Оглавление

Глава 1. Встреча в храме

Желто-песочные стены храма содрогнулись, едва не разрушившись до основания. Массивные плиты, испещренные причудливыми узорами коррозии, передали друг другу инерцию невидимого, но ощутимого движения. В этом древнем месте над каменными плитами пола сгустилось до состояния эфирообразной субстанции и повисло в воздухе облако разряженной энергии. Засверкали нити молний, легкий ветерок привел в движение опавшую листву, словно выпроваживая своих маленьких детишек в попытке уберечь их от кошмарного зрелища, назревающего в этих стенах.

Спустя несколько мгновений наэлектризованная прозрачная сфера вспыхнула ослепительным светом, по галерее храма прокатилась энергетическая волна, с угасающим жужжанием исчезнув за пределами этого дивного места, освещенного светом полной луны.

На месте сферы возникла человеческая фигура.

Фигура сделала шаг вперед, словно после некоторых раздумий. Сделав еще три шага, снова остановилась, медленно сканируя взглядом окружающую обстановку. Метатрона одолевали сомнения. Его длинные черные, как вакуум космоса, волосы плавали в разряженном воздухе, словно в эфире. Сдвинутые брови выдавали сосредоточенность и крайнюю важность его визита из Единого Измерения сюда, на Землю. Однако его вид выдавал и опасения, которые, к его сожалению, сбылись.

Густую тьму озарил свет еще одной сферы, и она опалила лианы, обвивавшие ближайшую каменную стену. Лианы вспыхнули алым пламенем, ибо вторая сфера была огненной. Прокатившись волной остаточного пламени во всех направлениях, сфера рассеялась, и на месте ее возник еще один гость. Характерный звук огненной волны сменил еще более зловещий — звук клокочущего тяжелого дыхания, напоминающего хриплые стоны изможденного до крайности путника, потерявшегося в пустыне. Однако эти стоны не были следствием мук и страданий. Они были следствием неистового гнева.

Ветер стих, все замерло. В воздухе повис пепел. Метатрон заговорил, в полуобороте через плечо глядя на гостя:

— С каких это пор демонам Хаоса позволено посещать земные святыни? Ты же знаешь, это запрещено договором о перемирии, — Метатрон развернулся и сделал два шага в направлении демона. — Убирайся отсюда! — вскрикнул он. Эхо его грозного призыва прокатилось по галерее храма и, казалось, содрогнуло купол ночного неба.

В ответ на эту тираду демон в один прыжок преодолел огромное расстояние и оказался в десяти шагах от Метатрона так, что можно было разглядеть яростный взгляд его огненно-желтых глаз. Если Велиал и намеревался уйти отсюда, то явно не с пустыми руками. Он сделал еще один энергичный прыжок в попытке атаки. Вне всяких сомнений, демон жаждал убить Метатрона, но ярость окончательно поглотила тусклую искру, которую можно было назвать рассудком. Демон забыл, с кем он имеет дело. Метатрон моментально среагировал — он сделал плавное, спокойное движение рукой, и демон, истошно рыча и изрыгая проклятия, отскочил от возникшего энергетического поля за много метров от цели. Метатрон стремительно приблизился к поверженному врагу, намереваясь его добить. Но Велиал успел телепортироваться на безопасное расстояние, оставив после себя лишь черные вихри пепла.

— Договор о перемирии теперь не имеет никакого значения! Как и все, что ты видишь, что ты знаешь, к чему ты привязан! — голос Велиала был похож на рычание разъяренного хищника, смотрящего на добычу сквозь решетку клетки.

— Первородные сущности почти не имеют привязанностей, Велиал. Чего нельзя сказать о тебе и таких, как ты, — ответил спокойно, чуть ли не шепотом Метатрон, однако вибрации его голоса достигали самых недр сознания Велиала.

В ответ на эту колкость демон издал гневный рык, хотя не мог не согласиться с Метатроном. Его огненные зрачки пылали искренней ненавистью, а на ярко-красной шее пульсировали вены. Черное одеяние почти сливалось с темно-голубым пространством ночи, но Метатрон видел демона насквозь, ибо ни одна мысль не может быть скрыта от Верховного Архивариуса Единого Измерения.

— Ты пришел за Осколком. Значит, Аббадон и впрямь решил действовать решительно, — Метатрон ухмыльнулся, все еще стоя напротив демона и проникая в его мысли всевидящим взором. Однако через секунду Метатрон вернул серьезный настрой: — Передай своему хозяину, что у него нет права на Осколок Ядра Потухшей Звезды! И повторяю еще раз: убирайся!

На эти слова демон отреагировал новой атакой, ибо бурлящая в нем ненависть ко всему живому не давала ему покоя ни днем ни ночью, а теперь и вовсе доводила до исступления. Велиал произнес заклинание, и прямо перед лицом Метатрона возник огненный клинок и полоснул его по лицу. На этот раз Метатрон не успел среагировать. Верховный Архивариус вскрикнул, но, оставшись на ногах, понял, что пришла его очередь ретироваться.

Обретя самообладание, он поднял перед собой ладонь, и из нее, рассекая пространство галереи храма, мощным напором полился ослепительный свет. Но демон, уже оправившись от первой неудачи, был наготове. Он быстро среагировал, скрестив перед лицом руки и по обыкновению издав истошный крик. Энергетический луч рассеялся в огненном щите. Земля под ногами соперников завибрировала, снова поднялся ветер, тревожно оповещавший обитателей окружающего микромира о грядущей схватке.

Широкие светло-голубые одеяния Метатрона покачивались на ветру. Через секунду они скрылись под энергетическими доспехами, засиявшими ярко-белым неземным светом, в бурном сиянии которого померк свет луны. В его руках возникли два луча энергии и призрачно заколыхались иссиня-белым свечением, осветив его белые глаза с отсутствующими зрачками и длинный черный диагональный шрам от верхнего угла лба до противоположного уголка губ.

Велиала окутала огненная аура, осветив его черное тряпичное одеяние, плотно окутывающее его красную, как кровь, кожу. В левой руке пылал огненный щит, вздымая к ночному небу языки пламени и черной копоти.

Так двое старых врагов застыли друг напротив друга в древнем храме. Индийское ночное небо беспристрастно наблюдало за этой сценой своими бесчисленными глазами-звездами. Но Метатрон с Велиалом не спешили продолжать битву, начавшуюся мелкой стычкой. Оба замерли в своих боевых стойках, словно погрузившись в глубокий транс. Они сражались друг с другом в своих мыслях.

Полная тишина окутала храм. Лишь насекомые улавливали на низких частотах толчки вибрирующей энергии, врывающейся в материальный мир из недр космического сознания двух соперников.

Так продолжалось довольно долго, пока, словно по команде, оба не вышли из оцепенения. Клинки и глаза Метатрона загорелись ярче, огненный щит и желтые зрачки Велиала извергли пламя, будто пробудившийся вулкан. С немыслимой силой эти два оружия встретились в обоюдном ударе, и по долине пронеслась новая волна, потревожив сон мирно спящих жителей деревни, наутро подивившихся столь причудливому сновидению.

Глава 2. Изгнанник

Рафаил осознал, что чувствует. «Странно. Это очень странно».

Накатившая волна доселе неведомых переживаний грубым толчком заставила Рафаила открыть глаза. Головной мозг выдавал быстро сменяющие друг друга образы, даже не пытаясь притормозить эту карусель абстрактных вспышек.

Через несколько мгновений, а может быть веков, электрические импульсы мозга дали команду мышцам и всему существу Рафаила ощутить боль. Это новое ощущение явилось чудовищным откровением: уколы тысячи ножей в затылок, щемящий стук сердца, качающего закипающую кровь, судороги мышц, словно от электрического разряда в тысячи вольт, дрожь в конечностях. Тревога, дезориентация всполохами огненных пятен.

Рафаил, конечно же, ожидал, что теперь все будет иначе, но в эти мгновения ему казалось, что фатальная уязвимость человеческой плоти, неотвратимость физической и душевной боли, варварски ворвавшиеся в его вновь обретенную оболочку, низведут самую его суть до атомов! Только эта искра его истинной природы, все еще теплящаяся в глубине его разрозненного «я», помогла ему неуверенно встать на ноги и, сопротивляясь безумию, сформулировать мысль: «Мое „я“ на Земле».

Рассудок устаканился, Рафаил осознал собственное дыхание — очень странно! Почувствовал, что у него есть руки, поднес их к глазам. Немыслимо!

Первородные сущности могли принимать любые формы жизни для тех или иных целей. Однако Рафаилу никогда в жизни, исчисляющейся в миллионах лет, не приходилось принимать человеческий облик, и именно по этой причине он теперь так остро ощущал уязвимость плоти, ибо с этого момента он уже не был могущественной сущностью, способной одолеть демона Хаоса голыми руками. Ну или почти голыми. А теперь он голый весь! И не может одолеть даже собственную неспособность передвигаться в пространстве, сохраняя равновесие. Что ж, ему придется приспособиться.

Рафаил попытался оглядеться и различил участок выжженной травы, откуда только что поднялся из положения зародыша. Ветер нежно касался его лица и волос, словно пытаясь залечить его телесные и душевные раны. Слух уловил шорох деревьев, колеблющихся под воздействием все того же природного лекаря. Земные вибрации пролетающих птиц, деревьев и травы, растущих из прохладной земли под ногами, даже безмолвно лежащих веками камней, постепенно пропитывали Рафаила, и он почувствовал, как неотвратимо сливается с этим хором атомов в единое целое. И утренние звезды… Некогда родные светила, каждое из которых он мог посетить в любое мгновение, обитель безмятежности и спокойной силы, теперь такие далекие и чужие. Он на Земле. Новое ощущение охватило Рафаила — тоска.

Он чувствовал себя так, будто его из бесконечности открытого пространства поместили в мутную стеклянную бутылку. Он помнил вечность, но теперь не мог ощутить ее, ходил по поверхности звезд, но теперь мог обжечься о спичку, когда пламя догорит и лизнет пальцы. Отсутствие самого понятия границ, опыт, являющийся трансцендентным для такого ограниченного создания, как человек, для него были сутью, неделимой с его существом. Чертоги Единого Измерения, соединяющего в себе все метафизические и теологические изыскания человечества, законы и принципы, истинная природа вещей, покой и бессмертие.

Теперь он здесь, в оковах условностей и ограничений, в плену плоти. К тому же перемещение между Единым и Земным измерениями сложно было назвать приятным. Из сгустка чистого космического сознания, он превратился в носителя физического тела, и теперь он стоит здесь, посреди какого-то поля, на рассвете, нагой, испытывая колоссальный шок от всех этих метаморфоз! И оказался он тут, конечно, не по своей воле.

Вновь обретенные инстинкты подтолкнули Рафаила начать поиск убежища. Несмотря на незнакомые условия обитания, Рафаил знал о земном трехмерном измерении и его законах практически все. Он знал, что здесь есть то, что люди называют строениями и домами, в которых они проводят большую часть своего земного цикла; знал, что люди носят одежду и (о, глупцы!) периодически снимают ее в присутствии особей противоположного пола.

Оправившись от первого шока, Рафаил неловко и робко, пошатываясь из стороны в сторону и подавшись вперед корпусом, неловко зашагал на восток в поисках убежища. Взгляд все еще панически блуждал, зрачки закатывались кверху — глаза адаптировались к свету. Рафаил оглядывался, как студент первокурсник на экзамене в поисках подсказки. Но подсказать было не кому. Переход на следующий этап обучения был под большим вопросом!

Солнце уже подарило миру первые мгновения нового дня. Рафаил несся на земном шаре сквозь Вселенную в физической реальности. Новые ощущения пополнили картотеку его опыта — фундаментальный инстинкт выживания напомнил о необходимости в воде и пище. Рафаил был полностью поглощен этими откровениями, одно за другим посещавшими его. У него практически не оставалось сил на переживания о том, что с ним произошло, почему он оказался здесь; не осталось места ни тоске, ни сожалению, ни гневу. Чувство голода дополнилось острым ощущением уязвимости тела в условиях буйства природы. Сохранялась и боль после перемещения сюда, его легкие болезненно сжимались, привыкая к работе по обеспечению своего носителя кислородом. Страшно болела голова, мышцы испытывали спазмы и слушались плохо из-за неважной обработки инструкций от головного мозга по обеспечению баланса при ходьбе. Глаза резал свет, мучила жажда. Сил хватало только на то, чтобы кое-как, шатаясь из стороны в сторону, продолжать движение вперед.

Сложно сказать, сколько это продолжалось. На смену незыблемому ощущению вечности пришли тщетные попытки осознать себя во времени, и, пропуская через себя информацию о том, сколько этого самого времени прошло с начала пути, мозг Рафаила сталкивался с очередной шарадой. Однако можно было сказать с уверенностью, что солнце уже вовсю раздавало свет всему и вся, как всегда, не жалея. День был в разгаре. Под ногами ощущалась мягкая густая трава, еще прохладная после того, как испарилась утренняя роса.

Через некоторое время равнинный ландшафт прерий сменился полосой лесного массива. Густая зелень окутала изгнанника, и в одном из деревьев он нашел опору, чтобы передохнуть. Рафаил медленно стал опускаться на землю, одной рукой опираясь о дерево, а другой, словно слепой, нащупывая твердую поверхность внизу. От устроенной им возни в стороны бросились прочь мелкие лесные твари. Рафаил сел на землю. Его правая нога была вытянута вперед так, что его замутненному взгляду предстали ее окровавленные пальцы, которыми он не без доли удивления начал шевелить; левую ногу он поставил на землю с выставленным вверх коленом, водрузив на него полусогнутую в локте левую руку. Оказавшись в сидячем положении, Рафаил ближе увидел траву: зеленые пучки бурно разрастались во все стороны. Вдруг перед глазами возник плавно пикирующий с дерева лист и, подчиняясь законам аэродинамики, в крутом пике упал на колено Рафаила. Он протянул руку, поднял лист и поднес его к глазам. Прозрачные прожилки зеленого листика вызвали в воображении пришельца ассоциации с созвездиями и галактиками. «Очень интересно — вселенная внутри этого маленького земного предмета…»

Тело постепенно привыкало к новым условиям, дыхание уже не причиняло боли, но жажда и голод, царапая горло и желудок, громче всех требовали удовлетворения. Рафаил сидел на земле с дубовым листом, зажатым между большим и указательным пальцами, в прохладе лесной тени, когда вдруг услышал шум, который не вписывался в симфонию природного оркестра. Шум доносился слева, и он, подчиняясь очередному инстинкту, повернул туда голову. Если бы Рафаил владел земной системой мер, он оценил бы расстояние, которое отделяло его от источника шума, примерно в сто метров. В конце лесного массива, за его противоположной границей, сквозь деревья проглядывалась грунтовая дорога. Кто-то только что проехал по ней на телеге, запряженной лошадью. Путник встал и, медленно и осторожно, фоном продолжая настраивать автопилот своего тела, двинулся в ту сторону. Ноги были истерты в кровь, пот застилал глаза, дыхание стало хриплым.

Выйдя на проселочную дорогу, которую образовывали две неглубокие колеи, он увидел дорожный указатель до ближайшего населенного пункта. Рафаил знал все наречия и языки Вселенной, поэтому прочитать надпись он смог без затруднений. Нагой, обессиленный, негостеприимно принятый новой суровой средой, но с холодным взглядом существа, живущего на свете многие миллионы лет, он направился в ту сторону, куда был повернут указатель.

Сосредоточив последние силы, он попытался использовать всевидящий взор. Не было никаких оснований полагать, что у него сохранилась хоть толика прежних способностей и свойств, но он попытается. Рафаил сосредоточился на текущем моменте в попытке оседлать неуловимое «сейчас» и раздвинуть границы этой реальности в трех измерениях. И тут ветер, шум деревьев, пульс в висках слились с дыханием Вселенной. Сработало! Всевидящий взор Рафаила устремился над дорогой, к деревне, и затем, мимолетно, но подробно оценив эту причудливую местность, он полетел птицей, освободившейся из клетки, дальше, вверх, вверх! Частица сознания, вложенная во всевидящий взор, покинула сначала атмосферу, затем планету, Солнечную систему, галактику. И дальше — из местного скопления, к границам Занавеса, сквозь измерения.

Изгнанник зашагал по дороге навстречу своей судьбе.

Глава 3. Великий танец создания

Жители небольшой деревушки, расположенной в Восточной Индии, в нескольких десятках километров от Калькутты, ближе к Бенгальскому заливу, как всегда в это время дня занимались насущными делами: женщины заготавливали рыбу, пойманную в заливе мужьями; босая ребятня с заливистым смехом бегала по зеленой траве, играя в свои детские игры, а взрослые мужчины — во взрослые — они тренировались.

Здесь, в самом сердце древнего храма Элохима Создателя, располагается арена, служащая местным жителям — как и их предкам — местом для тренировок. На этой древней арене воины и теперь оттачивали навыки старинного боевого стиля, который они называли «ситаарон карти», что сведущий в древних диалектах Индии мог бы перевести как «танец создания».

Тяжело дыша, не жалея сил, они готовы были на все, лишь бы одержать победу в предстоящем Турнире. Турнир прославлял великого бога Элохима Создателя и по очень древней традиции проходил раз в четыре года среди жителей шести земных континентов из девяти.

В этом году Турнир проходил здесь, в Восточной Индии, и жители деревушки под названием Бамоа вовсю готовились к предстоящему событию — ведь они жили боевыми искусствами и ожиданием этого дня! Ну и еще они жили рыбной ловлей, что было куда менее захватывающе, но также ценно!

Победитель получал не только титул чемпиона шести континентов, но и куда более прагматичные регалии — солидные призовые и еще кое-что намного ценнее.

Объединенное правительство Земли не могло или не хотело обеспечивать ресурсами всех нуждающихся, но, несмотря на такое положение вещей, местным жителям с избытком хватает пищи и пресной воды, однако на большее рассчитывать не приходится.

Для местных мужчин было лишь два выхода из рутины посредственного существования: рыбная ловля в промышленных масштабах и боевые искусства, и на арене они тренировали явно не способность превозмогать морскую болезнь! И работа над духом и телом кипела, словно незримый кузнец ковал меч и искры разлетались под его наковальней густыми снопами.

Молодые бамоанцы бились друг с другом в спаррингах, порхая над ареной и перемещаясь в пространстве с немыслимой скоростью. Со звуком расправляющихся крыльев дракона шуршали складки их широких одеяний, обнаженные по пояс тела иных блестели от пота и крови, а пожилые обитатели деревни, являющие собой немногочисленных зрителей, с интересом наблюдали за тренировочным процессом со стороны, не без доли тоски вспоминая свои былые подвиги.

Одним из таких зрителей был почтительного возраста старик. Вытянув вперед руки и опершись ладонями на трость, он сидел, погрузившись в дрему. Вдруг резкий толчок заставил встрепенуться его старые кости.

— А? Что это? — старик в недоумении вертел головой, тряся своей длинной седой бородой. Это показалось забавным мальчишке, который по неосторожности и побеспокоил дремлющего старче, в своем детском самозабвенном порыве на всех парах пробегая мимо него.

— Ха-ха-ха-ха! Твоя борода такая смешная, даада Саман!

— Я тебе покажу, негодный мальчишка, что такое настоящие страдания, и тогда уже я буду смеяться, — дед Саман яростно стукнул себе в грудь на слове «я». У мальчишки веселье как рукой сняло. — А ну, иди сюда!

Старик ловко обхватил парнишку руками, что тот только и видел, как по ступеням амфитеатра с гулким стуком скатывается упущенная деревянная трость, и резко привлек его к себе. Сердце мальчика ушло в пятки. Но уже через секунду старик игриво трепал его волосы, сопровождая свой розыгрыш дребезжащим смехом. Еще мгновение спустя его настроение уловил пойманный в тиски Ладака, и уже оба хохотали, своим смехом провозглашая победу жизнеутверждающей радости над смутной тревогой, по каким-то неясным причинам посетившей их обоих минувшей ночью.

Отсмеявшись и вырвавшись из рук Самана, Ладака поднял трость старика и, с почтенным жестом вернув ее владельцу, умостился рядом с ним на каменный парапет, устремив любопытный взор на арену.

— Даада Саман, вон мой друг Бади, — Саман проследил за вскинутым указательным пальцем мальчика в сторону молодого воина, страстно выполняющего ритуальные боевые движения.

— Да, Ладака, я знаю. Я буду болеть за Бади на Турнире. Бади знатный воин, я думаю, у него хорошие шансы стать чемпионом! — сказал Саман, переведя взгляд обратно на Ладаку и добродушно улыбаясь.

— Я тоже буду участвовать в Турнире, когда вырасту, и буду новым чемпионом шести контунентов! — вскричал Ладака и, спрыгнув с еще высокого для него парапета, начал размахивать своими кулачками и ножками. Саман снова заскрежетал, смеясь над рвением мальчика.

— Правильно говорить «континентов», а не «контунентов».

— Я буду новым чемпионом шести… кон-ти-нентов! Кстати, даада Саман, а кто был первым чемпионом? — Ладака устремил на Самана горящий любопытством взгляд.

— Это очень серьезный вопрос, юноша. И ответ на него кроется за завесой великой тайны. Ты готов ее услышать? Она священна для всего нашего клана! — дед Саман с наигранным трепетом поднял вверх свой указательный палец, испещренный бороздами морщин.

— Да, готов. — Ответил Ладака, взобравшись обратно на парапет.

Саман посмотрел через плечо, на стену арены, испещренную древними иероглифами, и задержал взгляд на изображении человеческого силуэта, сидящего в позе лотоса, а вокруг него были высечены геометрические фигуры, напоминающие звезды и планеты. Развернувшись к навострившему уши Ладаке, Саман заговорил:

— До начала времен в бесконечном пространстве было великое ничто. Не было ни звезд, ни планет, ни жизни. Была только великая пустота. Но эта пустота была лишь паузой между вдохом и выдохом живой Вселенной, и на выдохе из истинной бесконечности явился Элохим Создатель, в своем грациозном танце положив начало сотворению звезд и планет, всех живых существ во Вселенной, включая нас, людей, и всех наших соседей — дружелюбных и не очень — на девяти континентах Земли. Но только на шести из них обитают подобные нам с тобой, остальные… Впрочем, речь не об этом! О чем это я? Ах да!

В этом танце истинной гармонии и творения движения Элохима были плавными, но решительными, созидающими, проникающими в пустоту, и свет его движений разгонял тьму вакуума, создавая новые миры и населяя их живыми существами. Ты можешь и сейчас видеть, как твой друг выполняет эти движения, готовясь к тренировочному бою, — оба посмотрели на Бади, который сосредоточенно выполнял кругообразные движения руками и ногами в ритуальном танце, что предшествовал поединку. То же делал и его соперник по спаррингу. — Этот Танец Создания призван восхвалять бога Элохима. Совершая его, твой брат и себя наполняет жизнью и энергией, несущей свет и силу. А Турнир призван объединять всех людей, являя собой праздник жизни. Поэтому стиль нашего клана и получил название ситаарон карти. И тебе в свое время предстоит его освоить, раз уж ты решил стать новым чемпионом, — улыбнулся старик.

— Даада Саман, но кто же был самым первым чемпионом? — в нетерпении вопрошал Ладака.

— Терпение, мой юный, друг. К этому я как раз и веду.

Покинув зрительные места и уже прогуливаясь среди развалин храма, Саман продолжил:

— И так Элохим своим грациозным танцем создал нашу Вселенную, и теперь уже звезды и планеты по инерции вращались вокруг Элохима, отражая траекторию его плавных движений. — Саман отбросил в сторону свою трость и не по годам грациозно и энергично принял исходную позицию Танца Создания — он встал на одну ногу, согнув другую в колене, а руки вытянул перед собой ладонями к небу, на котором, к слову сказать, не было ни облачка, и солнце щедро дарило тепло всему сущему. — Повторяй за мной.

Ладака с энтузиазмом повиновался, встав на одну ногу и слегка покачиваясь, стараясь сохранить баланс. Статичное положение сменили плавные движения: Саман начал выводить руками в воздухе линии и фигуры, словно рисуя замысловатый геометрический пейзаж, а ногами будто бы вычерчивал окружности, словно циркулем, сопровождая свой танец короткими выдохами и шуршанием широкополого халата. Ладака так и стоял на одной ноге, восхищенными глазами глядя на деда, и немудрено! Несмотря на свои семьдесят с лишним лет, старик даст фору любому молодому мужчине в деревне — а то и на континенте — в мастерстве исполнения этого древнего ритуала. С неимоверной легкостью Саман оттолкнулся от каменного пола храма, выпрыгнув вверх аж на несколько метров — Ладаке даже почудилось, будто Саман завис в воздухе на несколько секунд и по крутой траектории опустился на пол, застыв в позе лотоса и закрыв глаза. Дыхание его было ровным, лицо безмятежным. Он улыбнулся и приоткрыл один глаз. Ладака стоял рядом, раскрыв рот от восхищения.

— Даада Самаааан! — протянул он. — Научи, научи меня Танцу Создания, я хочу летать, так же как ты! Научи, научи! — Ладака теперь восторженно подпрыгивал и хлопал в ладоши.

— Обязательно научу, мой мальчик, а пока присядь рядом со мной. — Ладака повиновался.

— Так и создавал Элохим миры на протяжении миллионов земных жизней, до тех пор, пока не явился Хаос.

Никто не знает, как и откуда он возник, но древние монашеские манускрипты говорят нам, что Хаос стал порождением первичной тьмы, которая царила до появления Элохима Создателя. Свет, пролитый Элохимом, не уничтожил тьму, а только отбросил ее из освещенной области.

— Этот Хаос и стал первым чемпионом?

— Да нет же, глупец, не перебивай старших!

— Извини.

— Да, из тьмы явился Хаос, — Саман поглаживал свою седую бороду, — и положил начало ужасающим бесчинствам. Целые планеты, звезды, даже галактики, созданные Элохимом, Хаос уничтожал, стремясь вернуть господство пустоты. Из облаков космической пыли и обломков планет возникали слуги Хаоса — безобразные демоны, смысл существования которых свелся к одному — уничтожению всего живого. Так погибло несколько миров с его обитателями и великое множество планет, так и не успевших выносить жизнь в своей утробе, но от этого не менее прекрасных, а установленный цикл жизни и смерти был поколеблен, и Элохим создал сааров — первородных сущностей, призванных отбросить все нарастающую армию демонов назад, за границы нашей Вселенной. И как раз тогда же Элохим завершил работу над своим новым детищем — планетой под названием Земля. Позднее этот новый мир эволюционировал до появления жизни. Его поверхность покрылась голубыми океанами и зелеными континентами, и демоны Хаоса устремили свой взор на наш сегодняшний дом, Ладака. И тогда по воле Элохима могущественные саары встали на защиту нашего мира, отбросив зло далеко за пределы нашего измерения. С тех пор эволюция Земли проходила под наблюдением и покровительством сааров, дабы здесь могла развиваться и процветать жизнь, которая торжествует вокруг нас и сейчас, в этот самый момент. И увидел Элохим, что своим присутствием саары весьма благосклонно влияют на ход вещей во Вселенной: своим прекрасным обликом и пением они придавали пышное многообразие жизни, что зарождалась и процветала в разных мирах, и решил создать нас, людей, по образу сааров.

Саман остановился напротив исполинской скульптуры, установленной в центре галереи храма, очевидно, служившей древним людям молитвенным залом. Пожелтевший от времени памятник хорошо сохранился, и через многовековую коррозию камня, покрытого мхом и потеками, отчетливо прослеживались очертания человеческой фигуры, сложившей перед собой ладони, на манер молящегося. По внешнему виду монумента можно было догадаться, что он был облачен в широкополые одежды и что у него были длинные волосы. Это и был памятник первому чемпиону Турнира шести континентов, о чем дед Саман и уведомил Ладаку, который тем временем откровенно заскучал от большого количества непонятных слов в рассказе почтенного старца. Заметив это, Саман сказал:

— А это, малыш, и есть ответ на твой вопрос, — Ладака встрепенулся. — Да-да, Ладака. Это Гаунджин, великий чемпион шести континентов планеты Земля. — Саман восхищенно взирал на монумент, а Ладака решил исследовать скульптуру на ощупь. Снова пробудив интерес мальчишки, Саман продолжал:

— Когда люди достигли нового уровня развития, Элохим наделил нас знаниями, которые мы теперь передаем из поколения в поколение и используем как боевой стиль нашего клана Танцующих Звезд, и, благодаря ему, а также древним манускриптам, конечно же, мы знаем историю сотворения мира. А Турнир шести континентов проводится и по сей день, восхваляя Элохима и его Танец Создания!

— А что же стало со страшными демонами? — спросил Ладака.

Саман задумался, поглаживая бороду.

— Даада Саман, что стало с…

— Я слышал твой вопрос, юноша. Никто не знает этого. Но древние пророчества говорят о… Впрочем, тебе еще рано знать о таких вещах! — Саман, опираясь на трость, неловко и медленно, не выказывая и намека на свои потрясающие физические способности, присел на корточки, оказавшись глазами на одном уровне с Ладакой. — Ну я тебя, наверное, утомил.

— Ладака, вот ты где! Саман…

Из-за каскада полуразрушенных стен появился Бади, обливаясь потом после тренировки.

— Бади, мальчик мой. Ты прекрасно подготовлен! Я уверен, ты сможешь стать новым чемпионом! — приветствовал Бади старик, все еще сидя на корточках.

— Спасибо, Саман, — в благодарном полупоклоне ответил Бади. — Ладака, идем домой. Твоему отцу нужна наша помощь с лодкой.

— Пока, даада Саман!

— Пока, малыш.

Саман потрепал уже убегающего Ладаку по волосам и, вцепившись в свою трость, уже собирался подняться, как вдруг на глаза ему попались обгоревшие лианы на слегка почерневшей стене напротив. Это привлекло его внимание. Старик поднялся, подошел ближе, прикоснулся ладонью к стене, закрыл глаза… Тревога, омрачавшая его сердце все утро, вдруг снова колыхнулась где-то в груди. Он открыл глаза. Простояв у стены несколько минут в тяжелых думах, он развернулся и направился к выходу из храма, ибо изрядно утомился. Как вдруг на расстоянии в несколько сотен метров увидел нечто еще более дикое. Пошатываясь из стороны в сторону, словно пьяный, по тропинке, ведущей в деревню из неосвоенной прибрежной местности, приближался совершенно изможденный белый человек. И он был нагой.

Глава 4. Во власти тьмы

Вязкая, как древесный янтарь, пелена тьмы неохотно стала расступаться, затекая обратно в щели разрозненного сознания Рафаила.

Он открыл глаза, снова ощутив себя узником бренной плоти. А еще он ощутил, как пульсируют его виски и ноют кости, — кокон из человеческой плоти завершал созревание, оповещая об этом приглушенными сигналами боли. Однако Рафаил почувствовал то, что позже охарактеризует как нечто отдаленно похожее на комфорт и спокойствие. Его общее состояние было сравнимо с отвратным запахом бурлящей жижи, в котором, однако, можно было уловить нотки ароматного тимьяна. Температура тела была в норме, сердце билось ровно.

Изгнанник ощутил, что лежит. Кожей он ощутил тонкие покрывала из нежной шелковой ткани. Вокруг царила мягкая полутьма, словно оставленная здесь ухаживать за изможденным гостем. И она ухаживала. Первые мгновения Рафаил отдался этой заботливой сиделке, словно погрузившись в транс и ни о чем не думая. Но потом его слух уловил невнятные обрывки отдаленных звуков — как он позже понял, то царила обычная мирская суета за занавесом хижины, в которой он находился. Затем в это мягкое течение шума вклинился новый отчетливый звук, словно рассекая морскую гладь кормой корабля. Это были приближающиеся шаги.

Занавес отодвинулся в сторону, и на Рафаила хлынули лучи дневного света. Сударыня полутьма, поняв, что в ее услугах более не нуждаются, тут же испарилась. Рафаил по рефлексу вскинул руку в попытке защитить глаза от света, ибо тот врезался в них на всех своих трехстах тысячах километрах в секунду. Он не без труда приподнял голову, привстав, оперся на локоть, все еще держа другую руку на уровне глаз. В шатер вошел пожилой человек в сопровождении мужчины немногим моложе его. Тот тоже носил длинную бороду, однако ее еще не окрасила белоснежная седина, как у Самана, а была черной с частой проседью и посередине обхвачена бечевкой, придавая ей форму песочных часов.

Занавес с шорохом распрямился, вернув в помещение темноту. От резкой смены освещения в глазах Рафаила закружились белые точки. Но Саман снова вернул в хижину свет, плавным движением руки создав небольшую сферу, светящуюся мягким льдисто-синим светом. Сфера плавно поднялась к центру плоского потолка хижины, равномерно освещая пространство вокруг. На минуту воцарилось молчание.

Стоя у ложа Рафаила, Саман заерзал от нетерпения и волнения, шурша полами халата. Второй гость — старейшина деревни — смотрел на Рафаила с выражением флегматичной отстраненности, чуть свысока, как и положено должностным лицам. Он первым прервал молчание:

— Приветствую тебя, странник. Ты проспал почти двое суток и, слава Создателю, теперь, очевидно, находишься в добром здравии.

Пришелец тупо уставился на старейшину.

— По крайней мере, если говорить о здравии тела, а вот с рассудком пока не понятно, — старейшина шепотом обратился к Саману.

— Очевидно, он не говорит на индийском. Попробуй на универсальном наречии, — предложил Саман. Старейшина заговорил на языке, которым владеет каждый разумный житель планеты.

— Что с тобой случилось, странник? На тебя напали жители болот? — старейшина заговорил медленнее, сопровождая вопросы соответствующими жестами рук. — Как ни печально, а это не редкость в наших краях! Тебе удалось отбиться и бежать от преследований?

— Может, он немой?

Двое старцев в недоумении взирали на чужеземца и предположительную жертву кровожадного Болотного Народа. Однако Рафаил не был похож на жертву — его жилистое тело с выступающими впечатляющим рельефом мускулами говорило о здоровье и силе, сосредоточенный изучающий взгляд — о здравом рассудке. И только разноцветные радужки глаз — одна зеленая, вторая желтая, словно у змеи, — заставили посетителей прекратить поток слов и догадок. Заметив этот нюанс во внешности загадочного гостя, они умолкли. Снова повисла тишина, нарушаемая лишь едва уловимой звуковой вибрацией светящейся сферы.

Рафаил медленно, не доверяя собственным конечностям, занял сидячее положение. Его стопы утонули в мягкой шерсти ковра — он ощутил между пальцев ног приятную щекотку.

— Мое имя — Рафаил.

Его голос звучал не высоко и не низко, но глубоко и звучно. Он звучал как бы внутрь, но в то же время заполняя окружающее пространство так же естественно, как ручей заполняет каменистое русло. В общем, его голос звучал вполне обычно, но в нем было нечто загадочное, что-то необъяснимо нездешнее.

— Да, я странник. И я прибыл… издалека.

Пауза. Свечение сферы. Монотонное биение сердца.

— Ты говоришь, издалека, Рафаил… — снова заговорил старейшина. — На сколько далеко твой дом? Ты прибыл морем из дальних стран? Тогда где твои спутники? Вы потерпели крушение?

Саман смущенно прокряхтел что-то невнятное.

— Прости мне мою грубость, Рафаил. Я не представился. Мое имя — Коху. Я старейшина этой деревни, которая, к слову сказать, носит название Бамоа, и глава клана Танцующих Звезд, — Коху указательным пальцем ткнул в нашивку клана, расположенную на его шелковой рясе, на левой стороне груди, прямо на уровне сердца. Нашивка представляла собой узкий древесный лист. Рафаил поневоле продолжал придерживаться стратегии «замри».

— Мы из расы людей, как видишь, — то ли в шутку, то ли всерьез ляпнул Саман, появляясь из-за спины старейшины.

— Это почтенный Саманчи, житель деревни и мой старший брат. Это он нашел тебя без сознания на границе Бамоа и любезно приютил в своем жилище. А потом пошел ко мне и сообщил о своей необычной находке.

Рафаил взглядом метнул разноцветные молнии на Самана.

— И все-таки, юноша, изволь поведать нам, что с тобой приключилось? Не суди строго меня за мою настойчивость, но времена нынче напряженные, ты наверняка слышал о нашествии Болотных Жителей, я уже молчу про странные события, которые происходят по всей округе… Как глава клана я вынужден соблюдать осторожность… изволь, — слегка повелительным тоном заключил Коху.

— Я… да, вы правы. На меня напали жители болот. Я заблудился. Я совсем один, совсем один здесь…

— Так я и думал! — нахмурив брови, вскрикнул Коху. — С этой напастью пора что-то делать!

И тут Рафаил, опять же неподконтрольно, вдруг начал глубоко дышать, словно задыхаясь самим кислородом. На вдохе и выдохе он издавал хрипящие звуки, будто загнанная лошадь. Он запрокинул корпус назад, опершись руками о койку. Саман и Коху в рефлекторном импульсе сделали шаг вперед, но не успели они подойти к гостю, как он вскинул вперед руку в инстинктивной попытке защититься от угрозы, которую он, скорее всего, увидел в людях, столь резко приблизившихся к нему. Они тут же отпрянули. Так уж получилось, Рафаил вытянул руку аккурат в направлении сферы, висящей под куполом хижины, и тут случилось страшное.

Сфера задрожала, будто теряя стабильное состояние. Словно заметавшаяся канарейка в клетке, она начала дергаться, а потом в мгновение ока заполнила ослепительным голубым светом все помещение. Уши пронзил страшный писк. Все трое закрыли их ладонями и истошно закричали, зрачки подкатились кверху, старые братья упали на колени. Так продолжалось несколько мгновений, пока Рафаил не потерял сознание, снова позволив темноте заполнить и склеить, словно смолой, все вокруг.

Глава 5. Беседа вне времени

— Жребий брошен.

Верховный Архивариус неумолимым взором глядел в чашу измерений. Вокруг нее собрались трое. В чаше вращался водоворот бесформенной белой субстанции, из которой, однако, при знании дела можно было считывать информацию со всех пятнадцати измерений, уровень за уровнем вплетенных в каркас мироздания.

Луч внимания Метатрона пронизывал двенадцать верхних измерений и освещал три самых нижних — земной трехмерный мир. В его глазах вместо зрачков горели два синих огонька вращающихся галактик. Сияющий силуэт заслонял неописуемую панораму глубокого космоса. Но для этих созданий глубина была одновременно высотой, вечность — мгновением, сознание — бушующим благодатным пламенем.

Сааров окутала светящаяся эллипсообразная сфера, которая поддерживала их статичное присутствие, тем самым позволяя направить поток мысленной энергии в концентрированное русло. Сферу спроецировал и поддерживал Аф — среди обитателей Единого Измерения он был одним из тех, кто мог преобразовывать энергию Первородного Света в различные осязаемые формы. Снаружи сфера излучала яркое белое свечение, но внутри переливалась красным, голубым и зеленым цветами, так что светящиеся силуэты присутствующих были бы легко различимы стороннему наблюдателю. Твердой опоры под ними не было. В работе физических законов Единого Измерения материя играла далеко не первую роль. Чаша измерений так же парила в пространстве, плавно покачиваясь и иногда резко и мелко сотрясаясь от воздействия потоков энергии, излучаемых саарами.

При пристальном рассмотрении в этих существах можно было различить фигуры, почти не отличающиеся от человеческих, разве что они были исполинскими в сравнении с людьми и обладали более изящными и мягкими очертаниями, окутанными ореолом яркого белого света.

— Ты хорошо понимаешь, что он натворил, Метатрон. Проявление свободной воли у любого из нас влечет за собой образование брешей в Завесе и аномалии в процессах формирования материи! — Кальмия, несмотря на глубокое почтение к Метатрону, решительно напомнил о том, что было важнее всего прочего.

— Неужели ты помыслил, Кальмия, что я забыл законы Вселенной? Мы все подчинены им и не можем выбиваться из всеобщего потока бытия. Но Рафаил как-то смог. Как-то и зачем-то он это смог. Кроме того, я слышу громкую поступь смены эпох. Вселенная перерождается. И не исключены отклонения от привычного уклада вещей.

— Мы все ее слышим, брат, — вступил в дискуссию Аф.

Строго говоря, обитатели Единого Измерения не используют слова в обычном понимании, понимании человеческом. Слова им не нужны. Те, за кем мы наблюдаем на бескрайних просторах своего воображения, вещали вибрациями самой Вселенной, понимая друг друга на глубочайшем уровне бытия. И тем не менее им были не чужды определения и понятия, используемые менее развитыми расами. Знакомы им были и эмоции, отражающиеся на их лицах в момент переживаний.

Однако эти эмоции являлись чистым проявлением течения жизни разумной Вселенной, и даже озадаченность, которая лежала на лицах этих высших существ, была одухотворенной и не противоречащей естественному порядку вещей. Не порождающей тревоги и страха. Обитатели Единого Измерения были свободны от страстей. Но неприятный инцидент поколебал текущий порядок вещей. Хотя, с другой стороны, можно ли чему-то удивляться, когда во Вселенной бесчинствует Хаос с его безумными слугами?

— Рафаилу повезло, что он получил шанс прожить земную жизнь. Там есть много приятных вещей, — купол сферы весело замерцал в танце оттенков, когда заговорил Аф.

— И много вещей, находящихся на противоположном полюсе от понятия «приятный», — резонно заметил Метатрон.

— Вечно ты выражаешься абстрактно!

— Именно, Кальмия, — Метатрон плавно повернулся в сторону Кальмии, обратив на него суровый взор, которому придавал еще большей суровости длинный диагональный шрам, пересекающий лицо, словно след от шасси самолета, совершившего аварийную посадку на кукурузном поле. — Вечно. И намерен еще столько же.

— Этот гад тебя «наградил»? В храме?

— Да, полоснул меня адским пламенем. Не имеет значения.

Возникла пауза. Она длилась один век. Через секунду Кальмия продолжил мысль.

— Слушай, я понимаю, вы с Рафаилом близкие друзья. И такие события оставляют круги на поверхности пространства… и души. Но они разглаживаются. Со временем, — Кальмия слегка улыбнулся.

— Хах, время! Очень смешно, Кальмия. Очень смешно, — Но Метатрон не смеялся. — Я уверен, Рафаил действовал из добрых побуждений.

— Побуждение! Побуждение, Метатрон. Как оно могло возникнуть и как создание Первородного Света могло ему последовать? — рассуждал Аф. Купол продолжал переливаться цветами, пока Аф позволял изливаться вибрациям своих мыслей. — Это явление необъяснимо, но изгнание — логично.

— Логика? И давно твои рассуждения подчинены одной лишь ей, этой строгой матери сердца? В любом случае истина сокрыта от моего взора. Я вижу ее в форме мутного плоского изображения. И не могу пролить на него свет своего сознания. Он словно отражается и возвращается, ослепляя меня, — сказал Кальмия.

— Демоны не будут спокойно наблюдать за ним со стороны. Нам следует хранить в тайне это происшествие так долго, насколько это возможно. Их разведка наверняка узнает об изгнании саара, и Хаос постарается воспользоваться этим в своих интересах. А к чему это может привести — опять же не ясно.

— Я помогу Рафаилу, — вызвался Аф. Сфера резко расширилась, затем сразу сузилась до прежних размеров от столь эмоционального всплеска Афа.

— Нет, — прервал благородный порыв своего собрата Метатрон. — Рафаил растерян, он никому не доверяет. Даже нам. Постарайтесь разобраться, что нам делать дальше с учетом новых обстоятельств. Я на связи. Вещайте в любое время. Тьфу ты! Я слишком часто бываю на Земле! Время… — Метатрон поднес руку к груди и из-за сияющих складок полуматерии своих ярко-белых одеяний достал подвеску в форме небольшого осколка каменистой породы, напоминающего клык тигра или льва. Он поднес его к глазам. В этот момент вихри туманной субстанции в чаше измерений завращались медленнее, а затем и вовсе застыли. Метатрон перевел взгляд на чашу. Всмотрелся в нее. Потом снова взглянул на кулон. — Время. Для землян оно играет самую важную роль в их жизни, хотя по ним и не скажешь, — задумчиво протянул Метатрон.

— Ты добыл Осколок Ядра Потухшей Звезды! Значит, тебя верно привел след. А демон, стало быть, тоже знал, где он. И следил…

— Да.

— Брат мой! — Кальмия почтительно склонил голову перед своим лидером. — Хвала тебе! Но что теперь будет после изгнания Рафаила? Кто теперь будет вместо него контролировать соблюдение кармической программы людей? Это очень тонкая работа, она проделывается сразу на нескольких слоях ткани пространства, и не каждый готов принять это знание. Да и Хаос со своим войском может воспользоваться этим временным изъяном.

— Ткань Пространства — самостоятельная сущность. Ей требуется лишь чуткое руководство, поэтому я вижу, что новый Проводник уже нашелся, — спокойно продекларировал Метатрон.

— А что же будет с Рафаилом после окончания жизни его земной оболочки? Он будет проходить по уровням измерений, как и все люди? — задал новый вопрос Аф.

— Меня ставит в тупик, что большинство событий, связанных с нашим братом, сокрыты от наших взоров. И этот вопрос не исключение, Аф, — ответил Метатрон. — Раньше я не сталкивался с таким препятствием. Моя воля словно обтекает события, которые еще не подсвечены, но не проникает внутрь, как это обычно происходит. Очевидно, нам остается только наблюдать за естественным течением времени в трех измерениях и ждать, что будет дальше, — галактики в глазах Метатрона засияли ярче.

С этими словам Аф прикоснулся указательным пальцем к своему лбу. Чаша измерений растворилась, как бы схлопнувшись внутрь самой себя. Карусель цветов закружила границы сферы в новом танце, на этот раз со скоростью, близкой к световой, и три жителя Единого Измерения растворились в пространстве, оставив безмолвных свидетелей своей беседы — звезды и планеты — продолжать вечный цикл смерти и перерождения.

Глава 6. В плену плоти

После того как Рафаил снова пришел в сознание после внезапной панической атаки, он ощутил нечто похожее на укол циничного возмущения и злости. Он твердо решил взять себя в руки и пойти по более конструктивному пути, нежели отключаться при каждой удобной возможности. Хотя справедливости ради стоит отметить, что вырубиться от такой вещи, как взбесившаяся световая сфера, не столь постыдно, как представлялось Рафаилу. Вопрос заключается в том, почему…

Не успел изгнанник закончить цепочку своих размышлений, как понял, что не может пошевелиться — он был связан по рукам и ногам тускло светящимися, но крепкими узами из чистой энергии. Очевидно, после грандиозного светового шоу в нем теперь видят угрозу и не знают, что с ним теперь делать. Чего уж там! Он и сам не знал, что ему с собой делать! Однако инцидент, который имел место быть, Рафаил мог объяснить и хорошо понимал, что произошло. Его способности пользоваться тем, что на Земле называют магией, практически безграничны. По крайней мере, были безграничными в невообразимо далеком недавно. А освещающая сфера — элементарная, если не сказать примитивная, вещь… Первородная сущность легко может вывести ее из стабильного состояния, и не важно, намеренно или нет. Однако, кроме кратковременного ослепления и оглушения, эта штука не может нанести урона здоровью и уже тем более жизни человека. Насекомому — да! Да она бы его просто расплавила! Призрака бы она только спугнула. Безликого заставила бы принять истинное обличье. Но не человеку, нет, нет, нет… Человеку от этой штуки вреда не будет. Или почти не будет! Рафаил искренне понадеялся, что добрые старцы в полном здравии.

А вокруг царила все та же полутьма, столь небезразличная к мучениям вверенного ей подопечного. Она сопровождала его везде, время от времени уступая место своей матери — Тьме Кромешной.

Несмотря на тусклое освещение, Рафаил понял, что его перенесли в другое помещение. Судя по всему, это была хижина, похожая на ту, где он очнулся незадолго до этого, только она была просторнее, и в ней царило более богатое убранство: массивный круглый стол в углу, уставленный книгами и свитками, — очевидно, хижина принадлежала ученому мужу Бамоа. Рядом со столом стояло массивное кресло с изящными завитушками на спинках. Сквозь щели широкого хвороста, из которого состояли стены жилища, падали узкие лучи лунного света (Рафаил понял, что пока он в очередной раз был в забытьи, снова прошла пара дней). Ноги все так же утопали в шерсти ковра, но это приятное ощущение перебивала боль выше ступней — тугая энергетическая нить, сковывающая его движения, перетерла кожу Рафаила до ран, которые нестерпимо жгли от пота и крови.

В этих краях почти круглый год стояла жара, но ночь принесла ощутимую прохладу. Рафаил обнаружил, что был одет в бесформенную мешковатую серую одежду, и ему, по крайней мере, было тепло.

Только теперь Рафаил заметил, что вместо двери или занавеса в стене напротив зияло открытое пространство, подобно пасти льва, проглотившего внешний мир. Или она проглотила Рафаила, что куда больше походило на правду. Легкие порывы июльского ветерка освежали.

Рафаил отныне решил действовать осмотрительнее и более прагматично. Ведь ему теперь предстояло жить на Земле, и после тяжелейшей первичной физической адаптации, которая, похоже, завершилась, ему нужно было осмыслить бесчисленное количество вещей: где и как жить, чем заниматься и… как контролировать мочевой пузырь. И еще, невзирая на кажущийся доброжелательным настрой местных жителей, он не мог доверять им. Или не хотел. Он сам не понимал, не улавливал грани между чувствами и контролем над ними, между желаниями и инстинктами — кроме, разве что, физических.

Рафаил сосредоточился. Закрыл глаза. Пульс застучал в висках. Он застонал. Спустя несколько минут мучительных усилий изгнанник добился желаемого. Тугие, мощные сгустки энергии, обвивавшие его запястья и ноги у стоп, со звуком, подобным шепоту песка в песочных часах, рассыпались в труху и тут же растворились у ног Рафаила. Обливаясь потом и скорчив гримасу страдания, он стал потирать кисти и онемевшие ладони. Затем, не спеша наклонился и начал растирать стопы, морщась и шипя от боли. В голове закрутился вихрь мыслей — что делать дальше? Бежать? Все равно ему не было дела до этих бамоанцев или как там они себя называют? Хотя, с другой стороны, здесь можно получить пищу, воду и временное пристанище, пока он не придумает, что ему делать дальше. Если, конечно, из страха они не прогонят его, наложив на его опечаленный дух второй слой клейма изгнанника. Рафаил не без труда выбрался из кресла, встал. О боги, если бы хоть одна живая душа во всей Вселенной знала, насколько он растерян! Весь его настрой действовать конструктивно как ветром сдуло! Плоть ограничивала свободу его бессмертного духа, как клетка бьющуюся о раскаленные прутья птицу. Так он стоял несколько минут, совершенно растерянный. Нет, он не знал, что делать. До жути неприятный, твердый ком подкатил к горлу Рафаила, слезы покатились по его бледным щекам, окропив бархатный ковер на полу. Он упал на колени и зашелся в рыданиях, всхлипывая, сотрясаясь, давая волю этому странному и как будто бы даже немного приятному потоку боли, разочарования, усталости, обреченности.

Поток иссяк так же внезапно, как и обрушился, оставив после себя прорванную плотину на поверхности человеческого существа. Ему вдруг полегчало. Физически и морально. Он поднял голову. Все лицо было мокрым от слез и соплей, но не выражало потрясения, испытываемого минутами ранее. Рафаил встал. Увидел перед собой выход. Никаких препятствий. Подул ветерок, словно давая понять, что Рафаил мыслит и смотрит в нужном направлении. Что ж… Надо с чего-то начинать!

Найдя в недрах своей бездонной души пару капель решительности, Рафаил направился к выходу. Он шагал смело, оттого достаточно быстро, и, когда казалось, что над головой должно оказаться ночное небо вместо древесной крыши, Рафаила с силой откинуло назад! По воздуху он долетел обратно до кресла, с грохотом опрокинул его на бок, прокрутился на полу и, ошарашенный, в недоумении устремил взгляд в сторону выхода. В комнате стоял звон, как будто кто-то постучал вилкой по бокалу перед тем, как сказать тост. Воздух вибрировал. Ну конечно! Рафаила не смутило ни отсутствие каких-либо преград, ни даже охраны. Зато выход надежно охранял энергетический щит, окутывавший, видимо, всю хижину, словно купол. А стол в углу освещал не лунный свет, а свечение этой штуки. Да уж, он попал в еще один вид плена, и куда более прагматичный, чем бренная плоть. Эх, сейчас бы телепортироваться отсюда к самому далекому созвездию, любуясь необъятными просторами!

Тут Рафаил услышал приближающиеся шаги и голоса. В помещение вошли четверо, причем безо всяких видимых и невидимых препятствий — силового поля как не бывало.

— Очнулся, голубчик, — перед ним стоял старейшина Коху, целый и невредимый. Его сопровождала свита из двух юношей и одной девушки, все трое были в боевом желто-зеленом облачении. Выражение лиц у них нельзя было назвать дружелюбным. И только Коху с ехидной полуулыбкой поглаживал бороду. Его взгляд упал на развеянные по ковру остатки серого праха, который еще недавно был крепчайшими узами, накрепко сковывающими движения пленника.

— Поднимайся, Рафаил. Присядь. Только очень, очень медленно, предупреждаю тебя! Хорошо, вот так. Ну а теперь поговорим.