не только потому, что грязь не убирают, но и потому, что мы ее творим.

Урну найти невозможно. Костоломные дороги и смертельно-опасные в скользкое время года подходы к остановкам транспорта. Плохое качество еды. Это отвратительные овощи — специально выращенные сорта, требующие минимум забот при транспортировке и хранении. Они не съедобны. Это кормовые сорта, которые не всякая скотина станет есть. Но их все равно снимают зелеными, как и яблоки, абрикосы, персики, сливы — «вечнозеленые» (из анекдота). И это всегда тоже грязное, битое, гнилое

Отвратительны молочные продукты, сделанные не из молока, а из какой-то химии, водорослей и чего-то нам неведомого.

Мясо и особенно мясные изделия не едят не только кошки, но даже бродячие собаки.

Вот и мечутся женщины в поисках хоть чего-то, из чего можно дома изощриться и приготовить что-то съедобное.

(А ведь не голодала, сыта была Россия к 1913 году. Богата была хлебом, скотом, птицей, рыбой, фруктами, ягодами, грибами, медом. Народная традиция хорошо и вкусно поесть трансформировала эти богатства во множество затейливых блюд, печений, солений, мочений и сладостей. Последний всплеск этого изощренно-разнообразного изобилия был при НЭПе).

Но и вырождалось это постепенно.

После НЭПа исчезло изобилие товаров, но не исчезло качество. Дефицит не усугублялся торжествующими халтурой, хамством и воровством. Это нарастало постепенно, набирая скорость.

Уже в 30-е годы колбасы, изыски молочных, кондитерских и кулинарных изделий остались только в столицах и в некотором количестве в районах особого снабжения. Но эти продукты были доброкачественными. А в конце 70-х годов в Москве уже трудно было сказать, из чего эти продукты изготовлены.

Колбасы — из крахмала, сои, пленок и прочих мясных отходов; творог, сметана — из морских водорослей, муки, крахмала — было ли там что-либо молочное? Печенье — из крахмала, гороха, несъедобных жиров. Все это с какими-то химическими наполнителями — откуда нам знать, из чего это делалось?! Есть это было почти невозможно.

В середине 70-х я повела своего 12-летнего сына в Столешников переулок — в знаменитую кондитерскую в центре Москвы — единственную, в которой еще продавались доброкачественные пирожные и торты. Мне хотелось, чтобы он все-таки узнал вкус настоящего продукта. В кондитерской было довольно много народа, но достояться было нетрудно (при нашей-то привычке!). — Я сама была поражена этим изумительным вкусом настоящих доброкачественных свежих продуктов, натуральных ароматических добавок. Мы уже отвыкли от всего этого. Я тоже почти забыла этот вкус. К тому моменту почти все истинные доброкачественные продукты должны были быть занесены в «Красную книгу». Но и псевдопродукты постепенно исчезали с прилавков.

Так же разлагалось и рушилось производство промышленных товаров: отвратительные ткани — из плохой пряжи, плохие краски; безвкусные, иногда просто хамские расцветки и рисунки; детские вещи, иногда, казалось, сделаны из половых тряпок; плохая обувь (производим в 3 раза больше, чем в США, а носить — нечего); плохая посуда, хозяйственные товары; отсутствие бытовой техники.

Праздников практически нет: 1—2 мая, 7—8 ноября, 5 декабря (День Конституции), 1 января — 6 дней. 1 — 2 из них совпадают с выходными (их не компенсируют). Усталость, серость и черно-белый телевизор (2 программы).

Как воспринимает это народ:

есть довольно основательный слой, который привык к нищете, непротивлению и лени; им не нужен ватерклозет — они будут ходить до ветру за овин в любой мороз, будут жить, как их прадеды, склоняясь, повинуясь, не задумываясь;

есть такие, которые страдают, тоскуют, не задумываясь над тем, кто виноват;

есть озлобленные, обвиняющие мировой империализм;

есть задумывающиеся, есть старающиеся не думать;

есть понимающие все; таких немного; это тонкий слой интеллигенции: но есть и удивительно мудрые простые люди, особенно среди крестьян;

есть те, кого все это вполне устраивает — это ворье всех рангов и масштабов; они растут от тысячников к миллионерам;

и есть виновные; они прячутся за тонированными стеклами своих бронированных машин и за высокими заборами охраняемых особняков.

А в целом, уставший от неурядиц народ озлобливается, грубеет, ожесточается.

Он теряет важную свою Божественную способность и предназначение — ДАВАТЬ.

В России средний срок жизни на 20 лет короче, чем в цивилизованном мире. Средний срок жизни шахтера в СССР 49 лет. До пенсии (50 лет) доживает 1 из 20.

Мое поколение, дети войны, уходят косяками в 60 лет с небольшим. Россия вымирает: далеко не все позволяют себе иметь даже одного ребенка. «Коммуналки» тоже чрезвычайно тому способствовали.

Не оттого ли мы такие пуритане, что стремление к любовным утехам надо было вытравить в нас дочиста, чтобы мы не почувствовали, что нет им места в нашей жизни, чтобы у нас не было ущербности, чтобы всегда мы были горды тем, что мы самые — самые…

Какой может быть секс в коммуналке, где в одной комнате живет вся семья, а то и три семьи, где на расстоянии одного метра, а то и вытянутой руки кровать родителей или ребенка, сестры, брата? В таких условиях секс мог принимать либо грубо-животные формы, либо сверхскромные

В этом анти-мире, мире Антихриста и абсурда мы должны были испытывать абсурдные чувства. Отрекались от родителей, предавали родных и близких, позорили, хулили вчерашних вождей, великих ученых, врачей-спасителей, поэтов, художников, зарывали в землю живьем священников. Зато мы возлюбили государство, Вождя и дорогу в коммунизм, усеянную трупами.

Нас учили любить Родину, но не вообще Родину, а Родину СОЦИАЛИСТИЧЕСКУЮ,

и ненавидеть, беспощадно истреблять в ней все, в чем можно было заподозрить малейшее отступление от социализма. Мы должны были любить государственную мясорубку и того, Верховного, который ее крутил. (Воистину, анти-мир, и мы анти-люди в нем!)

Для убедительности на Руси, вместо множества церквей, стали еще более многочисленными статуи вождей.

Социализм крепили дезинформация, страх и кровавая мощная «железная рука».

«Когда в 1826 году понадобился конкретный исполнитель, чтобы вешать пятерых декабристов, так обыскались. Больше 50 лет в России никого не казнили… При Николае Первом многих гоняли сквозь строй и многих забивали насмерть. Но следующая одномоментная, если можно так сказать, казнь, когда один человек, получив приказ, убивает как профессионал-убиватель другого человека, состоялась лишь в 1861 году. Антип Петров, крестьянин, был казнен за организацию крестьянских волнений. И очень, небось, долго профессионала искали.» [255].

А начиная с 1920-х годов количество профессиональных палачей, тюремщиков, надсмотрщиков, профессионалов кровавых дел и насилия росло бешеным темпом, к концу «Великого царствования», к 1959-ым годам, служба насилия, кары и издевательств с учетом аппарата КГБ, сексотов и просто добровольных любителей «бдить», писать, «капать», «стучать» (а это всегда омывалось кровью) составляло уже, наверное, около одной трети народа. [256].

Масса озверелых «шариковых» вовлекала в свой поток (насильственно) порядочных людей. Они были запуганы, разобщены, одиноки в этом потоке, они не могли объединиться в силу, способную противостоять ему, поэтому они плыли в нем до собственной гибели или до морального распада. И они входили в «тройки», «Особые совещания», в аппарат. Постепенно они вымерли… в тоске безысходности или в той же мясорубке.

Но в основном там было ретивое быдло, рвущееся к власти, наделенное честолюбием, пропитанное глубоко скрытыми комплексами неполноценности, поэтому наиболее беспощадное ко всему незаурядному и достойному. Уничижительная преданность, направленная вверх, и беспощадность, деспотизм, жестокость — вниз (именно эти тянутся сегодня к «святому месту» в Гори…)

«…последствием показной преданности даже самым высоким идеям может стать лишь развал. Массовые репрессии невинных — это особая, высшая форма показной преданности своему будущему.» [257].

Русскому человеку легче и свойственнее бездумно подчиняться, чем думать и отвечать за себя самому. Подчиняться команде, ждать, что ДАДУТ, и преданно славословить…

Для первых трех десятилетий властвования большевиков, наверное, фразой, определяющей дух эпохи, было привычное: «К стенке!»… Этот свинцово-тяжелый дух до конца еще не выветрился из травмированной народной души.

И каков бы ни был русский народ, со всеми его недостатками, истинными и приписываемыми ему, но большевики все 70 лет своего правления неустанно, неусыпно, изощренно трудились, чтобы держать его в узде.

Ложь, Страх и Тайна — трехголовая большевистская гидра, сплетенная намертво причинно-следственными связями, удавкой сидела на теле народном, смердела мертвечиной и гнилью.

А большевистские газеты, радио, телевидение писали, рапортовали о «неуклонном росте благосостояния», о «дальнейшем улучшении, ускорении, повышении, развитии» … сельского хозяйства, науки, урожаев, научно-техническом прогрессе, освоении… о дальнейшем снижении преступности, заболеваемости… о «неуклонном росте» … — Непрерывный звон фанфар, победный треск о подвигах и достижениях, и ни звука, ни слова о том, что происходит на самом деле. Для равновесия, создания видимости правдоподобия разоблачали какие-то мелкие несущественные недостатки, недочеты. Во времена террора все сваливали на «врагов» — тогда это принимало форму кампаний.

Центральная партийная газета «Правда» — главная газета государства с 20-х годов врала всегда.

Не помню, кто на радио «Свобода» сказал, что для того, чтобы увидеть все поразительные изгибы лжи, которую несла эта газета, нужно прочитывать номера «Правды» за продолжительный период одномоментно, тогда приоткрываются масштабы этой лжи.

ВДНХ — выставка недостигнутых, недостижимых «не-достижений» народного хозяйства. 7 тысяч обслуживающего персонала, 72 павильона, огромная стоимость показных экспонатов.

(Когда Иван Пырьев снимал свой знаменитый фильм «Кубанские казаки», для создания картины колхозной ярмарки товары свезли со всего Союза. Съемочную площадку охраняло тройное оцепление милиции. Старушка спросила: «Ребята, а о каком времени фильм снимается?») [258].

Но парадные одежды истлевали, спадали маски и проступали пятна проказы, разъедавшей организм страны — в экономике, экологии, в общественных, профессиональных, человеческих отношениях.

Правда проступала в газетных статьях, радио- и телепередачах, выступлениях на конференциях и съездах.

Здесь, как и везде в этой книге — отдельные штрихи. Будет ли когда-нибудь написана энциклопедия российского социализма и его последствий — не знаю. Но в целом то, что происходило и произошло в огромной стране в течение почти столетия, нормальному воображению не поддается.

Вот отдельные данные по сельскому хозяйству, в которое, возможно, вкладывались немалые деньги. Колхозы, партконференции и партсъезды в течение нескольких десятилетий рапортовали о повышении урожайности колхозных полей, внедрении новой техники и технологий.

У нас более 150 миллионов гектаров чернозема — это более половины мирового богатства. Более половины (около 70%) нашего чернозема мы уничтожили техникой, химией, бесхозяйственностью. Мы выращиваем в 3 раза больше картофеля, чем США, но 70% его гноим (на овощных базах, где хранятся наши овощи, фрукты, узаконены 60% потерь — какая кормушка для работников баз!). Но это не картофель. Почти все, что производит наше сельское хозяйство, — кормовое, пригодное только для скота. Но эти продукты идут на полки наших магазинов — откуда взять другие? (Некоторое время положение улучшали овощи из стран Восточной Европы (СЭВ), но потом они исчезли, — видимо, нефтяных денег уже нехватало даже на хлеб…)

«Мы собираем зерна в 1,5 раза меньше, чем США, а комбайнов делаем в 16 раз больше. Неисправных комбайнов у нас в хозяйстве столько, что американцам удалось бы наделать такое количество лишь за… семьдесят лет…. Хозяйства приобретали их не по своей воле, да и то в основном на запчасти, которых нет. [259]

По многим видам техники затраты на ремонт превышают затраты на производство новой продукции.

«Тракторов мы производим в 5 раз больше на душу населения, комбайнов в 40 раз больше, чем в США, а хлеба почти в 2 раза меньше.

Башмаков мы производим в 3 раза больше, чем США…

У нас 31 килограмм сахара на душу населения, а в США — 22, но у них нет ни очередей, ни талонов…

Мы закупаем 20 миллионов тонн пшеницы, при том, что сами производим в 2 раза больше, чем нам надо» [260]

Мы производим в несколько раз больше различных видов зерна, картофеля, свеклы, значительно больше чугуна, стали (в 2 раза) и, наверное, очень многого другого, чем США, но ничего не имеем — все гноим разными способами, да оно и мало пригодно к употреблению.

В России были когда-то прекрасные яблоки, чернослив, груши… — теперь это все кормовое, для скота (но скота тоже нет!).

Мы покупаем фрукты за рубежом. Экономя валюту, покупаем самое дешевое, даже бросовые сорта, но продаем по самой высокой цене, всегда по одной и той же, независимо от качества продукта.

Мы докатились в строительстве коммунизма до талонов на спички, мыло, водку, сахар, домашние тапочки. Остального — просто нет… А на свалках у нас — чистая валюта: тысячи, миллионы тонн лучших дорогих металлов…

В 1990 году во многих областях получили высокие урожаи зерновых и овощей. Но страна, как всегда, не готова собирать даже минимальный урожай. По решению Правительства СССР для участия в уборочной страде направляются 30 тысяч военных грузовиков, или 60 автомобильных батальонов.

Обычно из наличных грузовиков работает не более двух третей, да и то в одну смену.. Половина грузовиков идет порожняком.

Как правило, урожай собирается не весь, даже обычные невысокие или низкие; значительная часть собранного остается гнить на полях, на транспорте, на базах. В Белоруссии от собранного урожая картофеля в 1987 году сохранилось на каждую тонну 300 граммов (!).

И когда, пройдя все мытарства на этапах, продукт попадает в магазин, его сортируют: лучшее забирают себе или тем, кто выше; следующий «сорт» продают «через задний кирильцо» (по Арк. Райкину) по «чернорыночной» цене, и только выборки, отбросы попадают на прилавки покупателю…

Положение в мясной и молочной промышленности еще тяжелее, чем с зерном и овощами.

Содержание коров в колхозах часто не поддается описанию: грязь, дурные корма; выпасы, отравленные химией. Коровы не живут более 4-х лет, чаще их в 1,5 — 2 года отдают на убой, ибо они дают 0,5 — 1,5 литра молока в день, а иногда не дают вообще.

Способ доставки скота к местам убоя — преступный: без еды и питья, чтобы не чистить вагоны, а пути бывают длинные. Это делает мясо этих вконец отощавших и стрессированных животных малопригодным к употреблению.

Те, кто пережил эпоху предкатастрофы, наверное, еще помнят толпы людей в универсамах у контейнеров, куда из окон развесочных бросали куски мяса (это было до того, как полки опустели окончательно). Люди стояли в ожидании очередного «выброса». Когда это, наконец, происходило, толпа ненадолго возбуждалась, но вскоре снова застывала, ее почти никто не покидал, может быть, пара счастливчиков; брать было нечего — это были кости, на которых было не более одной трети мякоти и пленок.

Вспоминается анекдот той поры. Стоит очередь, ждут чего-то, похожего на мясо. В очереди старый еврей ворчит: «Скажите, разве это мясо? Разве можно приготовить из него что-то съедобное? Хороший хозяин не даст такое мясо даже своей собаке». — Очередь на него шикает. От него отодвигаются. Он не унимается. Наконец, к нему подходят, предлагают: «Пройдемте.» — Его уводят. Очередь смотрит, кто сочувственно, кто злорадно: допрыгался… Проходит часа полтора — два — еврей возвращается. Очередь все еще стоит. Воздев руки к небу, он восклицает; «Майн Гот! У них нет уже даже патгонов!».

А вот об овцеводстве в какой-то из среднеазиатских республик Советского Союза (Записано после телевизионной передачи с соответствующими незабываемыми кинокадрами)

Экстенсивное овцеводство (плановое хозяйство: выполним и перевыполним!) привело к тому, что поголовье скота стало столь велико, что неисчислимые стада вытоптали навсегда вековые пастбища и почти полностью пали от нехватки кормов. На кинокадрах эти животные состояли из облезлой кожи, на которой местами висели клоки свалявшейся шерсти, и костей. Эту зловещую картину не забыть до конца дней. (Зато какие рапорты о росте поголовья скота шли в центр!). А ведь это делали люди, которые тысячелетия, из поколения в поколение занимались овцеводством на этих землях. — Делали по приказу! — По ЧЬЕМУ приказу?! Кто те люди, которые могли давать ТАКИЕ приказы?!

Это тот случай, когда приказы выполнялись тупо.

(Одновременно действующих приказов и инструкций, положений и методик в народном хозяйстве было до 200 тысяч). У нас нет законов, охраняющих человека. Но инструкций, направляющих, определяющих, регламентирующих его деятельность, — море. Они охватывают все сферы жизни.

Но люди научились их обходить. Это особенность России: государство создает невыполнимые, не совместимые с жизнью законы, а люди изощренно их обходят, обманывая государство.

Все свелось в командном хозяйстве к «бумажному» выполнению планов. Дутые цифры, дутые планы — ложь, пронизавшая всю экономику, росла и метастазировала, как злокачественная опухоль. Новый план составлялся на основе дутых цифр выполнения предыдущего. И так из года в год, так что истинного положения дел в экономике уже не знал никто.

(Существуют анекдоты и правда (а может быть, анекдоты тоже правда; а возможно, правда намного страшнее анекдотов) о цифрах, полученных ЦСУ. Например, земляными траншеями, прорытыми за какой-то год, можно было опоясать земной шар).

Лозунги: «Вперед к коммунизму!», «Даешь план!», «Пятилетку — в 4 года!» и тому подобные — сменились неброскими, но тихими и въедливыми: «Дураков работа любит», «Я что — Дурак?», или «А кому это надо?», «Работа — не волк, в лес не убежит», Артель «Напрасный труд» и т.п..

Еще один милый анекдот, отражающий отношение к труду в брежневские времена: идет посадка деревьев; один яму копает, другой следом за ним закапывает, а тот, который должен был дерево в яму посадить, — болен… И все довольны.

Вот еще один пример командного хозяйствования. В начале «перестройки» был объявлен «сухой» закон. И началась вырубка виноградников в Крыму, в Молдавии, в Грузии, где виноград, виноделие, вино — это образ жизни, национальный характер, национальные традиции (не говоря уж о том, что виноградное вино — не водка! Агроном, выращивавший в Крыму уникальные, знаменитые сорта винограда, — застрелился…

Чтобы получить общее представление об экономике социализма, достаточно даже двух следующих примеров.

Через 2 года после введения НЭПа в стране, разрушенной, обескровленной войной и революцией, уже было изобилие продуктов сельского хозяйства, товаров легкой промышленности. Страна не успевала вывозить хлеб за рубеж. После отмены НЭПа, коллективизации страна, имея сотни тысяч тракторов и комбайнов, не только никогда не знала изобилия, но никогда не ела досыта даже хлеба.

В 1916 году, на третьем году мировой войны в Петрограде начались перебои с отдельными видами продуктов, а в основном все было, не говоря об ассортименте и качестве продуктов, каких социализм не знает. Беда, голод и разруха пришли с большевиками.

Во время ВОВ голод пришел практически с первых дней войны — не только в Ленинград, а по всей стране.

Уникальные рыбные богатства России известны всему миру. Но эти бесценные богатства уничтожались в ней варварски, как и все остальное. Драгоценная, трудно и долго выращиваемая рыба гибла от лесосплавов, от строительства гигантских ГЭС, от слива в реки отравленных отходов различных производств, от браконьерства, разбоя и бесхозяйственности.

Иногда в погоне за планами вылавливали 500% от плана, а обработать и вывезти могли 70%. Все остальное гнило по берегам, но чаще это сбрасывали обратно в водоемы, где оно гниением своим убивало все живое.

На прилавки магазинов поступала только самая дешевая рыба. Она стоила намного дешевле мяса, но часто имела весьма нетоварный вид и нередко была просто несвежая.

Ценные сорта поступали только на столы номенклатуры и шли за рубеж.

Рассказывали, что портовики-дальневосточники при погрузке контейнеров с ценными сортами рыбы специально роняли их с высоты — товар становился нестандартным, и часть его доставалась портовикам, а какая-то попадала даже на прилавки магазинов, в основном местных.

Виктор Астафьев в книге «Царь-рыба» описал разбойное губительное браконьерство на дальневосточных реках, фактически уничтожающее бесценные породы рыб — уникальные российские богатства. (С тех пор прошло 2 — 3 десятка лет — ситуация стала страшнее: теперь это разбойный *бизнес).

В Астрахани нам пришлось разговаривать с рыбаками-волгарями. Они родились на Волге. Волга — их родина, их стихия, их мать: недаром Волгу называют «матушкой». Но им запрещено ловить в ней рыбу, пользоваться лодками — не только моторными, но и обычными. Конечно, они, рискуя, ловят рыбу и продают бесценную черную икру из-под полы — недорого (это помогает им выживать в голодном Поволжье.) Но это не хозяйствование, а разруха. И волгарей, наверное, немало прошло за это через тюрьмы. Такая уж страна.

Что касается легкой промышленности, то многие советские товары могли бы стать памятниками эпохи, ибо никакая иная эпоха не знала ничего подобного.

Такие ткани и вещи могут производить люди, лишенные воображения, люди тупого ума, ленивой души и рук, безнравственные и циничные, которым дела нет до тех, для кого они это делают. Отвратительные краски, уродливые фасоны, примитивные рисунки, цинично-оскорбительный вид изделий.

(И это в России, в которой всегда умели красиво одеваться, особенно женщины, даже весьма скромно обеспеченные, даже бедные крестьянки. Во всех семьях, в том числе бедных, девочек с малолетства учили шить, вышивать, плести кружева. В 11 — 13 лет девочки начинали своими руками готовить себе приданое.)

В тяжелой промышленности картина была не более радостной, хотя командная система особенно удобна для ее развития — создания гигантских структур, где человека нет: винтики, рабы и «комиссары» — управители. Гигантомания — особая болезнь большевизма.

«Я планов наших

Люблю громадье,

Размаха шаги саженьи», —

писал Владимир Маяковский (он не сгинул в ГУЛАГе, он покончил с собой раньше — тоже великий заблудший).

Эта гигантомания, «громадье» планов» было одновременно и великой ложью и прикрытием лжи. Это была видимость великих шагов и прикрытие великих провалов: каждая стройка должна была быть огромным убедительным шагом в светлое будущее. А потому заводы были гиганты, каналы были великие (часто ненужные), электростанции — самые мощные в мире; поэтому перегораживались великие реки, погибала бесценная рыба, огромные искусственные моря заливали десятки, сотни, тысячи деревень с их вековым укладом, садами, пахотными землями, храмами и церквами, могилами предков. Это сопровождалось великими выселениями народов (но к этому советской власти — не привыкать…)

Огромный ГУЛАГ, миллионы смертников работали на войну, на мировую революцию, осваивая бескрайний российский Север, вечную мерзлоту голыми руками.

Лили миллионы тонн чугуна и стали и половину сбрасывали в лом (высокие сорта стали покупали за рубежом). (Военная техника СССР — металлолом, разбросанный по земному шару: Афганистан, Кувейт, Ангола, Эфиопия, Вьетнам… а на колхозных полях СССР — трактора и комбайны…).

Меняли климат, перебрасывали реки, осушали болота (теперь горят леса), орошали пустыни (погибает Арал), насаждали лесозащитные полосы: «Мы не можем ждать милостей от природы — взять их у нее наша задача!» — этот лозунг висел в каждой школе, в учреждениях, институтах.

Потом стали поднимать целину. Десятки тысяч студентов с комсомольскими песнями, в товарных вагонах поехали за тысячи километров трудиться, во имя Родины строительства коммунизма поднимать целину. Подняли! На заповедных землях собрали великий урожай и впервые за 40 лет существования советской власти по сбору хлеба достигли уровня дореволюционного довоенного 1913 года (когда Россия пахала сохой). Но большую часть урожая сгноили; уничтожили великие пастбища, распахивать которые было запрещено еще указом Екатерины Второй, дали волю пыльным бурям, страну не спасли…

Ее пытались спасать лозунгами, энтузиазмом, социалистическим соревнованием. В плановом хозяйстве такое специфическое явление, как «социалистическое соревнование», должно было вызывать перекосы. Соревновались между собой предприятия, отдельные цеха одного предприятия, фабрики, колхозы, заводы, шахты; сотрудники внутри отдельных предприятий и учреждений: ткачихи, шахтеры, врачи, ученые. Портреты победителей вывешивали на «Досках почета». (Был анекдот о соревновании цеха левых перчаток с цехом правых перчаток…)

А сколько времени и нервов отнимали бумаги, которые необходимо было направлять по инстанциям; «высасывание из пальца» предмета, сути соревнования; отчеты по результатам соревнования…

Во времена Сталина основным стимулом социалистической экономики был Страх и постепенно выкашиваемый и увядающий энтузиазм революционных лет. В хрущевские времена многие вопросы решал спирт, а в первые годы оттепели окрыляла недолгая надежда; в брежневские — воровство.

Некоторые западные экономисты считают, что в брежневские времена СССР спасала «теневая экономика». В нее было втянуто около 50 миллионов человек. Ее капитал составлял около 300 миллиардов рублей (из реплики депутата 2-го Съезда народных депутатов 12.12.89). позже была названа цифра 600 миллиардов рублей.

Страна волею здоровых инстинктов подспудно, скрыто перерождалась из противоестественного в нездоровое, но более естественное. В нем спаялась номенклатура с уголовным миром.

А основным показателем был Его Величество ВАЛ — основа бюрократической экономики, где нет человека, его интереса, его личности, а есть бумага, галка, план, отчет.

Отсюда мерзость всей продукции, ее несъедобность, неносибельность, неупотребимость.

Шествие по России социализма с большевистским бесчеловечным оскалом было тотально разрушительным. Не знаю, кто сказал: «Россия огромна. Управлять ею невозможно. Ею правит Господь Бог.» В этом есть удивительная глубинная правда.

Но пришли временщики, они отвергли Бога, разрушили Его храмы на земле и веру в душах людей. Им не грозил Страшный Суд, суд над людьми они вершили сами; они громили старый мир. Что потом, после них — их не волновало: хоть потоп…. И они весьма преуспели.

Самое главное их преступление — разрушение человека. А разрушенный человек: убийца, раб, бандит, пьяница, циник или вор — становится разрушителем: он не может созидать.

Когда читаешь русскую классику, какой дивной предстает российская природа. Чистейшие реки, окруженные деревьями. Луга в цветах. Бесконечные прекрасные российские леса, полные ягод, грибов, птиц, всякого зверья. Где все это? Человек-разрушитель изгадил все то, до чего дотянулись его руки. Он превратил прекрасную природу в угрожающую окружающую среду. Именно гигантомания социалистического хозяйствования более всего губила природу.

Прежде чем привести отдельные примеры экологических катастроф, следует сказать, что проблема экологической безопасности в социалистической экономике никогда не существовала. Когда весь мир заговорил о загрязнении окружающей среды, о решении (иногда весьма успешном) экологических проблем, в российской печати изредка стали звучать голоса смельчаков, которые пытались заявлять о катастрофических ситуациях в отдельных районах страны. Власти игнорировали эти факты, а сообщения называли вылазками «зеленых» бандитов.

Сообщения и цифры, дававшие представление о тотальной экологической катастрофе в стране, хлынули широким потоком в печать только с началом «перестройки».

Сейчас на Западе звучат завистливые голоса, что не может одна страна владеть такими богатствами, и прежде всего — богатствами огромной Сибири. Но это плоть и кровь России. Сибирь осваивали русские первопроходцы, казаки, декабристы, беглые и ссыльные. В Сибири крестьяне не знали крепостного права. Там, как и на Севере, деревни часто были крепкие, дома добротные, наличники резные, ворота высокие, тротуары дощатые. Не случись в России революционная катастрофа, Сибирь, как и вся Россия, была бы сейчас цветущим краем. Большевики превратили Сибирь в «Зону», в край биологического и экологического бедствия.

Пожалуй, стоит начать с тяжелой поступи ГУЛАГа. Эта огромная раковая опухоль, разбросавшая свои метастазы по всей России, разъедала ее тело и душу: она уничтожала людей и природу.

Сибирь — бескрайняя богатейшая страна. В ней все огромно, пышно, изобильно. Вековые необозримые леса. В них изобилие дичи, ягод, грибов: малина, красная и черная смородина, красные ковры лесной земляники, ежевика, морошка, клюква; полчища грибов; соболь, куница, песец, лисица — ценнейшие живые меха. Полноводны, величественны сибирские реки. Недра ее бесконечно богаты. Суровый, жесткий край уникальной огромности, богатства и величественной красоты. Но это — было… Теперь — это «ЗОНА».

Советскому Союзу не нужно было такое огромное количество леса, которое рубила Империя ГУЛАГ. Но необходимо было уничтожать смертников. Их были миллионы. Шахт на всех нехватало, хотя шахты перемалывали слабых за 3 недели, сильных — за 3 месяца. Нужен был лесоповал. Тайга перерабатывала массу. Вековые бесценные деревья погибали вместе с людьми. Но этого мало: срубленный лес сплавляли по рекам, откуда его тоже не забирали. Гниющие огромные массы леса губили величественные полноводные сибирские реки и их фауну.

Великие сибирские реки губили лесоповалом и строительством гигантских ГЭС. Нет красавицы Ангары — все больше водохранилища, на дне которых похоронены города и поселки, могилы предков, их язык, их вера, их ухоженные земли, а согнанным с родных мест людям никто не помогал прижиться на новых местах, они и десятки лет спустя сиротствуют. И царственный Енисей перегорожен гигантской плотиной… Но не процветает Сибирь.

Великой российской тайги, российских северных джунглей больше нет. Есть беспорядочно заросшие вырубки, гниющая щепа и человеческие кости. Нет прежней богатейшей Сибири: богатой рыбой, пушниной, грибами, ягодами, кедровым орехом и многим другим. Погиб кабан, оголодал тигр. Ссыльные царской России несли в Сибирь культуру, строили там города, учебные заведения, библиотеки. Теперь там «Зона», искалеченная огромная территория, негусто населенная выжившими ссыльными и их потомками и разношерстным уголовным сбродом, бичами и люмпеном. В поруганной тайге, в тундре на вечной мерзлоте гниют опустевшие тысячи бараков и вышек, поселков и приисков, рудников, лесопилок; ржавеют тысячи километров колючей проволоки. Там бродят и плачут души замученных… Тела их, без могил, без крестов вмерзли в суровую землю Сибири.

Империя ГУЛАГ создала промышленные центры — твердыни индустриального могущества страны социализма. Там и сейчас дымят промышленные гиганты, выбрасывая в воздух десятки и тысячи тонн ядов. Их концентрация в воздухе, в питьевой воде в сотни раз превышает допустимые нормы. Барачная архитектура, барачные удобства. Вечная мерзлота, полярные ночи, пустые магазины, черно-угольные, желто-медные, никелевые вьюги, холод, голая земля, голодная жизнь, дети — забытый Богом мир, созданный людьми, отрекшимися от Бога, край хищнической, разбойной эксплуатации природных богатств, край экологического и нравственного бедствия.

Есть еще такая особая епархия КГБ — Минводхоз. Он берет свое начало от строительства каналов, от знаменитого Беломорско-Балтийского канала им. Сталина, которые строились новыми рабами — узниками большевистских концлагерей. Минводхоз на протяжении десятилетий сохранял свой особый дух, а потому так лихо были загублены лучшие земли, озера, реки, города — целые районы, области, даже края. Только под Рыбинским водохранилищем похоронено 600 деревень, храмы и монастыри, город Калязин. Огромная колокольня знаменитого собора этого города стоит посреди большой воды как памятник варварству не монгольских орд, не всемирного потопа — всевластию большевистского тоталитаризма, амбиций, бездарности, безнравственности и невежества.

Колокольня огромная, изящная, многоярусная, увенчанная по ярусам хороводами легких колонн. На луковицах собора, как галки, сидят ребятишки. Они ныряют в пучину воды и времен. Под водой они звонят в колокол. От этого звона светлые лики святых на росписях храма в мрачном подводном царстве становятся зыбкими, как будто оживают и излучают свет… (Это кадры из фильма А. Тарковского).

А электростанцию строили, конечно, зэки. Тут же на стройке падали и умирали, и, как говорит предание, нередко их трупы замуровывали прямо в бетон…

Канал Москва-Волга, тоже имени Сталина, строили уже в 50-е годы. Это была одна из строек коммунизма. О ней кричали, ею гордились. Но НОЧЬЮ канал строили зэки — 53 тысячи не рабов — смертников. На канале стояла фигура Сталина, которая, наверное, не уступала одному из Семи Чудес Света — Колоссу Родосскому.

Реки России — это всеобщая трагедия.

Художник-пейзажист Соцков (возможно, не точно запомнила фамилию) любил писать величественные российские реки. Он жил на Волге. По мере того, как Минводхоз затапливал ее издревле обжитые берега с их многовековой культурой и традициями, он 4 раза менял место жительства на родной реке, но Минводхоз настигал его всюду — всюду его родная земля уходила под воду. Он покинул Волгу и поселился на Каме, но постепенно красавица Кама практически перестала существовать. (В бассейне Волги разрушено 700 монастырей, 60 тысяч храмов, загублено 700 тысяч деревень.) Он уехал на Енисей. Сибирские реки грандиозны, масштабны, величественны. Он не мог предположить, что этот удаленный огромный край, эта первозданность и величественность беззащитны перед властью аппаратчиков. Но «Железная» длинная рука творцов анти-мира искорежила и этот край. [261].

Все реки России были местами слива всех производственных отходов, в том числе ядовитых и смертельно-ядовитых. Все делалось тайно, преступно, безответственно, подло.

Бесценные породы красных рыб на Волге требуют долгого и заботливого выращивания (теперь человек не дает им вольно жить в родных водных просторах). Я хорошо помню кадры документального фильма серии «Фитиль» — широкие берега Волги, покрытые сотнями, тысячами трупов красных рыб: средний возраст их — 17 лет. Это результат одного массивного слива ядов — отходов какого-то одного комбината. Но комбинатов много, и слив — не один… Волга погибает. В начале 20-го века на Волге добывали 600 миллионов голов осетра в год. Волгоградская плотина губит уникальное бесценное богатство России, именно Волги: осетр, белорыбица при подходе к плотине бьются о лопасти агрегатов — нет рыбозащитных устройств. Это судьба всех значимых российских рек и водоемов и их фауны. (Много лет назад — неведомая авария на Воронежской АЭС. В Дон спустили какую-то воду и навсегда погубили полностью донских осетровых рыб.)

Почти вся ирригационная система, которая создавалась в советские годы, приносила больше вреда, чем пользы в силу бездумного строительства и бесхозяйственности.

Я выросла в Донбассе, на Донце (Северском). В 40-е годы это была полноводная река. Моя мама говорила, что его хотят сделать судоходной рекой, и я все ждала этого чуда.

В 60-е годы я приехала в родные места из Москвы с маленьким сыном. От реки к тому моменту осталось практически только русло. Мелкая вода текла по нему, перекатываясь или обходя невысокие отмели. Ее вполне можно было переходить вброд. Но за городом была зона отдыха, и там была купальня. Там Донец узкий и мелкий, но купаться было можно. Изумительные желтобелые песчаные берега в соснах, вода в реке чистейшая, сквозь нее видно песчаное дно. Мы с удовольствием плескались в теплой воде, но, когда мы вышли из воды, оказалось, что ВСЕ поры нашей кожи забиты несмываемой жирной сажей, а возможно, чем-то другим. Ощущение было отвратительным, и мы поспешили домой, чтобы скорее избавиться от этой напасти. Вероятно, завод резино-технических изделий или Северодонецкий химкомбинат (тоже гигант) сливали туда свои отходы.

(Это судьба всех значимых российских рек и водоемов и их фауны.)

Да и город из небольшого районного городка, утопавшего в зелени садов, ароматов цветущей сирени, вишен, душистого табака, превратился в заурядный город с троллейбусами и автобусами, выбросами огромного химкомбината, город вымирающих садов, пыли и удушья.

В 30-е годы Каспий давал улова около 6 миллионов центнеров в год.

Данные статистики (архивные): в 1932 году только рыболовецкие колхозы Денгизского района Гурьевской области добыли 705 тысяч центнеров рыбы, в том числе осетровых 13,5, белорыбицы — 1,8, сельди (черноспинки) 85, крупного частика 201 тысячу центнеров, тюленя 10000 голов. А в 1987 году 60 — 70 тысяч центнеров. В основном сома, щуки, красноперки и немного частика. Из 13 рыбколхозов в этом районе осталось 4. (Такой рыбы, как в Каспии, нет нигде в мире и не будет)…

Огромная ядерная свалка у берегов Новой Земли (мурманского пароходства). Гибнет фауна Белого моря. Гибнут тюлени.

2 века назад был в северных морях 1 миллион котиков. В начале этого века самцов, способных продолжать свой род, осталось 31 (!).

А жидкие радиоактивные отходы сливали в западном секторе Баренцова моря, подчас в тех самых квадратах, где тральщики ловили рыбу.

(Кто повинен в бедах твоих, человек?!)

В 1957 году в Челябинской области на ураново-обогатительной станции произошел взрыв, который вызвал заражение радиоактивными нуклидами более тысячи квадратных километров. В этих районах, где радиационный фон более, чем в тысячу раз превышает допустимые нормы, и по сей день живут люди, не ведая ни о чем, не понимая, почему и чем болеют, от чего умирают.

А через 30 лет без малого, в 1986 году, грохнуло в другом месте, на Припяти, — ядерная катастрофа, равной которой не было; по признанию ученых мира, одна из величайших трагедий 20-го века.

Взорвался один из реакторов Чернобыльской АЭС. Это случилось 26 апреля Этот взрыв по выбросу нуклидов в 90 раз превысил мощность взрыва в Хиросиме.

20-й век: войны, революции, в которые были вовлечены массы, разруха, голод, кризисы, фюреры и тираны — разрушали Богово в человеке. 20-й век вооружил дьявольское в человеке всеуничтожажщим оружием — оружием, от которого нет защиты; ядом, от которого нет противоядия. Сам факт такого творения был дьявольской идеей.

Хиросима и Нагасаки дали человечеству наглядный урок, что может сделать злая воля, вооруженная этой дьявольской силой.

Чернобыль стал катастрофой 20-го века, в которой взорвались не 2, а сотни бомб. В ней сошлись знание и невежество, взращенные на почве лжи, секретности, страха и абсолютного безразличия к человеку. Эта катастрофа должна была разразиться именно в России, именно здесь, в стране торжествующего бесовства, в стране, вздыбившей 20-й век на мировое противостояние, породившей сталинизм, подстегнувшей гитлеризм, толкнувшей мир на поиск дьявольских средств; именно в ней дьявол должен был испытать последнее свое средство: «… и упадет желтая звезда, и имя ей будет Полынь…»

Япония после Хиросимы и Нагасаки вступила в иную эру цивилизации. Она обернулась к человеку, к его спасению, она восстала против дьявола… Мы — нет. Мы поражены, изъедены до нутра бесовщиной — если не ненавистью, то безразличием.

По поводу Чернобыля преступной черной смертной ложью лгало Правительство всех ступеней, лгал Минздрав, лгали специалисты-радиохимики, лгали врачи — это была ложь по приказу. Но Припять — не Челябинская область: будь она так же удалена от западных границ, все было бы, как и тогда, шито-крыто. Но в набат ударила Европа. Деваться было некуда. Но инерция всепроникающей несокрушимой лжи была чрезвычайно велика.

Авария произошла накануне 1-го Мая — самого любимого яркого весеннего праздника (их так мало было у советских людей). И в зонах, где уровень радиации превышал в десятки, сотни, тысячи раз допустимые нормы, прошли парады, демонстрации, фестивали, праздники. Люди, не жившие в зараженных зонах, привозили к бабушкам на летний отдых своих детей в благодатные некогда районы Украины и Белоруссии, ибо никто не говорил о распространенности и степени радиоактивного заражения, не говоря уже о безграмотности населения, естественной и искусственной, преступно насаждавшейся.

Но Запад бил в набат. И границы, и эфир уже не были закрыты наглухо.

Людей из Припяти, из самого ада стали вывозить более, чем через сутки. Спасали ситуацию, как это всегда водится в России, рабы, энтузиасты, святые и герои. Люди знали, что они обречены, но они, героически работая, почти телами своими закрывали адское жерло. Первые несколько десятков человек, которые с вертолетов засыпали реактор, умерли в первые 1 — 3 месяца. В течение 3 — 5 лет умело 9 тысяч спасателей.

Но в действительности истинное положение дел: последствия, жертвы, инвалиды, зона поражения и мн. мн. др., как и положено в большевистском государстве, — тайна. Об этом молчат… Официально пострадало более 7 миллионов человек. В первые годы умерло более 170 тысяч. Суммарный выброс — более 500 бомб.

Руководил ликвидацией аварии Академик, радиохимик, профессор МГУ В. Легасов. Он не покидал Чернобыль почти 2 месяца, до тех пор, пока реактор не стал безопасен. Дозу свою он скрывал. 25 августа 1986 года (через 4 месяца после аварии) Легасов делал доклад в Вене на заседании МАГАТЭ. Доклад и ответы на вопросы длились несколько часов. Конференция рукоплескала ему, как герою. Но Правительство ни ему, ни 18 членам его команды не дало никаких наград. В 1988 году Валерий Легасов покончил с собой. Ему было 52 года.

Чернобыль — 50 миллионов кюри, Челябинск — 120 миллионов, это 2,5 Чернобыля, но Правительство Советского Союза скрыло это от народа, отняв у сотен тысяч человек шанс на спасение, т. е. совершило двойное убийство.

А вот еще документальный фильм «Под знаком беды». Восточная Сибирь, город Ангарск — «город счастливой судьбы». Город — жертва БВК (белково-витаминного концентрата). БВК — тяжелейший аллерген. Он вызывает грибковые заболевания кожи, дисбактериоз, астму, эндокардиты, удушье у тысяч людей, гибель стариков, детей и молодых людей, срыв иммунитета. Приступы удушья назвали болезнью Быкова — директора завода (он стал потом министром).

В 1970-е годы производство БВК в Европе было запрещено. У нас еще до строительства этих заводов было доказано в десятках исследований и статей, что БВК — сильнейший аллерген, способный разрушить здоровье животных и людей — последних как отходами производства, так и продуктами животноводства. БВК в несколько раз дороже растительных белков. Все это было известно, и тем не менее, несколько гигантов было построено: дохли поросята, умирали старики и дети, плакали люди, гудели сирены машин скорой помощи — гиганты продолжали дымить, отравляя воздух, воду, недра земли. Директора заводов поднимались по служебной лестнице, становясь секретарями обкомов, министрами. Людей, которые боролись, увольняли, изгоняли, называя «бандой зеленых»

Кадры с вертолета, из окон поезда — «планета Гесса», проклятая, забытая Богом земля. поруганная, попранная, растерзанная.

Еще один в тех же краях счастливый город Свирск на Ангаре. Там под открытым небом хранятся десятки тонн мышьяка, отравляя землю и водоемы. В 14-тысячном городе ежегодно умирает 500 человек. Почти никто не доживает до 40 лет, четверть населения неизлечимо больны.

«Казахстан в Отечественной войне потерял 350 тысяч человек, а за послевоенные годы „бурного развития“ — 4 миллиона. В районе Семипалатинска за 40 лет взорвано атомных бомб общей мощностью более 2,5 тысяч хиросим, но государство в этом районе за 40 лет не построило ни одной даже сельской больницы.» [262].

В местах полигонов, ядерных испытаний и аварий люди, там живущие, ничего об этом не знали (все было строжайше засекречено), не знали, почему и чем они болеют, почему рожают уродливых детей и вымирают. Врачам было запрещено ставить истинные диагнозы.

Большевистский военизированный социализм оставил угрожающую разруху на огромной территории: в лесах и полях, на окраинах малых городов и даже в больших постоянно находят брошенные склады химического и бактериологического оружия, ядохимикатов, ядерных отходов. Этих ядовитых пятен на карте России десятки, сотни, возможно, даже тысячи. Эти временщики надеялись, что на их век безопасности хватит, бочки не проржавеют, а после них — хоть потоп… Но бочки ржавеют, яды текут в землю, в воду, в реки. Эти бочки, мешки, ящики валяются в брошенных сараях, кое-как зарыты в землю или просто валяются под открытым небом — «планета Гесса»…

А один из деревообрабатывающих заводов Алтайского края, Бийский, глубокоубыточный, перерабатывал в год 160 тысяч кубометров ценнейшей древесины — кедра — на… тару… Это вековой, уникальный сибирский кедр; чтобы вырастить его, нужны века. Его рубили, гноили, уничтожали без разбора, без толики мысли и чувства.

Не буду приводить бесконечный список мест экологического бедствия по Союзу, по России и республикам Всюду, где были большие заводы и комбинаты, химическая и военная промышленность, где были шахты по добыче полезных ископаемых, особенно, если это были объекты, на которых работали зэки (а таких было большинство) — это все зоны экологического бедствия.

Хрущев объявил: «Коммунизм есть советская власть плюс химизация всей страны». Коммунизм не построили, но страну вполне «химизировали»

В цехах загазованность сероводородом превышает допустимую норму в 35 раз, запыленность никелем в 400 раз. (При этом в США ежегодно регистрируется 400 тысяч профзаболеваний, у нас — 12 тысяч (!!!)..

В СССР 68 городов экологического бедствия. Более 50 миллионов человек живут в условиях, где концентрация ядовитых веществ в окружающей среде более, чем в 10 раз превышает предельно допустимые нормы. [263].

В регионе Ново-Кузнецка в атмосферу выбрасывается более 900 тысяч тонн вредоносных веществ в год — все на головы жителей. [264].

«В Ростове-на-Дону в центре города мусоросжигающий завод — без экологически-защитных сооружений (в сжигаемой массе более 200 видов различных пластмасс — канцерогенный коктейль ядов).

В области зарегистрировано 130 тысяч онкологических больных, кривая онко-патологии стремительно растет.

Расход воды под Ростовом в 5 — 6 раз меньше, чем общее количество НЕОЧИЩЕННЫХ (курс. авт.) сбросов в бассейне рек Дон и Северский Донец: т.е., доходя до Дона, вода уже 5 — 6 раз проходила переработку на различных предприятиях…

Из Космоса над Доном видно огромное черное облако, тянущееся от Новочеркасска до Киева — сотнекилометровый длинный шлейф Новочеркасской ГРЭС. Только она выбрасывает ежегодно 100 килограммов вредных веществ на каждого жителя области.

Посильный вклад в собственное удушение вносят все без исключения промышленные предприятия области, а их около 600.» [265].

В Красноярске средняя продолжительность жизни мужчин 49 лет, женщин — 53 года. Одна из причин — экология. [266].

Братск — город «будущего». Он стоит на великой сибирской реке — красавице Ангаре. Это гордые сибирские места — гордые неповторимой красотой. Суровый сибирский климат был здоровый, и сибиряки были люди с богатырской силой и широкой душой.

Теперь здесь истреблены сибирские джунгли, отравлены могучие чистейшие воды. Здесь дымят высокие трубы, заволакивая все густым ядовитым туманом. И живет здесь измученный болезнями и слабосильем вырождающийся народ, приехавший строить коммунизм. Здесь рождается 21 на 1 тысячу, умирает — 36 на 1 тысячу. Основная болезнь — врожденные уродства дыхательной системы. Детей не удается «раздышать».

Уроды, дебилы, аллергики; дети, умирающие от лейкозов, облысевшие детские головы; недетские трагические глаза; кладбищенский вой… Коробки убогих домов, мрачные заводские корпуса.

Карабаш — медеплавильный комбинат в Челябинской области. Самое грязное место на земле. Возможно, именно о нем рассказала мне моя сотрудница Ее сестра ездила на Урал инспектировать какой-то медеплавильный комбинат. Когда она вернулась, вся ее одежда, волосы, кожа были рыжими. Что-то из одежды удалось отстирать, отчистить, что-то пришлось выбросить

Весь город вокруг комбината был рыжим: погибшие деревья, высохшая трава, стены домов, одежда людей, их кожа, их лица. Можно представить, во что превратились их легкие и другие внутренние органы…

Завод был куплен в ГДР. Сестру отправили в командировку в ГДР на такой же комбинат. Ее удивлению не было конца, когда она увидела вокруг комбината зеленые деревья и газоны поселка, яркие крыши, светлые дома, нормальных людей. Когда она спросила, почему два одинаковых комбината так по-разному ведут себя у них и у нас, ей ответили: «Ваше правительство не захотело закупить очистительные установки — сочло, что это слишком дорого.»…

Карачай — озеро, в которое секретное военное предприятие «Маяк» сливало свои ядерные отходы. Это мертвое озеро, в котором уровень радиации превышает норму в тысячи раз.

Но это все тяжелая поступь «тяжелой» промышленности. У сельского хозяйства шаг легче, а результат — тот же.

Вносят удобрений в десятки раз больше нормы и необходимого. Потом почву от химии надо отмывать. Для этого воды нужно во много раз больше, чем для выращивания урожая. Отмыть невозможно. Просоленные воды отравляют водоемы, в которые она стекает.

Для чего все это нужно? Кому?

Государству надо сдать продукт — по плану, по приказу. Выращивать его никто не хочет. Это трудно, и никому из выращивающих не нужно. Решают просто: пусть продукт растет сам — посыпем химией, зальем водой, а с помощью пионеров и студентов снимем, сдадим, а там… хоть трава не расти… Так немеряно посыпают поля гербицидами, чтоб трава не росла. Она и не растет. Растет только ядовитая «брюква».

А в Молдавии выродились прекрасные сады яблок, слив, персиков, потому что годами никто за ними не ухаживал и не собирал урожай. В нашей северной стране фрукты — чрезвычайная ценность и они недешевы, но государство платило садоводам такие гроши за их продукт, что растить и собирать их было совершенно невыгодно Они предпочитали ездить на заработки в Сибирь — собирать кедровые орехи.

Все цивилизованные страны прошли через экологические проблемы, но до такого бедствия можно довести только землю, которая ничья и народ которой бесправен,

Да, мы не можем прибрать и украсить нашу Россию, как голландцы украсили свою страну — слишком она велика. Но как же нам удалось так ее всю изгадить?!

Но не только природа попала у нас в беду. В беду попали все службы, а главное — человеческие отношения.

Нас учили классовой ненависти и идеологической нетерпимости. А научили ненависти к человеку вообще и нетерпимости ко всем его атрибутам: не только к его «неправедным» мыслям, но и к стремлению мыслить вообще, потому что обычно это получается «не как все»; а следовательно, к его чувствам, особенно «святым», которые всегда не как у всех; ко всему, что отличает его от серой одинаковости, от стандартной массы — будь то костюм, язык, манеры, способности, талант, знания. Индивидуальность не может существовать и свободно проявлять себя в обществе обязательного единомыслия. Она раздражает, как нечто инородное, вызывает подозрение, подлежит нивелировке или уничтожению (изгнанию, изоляции).

Ненависть, любовь — чувства всеобъемлющие.

На выставке картин раздражает художник, в транспорте — портфель соседа; продавца раздражает покупатель, врача — пациент и так до бесконечности, тем более, что никто никому не нужен.

Надуманное общество порвало общечеловеческие связи, горизонтальные; естественную взаимозависимость и взаимосвязь людей, которая трансформировалась и совершенствовалась от родового строя до цивилизации нашего времени. Люди совершенствовали свое умение и знания, чтобы быть кому-то нужными и полезными; и степень нужности и полезности определяла их статус в обществе.

Большевистско-ленинский строй порвал эти связи, сломал социальные структуры. Человек оказался существом бездуховным, ибо он не связан был в общественной структуре со своим ближним. Он был винтиком огромной бездушной, а в действительности, дьявольской, машины, называемой государством. Все взаимосвязи между людьми осуществлялись через эту машину.

Взаимоотношения между врачом и пациентом — что может быть более интимным и непосредственным? А между тем, врачу предписываются «сверху» инструкции, регулирующие его поведение в отношении больного.

Для него больной — не субъект, а объект, ибо ни чувства больного, ни его отношение к врачу и стилю его лечения последнего не волнуют. Пациент не платит ему, и врач ему ничем не обязан. Ему платит государство. Государство руководит его деятельностью, и только перед ним он несет ответственность. Вообще, наличие или отсутствие пациентов никак не сказывается на социальном статусе врача (их можно вообще свести к минимуму, их можно практически вообще не лечить). Это один из примеров всеобщего и всеразрушающего извращения всех норм здорового человеческого общества.

А строитель? Он строит «никому», государству, безликому и могущественному. Ему, государству, наплевать, как он построил: оно в нем жить не будет. Но оно может карать, а может облагодетельствовать премией, в зависимости не от качества работы, а от качества бумаг, которые потекут по его бюрократическим сосудам. А тот, которому жить в этом доме? — Перебьется. Или поправит, что сможет.

А вот пример из разряда фундаментальных.

«Бабий Яр — могила интернациональная, но в первую очередь это символ трагедии еврейского народа. С евреев начали здесь 29 сентября 1941 года. Из более, чем 200 тысяч человек, уничтоженных на этом месте за 2 года в первые 5 дней нацисты убили 150 — 160 тысяч евреев. Именно отсюда, с Бабьего Яра началось планомерное уничтожение евреев в Европе. Бабий Яр стал полигоном нацистского геноцида.

Вот уже второй год подряд на бывшую киевскую окраину стекаются десятки тысяч людей, не страшась столкнуться с плотным милицейским кордоном.

Когда на правду о Бабьем Яре было наложено строжайшее табу, тех, кто осмеливался на скорбном месте зажигать свечи, преклонять колени в скорбной молитве, со скрученными руками волокли к милицейской машине, а потом давали по 10 — 15 суток за «хулиганство в общественном месте». [267].

Не помню, в каком году, кажется, в каком-то из поздних 50-х, (по-видимому, чтобы «закрыть тему») на месте Бабьего Яра было задумано сделать стадион или парк. Чтобы создать ровную поверхность, землю намывали. Но земля, возможно, скрепленная человеческими костями, не пропускала воду, как гранит. Как говорили киевляне, Господь такого кощунства не попустил. Искусственный сель затопил Подол, были жертвы — погибли люди и даже дети. Это была — тайна… Но власти это ничему не научило… Не только в Бабьем Яру — по всей огромной России-матушке не стоят ни памятники, ни часовни, ни кресты в местах массовых расстрелов, захоронений, гибели людей ГУЛАГа, времен Великого Террора. Нет знаков нашей памяти. Не хотим мы помнить о них, а там лежит цвет России, наши отцы, деды, прадеды, бабушки, сестры, братья. Может быть, именно поэтому мы такие «серые».

Никто никому в глаза не смотрит. Потому глаза и опустели. В них не отражается ни совесть, ни честь. Они не могут быть зеркалом души, потому что души опустели. Если душа человеческая есть промысел Божий, а Бог — это Любовь, то эти категории уходят из жизни общества, где порваны взаимосвязи между людьми. Люди превратились в «винтики», «гайки» государственной машины. Голова этой машины решала их судьбу, рука давала милостыню, одаривала угодливых, карала непослушных.

В этих условиях человек разрушается духовно, нравственно и физически.

Жизненный век советского человека на 20 лет короче, чем в цивилизованных странах. Здоровье человека очень часто разрушается уже во чреве матери. А в школьные годы уже большинство наших детей нездоровы или серьезно больны.

Обследование подростков в союзном масштабе показало, что менее 30% их можно считать здоровыми, а психически здоровыми — только около 25%; нормы ГТО могут сдать только 20% подростков. [268].

Число больных детей за время учебы увеличивается в 4 раза; близорукость с 3% до 30%; нервно-психические заболевания до 35 — 40%; число гастроэнтерологических заболеваний увеличивается в 2 раза. От 5 до 15% школьников пробует наркотики (это было в 1989 году) [269]. (Сейчас, в 21-ом веке наркомания стала национальной угрозой)..

А какие страшные цифры засекречены о врожденных уродствах детей, связанных с алкоголизмом родителей, с преступным использованием химических удобрений (особенно в Молдавии); сколько болезней у малолетних детей, используемых в азиатских республиках на уборке хлопка?!

Хлопковая мафия, используя труд женщин и детей, в том числе малолетних, путем сложных левых махинаций зарабатывает и кладет себе в карман миллионы и миллиарды рублей. Знало ли когда-либо человечество преступления такого масштаба и такой степени цинизма?! (В одном из номеров журнала «Огонек» за 1989 или 90-й год была статья об этом преступлении с фотографией мальчика лет 8 — 9 на обложке и подписью: ХЛОПКОРАБ. Использование детского труда на ранних стадиях развития капитализма — детские игрушки по сравнению с этим циничным ГОСУДАРСТВЕННЫМ преступлением, ибо это проводится в масштабе республики под праздничный бой пионерских барабанов и пение горнов.

По детской смертности мы на 52 месте (в среднем), а в отдельных районах — на предпоследнем; по продолжительности жизни — на 31-м.

В Америке из больных острым лейкозом (лимфобластозом) выздоравливает 70 — 85% детей. У нас с таким диагнозом умирает 95% (в среднем по Союзу).

У нас 23 миллиона инвалидов: от наших войн, тюрем, армии, алкоголизма, от неустроенного быта и отсутствия охраны труда. А протезы и коляски — на уровне 18-го века.

Такой уровень здоровья нашего населения — это условия нашей жизни и уровень медицинского обслуживания.

В 1988 году мне довелось составлять для Министерства здравоохранения РСФСР справку о состоянии лечебных учреждений Федерации по материалам газет: центральных, областных, краевых, республиканских (автономных), районных и местных. Конечно, в этих статьях были нередко крики души, но ведь и пишут далеко не всё, а самое страшное газеты не пропускают. Но картина была удручающей.

Газеты писали о больницах (в том числе инфекционных), где нет воды, где туалеты на улице, где оперируют без наркоза, под «бормотуху», потому что нет анестезирующих средств; о том, что нехватает коек, а иногда больные лежат на одной койке вдвоем, «валетом»; о том, что нет суден, поилок, лекарств, нянек; о том, что в отделениях вонь, грязь; что можно умереть, не дозвавшись ни няньку, ни сестру, ни врача и еще о многом другом. (В 90-е годы писали и говорили об ужасающем состоянии в нашей реанимации).

А стоматологи работали до конца 20-го века на оборудовании и методами, которых уже нет, наверное, и в Черной Африке.

В 1955 или в в 1956 году профессор нашего института, Академик Тимаков, Президент Академии медицинских наук в составе первой медицинской делегации, выехавшей за рубеж, был в Швеции, где изучал организацию и положение дел в медицинской службе страны. Когда по возвращении он пришел читать нам лекцию, он сказал, сто прежде, чем приступить к предмету лекции, он в первые 20 минут расскажет нам о своих впечатлениях от поездки. Он рассказывал 2 часа без перерыва, пока нас не выгнали из аудитории студенты, пришедшие на следующую лекцию. Я не буду ее пересказывать, хотя помню всё.

Он рассказывал об организации обслуживания в крупных и малых медицинских учреждениях, о взаимодействии врачей и медсестер, об их образовании, доходах и быте. Мы были потрясены (как, по-видимому, и он). Это казалось чем-то невозможным, недостижимым, сказкой. С тех пор прошло более полувека, но это и сегодня остается сказкой.

Россия — страна огромная, холодная и сложная, страна, попавшая в 20-м веке в череду непрерывных катастроф и бедствий, страна бездорожья, медвежьих углов и затерянных, забытых территорий. И в этих условиях, в этой стране, в эти времена врачи (и учителя, и вся истинная российская интеллигенция — об этом скажу отдельно) очень долго не поддавались гнилостному всеобщему распаду.

Я училась в 50-е годы, работала врачом в начале 60-х. Нам не преподавали этику врача. Но нас учили теорией и личным примером наши преподаватели служить больному человеку.

Я видела, как в больших и огромных палатах, в условиях нашей бедности выхаживали тяжелых больных. О взятках тогда не могло быть и речи. («Золотой телец» не имел тогда над нами власти). Благодарные больные делали врачам подарки, но все это было в рамках приличия.

Я писала в начале книги, как в районной больнице Калининской (ныне Тверской) области срочные операции ночью делали при керосиновой лампе.

Когда мой сын заболел корью и при очень высокой температуре у него началось обильное носовое кровотечение (это было в небольшом городе на Украине) моя мама ночью бежала на другой конец города к детскому врачу, а потом они вдвоем бежали обратно (ни телефона, ни машин не было). И о деньгах речи не было, не могло быть. Просто благодарность.

Мои однокурсники разлетелись, «по распределению» в разные концы России: в Вологду, Норильск, Воркуту. Им приходилось трудно добираться до больных: на вертолетах, на санях. При встречах они рассказывали о своих приключениях. В этих рассказах мог быть юмор, но никогда не было цинизма.

Врачи в России, быть может, более, чем все остальные, являют нам крайности, свойственные этой стране. Это либо халтурщики, безграмотные, тупые умом и чувствами (думается мне, в старой России их было мало, а в советской — предостаточно), либо святые, которые в этой стране, где всякое содержательное деяние чрезвычайно отягощено, бьются за жизнь и здоровье своих больных в условиях, которые любой цивилизованный человек, выражаясь мягко, назвал бы дикими.

В нашей великой стране врачи, учителя, юристы, актеры (без регалий), библиотекари, музейные работники, научные сотрудники (без степеней) получали нищенские зарплаты — меньше, чем инженеры, слесари, токари, уборщицы. Такова была шкала ценностей в стране «диктатуры пролетариата».

Но именно этот нищенствующий народ оказался самым стойким во всех передрягах нашего времени.

(В одной из телепередач Андрей Битов сказал: «Необратимость отношения к миру — это основное качество интеллигента.» Может быть дух, действительно вечен, именно поэтому в российском социалистическом аду интеллигенция — наиболее преследуемая, притесняемая, вытравляемая часть народа сохранилась лучше, чем все остальное. Интеллигенция –это труды веков, это непреходящее, переходящее из поколения в поколение, это тонкие высокие структуры, в которые каждое поколение бережно вносит свою лепту.)

Обвал начался, когда стало окончательно ясно, что ни у этого общества, ни у каждого отдельного человека нет никаких перспектив, что «корабль» медленно идет ко дну, а окно на Запад представляло картины совсем иной жизни. Одни стали воровать, другие уезжали, третьи оставались страдать вместе с забытой Богом Россией.

Не только наша природа переживает экологическую катастрофу, но нарушена и «экология» нашей общественной жизни, и это не менее опасно, чем разрушение природы. По-видимому, наше общество более, чем идеологическим прессом, искалечено нашей карательной системой. Чем для народа был «карающий меч революции», сталинская «железная рука», написано в других главах В сталинские времена в лагерях ГУЛАГа жирел и матерел уголовный мир, поедая политических.

В постсталинские времена он сам стал объектом «воспитания» для лагерных властей, после которого уголовники становились человеконенавистниками, головорезами и убийцами. Их выпускали на волю часто раньше срока, но эта свобода была фикцией: попадая в тюрьму, они теряли прописку. Поболтавшись на воле без прописки и без работы до очередного, естественного в такой обстановке преступления, они снова отправлялись в тюрьму. Таким образом, эта «армия» практически не теряла своего воинства (оно матерело, зверело), постоянно пополнялось молодыми силами.

Мальчишки, предоставленные самим себе при пьющих родителях или отцах, работающих матерях, или круглые сироты хулиганили, воровали и были желанной добычей нашей милиции: матерых преступников она боялась, а на этих выполняла планы по борьбе с преступностью. (Оступился, не повезло с родителями — на «дно», на свалку, в уголовщину, в грязь навсегда! — Выхода нет… В такую беду очень часто попадают МАЛОЛЕТНИЕ преступники: неверный шаг незрелого человека и — колония для несовершеннолетних, — а это та же тюрьма, и — кончена жизнь.

Тюрьма — это ИЗОЛЯЦИЯ как наказание за прошлое и ПЕРЕВОСПИТАНИЕ как наказ на будущее. Это в цивилизованных странах.

В государстве большевиков тюрьма — это земной ад.

Он действительно изолирован от общества (благо, и территория позволяет), чтобы крики мучеников не доходили до внешнего мира, чтобы все надругательства над человеком оставались безнаказанными. В этом аду не перевоспитывают, а растаптывают личности: у них — прошедших через этот ад, все равно нет общественного будущего. Они изуродованы душой и телом. Их основным домом будет тюрьма. А тюрем советская власть не строила, как и жилье. В камеру на 20 человек заталкивала 200, в одиночку — 20 человек. Они и сидели по очереди — не графья… (Ну, а во времена не сталинские — не 200, а 80 — 100; не 20, а 8 — 10). А суда ждут (часто оправдательного) иногда по 3 года…

Вот записи 1994 года. Почти 10 лет «реформ, демократии и гласности» [270]: Москва, Бутырка. Камера предварительного заключения на 40 человек. В ней — 120. Они стоят, спят по очереди. Духота. Темнота. Зловоние. Смрад.

Здесь человека нечеловечески, изощренно и специфически унизительно избивают. Ломают кости, отбивают почки, выбивают зубы, ломают челюсти, подвергают изысканнейшим унижениям, растаптывают души, лишают человека достоинства и навсегда — здоровья. А в системе МВД в камеры предварительного заключения попадает 30% невиновных (по нашим данным, а по данным международных организаций — около 70%). Они сидят иногда годы до выяснения их виновности или невиновности.

Это известно почти всем, кто этим интересуется, это все почти узаконено. С этим никто не борется, ибо борьба безнадежна. Это плоть и кровь этой системы, созданной большевизмом, сталинщиной, это суть отношения этой системы к человеку.

Зло не бывает безобидно локализованным. Если с ним не бороться активно, если для достижения какой бы то ни было благой цели узаконить зло на узкой тропке, ведущей к ней (та самая «слезинка ребенка»), оно расширит эту тропинку, превратит ее в широкую дорогу, с которой пойдет проникать во все поры жизни, во все закоулки человеческой души. Зло активно. Зло, как газ, заполняет все пустые пространства.

4 поколения были отравлены духом этого Зла, и, похоже, столько же понадобиться поколений, чтобы очиститься от него.

А. Гуров, выступая в 2002 году по телевидению по вопросу о смертной казни, приводит цифры: 73 миллиона осуждений с 1960 по 1090 год (!). 35 миллионов осужденных — 73 миллиона за счет кругооборота. Это каждый четвертый. Наши тюрьмы штампуют преступников. Есть такие деревни и поселки, в которых почти все мужчины прошли через тюрьмы.

Люди были брошены в условия «невыживания». И все же человек хочет жить, хочет спасти своих детей. Но в этих звериных условиях он вынужден совершать противоправные действия, чтобы выжить. Власти это понимали и были начеку: каждый противоправный шаг был опутан соответствующей статьей: собирал колоски на убранном поле — 8—10 лет; украл килограмм муки на складе — 8 лет; украл 3 метра ситца и 5 катушек ниток — 8 лет; за растрату в магазине, даже незначительную — 10 лет; за воровство покрупнее 15 — 20 лет.

Наша страна нафарширована шпаной и бандитами: от зверств и бедствий войн и революций, от нашего ГУЛАГа, от всей системы правопорядка, начиная от методов задержания и содержания в СИЗО; от сиротства, от алкоголизма, от разрушившейся деревни, от прогнившей армии.

А как гордо, какой твердой походкой, с какой гордо поднятой головой ходят насильники, следователи, палачи — ГУБИТЕЛИ НАРОДА по коридорам тюрем, по лагерям, как самодовольно пытают и мучают невинных людей (особенно невинных! — неизбывная, бессмертная сталинщина), уверенные в своей правоте. — Уверенные ли?

Ведь палач Ягода, когда и он подвергся таким пыткам, как те, кто попадал в его кровавые лапы, сказал: «Теперь я знаю — Бог есть». Значит знал палач, что терзал невинных?!

Что же за несчастье свалилось на нашу страну, которое заставило сломаться, ссучиться такое количество людей?! Это был Ад — истинный АД! Во главе его стоял Сатана. Это он понял, что человек с пистолетом у виска (95 из 100, а возможно, 99) выполняет любую команду. Он приставил пистолет к виску не только жертвам, но и палачам, и они знали это. А запуганные рабы нуждаются в отдушине: у холопа, раба, подонка нет большего наслаждения, чем почувствовать себя на высоте: хозяином чьей-то судьбы, возможности унизить другого более, чем унижен сам.

Так бандитское рабское государство заставило народ пить собственную кровь. В этом аду «политические» погибали, а уголовный мир_ дополнительный жернов сталинской мясорубки — плодился, матерел. Возможно, определенную роль в «перестроечном» обрушении общества сыграло и снятие колючей проволоки с «М. зоны». Оттуда хлынули 10% выживших политических и сотни тысяч уголовников. (они туда возвращались. Но ненадолго). А какой вклад в жизнь страны могла внести армия надсмотрщиков, вертухаев и прочей сволочи?

Почти полвека прошло после смерти Верховного Палача, но дух системы не меняется. Сегодня ее главные жертвы — не политические, а уголовники, главным образом, мелкие: крупные откупаются, выскальзывают. Она перемалывает их так же зверски, как ранее политических (но у них другие сроки и нет установки, что они должны быть уничтожены). Они выходят из тюрем, но выходят убежденными головорезами, для которых нет ничего святого. Выходя, они проникают в различные сферы нашей жизни: в армию, в «теневой бизнес», в бандитские объединения, в торговлю; они все более пронизывают всю нашу жизнь и утверждаются в ней.

Вот что пишут об этом специфическом мире Александр Гуров и Юрий Щекочихин в «Литературной газете»:

«С шестидесятых годов, со времени принятия ныне действующего законодательства в нашей стране было осуждено около 35 миллионов человек. Десять миллионов повторно: те, которые избрали преступную жизненную установку. Татуировки — как погоны. Слэнг, жаргон: до революции он состоял из трех — четырех тысяч слов, сейчас их — 10 тысяч.

Высокий профессиональный уровень и очень хорошее техническое оснащение (всей современной техникой, вплоть до радиостанций и прочего и специальными изобретениями. Высокий профессионализм наших преступников отмечали и полицейские Нью-Йорка… Таких преступлений они до приезда наших не видели».

8 тысяч карманных воров, которых задерживает за год милиция, совершают около 600 тысяч краж в год (а те, которых не задерживают, сколько?). Это только карманники.

Огромный преступный мир имеет строгую структуру, высокую профессиональную квалификацию. Есть двести способов изъятия денег у государства. И почти каждый имеет своих узких профессионалов. «Это профессионалы нового типа, которых не знала царская Россия, которых не ведает капиталистический мир.». Они имеют свой «кодекс чести» (созданный, как пишут авторы, возможно, в ответ на появившийся в то время «Кодекс строителей коммунизма»! ).

Преступный мир сросся с мафией. Они держат под контролем уже и молодежь — в школах и армиях («дедовщина») … они строго организованы, вооружены современным оружием, современными средствами коммуникации и спецсредствами. Их десятки миллионов. Какой процент активного населения они составляют (в возрасте трудоспособном) — не менее 30%, судя по всему, а возможно, и более. Но они активны — это не «болото», [271].

«Дно» воровское, разбойное, бандитское, занявшее вершины и верхушки. Это не просто «империя зла» — это анти-мир!

Приспособляемость — фундаментальный закон природы, закон выживания. Поэтому дурные эпохи будят дурные инстинкты, заложенные в генах. Есть две возможности, два механизма — сопротивление и приспособление. Сопротивляются лучшие, сильные — их меньше. Остальные приспосабливаются.

Преступная власть, преступные законы, преступные ситуации, которые она создавала почти в течение века в России, породили, разбудили, развили в народе массу пороков. Российские «таланты» обнаружили такую виртуозность, смелость, смекалку, расчет в делах воровских, преступных, разрушительных! Можно было бы составить учебник, но его пришлось бы хранить в тайне, как некогда жрецы хранили тайны опасных изобретений. (А ведь в других условиях эти таланты могли бы созидать.)

Любой народ в такой атмосфере выродился бы. 3 — 4 поколения попали в переделку. Конформисты, «тихие» преступники и просто уголовники — номенклатурные и простые. (А на другом полюсе выкристаллизовывались лучшие, которые сопротивлялись разъедающему, преступному духу эпохи. Но их изгоняли или тихо истребляли, удушали бесправием и нищетой, но и нищету они умели делать благородной… И «свече» не давали погаснуть…)

Но тюремных «университетов» нам недостаточно. У нас есть еще «филиал» тюрьмы — армия.

Офицерами дореволюционной царской армии были аристократы, дворяне. И все мужчины Царского дома обязательно служили в армии. Они определяли дух армии. Честь мундира, верность Царю и Отечеству, дворянская честь, благородство — вот жизненное кредо офицера дореволюционной армии.

Фотографии дореволюционного российского офицерства — совершенно не знаемые нами теперь лица: они благородны, спокойны, на них написаны ум и совесть. Они кажутся все красивыми, потому что в них есть внутренний свет, одухотворенность. Наверное, это и есть благородство. Сегодняшние лица по сравнению с этими в лучшем случае — плоские, неодухотворенные, в худшем — недобрые, в них угадывается безнравственность.

Во главе армии большевиков стояли головорезы Гражданской войны и фанатичные комиссары. Сталинский террор их уничтожил, как и всю революционную гвардию. ВОВ выковала новый офицерский состав и определила дух армии. Но те, кого выковала ВОВ, давно ушли из ее рядов и из жизни.

Огромная армия, вынужденная стеречь самую протяженную и самую закрытую границу в мире; держать в узде Восточную Европу, которая покорилась, но не смирилась; держать своих консультантов и отдельные воинские части и воевать в 50 (!) странах мира, — в брежневские времена стала разлагаться, похоже, еще быстрее и разрушительнее, чем гражданское общество. (Очень часто в далеких и чуждых странах наши воины были поставлены в невыносимые, разлагающие условия.)

Наверное, удерживать большую долго не воюющую армию от загнивания в любых условиях не просто.

В Советской Армии в брежневские времена были созданы все условия для ее гнилостного распада. То, что будет сказано здесь — это то, что лежит на поверхности явления. Более глубоко и точно опишут знатоки. Огромные просторы, на которых разбросана была армия, удаленность гарнизонов от центров. Невежество младшего комсостава. Бытовая неустроенность и офицеров, и солдат. Особый способ формирования частей: новобранцев специально направляли в части, максимально удаленные от дома — за 5 — 10 тысяч километров (благо, территория позволяет), вероятно, для того, чтобы родственники, матери не могли общаться со своими сыновьями и хоть что-то узнавать об их жизни. (Армия — за семью печатями, так же, как тюрьмы, лагеря и т.п.. Безобразия, которые происходят в армии — военная тайна.)

Еще одна особенность — смешанный состав подразделений: смешивали различные национальности (так, наверное, вколачивали интернационализм), разный уровень образования, разные социальные группы (такая насильственная нивелировка социальных различий), но, возможно, самым страшным был уголовный «соус», которым сдабривалась эта разнородная масса.

Страна с вымирающим населением не могла обеспечить огромную армию достаточным количеством пригодных к службе парней. Поэтому в армию брали уголовников, нередко их специально до истечения срока выпускали на волю. И срок службы в армии был очень долгим — 3 года.

Армейские части мало занимались чисто военной подготовкой — их чаще использовали на тяжелых работах, где выгоден был бесплатный рабский труд: на строительстве и военных, и гражданских объектов, строительстве дорог, земляных, сельскохозяйственных работах и просто как обслугу офицерских семей. (Советская власть самые тяжелые работы всегда осуществляла бесплатно: руками зэков, солдат, энтузиастов, в том числе — руками студентов и школьников.)

Солдаты голодали. Их обворовывали на всех этапах, То, что доходит, на последнем этапе отбирают офицеры. Питание солдат мало отличается от питания уголовников в лагере. Рыбная или крупяная баланда с рыбьими костями или редкими ошметками сала. Прожилки мяса — это праздник. Мясо идет на офицерский стол (тоже не изобильно).

Однажды по телевидению показали непредвзято столовую западно-германских солдат, и камера «заглянула» в их тарелки. Хотелось и не хотелось, чтобы эти тарелки увидели наши обездоленные и постоянно голодные мальчики — солдаты Великой Армии, самой большой на планете, самой гонористой, воинственной, гордой своим предназначением. У тех солдат в тарелках были великолепные и разнообразный фрукты и овощи — то, о чем наши служивые дети просто забывают.

Сам стиль военной муштры был бесчеловечным, уничтожающим, растаптывающим человеческое достоинство — по-видимому, это считалось военной закалкой.

В армии царил дух насилия. Младшие офицеры издевались над солдатами; солдаты –«старики» («деды»). издевались над первогодками-новобранцами, «салагами». Это было узаконено и названо «дедовщиной».

Несовместимость социальных, национальных групп, дедовщина, уголовщина, грубость офицеров, на фоне общей неустроенности нищего быта, голода, жестокости, смрадности почти тюремной жизни: насилие в армейских частях приводило к тому, что солдаты вешались, стрелялись, сходили с ума, тяжело заболевали. От этих «неуставных» отношений в армии в год погибало столько, сколько за 10 лет. Афганской войны. («Радио России», 22.02.94, «От первого лица» приводит цифры: за 3,5 года — 20 тысяч, за 10 лет Афгана — 13 тысяч).

Служба в армии одно из самых страшных явлений в нашей общественной жизни. Через нее проходит 80% пригодного к службе мужского населения страны в самом цветущем плодотворном и уязвимом возрасте. Ее цель — раздавить личность: унижением, грубостью, издевательством, надругательством, наукой ненавидеть и убивать, воспитанием рабской покорности, бездумья; уничтожением мысли т.п.. Возможно, в Советской, большевистской, Армии это называется «воспитанием воина», «воинской закалкой».

Вот цитата из статьи К. Светицкого: «… в солдате воспитывают ненависть, ежеминутно подвергая его насилию, часто немотивированному. Человека ломают в солдата и, делая его ничтожеством, прививают комплекс неполноценности. Нужен лишь повод, чтобы все это выплеснулось в убийство.» [272].

И, наверное, неудивительно, что в Афганистане за 10 лет войны наших солдат погибло 13 тысяч (по официальным данным), а афганцев 1 миллион убитых, 2 миллиона искалечены, 5 миллионов покинули страну. Даже если удесятерить цифру наших потерь, ясно, что воевали с невооруженным народом беспощадно. И вернулось оттуда много тяжелых инвалидов, но главной особенностью «афганцев была их психическая «поврежденность». Они почти все пошли в охрану, в рекет. Инвалидов-афганцев государство прятало, как и инвалидов ВОВ. Оно не предоставило им инвалидных колясок и другого специального оборудования и устройств, необходимых инвалидам. Воины-«интернационалисты», мальчики-призывники были брошены родным государством на произвол судьбы.

И война, ее ведение, ее исход, ее последствия показали, что из себя представляет наша «великая» армия.

И в эту армию, которая страшней тюрьмы (в тюрьмах столько не гибнет) во время Афганской войны наше правительство загоняло и уголовников, и ярких талантливых ребят и смешивало их там, как в сталинских лагерях, наверное, для того, чтобы убивать ненужные ему таланты и сбивать с них там ненавистную им интеллигентскую «спесь».

Наш музыкант-вундеркинд Евгений Кисин покинул Россию, потому что его талант и к тому времени уже мировая известность не спасли бы его от армии.

Зачем нашим военспецам гениальный пианист? — Больше пользы будет, если он будет по команде маршировать на плацу или рыть канавы. А «дедам» какое бы удовольствие было перебить его гениальные пальцы (как хунвэйбины перебили пальцы Лю-ши Куню).

(05.03.2000 по телеканалу «Культура» была небольшая передача о Евгении Кисине. Как он вырос как виртуоз с тех пор, как я слышала его в последний раз, еще до отъезда в Англию!… Прошло еще время, и он гениальный пианист с мировым именем. Но Россия его потеряла… И с ужасом представляю эту роскошную кудрявую голову бритой, солдатика на плацу с автоматом Калашникова или с лопатой на рытье канав. Стал бы он великим пианистом, даже если бы его не изуродовали «деды» и не догнала бандитская пуля? — Не знаю. Но большевистская Россия не пощадила бы его и не пожалела… (Когда –то, во время Первой Мировой войны Николай Гумилев воскликнул: «Неужели Блока пошлют на фронт? — Это все равно, что жарить соловьев!»). (У большевиков это было любимое блюдо!)

Поскольку армия пронизывает всю нашу жизнь, то и у меня есть некоторый личный опыт соприкосновения с этой проблемой.

Талантливый математик Э.Ш. в 14 лет поступил на мехмат МГУ, в 19 лет его блестяще окончил, его ждала аспирантура, научная работа. Но… 19 лет — призывной возраст. Ни письма академиков, ни их личные походы в военкомат его не спасли: 3 года он отбыл в армии. Там он сделал кандидатскую диссертацию, вернувшись, защитил ее, но прошло несколько лет, прежде чем он попал в академический институт. Я знаю эту историю потому, что в годы скитаний он работал школьным учителем, и моему первому мужу выпало счастье быть его учеником. Где он сейчас, не знаю. Вероятно, уехал. Его брат известный ученый и общественный деятель.

Сын моих далеких родственников, тоже математик-вундеркинд, окончил физико-математическую школу, на всех математических олимпиадах, союзных и международных, занимал первые места, без экзаменов был принят на мехмат МГУ. Со второго курса был взят в армию; Там, в Белоруссии, попал под чернобыльское радиоактивное облако. Вернулся больным, окончил университет, женился, ребенок родился с тяжелыми уродствами. Уехал из России.

Еще один сын наших друзей, студент МГУ, уехал из России, спасаясь от армии. Сейчас он ученый, религиозный деятель.

У моей двоюродной сестры оба сына служили в армии. К старшему она ездила за 5 тысяч километров спасать его: несколько месяцев он тяжело болел. К младшему ей пришлось ехать за 10 тысяч километров — на Дальний Восток. Он не выдержал издевательств и сбежал. Его поймали. Врачи комиссовали его и сказали матери: «Срочно увозите его отсюда, пока он жив,»

Моя сотрудница воспитывала сына одна. Мальчик любил поэзию, литературу, музыку. Его мобилизовали со 2-го курса института. Через несколько месяцев мать вызвали в часть. Они вернулись вместе, и их обоих положили в нервно-психиатрическую клинику. Издевательства, которым подвергался этот интеллигентный мальчик в клоаке, в которую он попал, не поддаются описанию. Его рассудок не выдержал. После лечения в клинике мать выздоровела, мальчик — нет. Он вышел из больницы, вернулся в институт, но он был сломлен, нездоров. Я не знаю случаев благополучного прохождения службы в армии, кроме тех, когда безопасное место для новобранца определялось при мобилизации в военкомате за весьма приличную мзду.

Такой же ломке подвергали и будущих офицеров.

Двое сыновей моих приятельниц после школы пошли в высшие военные училища: один в танковое, другой — в морское.

Обе матери в первый год по вызову ездили спасать своих сыновей: оба, здоровые, крепкие ребята, не выдержали муштры, нечеловеческих нагрузок, тяжело заболели, и оба длительные сроки провели в госпиталях, выхаживаемые мамами.

Один из моих племянников закончил физический факультет МГУ и проходил «сборы» после окончания университета в Подмосковье, в красногвардейской дивизии. Каждое воскресенье моя сестра с мужем отправлялись туда с неподъемными чемоданами с продуктами. Ребята его отделения налетали на еду, как галки, и сметали все: они были постоянно голодны.

Второй мой племянник окончил исторический факультет Донецкого Университета. Факультет гуманитарный, военной кафедры не имел, поэтому по окончании университета племянник должен был год отслужить в армии, чтобы получить чин младшего лейтенанта. Он служил в Подмосковье и каждое воскресенье приезжал к нам «отогреться». Он всегда был голоден. Они работали на строительстве офицерского жилья (подготовка офицера!). Он говорил мне: «Мы так ненавидим наших офицеров, что соревнуемся, кто большую гадость им сделает, кто более подлую „мину“ заложит в это строительство.» — До чего можно довести уже не мальчиков — взрослых образованных мужчин!

Для полноты картины и справедливости ради стоит добавить и это. — Мой друг детства окончил высшее мореходное училище в Ленинграде. Он сохранил о нем очень хорошие воспоминания, даже с группой однокашников написал об этом книгу. Он был человек моего поколения. Ео учителями были офицеры ВОВ. А поколение наших детей уже попало в общий, но главное — НРАВСТВЕННЫЙ развал страны.

Тема развала нашей армии неисчерпаема и страшна: у нее много аспектов, но прежде всего это — Тайна. Я поверхностно коснулась лишь той ее части, которая лежит на поверхности, известна мне по личному опыту и относится к теме этой главы.

Чего мы можем требовать от общества, в котором все мужчины, кроме тонкого слоя интеллигенции, проходят такую школу, как тюрьма или армия, или то и другое.

Общество «коммуналок», дефицита, нищеты, вдовства, сиротства, алкоголизма, пережившее кровавое людоедство Сталина, ВОВ, разруху брежневщины. Оно глубоко больно. Оно выхолостило свою душу, спрятало глаза, изменило язык.

У России есть и еще одна (не последняя — их у России не счесть) не менее тяжелая беда — алкоголизм. Россия всегда пила, но вряд ли намного больше, чем многие другие страны: просто более «горячительное». Не было винограда в России, климат у нее неласковый, да и бед было всегда невпроворот. Но, в любом случае, это не было смертельно опасно. Сейчас это уже стало национальной катастрофой.

Ранее всего и более всего спилась разрушенная деревня, утратившая стержень крестьянского хозяйствования, православные свои традиции, впавшая в нищету и бессмысленность подневольного существования. Пила от безысходности и нищеты огромная Россия, пила не реализовавшая себя интеллигенция от бессилия и тоски.

Быть может, сталинский террор удерживал этот процесс в неких рамках, ибо обратить на себя внимание было весьма небезопасно.

Сейчас Россия потребляет 18 литров спирта на душу населения в год. Это цифра несовместимая с существованием нации. В России 4 миллиона самогонных аппаратов [273]. А не выявленных сколько? Денежной единицей повсюду стал алкоголь: водка, спирт, денатурат, самогон, одеколон. Денег, в сущности, и не было, особенно в деревне, — там они очень близко подошли к коммунизму… Да и что на них купишь, на такие-то деньги, да и кому это что-то нужно в этой тотальной нищете?! А водка — это забвение, суррогат жизни, куда более желанный, чем подлинное отсутствие жизни в этом уже почти «коммунистическом раю»: в равенстве в нищете, полном отсутствии денег и удовлетворении единственной оставшейся потребности — пить… «Пол-литра» стала национальной валютой. В деревне (да и в городе тоже) любую работу можно оплатить водкой. «Пол-литра» — самое ходовое слово. В деревне нуждающемуся могут отказать в деньгах, в хлебе, но никогда не откажут в водке…

Наши правители говорят об экономической необходимости продажи водки. А ученые, и наши, и зарубежные, показали, что на 1 рубль от продажи зелья 3 рубля прямых убытков и минимум 3 — косвенных…

Пьют мужчины, женщины, старики и даже — дети… особенно в деревне.

И нация, действительно, вымирает и вырождается. В деревне практически нет здоровых детей. Это генетическое вырождение. И главное проявление вырождения — слабоумие.

В России, которая уже более 60 лет не воевала, сиротство большее, чем после ВОВ, в которой Россия потеряла четвертую часть своего населения.

В России короткая продолжительность жизни, особенно у мужчин. Это все признаки тяжелого вырождения.

В последние годы появились способы лечения алкоголизма. Но ситуация не улучшается. Пьют водку «белую», пьют водку «черную», дерутся, избивают друг друга, вешаются, замерзают в снегах. Рожают уродов, бросают их. Вымирают, но от зелья не отказываются. Отвыкли жить по-хозяйски, осмысленно, ответственно, надежно.

Хочется привести еще один анекдот.

В Советском Союзе символом движения к коммунизму был летящий поезд, паровоз — наверное, со времен пионерско-комсомольской песни 20-х годов:

«Наш паровоз, вперед лети,

В коммуне остановка,

Иного нет у нас пути,

В руках у нас винтовка».

В брежневские времена была серия анекдотов, даже кинофильм об остановившемся поезде. Один из анекдотов: «Остановился поезд — меняют паровоз… на водку…»

Есть еще одна российская беда, которую невозможно обойти, — ОСКВЕРНЕНИЕ РУССКОГО ЯЗЫКА.

Многие писатели и поэты воспели ему хвалу. Все мы знаем прекрасный гимн русскому языку И. Тургенева, ибо все мы, старшее поколение, учили его в школе: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей Родины ты один мне надежда и опора, о великий, могучий, свободный и счастливый русский язык!».

Думаю, теперь в школах этого не учат, ибо вряд ли можно сказать, что наша школа учит русскому языку. Во всяком случае, выпускники школы в массе своей абсолютно безграмотны, и никакого почтения к родному языку они не испытывают. Но речь даже не об этом, не о вульгаризмах и огрублении языка в условиях огрубления жизни и всеразъедающего хамства.

И не о наводнении языка иностранными терминами, не о том, что у нас теперь всюду «шопы», «шузы», «шоу», «контенты», «мэйнстримы», «плэй-бои», «гламуры», «пиары» и т. д. — до бесконечности. Но об этом пускай спорят специалисты. Взаимопроникновение языков было всегда, оно же и взаимообогащение. А теперь у нас век глобализма. Что-то отсохнет, а что-то вплетется в живую ткань языка. Есть другая беда — липкая, въедливая, разрушительная, — это МАТ. ы

Русский мат грязен и чрезвычайно оскорбителен, особенно для женщины. (Он и называется — МАТ!) Н. Бердяев писал, что в России скорее больше почитают Богородицу, чем Иисуса Христа. И именно в России более всего оскорбляют и унижают женщину ненормативной лексикой, которой пользуются весьма широкие слои населения, пользуются виртуозно, насыщенно, плотно. (Убогость мысли компенсируется «цветистостью» речи…)

В деревне это обычная привычная речь. Именно ее с молоком матери всасывают младенцы. Спившаяся русская деревня говорит не русским языком, она говорит матом. Город держался дольше, но сейчас и он подвергся коррозии. Мат проник в школу. Матом изъясняются девочки младших классов. Дети усваивают эту лексику гораздо успешнее, чем нелегкую русскую грамматику и язык русской литературы, которую они теперь не читают. Ученики не стесняются сквернословить при учителях и даже обращаться к ним, используя эту лексику. Когда по улице идет группа парней, нужно ее обойти, иначе долго будут гореть уши и болеть душа. Но девушки любят бравировать своей «нравственной свободой», они демонстрируют ее всей улице — от нее не убежишь…

Не потому ли так случилось, так разрослась, так распространилась эта языковая проказа, что часть нашей творческой интеллигенции, возможно, даже значительная, решила, что русский мат, ставший лингвистическим элементом нашей не только частной, но и общественной жизни, должен занять в русском словаре законное место. Мат стал проникать в СМИ, на экраны кино и телевидения, в литературу. Из ненормативной лексики он превратился в нормативную. Может быть стоит напомнить нашим интеллигентам, что процвел русский мат на пышной опаре человеческого мяса и крови, в революционной кровавой рубке, в застенках НКВД, в тюрьмах и лагерях ГУЛАГа. Там другого языка не знали. Несомненно, весьма существенную роль сыграло то, что смыт был или уничтожен культурно-аристократический пласт, на верх общества было вынесено «дно». «Великий и могучий» был вытеснен языком «диктатуры пролетариата».

А почти тысячу лет назад Ярослав Мудрый штрафовал за ненормативную лексику. А Императрица Елизавета Петровна издала указ, запрещающий употребление бранных слов. Но то были «темные» времена. А сейчас бурный «прогресс», нравственный и культурный.

У этой проказы есть ярые защитники в среде интеллигенции — не только псевдо-интеллигенци, но и истинной. При этом радетели этой новоявленной «культуры» забывают, что имеют дело с очередным замыкающимся патологическим кругом: в душе, не отягченной большими знаниями и нравственными твердынями, цветистый мат описывает любую ситуацию без дополнительных слов — пустая душа, убогий смысл вполне выражают себя. Но есть и обратный процесс: мат иссушает, оскверняет, опустошает душу, и она постепенно перестает нуждаться в иных терминах. Нищая, убогая, злобная, она варится в этом «соку», изрыгая ядовитые «пары» и отравляя себя и окружающих. Такая душа уже ничего не создает и не стремится к «разумному, доброму, вечному».

Этим языком изъяснялись и управители. Обои кабинетов ЦК КПСС были исписаны матерной бранью. Сталин и его приспешники в резолюциях на расстрельных списках использовали матерную брань.

Мат процвел на широком поле нашей разросшейся и разноликой уголовщины, в армии, в цехах со старым ломающимся оборудованием, на котором надо было гнать планы, в необорудованных шахтах, в «коммуналках», в битком набитом транспорте, в бесконечных очередях, в нищете, в алкогольном угаре, в бессилии и бесправии, во всей нашей неустроенной и загнанной жизни.

Да, русский мат, к сожалению, испокон веков был явлением русской жизни, ибо всегда нелегка была российская жизнь и русская доля. Но такого засилья мата Россия не знала никогда. Высшие круги аристократии и интеллигенции, если в особых, чрезвычайных ситуациях и прибегали к этой терминологии, то в присутствии женщин — никогда! Сейчас женщины в интеллигентных кругах позволяют себе (с особым смаком!) использовать эти «литературные изыски».

Это сейчас в России чрезвычайно развитой язык, который, похоже, уже стал более живой и более употребляемый, чем нормальный русский язык, тем более литературный. Он имеет заготовленные штампы, примитивные и развернутые, и весьма витиеватые структуры и образы для более «поэтических» натур. Этот язык почти не требует добавления нормальных слов; пожалуй, не более, чем обычный язык нуждается иногда в добавлении иностранных слов, новых терминов и спецназваний. Он самодостаточен. И на этом страшном, грязном, убогом языке говорит огромная масса населения.

«Вначале было Слово. Слово был Бог.» («Евангелие от Иоанна»).

Слово — это духовная энергия, формообразующая, животворящая, ибо все человеческое в слове и через слово. Слово, язык создает народ, нацию. Язык — это духовное наследие, история, культура. Слово — стимул жизни.

Слово отличает человека от зверя, мат низвергает человека ниже зверя.

Неужели наше образование, наша интеллигенция, наша культура узаконят, оставят нашим детям, нашим потомкам этот мерзкий отброс российской исторической катастрофы, неудавшегося строительства счастливой жизни?!.

80-е годы — это путь обрушения. Народ УСТАЛ. На лицах глубокая усталость и опустошение. Готовность лишь к негативным эмоциям. Есть ли сейчас, был ли когда –нибудь такой усталый народ? — Думаю, нет. Это усталость лагерников.

Посмотрите на западную толпу. Это толпа спокойных, самодостаточных индивидуумов, не отягченных жизнью. Наша толпа — это воплощение внутреннего и внешнего напряжения. Это озабоченность, тревога. Часто недоброжелательность. Наш человек привык ожидать ударов судьбы, неприятностей, неудобств, беды. Он не может внутренне расслабиться, это уже в генах. Если условия не изменить, этот народ вымрет, не собрав, быть может сил даже на бунт отчаяния. Созидать, творить он не может. Он не может воспитывать детей.

Воспитывать детей. Воспитание — вос — питание. Приставка «вос» определяет некое восхождение, подъем. Воспитывать — это питать детей пищей духовной, не пищей желудка.

В старой России в семьях дворянских, богатых, купеческих, в семьях обеспеченной интеллигенции детей воспитывали не только няньки, но гувернантки, гувернеры, бонны. Детей обучали не только математике и литературе, языкам, но и правилам хорошего тона — правилам общения с людьми, поведения в разных ситуациях, уважения к старшим, учили состраданию — вообще, «разумному, доброму, вечному».

Огромная российская крестьянская среда с раннего детства приучала детей к труду, в поле и в доме, учила уважать жизненный уклад, традиции, светские и религиозные. Религия играла очень большую роль.

В советской России институт домработниц, нянь был отменен. Гувернеры и бонны исчезли вместе с дворянством. Функции воспитания взяли на себя общественные организации. И пока не выветрился, не был убит до конца дух старой России, в этих учреждениях было немало хорошего.

Мне везло. Мой детский сад был чем-то удивительным (я об этом писала). И школа, и учителя — это тоже светлые пятна в моей жизни, несмотря на мрачные моменты и общие беды военных и послевоенных лет. Думаю, таких, как я, немало. Но постепенно вырождалось наше общество и эти учреждения тоже.

А дома никакого воспитания быть не могло (разве только примером). Работали в семье обязательно все трудоспособные. Какое воспитание могла дать мать, замученная производством, дефицитом, безденежьем, многочасовыми очередями, сумками, транспортом, неустроенным бытом?! Ей бы хоть накормить и обстирать.

Крестьянская среда перестала существовать вместе с крестьянством. Дети там спиваются вместе с родителями. А не вырожденные — сбегают в город.

Отцы или тяжело работают, или пьют, или то и другое. Детей воспитывает улица и телевидение. (Правда, и в деревнях, и в небольших городах бывают очень хорошие школы, в некотором смысле — даже лучше, чем в больших городах).

Человек влачит свое существование с утра до вечера и с вечера до утра. Только крупное ворье разных мастей живет иначе, но оно умеет лишь разрушать и убивать.

Андропов, Черненко… Стихия фальшивого партийного энтузиазма. Черненко, безобразного внешне, который, задыхаясь, едва стоит на ногах (его привозят на заседания на каталке) и не может связно произнести нескольких слов, выбирают Председателем Президиума Верховного Совета СССР единогласно, с бурными и продолжительными аплодисментами, стоя, с улыбками радости и счастья. Скорее всего это уже безразличие, безнадежность, апатия, ожидание конца (даже в верхах).

То же самое было, когда уже впадающему в маразм Брежневу вешали очередную Звезду Героя и пели такие дифирамбы, что здравый человек должен был бы сгореть со стыда. (Мне вспоминается, что уже мы, на старших курсах в институте выбирали комсорга из самых заурядных и серых, чтобы не нагружать бессмыслицей хороших студентов).

Инициативу, протест убивает в зародыше абсолютная безнадежность и бессмысленность. Вот анекдотическая поговорка того времени; «Ну, прошибешь ты головой стену — что ты будешь делать в соседней камере?».

Мы подошли к краю пропасти. Мы привыкли жить трудно. Но жить стало СТРАШНО. Девочку страшно отпускать в школу. За мальчика страшишься не менее. Квартиру нельзя оставлять — ограбят. Страшно оставить машину на улице. Нельзя отдать в ремонт аппаратуру — выхолостят все нутро. Нельзя отдать в ремонт ювелирное изделие — заменят драгоценные камни на подделки. Сдать платье в пошив — испортят. Сервис — халтура. Чиновничьи инстанции — пустые хлопоты, душемотство и взятки. Со страшной скоростью разрушаются медицина и школа, разъедаются взяточничеством. Армия преступна. Магазины пусты. Законы не работают. Улицы не убраны. Тротуары, дороги разбиты. Мусор не вывозится. Вечером улицы, подъезды не освещаются.

Сейчас (2011), когда дневниковые записи собираются в книгу, в это уже трудно поверить (спасительная человеческая память). Вот запись 1987 года:

«Середина июля…. Тротуары на нашей улице покрыты песком, которым их посыпали зимой (особенно густо на автобусной остановке), тополиными сережками, ветками и прибитым пухом — никакие ливни не могут смыть эту цепкую тяжелую грязь. На газонах, поверх сережек, веток, пожухлых листьев, сухой прошлогодней травы густо лежат бумаги, окурки, папиросные и спичечные коробки и все то, что ливнями и ветрами нагоняет с мусорных свалок, вплоть до рваных башмаков и тряпья… Такой разрухи я не помню…

Двор общежития мединститута — помойка: стройматериалы всех видов, помои, отбросы, битое стекло, бурьян, бумага, страницы учебников, тетрадей, обертка, тара… Они, медики, должны нести людям правила гигиены, эстетики, нравственности. Что принесут они — выросшие на помойке?»

Это картина общая — куда ни кинь глаз: улица, дом, двор, парк, зона отдыха. Убирают Москву (пока еще) внутри Малого Садового кольца.

Мы — народ-самоубийца: мы разрушили человека, человеческие, общественные отношения, разрушили природу. Вымирает народ. Вымирает природа. Скудеет дух человеческий. (Что есть кара Божья?! — Не заложена ли она в нас самих, как заложена в генах наших наша смерть?)

Но мы довольно долго продержались. На чем, за счет чего? — Кто-то скажет на страхе? — Думаю, все же, нет. Скорее на энтузиазме. На страхе работают 8 часов в день (больше даже небезопасно), на энтузиазме — 28 часов в сутки…

Этот спасительный героизм энтузиазма обеспечивал выполнение невыполнимых планов, он держал фронт и тыл в преступной сокрушительной войне, он затыкал провалы некомпетентного разрушительного ведения хозяйства.

Дж. Оруэлл в «1984» пишет: «…сгусток слабоумного энтузиазма, один из тех преданных невопрошающих работяг, которые подпирали собой партию надежнее, чем полиция мыслей.»

Но вряд ли правильно так жестко и унизительно определять это явление. Состав энтузиастов сложен. В значительной степени это был люмпен, возвысившийся до «исторической роли»: «кто был никем…». Он, этот люмпен, всегда был нищ и гол, а потому и не требовал материальных благ от новой власти, благодарный ей за свое возвышение, возбужденный, вдохновленный и гордый своей миссией осчастливливания человечества. Именно из этого рода энтузиастов вышло большинство партийных функционеров, «обновлявших» деревню, перевоспитывавших город, вертухайствоваших в ГУЛАГе. Среди них были и самородки истинных раскрывшихся талантов, включившихся яростно и преданно в строительство новой жизни. Но таких система уничтожала в застенках ГПУ и в ГУЛАГе, невзирая на их пролетарское происхождение.

Вторая категория — это преданные большевизму (из безопасных) полуинтеллигенты и специалисты, бездумные, послушные и работящие. Они вытягивали производственный воз, постоянно увязавший в вязком болоте бесхозяйственности, некомпетентности и бюрократизма уродливой системы.

Героически трудились врачи в плохих и неприспособленных помещениях, при отсутствии хорошей аппаратуры и медикаментов, транспорта, хороших дорог, элементарных бытовых удобств, подтверждая древнюю формулу: медицина не наука, а искусство, искусство СПАСАТЬ.

А сколько прекрасных учителей в тяжелейшие времена наших непреходящих бедствий зажигали свет в душах своих учеников — свет, который они несли по жизни.

Людей, которые умеют истово трудиться в мире немало. Но они, как правило, трудятся за деньги. А в России — без денег, самозабвенно, самоотверженно. Вероятно, таких людей в России несколько больше, чем в других странах. Это ее особенность. (Энтузиазм творческой молодежи 20-х годов! Не дворянской — разночинной, интеллигентов первого поколения! Они — начало новой советской интеллигенции. Они всё строили. Они начинали, они ложились костьми. Как комиссары: были комиссары — разрушители и комиссары — строители: большевизм и социализм. Сталин уничтожал и первых, и вторых: и те, и другие были личностями — им не было места в сталинской империи. И те, и другие были для него угрозой).

Но ни энтузиазмом, ни плетью преступный режим не удержать. А поскольку режим постоянно выкашивал или удушал наиболее активных и ярких, был ли это слепой энтузиазм или энергия творчества, — он был обречен.

Третья категория — «пионеры», «вечно юные», несущие в сердце жар пионерских костров и зов пионерских горнов. От этих костров несли они гипнотическое подчинение коллективу, песне, маршу. Для них создавался новый вид молитвы, заклинания, заклания — советская песня. Она легко подхватывается, она создана для хора, красиво-трудно живущего сегодня, шагающего в прекрасное завтра. Правители изощренно стимулировали энтузиазм «строителей коммунизма». Была создана специальная система ценностей: бескорыстие, аскетизм, патриотизм, верность идеям коммунизма.

Большевикам нужны были не просто послушные рабы — им нужны были рабы вдохновенные. Без вдохновения нельзя было преодолеть те трудности, которые они создали появлением своим на исторической сцене.

Как христиане первых веков Христовой Эры, они должны были быть готовы на любые жертвы, любые муки и лишения во имя «Величайших Идей».

В течение десятилетий гремели фанфары особого придуманного социалистического соревнования — стахановского движения: Стаханова, Мамлакат, Зайцева, Гагановой, Мамая и других — истинных и дутых; доски почета, газетная шумиха и прочие виды стимуляции бесплатного производственного героизма, который постепенно иссякал и иссяк. Осталась ложь шумихи и возни вокруг «социалистического соревнования», которого не было.

Но самая загадочная категория — это истинно творческая талантливая интеллигенция. Лучшая, большая часть ее была уничтожена или изгнана из страны, Но те, кто остался, кто выжил — они жили и многие из них, быть может, большинство, продолжало творить. Это категория индивидуумов, и к ним не применимы общие объяснения. Здесь каждая судьба уникальна. Но элементы общие, возможно, все же есть. Есть внутренняя энергия таланта, который жаждет выхода. Есть безвыходность жизни, «которая дается один раз». Есть, наконец, аполитичность, нежелание глубоко вникать в то, что не касается непосредственно любимого дела, часто даже кладя на сердце партийный билет, чтобы легче реализовать свои возможности. Эта страусиная позиция не спасала от лжи (прятать голову под крыло своего искусства, дела). Это была трагедия российских талантов. Она породила со временем эзоповский язык искусства, исторических параллелей, подтекстов. Их жадно ловили, как живительные глотки кислорода в атмосфере удушья. Это стало особенностью российского искусства, как анекдот — особенностью российской жизни.

Кто-то ушел в «пир во время чумы» — в пырьевский стиль социалистической опереточной фальшивой легкости и радости. Здесь созданы были свои штампы мотивов и слов. Была ли это чистая ложь приспособленчества, ошибочная вера или «спасительная» ложь оркестрантов на тонущем корабле? (Я не касаюсь тех, кто откровенно корыстно лгал). Те, кто не сумел приспособиться, ушли в безвестность, в запой, физически погибли или (когда появилась возможность) покинули страну.

Последние остатки энтузиазма строителей коммунизма рассосались, наверное, к концу 60-х годов. Последней вспышкой энтузиазма, вероятно, было освоение (главным образом студентами) «целинных и залежных земель». (Нет, пожалуй, еще начало строительства БАМа).

Не помню, кто, кажется, Бертольд Брехт сказал: «Несчастна та страна, которая нуждается в героях». — А у нас долго был очень распространен лозунг: «В жизни всегда есть место подвигам!» — Он висел в школах, высших учебных заведениях, на заводах, в колхозах…

Хрущев обещал нам коммунизм в 80-ом году. Мы «догоняли» и «перегоняли» Америку, бежали «к горизонту, где виделся коммунизм», украшая «бег» насмешками и анекдотами.

Но мы научились не только «сыпаться» и воровать. Большевизм создал «Хомо Советикус», но он создал и «Хомо Антисоветикус».

Мы не только подранки. Мы создали не только толстый пласт уголовников, подонков, воров, взяточников, пьяниц, предателей и палачей. Мы создали и пласт (не столь обширный, как первый, зато бесценный) людей весьма достойных, стойких, прошедших через испытания лагерей, войны, несвободы, материальных бедствий, тяжелейших потерь, тотальной лжи и прочих испытаний, и оставшихся людьми чести, знающими цену стойкости, людьми мудрыми, героическими.

Обожаю нашу российскую советскую интеллигенцию! Да, сейчас говорю о советской. Не о той, которая верой и правдой служила режиму, т. е. не о той, которая ничего не понимала в происходящем, и не о той, которая понимала, но служила корыстно — и те, и другие — не интеллигенция. (Они правили в Союзах, холуйствовали, но они ушли, и от них ничего не осталось).

Говорю прежде всего о нашей творческой интеллигенции: о нашем великолепном театре, о нашем великом кино, музыке, балете, эстраде, нашей науке, школе, о врачах, конструкторах, инженерах больших производств.

О величии нашего искусства: театра, кино — о мастерстве наших актеров можем судить в полной мере только мы, в нашей «одной, отдельно взятой стране», ибо иным мирам оно так же мало понятно, как хохмы Жванецкого. Им также, если и ведомо, то не понятно, что это искусство часто творили люди под страхом арестов и гонений, жившие в коммуналках, в нищете, часто (в тяжелые времена, а их в России в 20-м веке было так много) просто в голоде и холоде, в неудобствах эвакуации и гастролей. Но их величие в том, что не прогибались они под тяжестью материального и нематериального неуюта, а игнорировали его. Они могли иронизировать, смеяться над собой — возвышаться в своем творчестве, в его полете (даже с подрезанными крыльями), находить те струи, на которых можно было парить, ощущая себя Человеком.

А учителя, которые в нетопленных школах (и просто разбитых), где замерзали чернила и дети сидели во всем, что имели на себя надеть, открывали детям поэзию Пушкина, красоту теорем, богатства мира природы.

А врачи, получая нищенскую зарплату, через снега и топи добирались к больным на собственных ногах; в поликлиниках и больницах без оборудования и необходимых лекарств, часто без света, водопровода, отопления, напрягая силу воли, изобретательность, чувство долга, лечили, спасали людей.

Во всех сферах нашей жизни все, кроме номенклатуры и ворья, жили в чрезмерном напряжении. Сил хватало (не всегда) только на то, чтобы выжить. Но интеллигенция черпала силы в служении вечному искусству, красоте, знанию, вере в силу и величие человеческого духа.

Бывшее у нас расхожее словечко «совки», которым, бывало, грешила и я, которое потом стало обиходным в речи наших либералов, СМИ, зеленой активной пролиберально настроенной молодежи, которая, как правило, понятия не имела, что за этим стоит, кроме презрения к собственному такому «неудачливому» народу, окруженному совсем другими, процветающими, богатыми, стало для меня неприемлемым.

Да, «совки» для них — это быдло, которое позволило творить над собой так долго невиданное насилие. Они не будут вдумываться в то, что бандитское большевистское правительство (сталинское, просталинское, постсталинское) ЛЮБОЙ ПРОТЕСТ делало СМЕРТЕЛЬНО опасным, несовместимым с жизнью.

Большинство из тех, в ком власти могли заподозрить потенциальную способность к протесту, были уничтожены в годы террора. Но в числе оставшихся (как и уничтоженных) было немало таких, которым трудно было отречься, изменить идее социальной справедливости (она и сейчас жива, и не только в России). Среди тех, кто задумывается над судьбами мира, долго жила постепенно угасавшая надежда, что кровавый кошмар революции останется в прошлом, что выровняются перекосы, исправятся ошибки и «кривая вывезет»: все равно капитализм хуже… (Немало интеллигентов за рубежом осуждало «перестройку», которая погубила светлую идею.)

Не берусь судить, лучше или хуже российский народ других народов. Какими мерками это мерить? Но не могу не думать о том, что пережил этот народ в 20-м веке, несколько десятилетий захлебываясь кровью, питая при этом зарубежье своими бесценными талантами и сокровищами.

Удивительно, что он жив. Изуродован генетически, отравлен, обворован, отброшен в своем развитии на целое столетие. Я стою перед ним на коленях — перед его страданиями. И низко склоняю голову.

Мы, кажется, выжили (если не умрем в период выздоровления). Поднимемся ли мы во весь рост? Дай Бог нам подняться!

В России не было рыцарства. Но дворянская честь в России была ценностью человеческой жизни не меньшей, чем на Западе.

В Средние века на Западе на дуэлях погибало молодежи больше, чем в войнах, в связи с чем дуэли были строго запрещены. Несколько позже то же самое, возможно, в несколько меньшем масштабе происходило и в России. Закон строго карал дуэлянтов, однако два самых великих поэта России, Пушкин и Лермонтов, погибли именно на дуэлях. И, как это бывает по законам бытия, понятия чести, возможно, несколько размываясь, спускались сверху вниз. И ни в каких слоях гражданского общества оскорбления не были в чести.

Однако большевизм ввел свои законы: срывать пенснэ, срывать погоны, плевать в лицо — было забавой люмпена, уж не говоря об удовольствии послать пулю в грудь более достойного. Давить личность, уничтожать все достойное — этим занималось сталинское НКВД. Этот стиль был перенесен в партийные, производственные, общественные, бытовые отношения. Поэтому у нас допустимы на работе, в транспорте, в общественных местах, в быту ЛЮБЫЕ оскорбления, вплоть до мордобоя и убийства. Мы этому даже не удивляемся. А изживается это — не на веку одного поколения.

Человека, уже сформировавшегося, нельзя или очень трудно переделать, Это общепризнано. Но история большевизма показала, что у очень многих (может быть, у большинства) можно РАЗБУДИТЬ какие-то потенции в душе, как высокие, так и низкие. Так было всегда, во все времена: революции, войны, фашизм, большевизм — это ситуации, когда общество слоится, ибо каждый человек делает свой выбор. Большевизм в этом ряду исключение, ибо он НАСИЛЬСТВЕННО, кроваво «расслаивал» и «перевоспитывал» общество.

«Дайте молот — я любого в своего перекую», — пел Владимир Высоцкий. — Молот! Наковальня, пистолет, аресты, пытки, муки близких, детей — страх! Кнут и пряник…

Тут работает и закон энтропии: легче «вниз», чем «вверх».

Путь человека к Любви, к Богу, путь духовного совершенствования многотруден, тем более для человека массы. Даже если бы всем обездоленным были обещаны социальная справедливость и благоденствие в конце пути, на старт не вышло бы желающих много и быстро. Трудности и длительность пути заставили бы задуматься, усомниться.

Но «труба», которая зовет на «справедливый» и разрушительный бой легко будит, будоражит массу и вздымает волну. Почему? В звуке трубы слышится зов предков, вскипает вписанный в гены воинственный дух? Зовет голос крови или чести? Или просто лживая пропаганда и демагогия вождей обещает легкую и скорую победу?

Быть может, на первом этапе поднимается не так уж много, но первая пролитая кровь одурманивает, пьянит и возбуждает общество, и каждая смерть втягивает в бойню десятки и сотни новых людей. Все развивается, как обвал, как лавина в горах.

Кооперативные эффекты разрушительных процессов несопоставимы с таковыми в созидании. А может быть, божественное начало среднего человека, прикрывающее дьявольское в нем, поверхностно и хрупко. В экстремальных ситуациях оно ломается быстро и выпускает джина… Путь к вершинам Божественного бесконечен и труден; провал в дьявольскую пропасть почти самопроизволен.

Большинство ли сорвалось в пропасть, сказать трудно. Кто-то удержался на краю, кто-то остался на вершинах человеческого духа, кто-то туда взошел.

Россия большевистского социализма сопротивлялась уродствам внешней жизни. Тотальному продовольственному дефициту противопоставили умение готовить, исключив деликатесы, вкусную пищу из дешевых продуктов. У каждой хозяйки был набор своих рецептов. Ими делились, переписывали друг у друга, творчески видоизменяли их. И наши пустые полки не убили традиции русского гостеприимства, общений, застолий, чаепитий. Даже во время войны, когда был голод, делились последней коркой хлеба, луковкой, кипятком. И ни в какие времена заповедь: накорми переступившего порог дома твоего — не теряла своей силы.

И бабушка моя никогда не изменяла ей, хотя до 1958 года она получала пенсию 150 рублей (при двойном высшем образовании: юридическом и экономическом — последнее на немецком языке). Для сравнения: пальто, самое среднее, без дорогого меха, стоило 1200 — 1800 рублей; пара туфель — 200 — 350 рублей; килограмм мяса — 15 рублей; масла — 28 рублей, чулки-капрон — 45 — 60 рублей.

Когда в 1961 году она получала пенсию 52 рубля (килограмм масла стоил 3,6 рубля, мясо — 2 рубля, чулки — 3 рубля, пальто — 200 — 300 рублей, обувь — 30 — 40 рублей — это уже было счастье. Ее комната стоила ей 10 рублей в месяц, лекарства — 20 — 25 рублей.)

И каждый вечер под оранжевым абажуром за большим столом было чаепитие с сушками или соломкой, с самым дешевым, но вкусным собственным вареньем — и общение: последние книги, журналы, спектакли, события.

А как жили те, у кого пенсия была 15 — 30 рублей?! А таких было очень много! А как жила деревня — без пенсий, без пособий?! (Зато водка стоила недорого, да и свою гнали — почти бесплатно и без меры…).

Мне довелось, как врачу, много бывать в домах, не только в столице, но и в деревне. В Москве это было более тысячи квартир в самом густо-переулочном перенаселенном районе коммуналок в самом Центре Москвы и в деревенских домах Тверской области.

Бедность практически повсюду: явная, скрытая, достойная. Но я не припомню откровенной грязи в домах. Наоборот, очень часто — скромный уют.

А нищета наших магазинов! Даже в Африке, наверное, непредставимая. Но люди умели одеваться со вкусом. Не сразу перевелись портнихи-мастерицы, которые умели сделать вещь элегантную, красивую, строгую, нарядную.

Помню, в самые первые годы после окончания войны, с каким упоением я рассматривала чудом сохранившиеся довоенные (а может быть, даже дореволюционные?) журналы мод. Это был стиль «Элегант». Мама получала по карточкам материал на платье 1 раз в году, но шила платье у очень хорошей портнихи. И это в небольшом городке.

Россия очень долго, несмотря на бесконечные разрушительные действия внутренних и внешних злобных сил, сохраняла великий культурный потенциал дореволюционной пассионарной России — уж очень он был мощный и глубоко укорененный. Постепенно он истощался, но есть сферы, которые его в значительной степени сохранили.

Постепенно уходили старые мастера, культура индивидуального пошива истощалась. Промышленность не предоставляла женщинам достойных товаров. Почти все научились шить сами, вязать. Перешивали, комбинировали, обега’ли десятки магазинов, чтобы найти мало-мальски подходящую ткань. Я часто удивлялась вкусу наших женщин, умению выглядеть достойно в нашей бедности.

Сами научились ремонтировать квартиры, мебель, из убогих обоев делать приятные сочетания, создавая уют.

Но особенность нашей жизни была в том, что бедность нас не тяготила. Были другие ценности: Родина, ее защита, восстановление разрушенной страны, строительство светлого будущего (в это довольно долго верили), учеба, работа, общение, праздники, самодеятельность, кино, книги, будущее.

Я не помню, чтобы в моем голодном, раздетом, разутом, полусиротском детстве я чувствовала себя несчастной.

Наверное, Великий Кормчий знал толк в этом деле: он истреблял народ тайно. А оставшихся жить очень умело бодрил явно. И когда мы хором говорили: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» — мы не лгали. Он, несомненно, был Дьявол, иначе он не смог бы заставить таких людей, как Чуковский и Пастернак, умиляться до слез при виде его, а Черчилля, Фейхтвангера, Ромэна Роллана — петь ему хвалу.

А мы, дети, писали на книгах между строк, когда не было тетрадей. Сами чертили шахматные доски и на бумажках писали названия шахматных фигур; рисовали домино.

Мой маленький приятель к моим страшным, большим –не по размеру — ботинкам, в которых я ходила до тепла, когда уже можно было бегать босиком, — привязывал веревками где-то найденные ржавые коньки. А санки — это было счастье!

Из бумаги, тряпочек, даже газет делали елочные игрушки.

Но мы не чувствовали себя нищими. (Что есть нищета? Истинная нищета — это нищета духа. Убивая духовное в человеке, лишаешь его вечного, низвергаешь его в телесные страдания или в телесные утехи. И то, и другое в бездуховном человеческом существе ведет в могилу или в чертоги Дьявола земные.)

И еще была песня. Удивительна сила песни в трудные времена. Россия всегда была поющей страной: пела песни народные, обрядовые, жанровые, строевые, праздничные, лирические, романсы, песни цыганские. Она легко подхватила революционные песни. А потом Кормчий понял, что по трудной дороге легче идти с песней, и чем больше он лил крови, чем страшнее были стоны, тем он больше требовал гимнов и славословий в свой адрес, громких и бодрых маршей, песен спортивных, пионерских комсомольских, победных.

Потом была война. Военная песня писалась и пелась сама. От нее пошла прекрасная советская лирическая песня: песня любви, грусти, радости и надежды. Песни о родном крае: его в такой страшной войне удалось отстоять — он стал милее, роднее, дороже.

Потом пошли песни сатирические, студенческие, туристические, авторские. Россия пела, спасая свою душу от грязи и безнадежности.

(Сейчас она не поет: кто-то кричит и прыгает на сценах и стадионах…)

Не записано в моем дневнике, в каком контексте Сергей Евлахишвили — мастер телевизионного театра сказал: «Жить бедно и беспечно — это уважительно всегда было в Грузии. Главные сокровища материальными мерками не измеряются.» (Люблю Грузию, ее дух, ее культуру, ее людей!).

В России не было беспечности — ее географические условия, ее история не способствовали выработке таких черт характера. Но она умела жить бедно с широкой душой, бескорыстной, не меркантильной, жизнью щедрой… В советской России бедность несли спокойно, достойно. Жили ценностями духовными, дружескими чаепитиями, обсуждениями проблем, с юмором, часто горьким. (О деревне не говорю: деревня пила, теряла свои традиции, умирала…)

В сталинские времена в гости не ходили… И горький юмор держали при себе — анекдот мог стоить жизни. А в брежневские времена за анекдоты голов не рубили, и чем безнадежнее и удушливее становилась жизнь, тем ярче цвел анекдот. Только великий народ может так смеяться над собой. Потому и выживает…

Мы с мужем особенно ценили анекдоты «фундаментальные» — так мы их называли.

Не к месту, а хочется привести пару анекдотов, которые попались «под руку». Вот анекдот из серии «Умом Россию не понять…»:

«Привезли в колхоз японскую лесопилку. Мужики заложили в нее доску. — Машина –жжик! — распилила. — «Вот сволочь!, — крякнули мужики. Принесли бревно. — Машина — жжик! — и распилила. — «Вот сволочь!» — зачесали в затылках мужики. Приволокли гурьбой огромное бревно. — Машина –жжик-жжик-жжик! — и распилила. — «Ну, сволочь!» — зарычали мужики. Ядовитый мужичонка сорвался с места, исчез, через минуту притащил лом. Заложили. — Машина — жжи-и-и-ик! — жалобно взвыла и сломалась. — «Во-о-о-от, сволочь!» — удовлетворенно-назидательно сказали мужики.»

И еще один. О том, как наш «паровоз» летел в коммунизм в разные периоды нашей политической жизни.

Не летел — тащился, тяжело, медленно, останавливаясь в пути. При Ленине. Остановился: нечем топить паровоз. Команда: «Все — на заготовку дров!» Заготовили, Поехали. — При Сталине. Остановился паровоз: нехватает тяги. Команда: половину состава отцепить, пассажиров расстрелять… Потащились налегке. — При Брежневе. Паровоз стал — не тянет. Команда: задернуть занавески. Всем пассажирам раскачивать поезд…

Так трудно тащился российский поезд в коммунизм, истребляя старый мир, подминая под себя человека, изменяя окружающую среду.

Люди в России испокон веков привыкли жить трудно — не только крепостные, рабы, но и свободные: казаки, северяне, сибиряки. Ни от природы, ни от властей помощи ждать не приходилось. Государство от века всегда требовало и брало у народа, но народу ничего не давало. У народа были обязанности, но не права. Народ привык преодолевать любые трудности, не надеясь и не спрашивая ни у кого помощи.

На стройках коммунизма: Магнитки, Днепрогэса, Комсомольска-на-Амуре, первого московского метро и многих-многих других социалистических стройках российские люди показали невиданные чудеса энтузиазма и героизма, которые были непостижимым чудом для иностранных наблюдателей и участников этих строек. Для них это были загадки русской души. И этот энтузиазм проявлялся в условиях нечеловеческих, воображению не поддающихся.

(Цивилизация зародилась в теплых благодатных краях Средиземноморья, Месопотамии и других, им подобных. Российская цивилизация — единственная в мире, которая проросла в дебрях лесов, в трясине болот, в холоде морозов, снегов и вьюг; укрепилась и процвела; построила прекрасные города, на северных болотах создала чудо — Северную Венецию — Санкт-Петербург; прекрасная Москва — самая холодная столица в мире; создала Великую Русскую Культуру; создала непобедимую державу. От этих болот и вьюг наша стойкость, наша непобедимость, которая костью в горле стоит у наших «друзей»).

И доброты в русском человеке тоже был запас бездонный. (Наверное, без доброты, без взаимовыручки — не выжить было в суровости природы и жизни). В России не отрубали рук ворам, не клеймили, не отрезали языки и уши бродягам. Каждый считал своим долгом странника обогреть и накормить. В купеческих домах всегда были бездомные приживалы и нахлебники. Купцы строили странноприимные дома, по праздникам отправляли гостинцы в тюрьмы.

Российский народ и сегодня не озверел от тяжелой анти-жизни, где всё — против него, против его интереса. Он превратился в хама и озлобился. Но найдите, покажите мне такой народ, который смог бы сохраниться в таких условиях.

Русский человек и сейчас в своем доме, вдали от очередей, транспорта и анти-сервиса добр и гостеприимен. Да и в очередях он терпелив. Слишком терпелив — в этом один из корней зла (хотя в этом терпении не только лень и покорность — в нем более всего безнадежности усилий: человека в России НЕ ЗАЩИЩАЕТ ЗАКОН, не защищает государство, структуры общества).

Дети в колясках и на руках тоже ждут в очередях, с грудного возраста привыкли, с молоком матери всосали они это терпение.

Выше уже немало говорилось о том, как трансформировалось российское общество на своем «победном» пути к коммунизму.

Всевышний наградил природу и человека умением приспосабливаться и выживать в трудных условиях окружающей среды, во времена климатических и других природных катаклизмов. В процессе приспособления в растительном и животном мире появляются новые виды, иногда мало похожие на своих прародителей.

А в человеческом обществе? А в человеческом обществе этот процесс называется конформизмом. И особенность его в том, что эту способность присвоила себе ДУША. Тело прикрывается одеждой, жильем и т.д., а вот душа остается обнаженной перед проблемами жизни. И она приспосабливается…

Режимы 20-го века в массовом порядке выявляли и отсекали торчащие головы над морем склоненных, тем самым унифицируя человеческую популяцию.

В нашей стране такая чистка трех поколений подряд дала яркие результаты: самые крупные номенклатурщики-коммунисты стали самыми крупными капиталистами и олигархами (или их дети и помощники); бывшие комсомольские лидеры теперь преуспевающие бизнесмены; активные проповедники атеизма теперь усердно творят поклоны у икон и проповедуют христианство (или другие религии; те, которые более всех выдавали и поносили тех, кто хотел уехать за рубеж, первыми удрали туда, как только открылась такая безопасная возможность и т. д. и т. д…).

Есть ли в этом что-то новое? — Вряд ли! Просто режимы 20-го века придали этому человеческому качеству особую значимость, гибкость и масштаб. — Непривлекательный серый жизненный негатив приобрел новые краски.

Конформизм — это заблуждение или ложь? Ложь окружающим или самим себе? Вероятно, люди, «легкие» на такую перестройку внутри себя, умеют убедить себя в правильности своего поведения, а потом, зашорив глаза, часто твердо идут даже по трупам, утверждаясь в своей правоте.

Кто-то молчал, кто-то лгал из страха, кто-то из корысти, кто-то по заблуждению; кто-то — твердо уверенный в своей правоте — это из самых тупоголовых. Эти были самыми опасными.

И все-таки конформизм — это удел посредственности.

Долгие чистки рядов от всего, что выделялось, «торчало» превратило основную массу народа в серую посредственность. Но было в России, в Советском Союзе то, что не поддалось нивелировке, не погрузилось в серост..Это российская недобитая ТВОРЧЕСКАЯ интеллигенция. Это люди высокой пробы — высокого бессмертного стойкого духа. Они пригибались, они вынужденно отступали и наступали снова, они вымирали, они добровольно уходили из жизни, но не изменяли своим убеждениям, своему призванию, своему делу.

Это та соль земли русской, которая делает эту землю плодотворной, родящей таланты, признанные во всем мире, оплодотворяющие, обогащающие не только великую культуру русскую, но и культуру мира.

Они выживали в потерях, протестах, в борьбе. Русская культура в эпоху исторических разломов и трагедий доказала, что она есть непреходящая ценность России.

Те, кто не задумывался над историей России, над историей 20-го века, практически не имеют понятия о том, какую катастрофу она пережила, какие понесла потери. Большинство из них славит и чтит Сталина, в меньшей степени — Ленина, или просто поносит неуютную эту, бедствующую, забытую Богом страну.

К 1917 году России от рождения ее уже было более тысячи лет. Это была великая держава на этапе сложного пассионарного взлета своего развития.

Написано уже немало, чем для России была революция, кто были большевики и их вожди. И в этих записках уже кое-что написано о большевиках, о Ленине, о Сталине, о крушении великой империи, о ее потерях.

Здесь еще раз, к слову, хочется немного сказать о потерях ее культуры.

К моменту крушения Россия уже была страной Великой Культуры (культуры мирового значения.) Она пережила Золотой век своего расцвета и переживала Серебряный.

И в одночасье тысячелетняя история страны была почти полностью стерта с лица земли; все, что было создано в течение веков всем народом, его талантом, его верхами — всем тем, что было драгоценностью, солью этой земли, было почти полностью уничтожено, разрушено, выброшено за ее пределы преступной волей одурманенных авантюристов и руками взбудораженного ими российского «дна».

Россия была страной тысячелетнего православия. Это десятки, сотни тысяч церквей, храмов, часовен, монастырей. Это миллионы икон, окладов, неисчислимое количество церковной утвари и одеяний — это всё произведения искусства, которые народ создавал многие века. Только в Москве было сорок сороков церквей! Все это было стерто с лица земли: вера, храмы, служители Церкви. Неисчислимые ее богатства пошли за рубеж.

И более 70 лет то широкой рекой, то девятым валом, то тайной, разной мощности, струей льется из России в зарубежье этот бесценный поток. (90% российских ценностей навсегда покидают эту страну. [274].

В 20 — 30-е годы 20-го столетия комиссионные магазины, рынки Европы и Америки были завалены русскими богатствами, которые там сбывались за бесценок.

За рубеж ушли не только богатства Церкви, но и дворянских и купеческих домов и усадеб: картины, фарфор, скульптура — все то, что не сгорело в огне, не было разбито, порезано, изгажено, разворовано разгоряченными и умопомраченными строителями нового мира или спасено неистребимыми российскими патриотами и бессеребренниками.

За рубеж ушли десятки полотен из Эрмитажа и частных коллекций, каждое из которых делает страну, ею обладающую, значимой, великой. Все это прикрывалось потребностями индустриализации, но эти вырученные бросовые деньги составили 1% от действительно потраченных на индустриализацию.

Советское правительство продавало церковное серебро, колокола за копейки, как лом, в переплав.

Ушла религиозная музыка, религиозная культура. Это было не только разрушение церквей, но разрушение веры, нравов, обычаев, религиозной морали православного российского народа.

(Так же были попраны религии и других многочисленных народов России). Это был отрыв культуры нового общества не только от русской, но от всей культуры мира, ибо большая ее часть, — наверное, вплоть до 19-го века более 90%, — имела религиозную основу. Музыка, живопись, архитектура церквей и храмов, красота обрядов и религиозных праздников и традиций были выхолощены из нашей жизни и нам недоступны. От огромной мировой религиозной культуры нам перепадали крохи не лучших блюд и лишь тех, от которых пахло социальным протестом или классовой враждой.

Были уничтожены или изгнаны из России аристократия и буржуазия, С ними ушла светская культура. Культура языка, общения, стиля жизни, быта, культура армии. В России было исключительное, единственное в мире явление — усадебная культура. Это усадебные театры, кружки, объединения — поэтические, художественные, литературные, религиозно-философские. Они собирались вокруг личности хозяина усадьбы, и русское гостеприимство сочеталось с потребностью культурного и творческого общения. Это были усадьбы богатых меценатов культуры — аристократов, новых буржуа или деятелей культуры, которые сами были, как правило, высокообразованными, творческими личностями. Знаменитые: Архангельское, Абрамцево, Мелехово, Поленово, Шахматово, Кусково — то немногое, что удалось сохранить, и сейчас являются музеями, центрами культуры и ее памятниками). В 2007 году в России насчитывалось еще 10000 усадеб, из них 70% — в руинах. А из оставшихся очень немногие имеют статус памятников культуры и могут быть спасены от разрушения.

Усадебная культура в России — явление столь важное в становлении Великой Русской Культуры, что она стоит дополнительного внимания. Освобожденное Екатериной Второй от обязательной военной слжбы российское дворянство стало жадно приобщаться к культуре Запада не только в западных университетах, но и дома. Оно читало западную литературу, изучало западные языки, искусство, училось музыке. В усадьбах музицировали, играли в 4 и даже 8 рук, пели романсы, читали стихи, рисовали, обсуждали новинки литературы, театральных постановок, события общественной жизни. Там готовились к университетам и государственной службе. Бурное развитие культуры и всех видов общественной жизни в усадьбах слилось с вековой традицией общения, праздников, приемных дней и застолий. На лоне русской природы Россия жадно поглощала культуру Запада, пропитывая ее духом российской истории, православия, особенностями национального духа и энергией пробудившегося общества.

Прошло менее полувека после того, как Екатерина Вторая подарила дворянству Хартию вольности, как в России начался знаменитый Золотой век ее собственной культуры. Отдельные усадьбы становились крупными гнездами культуры. Здесь зарождались театры, художественные школы, школы народных ремесел. Эти начинания часто приобретали просветительский характер, и в это русло втягивались талантливые крепостные и в большей или меньшей степени приобщалось усадебное крепостное крестьянство. Эта тяга к культуре, которая появилась вначале в высших дворянских кругах, стала быстро спускаться вниз, стала примером для купечества, новой буржуазии, разночинной интеллигенции. Это культурное развитие пронизало все общество.

И крестьяне не были так темны, как принято было считать. У них было православие, а это высокие нравственные начала, это особая культура праздников, семейных и общих, это красота храмов, церковной службы и песнопений, это обычаи народных гуляний, колядок, гостеприимства, это красота народных костюмов и художественных промыслов.

Реформы Александра Второго открыли доступ к учебе разночинцам и крестьянам. И их поток хлынул в гимназии и университеты. И, наверное, не удивительно, что Россия прошла за 200 лет путь культурного развития, который Европа проходила 1000 лет.

(Россия училась у Европы. Но Европа получила в наследство великую культуру Древней Греции и Рима. А Россия смогла испить из источника западной культуры после многовековой борьбы с болотами и вьюгами, с монголами Золотой Орды, татарами Дикого поля, поляками, литовцами, тевтонцами, шведами — всеми, кому «нравились» территории, отвоеванные русскими у природы). Ее выжигали и разоряли почти дотла, но она всякий раз вставала.

Только после Петра Первого Россия стала несокрушимой великой державой, и она пассионарно рванула к свету — не к материальному, а к духовному обогащению, и преуспела весьма.

Российская земля родит обильно таланты. В чем загадка этого явления? — В живой природе есть такой «разумный» принцип: если потомство какого-то вида трудно выживает, этот вид откладывает огромное количество яиц: черви, рыбы, многие насекомые откладывают яиц, выпускают икринок тысячи. Из них выживают единицы

Может быть и Россия, которая не щадит, не бережет свои таланты, рождает их так много; или наоборот, не щадит, потому что их много? — Что первично: курица или яйцо?

Россия создала большую науку, великую музыку, великую литературу и поэзию, великий театр, великую художественную школу, великий кинематограф. (Кинотеатры были в селах, в городах — десятки; в Одессе, например, до революции было 62 (!) кинотеатра — в 1918 году их осталось 5; печатных изданий, журналов, газет в России при Александре Втором было больше, чем в Советском Союзе со всеми печатными изданиями республик). У Великой русской Культуры сотни, а возможно, тысячи великих имен, в том числе десятки всемирно известных. В России модно, значимо было быть не преуспевающим буржуа, а интеллектуалом — деятелем науки и культуры.

Аристократия. Что такое аристократ? Кажется, у англичан есть такое определение понятия джентльмена: это человек, который не живет на свои трудовые доходы. Надо понимать, что это условие необходимое, но не достаточное. Да, наверное. Это условие необходимое для того, чтобы человек никогда не чувствовал себя рабом, зависимым. Аристократ всегда чувствует себя СВОБОДНЫМ человеком. Он может быть болен и несчастлив, у него может быть множество невзгод, но это человеческие невзгоды. Для того, чтобы человек чувствовал себя Человеком ему необходима СВОБОДА, истинная свобода. Зависимость от денег, места на служебной лестнице, зависимость от начальства — именно материальная зависимость делает человека рабом (оставим пока в стороне зависимость от ВЛАСТИ — это еще более страшное зло, чем деньги). Чтобы освободиться, не знать рабства, нужно либо иметь небольшой доход, либо идти в отшельники, в монахи. Это та социальная база, на которой стоит аристократия. Есть еще биологическая — нужно родиться достойным дарованных судьбою благ. Наверное, поэтому аристократия так чтит и лелеет свое родовое древо.

Вторая сильная сторона истинной аристократии (кроме свободы) — это морально-этическая и эстетическая атмосфера формирования личности. Речь идет не об образовании. Человек простого происхождения может получить образование лучшее (в силу своих способностей, прилежания и других особенностей личности) чем аристократ (речь идет об образованной, лучшей части аристократии, а не ее выродках или просто посредственностях).

Хотелось бы понять, какую роль играет в формировании здоровой личности атмосфера уважения к ней и окружающая красота (и наоборот, — рабство, атмосфера унижения, нищеты, уродства окружения).

Можно предположить из общих соображений, что сильная личность подминает обстоятельства, слабая подминается обстоятельствами. Но любая, самая сильная личность несет в своей структуре следы формировавших ее воздействий.

Если брать явление в целом, отбрасывая издержки, аристократия складывалась из людей, имевших перед обществом заслуги более высокие, чем средняя масса: раньше это были прежде всего воины, а позднее и гражданские выдающиеся деятели. Этот класс на протяжении всего исторического развития нации пополнялся талантливыми выходцами из других слоев. Даже консервативная до чванства английская знать постоянно пополняет свои ряды выдающимися личностями низкого происхождения, даже спортсменами.

В силу уже вышесказанного, в силу наследуемой и приобретаемой культуры и высокой образованности аристократия, при всех издержках, в здоровом обществе является его цветом, солью, стержнем нации. Этот бесценный пласт создается веками. Аристократия несла государственную службу, занимая самые ответственные и сложные государственные посты: это чиновники, управляющие обществом; профессора, ученые, писатели, врачи, юристы, инженеры, архитекторы, деятели культуры — это были труженики земли русской. Они были великими благотворителями. Они строили больницы, училища, университеты, театры, странноприимные дома.

(Знаменитый Институт им. Склифосовского — это странноприимный дом, построенный графом Н. П. Шереметьевым (архитектор Кваренги) в честь его любви к его крепостной, талантливой актрисе Прасковье Жемчуговой. Он был тайно обвенчан с ней. Но она прожила недолго — умерла после родов.)

Аристократия определяла лицо и дух армии, ибо все офицерство — это были аристократы, кроме самых младших чинов. По историческому происхождению _ это служивое сословие. И только Екатерина Вторая, даровав дворянам «Хартию вольностей», объявила службу не обязательной. Но традиция осталась.

Аристократия — это не только стержень и цвет нации, это ее материально-нравственный идеал, ее путеводная звезда. Каждый член здорового общества имеет эту манящую звезду и знает, что достичь ее можно только через высокие заслуги перед отечеством. В этом великое воспитательное и стимулирующее воздействие аристократии.

Аристократия была примером для купечества, для новой буржуазии. В купеческих, буржуазных семьях стремились давать детям блестящее образование. Купцы и новые буржуа были благотворителями, Как и аристократия, они строили больницы, училища, университеты, библиотеки, гимназии, театры, общественные здания. Они поддерживали театры, актеров, художников, помогали им устраивать выставки. Купец Константин Алексеев стал великим Станиславским — создателем знаменитого Московского Художественного театра и создателем всемирно известной системы сотворения актеров-художников. А купец Павел Третьяков подарил России знаменитую художественную Третьяковскую Галерею и десятки великих художников, которые не состоялись бы без его поддержки. Служение Отечеству, купеческая честь — это марка российского купечества. Многие из них получили за заслуги перед отечеством дворянские звания. Этот «класс» был также начисто стерт большевиками с лица земли русской. С ними ушла деловитость, честь, благотворительность — ценные особенности купеческой культуры.

И для интеллигенции аристократия была примером и стимулом. Есть особый «класс» аристократии духа. Это трудовая интеллигенция высшей пробы: очень высокообразованная, аристократичная в своей мудрости. Это российское просвещение, наука, поэзия, литература, искусство. Это особый специфический пласт русской культуры. (И по-видимому, предмет самой острой ненависти большевиков.)

Аристократия и буржуазия — это были эксплоататорские классы, враждебные большевикам, по определению, которым не было места в новом обществе. Интеллигенция была не классом, а «прослойкой», она никого не эксплуатировала, а наоборот, просвещала, обогащала культурой и знаниями, лечила, строила. Большевикам трудно было обосновать животную ненависть к этой части общества в рамках своей теории. Но они знали, что интеллигенция, истинная, мудрая, никогда не примет их авантюристических, анти-исторических, бесчеловечных планов, что интеллигенция — их вечный враг, поэтому старая российская интеллигенция была уничтожена практически вся. Ее цвет был выслан за рубеж на двух кораблях еще Лениным. Оставшихся Сталин уничтожил в 20 — 30-е годы и до конца своих дней не прекращал ее гнобить, уничтожать, давить, оставляя только то, что ему необходимо было для войны и мировой революции и безопасный минимум необходимого для существования страны.

Большевики уничтожили крестьянство. Вместе со старой деревней умерла и русская деревенская культура: деревенские праздники, фольклор, песни, колядки, убранство домов, народные костюмы, промыслы, ремесла, в том числе художественные. Если добавить к этому уничтожение религии и тысячелетней религиозной культуры, вплетенной формообразующей опорой в крестьянскую жизнь, картина рисуется тягостная и безнадежная.

Вооружившись основательной долей оптимизма, можно предположить, что деревня поднимется, но не возродится. Это будет новая деревня, вооруженная, быть может, новой техникой и знанием, но не имеющая корней, родства не помнящая… как поселение манкуртов на пепелище…

(У всякого цивилизованного народа (да и просто любого здорового народа, идущего по пути прогресса) духовное развитие происходит на почве, засеянной идеями, достижениями и постижениями предыдущих поколений. Нам же в наследство досталась недовыжженная земля с ростками сомнительной марксистской философии, которая быстро заросла чертополохом.)

Большевики зверски уничтожили казачество, это было особое вольное зажиточное русское крестьянство. У них был особый уклад жизни, своя структура станичного общества, свои песни и танцы, своя особая гордость вольных и верных защитников царя и Отечества.

Это тоже особая исторически сложившаяся часть российского общества. Казачество никогда бы не приняло большевизм, тем более, коллективизацию. Поэтому почти все, что не успело уйти за рубеж, было зверски истреблено.

Наше «великое» общество провозгласило своим хозяином, своим нравственным идеалом пролетариат, т.е. людей труда (но отнюдь не самого высококвалифицированного), представители которого являют собою, если не наиболее неспособную, во всяком случае — малоспособную часть народа. Пролетариат, которому «нечего терять» не несет как класс, как часть общества ни высоких идеалов, ни высоких культурных традиций, ни каких бы то ни было нравственных заслуг — ничего, кроме обязательной необходимости трудиться. Но основная часть общества трудилась всегда, и не обязательность труда, а его общественная эффективность была мерилом его ценности.

Диктатура пролетариата — это извращение истории, общественных ценностей, и это извращение дало свои плоды. Пролетариат, как класс, не обладающий культурным и интеллектуальным потенциалом, не мог сам управлять собой. Он +должен был создать собственное руководство, руководство общества в целом, т.е. создать аристократию. И он создал аристократию, достойную диктатуры пролетариата: охлократию, плутократию, бюрократию — ПАРТОКРАТИЮ. (В действительности пролетариат ничего не создавал: это было создано его именем историческими авантюристами).

А пролетариат даже в государстве диктатуры пролетариата остался пролетариатом, так и не став «гегемоном», хотя был так назван: Сергей Говорухин в своем фильме «Россия, которую мы потеряли» говорит, что в тюрьмах и лагерях более 40% уголовных преступников составляют рабочие…

И в этом государстве «наверх», к вершинам власти устремляют взоры и достигают высот особо заслуженные экземпляры, взращенные на изуродованной общественной ниве, хорошо политой кровью и сдобренной ложью.

Поднимаясь по ступеням партийно-иерархической лестницы, на каждой из них они приносят в жертву Молоху партийной диктатуры остатки своих человеческих достоинств. Чем выше, тем менее обременены они грузом совести и чести. Сталинщина определила на каждой ступени меру власти и сладость партийного «пряника». Чем выше ступень, тем больше власти, тем слаще «пряник». Шагая по ступеням, не нужно отягчаться знаниями и уменьем, надо только сбрасывать груз ненужных предрассудков. (Надо было твердо усвоить: власть — классовая; совесть — классовая; честь — классовая, правда — классовая; враг — классовый! Иного — нет!)

Смыв весь пласт старой культуры, как наивреднейший атрибут старого мира, большевики утвердились у власти, где им необходимо было удержаться. А поскольку большевизм не совместим с умом, честью и совестью, то весь их путь — это перманентное вытравление ума чести и совести. Удивительно ли, что в этом анти-мире был провозглашен и вколочен с малолетства во лбы один из самых расхожих большевистских лозунгов: «Партия — это ум, честь и совесть нашей эпохи.»

Они уничтожили старую Россию, но эта вытоптанная и выжженная ими земля, такая же терпеливая, как ее народ, неистощимо плодила таланты, и они не уставали их выкорчевывать. Даже тех, кто напряженно работал на их мощь, на их власть, они так же беспощадно, слепо, тупо уничтожали (особо необходимых сажали под колпак).

Алексей Герман в одной из своих авторских телепередач, посвященной его юбилею в апреле 2005 года сказал: «Паскаль сказал, что, если Франция потеряет 300 своих интеллектуалов, она превратится в нацию идиотов. По данным, озвученным на телевидении несколько дней назад, Россия за 10 лет потеряла 800000 интеллектуалов. (А кто-то из английских общественных деятелей еще в 1927 году сказал, что, если бы Англия пережила то, что пережила Россия, (это еще в 1927 году!) она перестала бы существовать.)

Не важно, насколько был прав Паскаль; не важно, о каком десятилетии идет речь, вероятнее всего, о десятилетии сталинского Большого Террора, важна сама мысль о соотношении цифр. Но Россия теряла своих интеллектуалов в течение целого столетия: 4 волны эмиграции, перманентный большевистский, сталинский террор и просто постоянная травля и удушение творческого цвета нации. И если имена великих людей, которых потеряла Россия, известны, то никто никогда не узнает сотни тысяч талантливых, молодых, еще безвестных, которых сажали или удушали атмосферой страха, запретов, безнадежности усилий.

Давить интеллигенцию было множество и «мягких» способов: не допускать их на руководящие посты (без крайней необходимости); не пускать в партию; чинить препятствия их детям при поступлении в престижные вузы, не распределять их в престижные НИИ и лаборатории по окончании вузов, а отсылать их работать на окраины страны, в глухомань, в нежилые места, не пускать их в аспирантуру.

А система материального унижения?!

Зарплата всех людей с высшим образованием, кроме тех, кто занят в военной промышленности и в военных научных и конструкторских разработках, существенно ниже, чем у людей без образования. (Но и на военном предприятии зарплата токаря была выше, чем зарплата инженера; и в шахте простой шахтер получал больше, чем инженер этой же шахты).

Учителя, врачи, актеры, юристы, научные сотрудники получают меньше, чем уборщицы, дворники, курьеры, тем более слесари или токари, особенно с разрядами. (Например, врач «скорой помощи» получает 300 рублей, водитель той же «скорой» — на тысячу рублей больше (!). [275]).

Положение могло улучшиться только с получением более высокой должности, но туда людей с образованием пускали только особо отличившихся или профессионально необходимых и только через партию. А для всех остальных от нищеты могли спасти только звания, степени, выслуга лет. Но это требовало немало лет нелегкого труда. (Олег Попцов в одной из телевизионных передач назвал это нашим высокоинтеллектуальным нищенством.)

Однажды, когда у нас дома на традиционном сборе все уже сидели за столом, муж шепнул мне: «Посмотри: все, кто здесь сидит, несостоявшиеся люди.» — Да, кого-то из них выгоняли из университета, сажали, высылали, не давали продвигаться по службе. Все они, конечно, заняли какие-то места под солнцем; кандидаты наук, профессора; работали, преподавали, писали книги (иногда в стол), но все это было в четверть головы, в полруки, на минимуме возможностей.

В стране, где изобретательство не приносит ни малейшего дохода, ибо интеллект — собственность государственная, где в тяжелых условиях производственных и жилищных оно затруднено, где оно не может пробиться через чиновничьи запреты, тем не менее, сотни тысяч изобретений гниют в мешках и подвалах Государственного патентного института. Ежегодно в СССР подается более 1000 заявок на изобретение, утверждается — 14 — 16, да и те никому не нужны, они помеха и «ересь», и все же этот источник долгие годы бил, постепенно угасая от ненужности.

Что погибает бесследно, вымирает, что выживает во времена исторических катастроф? Стоит ли ставить такой вопрос? Думается, ни одна из цивилизованных стран такой масштабной катастрофы, как Россия в 20-ом веке, не знала и вряд ли узнает.

Похоже, мой дачный участок преподал мне некоторые законы геноцида.

Дача моя в Смоленской области. Травы там мощные, неистребимые. Но, если хочешь насадить на этой земле что-то иное, с «коренными жителями этих земель» приходится вести непрерывную упорную, жестокую войну. А они, действительно, коренные: их корневая система вызывает изумление и восторг. Иногда корень уходит в землю на 1 — 1,5 метра, иногда он сидит относительно неглубоко, но своими разветвлениями пронизывает очень большую площадь, сплетаясь с другими. Удалить корни целиком невозможно. Поэтому приходится брать и тщанием, и упорством: многократно истреблять побеги от одного корня.

Вначале на месте одного срубленного ствола, на том же корне вырастает 3, более мощных. Злобный одуванчик не поддается газонокосилке: вместо стоявших вертикально стеблей с цветами появляется стелющийся венчик, на котором уже не 5 — 7 цветков, как было изначально, а 2 — 3 десятка. Нож косилки венчик не берет — он выше. Поднимается цветок только для того, чтобы рассеять пушистые семена.

Очень упорная борьба приводит к тому, что сорняков становится меньше. Но силы сдают, и приходится прибегнуть к химии. Это средство радикальное. Оно уничтожает все, с корнями. Но земля не остается пустой. На облысевшем месте появляется что-то новое, более хилое и довольно противное. Иногда просто мох. И сейчас у меня на участке очень много какой-то дурной травы, которой почти не было на этих нетронутых землях.

Смотрю и думаю: в природе все так аналогично — не так ли вытаптывался, истреблялся, выкорчевывался российский народ в 20-ом веке?! — На месте бывшего многоцветья — пустоты, уродцы, мох… (Уголовники, пьяницы, слабоумные, извращенцы, садисты, разномастное, разнокалиберное ворье…)

Партия была «ум, честь и совесть», партия была — «наш рулевой». Но это были только руки — часто нечистые, окровавленные руки, которые послушно, беспрекословно выполняли волю вождей. Ленин за последние годы революционно-партийного руководства написал чрезвычайно много статей и речей, в которых витиевато и часто противоречиво высказывался по разным вопросам. Но в моменты «Х» он бывал краток, категоричен и недвусмыслен:

«На Россию мне наплевать — нам нужна мировая революция.»

«Вешать, вешать, вешать, и чем больше, тем лучше.»

«Для достижения цели — любые средства хороши.» — мн. др..

Об этом уже сказано выше.

Что говорил вождь об интеллигенции, там тоже сказано, и эти высказывания чрезвычайно ярко отражают его биологическую ненависть к этой категории человечества.

Он выдворил из России весь блестящий цвет российской культуры, всю интеллектуальную верхушку России эпохи ее не просто расцвета — пассионарного взрыва. (Списки составлял сам!)

Когда Юденич вплотную подошел к Петрограду, большевистское правительство решило бросить на борьбу с ним вооруженные рабочие отряды. — Ленин предложил бросить на борьбу отряды интеллигенции… (комментарии излишни…) Эти отряды не были созданы: Юденич ушел от Петрограда сам…

По поводу искусства Ленин высказался тоже весьма недвусмысленно: «Искусство для меня — это что-то вроде слепой кишки. Когда оно сыграет свою агитационную роль, мы его чжик-чжик — и вырежем…

А по инициативе его жены Н.К.Крупской были сожжены сотни тысяч ценнейших книг, кроме Библии и Корана. Более 400 авторов, отечественных и зарубежных, были запрещены; сотни, тысячи документов ушли в Спецхран, где, возможно, «прилежались» навеки. По какому критерию она запрещала: там были крамольные мысли или просто мысли? — Запрещены были Толстой, Лесков, Платон, Кант, Ницше, Лесинский… — Мысли «нового» человека (и извилины его мозга) должны были быть прямыми, как путь к коммунизму…

И за 100 лет русская мысль не сумела решить ни одну из тех проблем, которые были поставлены выдающимися российскими умами на рубеже 19 — 20-го веков и в начале 20-го столетия: Флоренским, Шпетом, Розановым, Бердяевым, Булгаковым, Лосским и другими, — выдворенными из России или уничтоженными в ней.

От дореволюционного пласта культуры уцелело, вероятно, не более 20%, а быть может, и меньше с учетом уничтожения всех культурных слоев старой России.

Но и постоянно нарождавшихся российских талантов тоже было бы немало. Если бы власть давала дышать свободно.

Скульптура Мухиной «Рабочий и Колхозница» — в ней есть величие, пафос эпохи. Ложный? — Нет! Была вера в то, что превыше всего — труд человеческий, и самый уважаемый человек — трудящийся. И в этом нет лжи. Ложь в перекосах: люмпен, на которого поставили авантюристы, который рушил старый мир, сначала во имя идеи, а потом во имя собственной власти, — был возведен на пьедестал. Неквалифицированный черный труд превозносился над трудом квалифицированным и высокопродуктивным: трудом ученого, инженера, врача, артиста. Сначала это могло показаться естественным, потому что высоквалифицированный труд и его носители не были угнетаемы старым обществом. Бедствовали неумелые, хворые, неудачники, выходцы из угнетенных слоев. Поэтому первые готовы были совершенствовать старое общество (что и делали; крушить его до основанья мог только люмпен.) А вожди «мирового пролетариата» могли найти свое место во власти, утолить свое честолюбие только в новом обществе, созданном люмпеном, стершим старое с лица земли. И построенное общество не было обществом Серпа и Молота: «Серп» — крестьянин практически погиб, «Молот» — рабочий спился. Но именем Серпа выкашивали в народе лучшие колосья, а Молот 70 лет дробил кости народные и выковывал послушного большевикам раба.

Но не удивительно ли, что уже уничтожив старое общество, его интеллектуальный потенциал, создав новую интеллигенцию, которая уже строила новое общество, «пролетарские» вожди сохраняли к ней недоверие, неприязнь, даже презрение. — Потому что страх не покидал их никогда: любой анализ истории, анализ их деятельности и руководства был недопустим, ибо губительно для них опасен. А эта опасность всегда исходила от интеллигенции, ученых, умников. Поэтому советская власть их всегда уничтожала, обкрадывала, лишала прав, цензурировала, держала на коротком поводке, превозносила гегемона-пролетария — основу и оплот нового общества. (В Америке, в Калифорнии, профессор за один день получает столько, сколько советский профессор за 5 — 6 месяцев, а американский врач за один день столько, сколько советский врач за 5 лет. [276]. При этом советские врачи (и профессора) в нищенских условиях работают нередко на уровне мировых стандартов!)

Но пролетарий спился, а интеллигент выжил, ослабленный бесконечными кровопусканиями и геноцидом, но духом даже окрепший.

Русская интеллигенция — драгоценнейший российский сплав. Он образован был в последние 3 века (17 — 20-й) российской историей, внутренней энергией народа, волею ее правителей. В 20-м веке все работало против интеллигенции, но энергетический импульс, интеллектуальный потенциал большевики не сумели преодолеть, хоть усилий своих кровавых ничем не ограничивали.

И наше (одно из лучших в мире) школьное образование, и лучшее в мире музыкальное образование пришли из дореволюционной России. (И лучшая шахматная школа, и лучшие шахматисты — наши). Наша бесплатная нищая медицина долгие годы в условиях нищеты и бедствий служившая народу — она тоже из старой России, от земской медицины, от ее высоких нравственных идеалов и этических норм. (Она постепенно теряла эти свои бесценные качества, пока не выродилась в свою противоположность. — Но это будет позже…)

Наши ученые, конструкторы, наша наука, наши учителя, врачи, музыканты, актеры, герои-производственники — это золотые слитки нашей культуры, которая родилась в старой России и долго держалась в условиях большевистской травли и гонений.

Россия — страна художников и поэтов.

Сколько великих художников: Репин. Крамской, Суриков, Иванов, Левитан, Шишкин, Саврасов, Кипренский, Айвазовский, Верещагин, Васнецов, Нестеров, Васильев, Перов, Коровин, Врубель, Куинджи, Рылов, Юон, Грабарь, Кустодиев, Серов, Корин, Кончаловский, Борисов-Мусатов, Петров-Водкин, Филонов, а сколько не упомянутых здесь, сколько малоизвестных, но прекрасных, сколько не выставленных в залах музеев, сколько уехавших (Шагал, Серебрякова, Бенуа. Сомов и далее, далее…)

Поэтов в России не меньше, и судьбы их трагичны. «Поэт в России — больше, чем поэт», — не помню, кто это сказал, но цитируются эти слова очень часто. Наверное, для рождения поэта недостаточно природного дара. Нужен еще спрос на поэзию, общественный посыл. Можно, конечно, писать в стол, в дневники и альбомы, но вряд ли так может быть создана и затеряна великая поэзия. А Россия — страна великой поэзии. Наверное, для этого нужна великая история, героика, национальная гордость.

Однажды один наш поэт (советской поры), отдыхая на прекрасном благополучном острове, спросил у своего собеседника-островитянина, есть ли у них поэты. — «А зачем они нам?» — был ответ. По-видимому, только красивые пейзажи недостаточны для поэтического вдохновения.

Но и художники и поэты могли существовать в большевистской России, только прославляя «их» власть. Художники должны были писать портреты большевистских деятелей, прежде всего — вождей; картины успешного социалистического строительства, радости колхозной жизни. Поэты должны были прославлять вождей и строительство коммунизма. Страна наводнена была портретами, бюстами, статуями вождей: Ленина и (более) Сталина. Портреты их висели во всех кабинетах руководителей, как завода-гиганта, так и сапожной мастерской, во всех конторах, аудиториях, классах, — пожалуй проще будет сказать, что не было служебного помещения (любого масштаба), в котором не висел бы портрет вождя. Если бы такое обнаружилось, руководитель института или забегаловки в лучшем случае получил бы выговор, в худшем — лишился бы места (а в сталинские времена — даже жизни…)

Их портреты были на школьных тетрадях, на комсомольских билетах, на значках. Портреты Сталина были во всех газетах и журналах. Огромные панно, изображающие его руководящую деятельность, украшали торжественные залы заводов, клубов, институтов, университетов, станции метро, павильоны ВДНХ (ВСХВ).

Бюсты стояли в аудиториях, залах, на станциях метро, на вокзалах, в вестибюлях, скверах — не перечислить. Статуи — на площадях всех городов и поселков, в горах, на каналах, вдоль железных и шоссейных дорог — *повсюду. — Сталинское око бдительно наблюдало за страной…

Портреты членов Политбюро занимали более скромное место — «красные уголки» заводов и фабрик, а на праздничных демонстрациях среди массы огромных портретов «главных» были и они — в значительно уменьшенных размерах.

Это была огромная индустрия. Она плодила все новые и новые лики идолов. Их были многие миллионы, десятки, может быть, сотни. На это работала армия художников –конформистов. (можно ли называть их художниками?) Они отнюдь не бедствовали в нищей стране. Они нужны были власти. Все остальные — все, кто не встроился в их ряды, бедствовали. Не имели права выставляться, продавать свои картины. Они спивались, умирали. Когда появилась возможность уезжать, уезжали, кто мог. Сколько их уехало, мы не знаем. Какая-то часть нашла себя за рубежом. Некоторые стали известными, успешными. А сколько их не прижилось на чужбине, погибло? Вряд ли мы узнаем и это.

Свободные художники не нужны были большевикам, ни свои, ни чужие. Вот что пишет Майя Плисецкая в своей книге:

«Шагал… рассказывает, что увлечен был идеями мировой революции… Фернан обратился к первому советскому правительству с письмом, в котором предлагал одеть по своим рисункам всю страну в веселые цветистые производственные одежды. Если труд — праздник, и одежды должны быть нарядными. Он не просил за это ни одного сантима. Потом Шенберг собрался бесплатно учить всех музыке. Корбюзье желал построить в России солнечные города. Им даже не ответили…» [277].

Эти романтики думали, что большевики, действительно, строят общество справедливости и счастья. Сколько же было умников, которые в это поверили?! Удивительно ли, что средний человек запутался? Не все ведь лгали — запутались. Но! — Допустим «ВСЕ СРАДСТВА», допустим «издержки». И идея была хороша (внешне, в бездумье) и ложь так масштабна, и мир так несовершенен… И все же… культура и «кухарка»?

Почему художники хранили свои картины на чердаках, в деревянных сараях? — Выставлять и продавать легально свои картины они не имели права. Хранить в городе, в коммуналках?

Владимир Котов — великолепный мастер художественного стеклоделия. Изумительной красоты изделия из хрусталя и стекла, в том числе и официальные — кубки, вазы… Лауреат многих премий. И заговор молчания вокруг него, ни статей, ни выставок — полная безвестность. Не дожив до 50, он добровольно ушел из жизни. Вероятно, он выполнял частные заказы высшей номенклатурной знати. Отсюда премии и безвестность. И такой исход…

Россия — не нужны ей таланты: они рождаются незваными, живут ненужными, умирают безвестными…

Написала о Котове — так: под руку попался. Таких, как он в России десятки, сотни, по всей Руси, возможно, — тысячи. Иногда они устраивают выставки на дому для своих друзей и надежных людей, (это всегда риск). Иногда на этих выставках удается что-то продать — за копейки: это круг нищих людей, с трудом выживающих — толстосумы на эти выставки не попадают.

Когда еще пахло «оттепелью», в Манеже разрешили устроить выставку картин современных художников. Хрущев посетил ее сам. Он ходил по выставке, цензурно и нецензурно бранился. У картины Эрнста Неизвестног, указывая на его картину, он спросил художника: «Что это там за ж…?» — «Это Вы, Никита Сергеевич», — ответил художник. С тех пор Э. Неизвестный живет за рубежом (но не в ГУЛАГе!). (Справедливости ради, стоит сказать, что, умирая, Хрущев именно Э. Неизвестному завещал поставить памятник на своей могиле. И художник завещание исполнил. — Россия…)

Хрущев ругался, называл художников «апстрцистами», «педерасами». Выставки-продажи, которые художники некоторое время позволяли себе на окраинах Москвы, были разогнаны, разгромлены, стерты бульдозерами. Этим дело не ограничилось. Последовал разгром и в Академии художеств. Преподаватели, студенты — все, кто считал, что после Освенцима, после ужасов войны невозможно рисовать, как раньше, отправились в лагеря: «На лесоповал, педерасы!» Они отсидели свои сроки. Вернуться к профессии им не дали.

Поэты писали «в стол». Работали сторожами и дворниками. Бедствовали. Спивались. (Россия их рождала, губила, изгоняла…)

Вот небольшая часть очень длинного списка русских поэтов 20-го века и их судьбы. (Тех, которые остались в России)

Владимир Маяковский — покончил с собой (или убит?);

Сергей Есенин — покончил с собой (или убит?);

Марина Цветаева — покончила с собой;

Николай Гумилев — расстрелян;

Велимир Хлебников — умер от голода;

Анна Ахматова оболгана, затравлена, бедствовала, нищенствовала; муж и сын ее были в ГУЛАГе;

Осип Мандельштам — в ГУЛАГе сошел с ума и умер от дистрофии;

Александр Блок — умер от голода, от «удушья». (Трагедия Блока — как символ трагедии русской интеллигенции: он написал революционную поэму «Двенадцать» — он ждал революцию, приветствовал ее и умер от ее кошмара, отравленный ее ядовитыми парами);

Максимилиан Волошин — умер в 1926 году, успел,,,

Сергей Клычков — расстрелян;

Сергей Третьяков — расстрелян;

Николай Клюев — погиб в ГУЛАГе. Расстрелян или умер от голода где-то в ссылке.

Николай Глазков — покончил с собой;

Борис Пастернак — после присуждения ему Нобелевской премии, за которой он не поехал, поскольку ему не дали бы вернуться, был затравлен властями и «писательской» братией и скоро умер. Союз писателей, вместо поздравления его с получением Нобелевской премии, единогласно выбросил его из Союза — единогласно! (Когда на Пленуме Союза писателей его постыдно травили подонки, выступил и поэт Слуцкий. Он говорил 7 минут; вечером того же дня его увезли в психиатрическую больницу…);

Слуцкий — поэт и воин; он тоже больше писал «в стол»; умер в 1986 году; его стихи были опубликованы в 1988 — после его смерти;

Иосиф Бродский — великий труженик был судим за «тунеядство»: в стране диктатуры пролетариата поэт, не славящий режим, — тунеядец; сидел в тюрьме. Был в ссылке; (он получил максимум по этой статье), выслан из страны; за рубежом получил Нобелевскую премию за достижения в области литературы; был профессором многих самых престижных университетов Запада.

С. Заболоцкий был в ГУЛАГе, вскоре после возвращения умер;

Юрий Кублановский — выслан из страны, вернулся после «перестройки».

Это самые известные поэты, среди них не менее десяти больших и великих. И у них у всех трагические судьбы.

Не было великих поэтов в России 20-го века, которых не раздавила бы советская власть. А Надсон, Северянин, Бальмонт, Набоков, Ходасевич, Бунин и многие другие, умершие или уехавшие, были вытравлены из памяти народной. (Кажется, Марина Цветаева сказала, что ВСЕ крупные поэты были эмигрантами, внутренними или внешними. Поэт не может творить в атмосфере Лжи или ТОРЖЕСТВУЮЩЕГО Зла. _ Творить свободно или не творить вообще. И многие из них писать перестали…)

Перечислять всех уничтоженных писателей, среди которых было много больших и великих, состоявшихся и несостоявшихся, у меня недостает знаний. Их было более 600 (эту цифру называет А. И. Солженицын).

В начале 30-х годов Сталин, утвердившись у власти, заявил, что хозяином писателей должен быть только ЦК (но никакого ЦК не было: его члены беспрекословно-подобострастно, холуйски исполняли «его» железную волю и до конца его дней постоянно дрожали, не зная, будут ли завтра живы они и члены их семей.)

В 1932 году Сталин разогнал РАПП (Российскую Ассоциацию пролетарских писателей) и другие, менее значимые союзы писателей и с помощью Горького создал в 1933 году новый Союз советских писателей. Горький стал его председателем. Однако очень скоро, видя, кем и как вершатся дела в Союзе (Союз писателей должен был беспрекословно подчиняться ЦК, следовательно, Сталину), попробовав безуспешно протестовать, попросил об отставке. (Сталин хотел, чтобы Горький написал его биографию — Горький не смог… Больше Горький был ему не нужен)

Уничтожив в 1936 году Горького (именно в тот день, когда в СССР приехали Андре Жид и Луи Арагон, Сталин приступил к уничтожению писателей — всех, кто не только пером, но мыслью, потенциально мог угрожать его власти. Оставшиеся в живых, названные Сталиным «инженерами человеческих душ», методом социалистического реализма должны были «конструировать» человеческие души строителей коммунизма, необходимых «его» режиму.

Нет сомнений в том, что по такому же принципу создавались и работали Союзы художников, кинематографистов, композиторов, работников театра и другие творческие союзы и организации.

В тисках его железной воли всё стало погибать.

Мандельштам перестал писать стихи. Страх убивает творчество. Сколько его убито в оставшихся жить, не раздавленных кровавой лапой, не попавших в число 600, — недобитых, неубиенных — избежавших прямого убийства?!

Общество начало гнить. Начался расцвет нечисти, чертополоха, сорняков, которые забили, погубили, вытеснили все достойное.

ВОВ замедлила этот процесс, но после ее окончания все началось снова.

Травили Ахматову, Зощенко, не издавали, лишали продовольственных карточек, травили в газетах. Зощенко выселяли, вызывали на унизительные допросы. Зощенко работал сапожником. Ахматова нищенски существовала за счет своих немногих друзей, которые не отреклись, не побоялись ее поддерживать. Жила в какой-то щели — величественная Королева русской поэзии.

Травили ярких деятелей культуры в сталинские времена и после того, как он провалился в ад; дьявольский дух его довлел над советской интеллигенцией до последнего дня советской власти, и по сей день витает он над этой грешной землей.

Травили Олешу, Шостаковича (Шостакович был измучен — это был натянутый трепещущий нерв, он умер в 63 года). Травили Тарковского — он покинул страну; травили Солженицына и, наконец, выдворили из страны; травили Пастернака — затравили досмерти; Бродского мерзко, подло судили как тунеядца — он отбыл свой срок и покинул страну (он просил похоронить его в Венеции — в свою родную Северную Венецию — Санкт-Петербург он вернуться не мог…) Затравили Ростроповича и Вишневскую — они уехали за рубеж. Это только самые известные имена и, конечно, не все. (А вообще последняя волна эмиграции смыла за рубеж (или оставила там) более 25 миллионов человек.

Резали, запрещали спектакли; резали, запрещали, смывали фильмы. Поднимать тему такой махины, как советское кино и судеб его актеров и режиссеров, автору сих строк не под силу, несмотря на чрезвычайную любовь к «важнейшему из всех искусств» и его создателям. Это десятки и сотни талантливейших режиссеров и актеров, и судьбы большинства из них трагичны, как судьбы всех российских талантов, попавших под колесо большевизма или затравленных его духом.

А сколько не написанного, не снятого, не дошедшего до сцены, сколько уничтоженного самими авторами в ожидании обысков и арестов. А сколько бесценных рукописей, изъятых при арестах, погибло в застенках НКВД и КГБ?!

Удивительно ли, что у нас «практически нет полиграфической промышленности. От всего мира мы отстали, по крайней мере, на порядок. В России (СССР) за последние 10 лет в бумажную отрасль не вложили ни копейки… более 60% предприятий эксплуатируются с конца 19-го — начала 20-го столетия, около — 60% оборудования имеют 100%-ный износ. Катастрофическое положение с учебниками, даже с тетрадями. На саратовской фабрике, например, где их печатают, рассыпающиеся станки перевязывают веревками… Но при том все полки забиты бесконечными вариациями на тему «Слово о партии». Партийная печать имеет современную лучшую в стране полиграфическую базу… Полиграфическая техника покупается на валюту. И печатается на ней только партийная литература. [278].

Все полки книжных магазинов завалены партийной литературой, воспоминаниями шахтеров, записками представителей «гегемона». Издавалась не очень большими тиражами в дешевом оформлении классика «Школьной библиотеки». Собрания сочинений классиков (не всех) издавались только к юбилейным датам, малыми тиражами, и даже эта традиция постепенно умирала.

Многотомные сочинения классиков марксизма-ленинизма, прежде всего Ленина и Сталина, издавались и переиздавались почти непрерывно, на отличной бумаге, в дорогих переплетах, большими тиражами и продавались по доступным ценам. Вообще книги стоили недорого, но они постепенно исчезали, пока не исчезли практически совсем.

Однако для номенклатуры печаталась дозволенная классика, но она была недоступна, она не поступала в продажу. Например, знаменитое 200-томное издание «Всемирной литературы» было пределом мечтаний многих интеллигентов, но это было доступно только номенклатуре; в некоторых закрытых ОКБ подписка разыгрывалась по жребию. И таких изданий было немало. По-видимому, их продавали за рубеж. Поэтому «выездные» книжники (когда уже был поднят железный занавес) привозили из-за рубежа чемоданы наших книг, которых в СССР не было.

Но российский люд привык выживать и выкручиваться. Появилась торговля книгами со складов и из-под книжных прилавков. Со складов продавали книги втридорога и только в надежные руки: это было небезопасно. Из-под прилавков книжные магазины продавали мизерное количество поступающих к ним изредка ценных книг с огромной макулатурной нагрузкой. Вместе с хорошей книгой покупатель должен был взять целую стопу партийной литературы. Так книжные магазины сбывали эту макулатуру, которую никто никогда не покупал. Главная просьба продавцов была: не выбрасывать ее в мусорные контейнеры в территориальной близости от магазина.

А на Кузнецком мосту, в центре Москвы, в течение многих лет существовал воскресный «черный» книжный рынок. Плотность толпы была выше, чем на воскресном рынке в Гамбурге. Книг не было видно, Толпа непрерывно двигалась в узком переулке, и люди, сталкиваясь, тихо спрашивали (если лицо внушало доверие): «Нет ли…?» — или — «Не нужно ли…?».

Когда-то в одной из своих эстрадных шуток Аркадий Райкин предложил к ногам футболистов присоединять динамо-машины: сколько электричества было бы выработано!

Так вот наше правительство решило поправить дела с нехваткой целлюлозы (это в нашей-то лесной стране!), подключив к проблеме книжный интерес. (Финляндия имеет 4% мировых запасов леса и производит около 50% бумажной мировой продукции).

Было решено предоставить право на покупку одной книги за сданные 20 килограммов макулатуры. И потащились интеллигенты с рюкзаками и колясками, полными макулатуры, к пунктам ее сдачи. Собирали газеты, журналы, школьные использованные тетради, оберточную бумагу, продуктовые пакеты — ни одна бумажка не должна была пропасть. Но и это счастье продолжалось недолго.

Конечно, в этой ситуации появилась мода выставлять книжные шкафы с красивыми корочками как украшение дома. Такие «издержки» естественны, но они могли возникнуть только на «моде» ЧИТАТЬ. Информационно голодная страна хотела ЗНАТЬ, хотела ЧИТАТЬ: Россия всегда была читающей страной.

Конечно, ни о какой зарубежной, эмигрантской литературе не могло быть и речи Узенькой струйкой проникала зарубежная литература писателей-коммунистов или протестная. Чаще всего эти произведения печатались в журнале «Иностранная литература» и в серии «Роман-газета».

А журналы? — Например, в Петербурге в 1913 году было 60 литературно-художественных журналов, а в 1990 — только 3.

В одном только старом Петербурге до революции выходило 50 детских журналов. Сейчас на весь Союз, вероятно, столько не наберешь. И это почти 100 лет спустя, в течение которых весь мир увеличил свою печатную продукцию в сотни раз. — За этим стоит еще одно: «Россия, которую мы потеряли»; Россия, которую мы приобрели…

Но мы испытываем не только книжный голод — у нас работает один-единственный канал телевидения.

У нас в стране самого лучшего музыкального образования в мире в 20 раз меньше симфонических оркестров, чем в США [279]. (Правда, измотанный жизнью, нищий народ вряд ли заполнил бы залы, если бы их было в 20 раз больше…)

В Уставе Союза писателей, созданного Сталиным, говорилось, что члены его должны быть активными строителями коммунизма. О таланте писательском не говорилось ни слова. Поэтому и торжествовали там бабаевские, павленко, саяновы и им подобные. А Фадеев, долгое время возглавлявший СП, когда после 20-го Съезда партии стали возвращаться из ГУЛАГа выжившие писатели, застрелился.

За полвека с небольшим 5 российских писателей получили Нобелевскую премию. Бунин получил ее в эмиграции. Пастернака за Нобелевскую премию затравили. Солженицын был выдворен из страны. Бродский отбыл свой срок за тунеядство и покинул страну. И только Шолохов, авторство которого долгое время оспаривалось, мог торжествовать. Однако советское правительство недооценило ситуацию: за пробольшевистское произведение Нобелевский Комитет премию не дал бы. «Тихий Дон» — это гибель казачества, испокон веков вольного, зажиточного российского крестьянства. Шолохова попросили написать и о коллективизации. Он написал «Поднятую целину». Это жирная фига, которую не посмели увидеть… Одни фамилии главных героев чего стоят: Нагульнов и Размётнов!!! А дед Щукарь — это не шут гороховый, а шут народный, которому, как и королевскому шуту, дозволено было говорить. И он говорил, а мы смеялись — над собой… Мы изучали это в школе. Нам вдалбливали это как описание успехов коллективизации… Но Шолохов понимал. Он был лукав. Он жил и умер в почете. «Они» не поняли… Или побоялись, не посмели понять… (Так в детской литературе не была запрещена чудесная, удивительно умная и остро, недопустимо злободневная сказочка Чуковского «Тараканище», написанная им (провидчески) еще в 1922 году).

При Хрущеве отменили целый ряд предметов в классическом школьном образовании: логику, психологию, тригонометрию, ряд языков, сократили многое в других дисциплинах, упростили русскую грамматику, но ввели труд: пилить, сверлить, забивать гвозди… (Раньше этому обучали в ремесленных училищах). Образование должно было приблизиться к уровню правительства, осуществляющего «диктатуру пролетариата».

Уродование русской речи началось после революции. Но при Хрущеве этот процесс сделал крутой скачок, и обратного хода этот процесс не имел. Это уродство уже шло не снизу, а сверху, и привыкшие к послушанию и холуйству руководители стали ГЭ-кать (на украинский манер), делать неправильные ударения, употреблять неправильные обороты речи и т.д.. Этим стали грешить даже некоторые «академики».

Быть может, история через многие годы даст приближающуюся к истинной оценку подавления интеллекта в стране победившего большевизма. Эта оценка никогда не будет истинной, ибо носители интеллекта уничтожались вместе с плодами их трудов, а нередко и многовекового труда целых народов, уничтожались свидетели этого уничтожения и архивные документы — те немногие, которые изначально успевали заводить.

«Осколки этого разбитого вдребезги» разлетелись по всему миру. Там, где их не могла настичь железная рука большевизма, многие из них успели оставить потомкам горькую свою ПАМЯТЬ. Те, кому удалось влиться в чуждую жизнь, внесли огромный вклад в западную культуру: в науку и во все виды искусства. Те же, кто остался в России и чудом уцелел под их железной пятой, уносят сегодня остатки этой памяти в ранние свои могилы…

Вряд ли в России можно найти личность значительную, творческую, которую большевистское насилие обошло стороной.

На Российском Радио была одно время передача: «20-й век — письма, дневники, воспоминания». — Сколько горя! Сколько! — Не объять ни разумом, ни сердцем! Сколько зла и сколько добра! О зле мы пишем и говорим больше. Но без добра: его тоже много — героического, беззаветного, бескорыстного, непостижимого — просто не выжили бы…

Да и о бедах и радостях, о трагедиях и свершениях говорим мелко, слабо (и о прошлом, и о настоящем) — недостает таланта, собственного масштаба, чтобы объять почти необъятное… Может быть, мы стали мельче, потому что потеряли корни… Россия глубинно страна православная. Исторически Россия — страна страдания. И крестьянин-пьяница, пьющий от тоски и безысходности, и интеллигент, считающий себя атеистом, в глубине души своей, в своем мировосприятии исповедуют православие.

Россия — страна суровых законов или просто беззакония. Это уравновешивалось в определенной степени чрезвычайной значимостью совести. «Как судить — по закону или по совести?» — это вопрос не случайный, российский, сущностный.

Страдание, совесть — высокие христианские православные категории. Мы их почти утратили, а с ними — сострадание, честность, любовь к ближнему. Восстановим ли?

Можно, конечно, сокрушаться, выть, как на погосте, по поводу того, что кануло в Лету: разрушено, погибло, сгорело, ушло в переплав, ушло за рубеж (перед некоторыми частными американскими коллекциями русских произведений искусства бледнеют богатства нашей Оружейной Палаты). Но у нас и сегодня несметные богатства, спасенные, сохраненные, лежат в запасниках и гниют: картины, иконы, церковная обрядовая утварь, фарфор, скульптура, бронза и многое другое. По разным сведениям, у нас 1,5 — 4% в экспозициях, остальное — в запасниках. И это не только в столицах, но и в прежних губернских городах. (В Перми, например, — музей деревянной архитектуры, удивительный, единственный в мире. Его творцы — безымянные таланты, старообрядцы. Музей создан энтузиастами. Ютится в крохотном помещении. Средств на ремонт и строительство новых залов нет. Имеет 400 деревянных скульптур, выставляет 10%.)

Не говоря о дворцах меценатов и дворянских гнездах, богатых купеческих домах, судя по старым фотографиям, любой дом, кроме нищих крестьянских изб, был полон того, что сегодня — драгоценная старина и произведения искусства. Даже в нищей избе в святом углу был иконостас.

Сколько изделий народных промыслов, народных умельцев — вековых трудов талантливого, художественно одаренного народа.

Западный мир украшает свою жизнь — внедряет искусство в повседневную жизнь среднего человека. Архитектура, живопись вынесены на улицу, входят в интерьеры офисов, не говоря о большом количестве общедоступных больших и малых музеев, выставочных залов и галерей. Картины, скульптура, мозаика украшают кабинеты дельцов, конференцзалы, скверы, аэропорты и забегаловки. Нашу жизнь украшают бесчисленные портреты и статуи вождей; на заводах еще доски почета и в красных уголках — полный состав Политбюро…

Россия плодит художников, быть может, более, чем какая-либо иная земля: от просторов и красоты природы, от непреложимости к делу рук и душевной тоски. Но их картины — несметное количество безнадежно похоронены в тесных и сырых запасниках музеев, в деревенских сараях, пылятся в тесных углах коммунальных квартир и заброшенных чердаках. Они сгорают от случайных пожаров или сжигаются после смерти автора.

Россия, создавшая авангард, определившая во многом лицо современного искусства, не имеет ни одного музея искусства 20-го века. К сожалению, у нашего государства нет средств на строительство галерей (какие галереи, когда не строятся ни жилье, ни тюрьмы), а народ так привык гнаться за коммунизмом, не оглядываясь по сторонам, тем более, не забегая в галереи…

Судьба книг, может быть, еще более плачевна. Книгохранилища крупнейших библиотек и ценнейших фондов расположены в подвалах. Это трубы отопления, холодные и горячие, лужи на полу, мостки, грибок на стенах, обвалившаяся штукатурка отсыревших, пятнистых от протечек и изъеденных грибком стен… На полках тысячи полусгнивших, съеденных грибком, отсыревших и истлевших томов. В последние годы в разных библиотеках погибли десятки и даже сотни тысяч ценнейших книг. Цифры эти скрываются. В ближайшие годы существенных перемен не ожидается. Погибнут еще тысячи ценнейших (и часто не восполнимых) изданий.

В крупнейшей центральной библиотеке лысые каталоги спецхрана. Куда уходят газеты, журналы? Они становятся недоступны, ибо ничто нельзя подвергать анализу, сопоставлению, систематизации в этом лживом анти-государстве. Сегодняшний день нельзя сравнить с таким же днем прошлого года, как и с событиями государства Урарту 5 тысяч лет назад. Что же говорить об архивах и секретной информации! Что в них хранится, что сохранится, что будет доступно изучению?!

Так долго истощалась, иссушалась российская культурная нива — плодоносная, неприхотливая, но и она стала отмирать.

Есть такой анекдот: «Как доказать, что живой равен мертвому? — Полуживой равен полумертвому. А если половины равны, равны и целые. — Живой равен мертвому.

Есть магия «полу»: полуправда, полунаука — то, что из живых превратило нас в мертвых: умертвило нашу душу, иссушило ум и сердце, разрушило нашу нравственность. Мы стали «полу-»: полу-нравственными, полу-грамотными, полу-учеными, полу-человеками — и это лучшие из нас, в которых сохранились хоть крупицы исходных ценностей.

Те же, кто и не имел их никогда, стали «гегемоном», гордым своей пустотой, своей «пролетарской чистотой», незапятнанностью буржуазными «гадостями».

Изменился стиль жизни, изменился характер поведения, изменились лица, выражение глаз, манеры.

«Старорусские портреты, дворянские портреты… Этот тип создавался в России веками. Мы выбили этих людей из русской культуры, из нашего генофонда.» [280]. (Посмотрите на картину Павла Корина — и вы увидите лицо «России уходящей»).

А Фаина Раневская однажды сказала: «Я так давно живу, что еще помню хороших людей»…

И советская Россия создавала свои лица: страдальческие лица Виктора Астафьева, Валентина Распутина, Дмитрия Шостаковича; почти святые лики Ростроповича, Лихачева, Сахарова: просветленные лица молодежи на вечерах в Политехническом музее времен «Оттепели», вдохновенные лица поэтов!

В 1992 году на похоронах моей сестры я посмотрела на лица ее друзей: серые, морщинистые; тусклые глаза. Им по 60 с небольшим. Это физики, в основном — доктора наук, меньше — кандидаты. Умный, остроумный, когда-то веселый народ, походники. Их ровесники и однокашники из-за рубежа приезжают бодрые, со свежими лицами, с жизнеутверждающей осанкой и благородной сединой. Они живут, чувствуя вкус к жизни, полны желаний и планов. У наших — усталость и безнадежность. Это время очередного крушения блеснувших надежд…

Но живуча Россия. И в массе есть цвет, и во тьме есть свет.

Есть в России цвет ее нации. Это ее особая интеллигенция. Русская интеллигенция это особое понятие, это совсем не только образованная часть общества, это ее особая немногочисленная часть (всем остальным А. И. Солженицын дал другое определение — «образованцы»). Быть российским интеллигентом — это служить народу и Отечеству, это сеять «разумное, доброе, вечное», это нести и хранить «свечу» особого духа русской культуры в самом широком смысле этого слова.

Принято считать, что Россия — страна терпеливая, послушная, покорная, рабская. — Нет! Никогда не была она покорной. Во все времена сражалась с бесчисленными врагами, которые в течение многих веков посягали на ее земли и ее независимость и всегда, легко ли, трудно ли — побеждала; в древние времена бежала от непосильных поборов в пустые земли — осваивать, в леса — разбойничать. Пришлось вводить «крепости», которые по иронии ее исторической судьбы обернулись крепостным правом. А другого права — не было. Терпела, но не всегда. Бунтовала: с Булавиным, Разиным, Пугачевым.

И большевикам не покорялась, хотя была отравлена угаром их агитации. Та самая крестьянская Россия, так недавно освободившаяся от многовекового рабства, не подчинялась новому насилию большевиков. Протестовала, бунтовала, восставала. Большевики в борьбе с ней средствами себя не стесняли — давили кроваво, безжалостно: расстрелами, танками, самолетами, газами. Но — не помогало. (Потом добавился Кронштадтский мятеж. Ленин вынужден был ввести НЭП.)

Когда новое насилие над крестьянами начал Сталин, ему пришлось применить голодомор. Он не покорил крестьянство — он сломал ему хребет. С тех пор не было и нет в России знаменитого умелого крестьянина-кормильца. С тех пор Россия никогда досыта хлеба не ела. А крестьяне продолжали сопротивляться — отлыниванием и пьянством.

Сталин сломал партию, фактически ее уничтожив. Ему пришлось создать новую, СВОЮ, ПОСЛУШНУЮ.

Сталин создал СВОЙ народ, выращивая его от ясельного горшка. Этот народ и по сей день чтит его.

Но ни ему, ни его последователям не удалось сломать хребет интеллигенции. Его террор был перманентным. Был период Большого Террора. Тогда пистолет был приставлен к каждому виску. Миллионы погибли в расстрельнях, десятки миллионов — в ГУЛАГе.

Да, во время сталинского Большого Террора страна затаилась.

Но так ли усмиряют покорных: газами, голодомором, расстрелами?!

Крестьянин, выбитый, вырванный из своей среды, сломался, рабочий — спился. Интеллигенция затаилась. И какой мощный взрыв активности она выдала, когда повеяло неверною свободой — как будто джин, тысячу лет запертый в бутылке, вырвался на свободу. Значит, внутри этот джин свободы всегда жил…

Сталинщина — это была гибель России, укрытая ярким покрывалом почти перманентного всенародного праздника. Стонала, вымирала «М. Зона», спивалась деревня под радостные песни и марши.

Тирания — это не только насилие. Это еще и дурман гимнов и песнопений. В этом есть внутренняя логика. Так было во все времена. И чем страшнее действительность, тем радостнее гимны и красочнее празднества. Люди легко поддаются дурману массовых торжеств. Они ищут радости, хотят счастья, самоутверждения, но в поисках этих ошибаются, заблуждаются, а часто ищут заблуждений в слабости своей, надевают шоры на глаза, заставляют молчать совесть и называют черное белым и уродливое прекрасным, иногда из страха, иногда из корысти, иногда по глупости, а чаще всего потому, что так легче жить. Даже вполне добродетельные и честные люди гордятся часто своими недостатками и слабостями, возводя их в ранг достоинств. Ну, а если тебя от рождения до смерти оболванивают и запугивают, ежечасно вдалбливают тебе ложь, многие ли могут устоять?

Магия утопии в фильмах А. Александрова, И. Пырьева, очарование мелодий Дунаевского…

Сибирь — «Зона». У И. Пырьева («Сказание о земле сибирской») Сибирь — сказка. Колхозы — погибшее спившееся крестьянство: у Пырьева («Кубанские казаки») –это сказка об изобилии, красочной, богатой духовной жизни, счастливой, веселой.

ВОВ — преступная; разрушительное, кровавое бедствие — у Пырьева («В 6 часов вечера после войны») милый, светлый, почти мюзикл.

(Но тяжела неправедная жизнь, тяготит подневольная ложь и угодничество (А может быть, заблуждение) и под конец жизни, как предсмертное покаяние, Пырьев берется за Достоевского; Герасимов снимает «Тихий Дон»; Тендряков пишет «в стол» свои маленькие шедевры — все прекрасно, талантливо — так бы всю жизнь…)

Музыкальные жизнеутверждающие фильмы: «Цирк», «Волга-Волга», «Светлый путь», «Весна», «Веселые ребята» (в «Веселых ребятах» все таланты внизу: пастух, домработница, юный пионер; все остальное подлежит безжалостному уничтожению); «Свинарка и пастух», «Трактористы», «Встречный», «Большая семья». Фильмы о героике революции и войны.

Целебна эта ложь или ядовита? — Наверное, и то и другое.

В них заразительные мелодии, прекрасный образ советского героя: честного, смелого, сильного, верного в любви и дружбе, бескорыстного в труде на благо Родины, ее прекрасного будущего; красота советского спорта; подвигов тружеников в шахтах, на заводах, на колхозных полях, в научных лабораториях. Сколько радостных музыкальных фильмов, где молодые, задорные, уверенные герои, часто в белых костюмах поют, прославляя сегодняшнее героическое светлое время, и радостно трудятся во имя грядущего близкого невиданного счастья.

Нищую тяжелую жизнь пронизывала мечта о красоте будущей жизни, до которой рукой подать. Черные тарелки радио, кинопередвижки проникали в самые удаленные глухие уголки огромной страны. И вел по дороге в близкое прекрасное самый Великий, самый Мудрый Отец народов — товарищ Сталин!

Ни слова правды — нигде, никогда. Советский официоз всеми силами и средствами демонстрировал социальный оптимизм, морально-политическое единство народа. Надо было быть семи пядей во лбу, чтобы самостоятельно читать книгу жизни, читать между строк, отметая семена от плевел. Надо полагать, старшее поколение, особенно остатки старой России, многое понимали, но этим пониманием не делились, тем более с молодым незрелым, несдержанным поколением. Это было опасно…

Агитационные кадры фальшивых документальных советских фильмов сталинских (и пост-сталинских) времен — они, как окрашенное гнилое яйцо. Скорлупа яркая, красочная, зовущая, а внутри — гниль. Придет время — оно засмердит и рассыплется. Но и яркая красивая скорлупа — это тоже реальность, это не только ложь, но и вера, это вдохновение, это бескорыстие и самоотречение народа во имя будущего, во имя своей страны. В ней красивые действенные заблуждения, которые долго позволят под пятой обреченного кровавого режима сохранять веру в свое величие.

На этой вере росли новые поколения.

Россия — страна поющая. В России поют в храмах, на праздничных сходках, в поле, в походном марше, в салонах и в застольях.

Дореволюционная Россия пела песни народные, обрядовые, жанровые, застольные, романсы русские и песни цыганские.

Россия в жестоких условиях своего бытия не создавала уютных жилищ, красивых двориков с цветами и газонами, со свисающими гирляндами цветов из окон и балконов. Умела ли Россия жить — жить красиво? — Умела! Главной ценностью ее бытия было ОБЩЕНИЕ. Отсюда — многое. В том числе песня — песня, которую знают все и все поют. А как великолепны русские народные раздольные величественные песни, особенно исполняемые низкими глубокими женскими голосами. В них вся Россия, с ее просторами и ее сложной судьбой.

Героические эпохи рождают поэтов и требуют своих песен. И российская плодоносная земля рождала поэтов и музыкантов-песенников. Это было сочетание слова и мелодии.

Слово — не звук. Это категория духовная, и оно воздействует на духовную структуру человека. Слово — сила, энергия, двигатель. А когда оно положено на музыку, оно действенно вдвойне. Ведь музыка — это духовный абстракт, конгломерат, квинтэссенция сущего.

И я, в мои 28 лет, над колыбелью сына пела революционные песни: «Каховку», «Орленка». Мелодии были так хороши, что стушевывали (наверное, и вбивали?) грозное, недоброе (и героическое!) содержание.

Каховка, Каховка, родная винтовка,

Горячая пуля — лети!

Иркутск и Варшава, Орел и Каховка —

Этапы большого пути.

Или

Меня называли Орленком в отряде,

Враги называли — Орлом!

…Лети на станицу, родимой расскажешь.

Как сына вели на расстрел…

Такие мелодичные, героически-красивые, такие привычные, с детства знакомые песни…

И песней Россия послереволюционная была куда более богата, чем хлебом.

Были песни революционные, грозные и романтические: «Вихри враждебные», «Смело мы в бой пойдем», «Каховка», «Орленок», «Мы Красная кавалерия», «Там вдали, за рекой» и много-много других.

Потом было строительство социализма под песню: конечно, героическую, романтическую, комсомольскую, пионерскую, спортивную, праздничную: «Взвейтесь кострами, синие ночи», «Кирпичики», «Встречный», «Широка страна моя родная», «Ну-ка, солнце, ярче брызни» — их не перечислить.

А просыпалась страна в 1930-е, годы самого страшного разгула террора с песней (я уже писала об этом):

Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и рек,

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек!

…Над страной весенний ветер веет,

С каждым днем все радостнее жить.

И никто на свете не умеет

Лучше нас смеяться и любить.

(Как-то по радио или телевидению услышала, что слова этой песни переделывались 37 (!) раз. — Нелегко, по-видимому, дается иногда Ложь).

Были песни (чаще, пожалуй, частушки) о радостной колхозной жизни: «Ой, вы кони, вы кони, стальные», «Прокати нас, Петруша, на тракторе», «Пшеница золотая»…

Но более всего, наверное, сталинская эпоха подарила нам песен о Сталине. Это были целые песенники гимнов. С песни о Сталине начинались все праздничные (и не праздничные) концерты на больших сценах и на школьных, в клубах, институтах, на вечерах самодеятельности (а этого было много). Народ славил своего Вождя и пел, как он счастливо живет, охраняемый мудростью и теплом Отца народов.

От края и до края, по горным вершинам,

Где горный орел совершает полет,

О Сталине мудром, родном и любимом

Прекрасную песню слагает народ.

И мы эту песню поем горделиво

И славим величие сталинских лет.

О жизни поем мы прекрасной, счастливой,

О радости наших великих побед.

И еще:

…Для нас открыты солнечные дали,

Горят огни победы над страной.

На радость нам живет товарищ Сталин,

Наш мудрый вождь, учитель дорогой…

И таких «перлов» — многие десятки…

Потом была военная песня, и снова — героическая: «Вставай, страна огромная», «Броня крепка и танки наши быстры», «Шумел сурово брянский лес», «Ой, туманы мои, растуманы» — и лирическая: их много, десятки, сотни. Ими жили, их пели, ими питали и глушили тоску женщины, отправившие на фронт и уже потерявшие своих любимых, мужей, сыновей, женихов, братьев: «Синенький скромный платочек», «Огонек», «Темная ночь», «Вьется в тесной печурке огонь»… а уж «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина?» — эту песню женщины пели всегда, если их собиралось двое и больше…

И пост-сталинская эпоха (дышалось легче) породила бурный поток песен, лирических, драматических, жанровых.

На смену Соловьеву-Седому, Дунаевскому, Блантеру, Баснеру, поэтам Лебедеву-Кумачу, Исаковскому пришли Френкель, Фрадкин, Туликов, Тухманов и, главное, Александра Пахмутова с Николаем Добронравовым.

Песни поет вся страна. Все знают, любят и создателей песен и исполнителей (А. Пугачеву, Э. Пьеху, Л. Зыкину, В. Толкунову, О. Воронец… М. Магомаева, Л. Лещенко, Ю. Гуляева, Э. Хиля, ждут появления их на экранах, ждут Праздников песни.

Когда началось явное, быстро набиравшее темп гниение общества, когда протестные ростки никакие усилия верхов уже не могли вытравить полностью, стала набирать силу туристическая, авторская, протестная песня. Она не носила боевого характера — скорее это была насмешка (сатира и юмор), грустная лирика, надежда и безнадежность.

В брежневские годы был очень развит туризм: отдых на курортах был не по карману простым труженикам. Путевки в дома отдыха и санатории распределял профсоюз, и их получали начальство и «гегемон». Номенклатура имела свою отдельно взятую систему отдыха, как и все остальное.

Мир за рубежами нашей страны был закрыт для нас, но историческая судьба подарила нам собственные просторы. Они не требовали больших денег, которых не было. И развился особый российский туризм — даже не автостоп: слишком мало было машин и хороших дорог, — а ногами, на байдарках, на третьих полках поездов дальнего следования и не на оборудованные всеми возможными и не возможными удобствами и развлечениями модные курорты, а в тайгу, в тундру, в горы, на Байкал, на валдайские и алтайские красоты, на карельские озера — в палатки, к кострам. Там рождалось туристическое братство, любовь к природе и родной земле. Там рождалась туристическая, студенческая и, если откровенно не политическая, то все же социально заостренная, нетрадиционная волнующая песня. Там, в походах у костров, пелись эти песни. А потом появился КСП — клуб студенческой (а может быть, свободной) песни. Он собирался обычно вдали от городов, в живописных местах.

Туда съезжались сотни, а может быть, и тысячи, молодых и не очень молодых людей с гитарами, туда ехали любимые барды, там ставили палатки, разводили костры и пели все под присмотром родной милиции, которая, как известно, «нас бережет» (от «неосторожного» шага…). Пели песни Ю. Кима, В. Высоцкого, А. Городницкого, Ю. Висбора, Т. и С. Никитиных и других. Высоцкого пела, но главным образом, слушала вся страна — слушала его хриплый (отчаянием сорванный) голос, которым он больше пел согласные, чем гласные, — это песни сатирические, юмористические, хулиганские и трагические. Он — поэт, актер и бард шел в нашей жизни «по канату, натянутому, как нерв», и этот нерв передавал тем, кто хотел его почувствовать. Он пел в учебных и научно-исследовательских институтах и лабораториях, в клубах и лекционных залах. Его записывали, записями наводнена была вся страна. Когда он сам или с театром, в котором работал, приезжал в провинциальный город, нередко его встречали его же песни, которые лились из открытых окон домов… Когда он умер в 1980 году (ему было 40), его хоронили, с ним прощались сотни тысяч людей. (При таком воображении, чувствительности, такой страсти сопереживания, как у него, долго жить невозможно: тут один день за 3, а то и больше). Это была невиданная демонстрация благодарности и преклонения перед талантом, мужеством, высокой (дорого ему стоившей!) гражданской позицией.

Тут так много уделено внимания песне, потому что песня была, вероятно, не цветистым покрывалом, а отдушиной, которая помогала народу выживать (как интеллигенции «самиздат», анекдот, «эзопов язык»). «Чем меньше сказки в нашей трудной жизни, тем больше эта сказка нам нужна», — поется в кинофильме «Чиполлино». А в кинофильме «Айболит — 66» доктор Айболит со своими друзьями бодро-утешительно поют: «Это даже хорошо, что теперь нам плохо. Это очень хорошо, что нам очень плохо…».

Когда через несколько лет после распада Советского Союза в Белоруссии, кажется, в Витебске, был организован Фестиваль советской песни, на него съехались люди из всех республик бывшего Союза. Многие приехали целыми семьями. Когда исполнялась какая-то песня ее пел весь зал. Люди обнимались, плакали. («Что пройдет, то будет мило…) А на развалинах Советского Союза, на пепелище большевизма выросло «Чудище, злобно, обло, стозевно и лайяй»…

И сейчас, два десятилетия спустя после распада Советского Союза, когда записываются эти строки, на редких вечерах советской песни ее поет весь зал, в том числе молодежь.

Композитор Тихон Хренников, долгое время возглавлявший Союз советских композиторов, сказал: не знаю такой страны, где можно собрать 50 тысяч человек в возрасте от 5 до 50 и выше, и они хором будут петь наши песни, зная не только их мотивы, но и слова.

Но есть и другая культура в России.

Последние 200 лет Россия так бурлила, что успела за эти 2 века подарить себе