Михаил Юрьевич Лермонтов
ПРИМЕЧАНИЯ К ПРОЗАИЧЕСКИМ ПРОИЗВЕДЕНИЯМ

Ашик-Кериб

Печатается по автографу — ИРЛИ, оп. 1, № 53, лл. 1–6 об.

Впервые опубликовано в литературном сборнике «Вчера и сегодня» (кн. II, 1846, стр. 159–167).

Датируется 1837 годом — датой первой ссылки Лермонтова на Кавказ. В это время он усиленно интересуется местным фольклором и даже начинает изучать татарский язык (письмо к С. А. Раевскому № 28 от второй половины ноября—начала декабря 1837 года). Текст «Ашик-Кериба» является, несомненно, записью не вполне отделанной и, по-видимому, не предназначавшейся для печати народной сказки. В тексте нет единства в передаче местных слов («шинды-герурсез» и «шинди-герузез» и др.), именование музыкального инструмента передается то в мужской, то в женской грамматической форме («она взяла со стены свою сааз»; «на стене висит в пыльном чехле его сладкозвучный сааз» и т. д.).

Точно не установлено, на каком языке была рассказана сказка и кем сделан перевод, который и был записан Лермонтовым. В конце 80-х годов очень близкий вариант с таким же заглавием был записан азербайджанским собирателем Махмудбековым в с. Тирджан, Шемахинского уезда, со слов ашуга Оруджа («Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа», XIII, Тифлис, 1892). Вариант этот гораздо полнее лермонтовского, но вместе с тем он настолько близок к нему, что для второй части сказки издатель воспользовался лермонтовским текстом, целиком перепечатав его. Вс. Миллер полагал, что Лермонтов «в передаче восточного сюжета держался близко слышанной им версии и ограничился лишь стилистическими подправками» (Журн. Мин. нар. просв., 1893, № 1, стр. 233). В советское время сделан ряд записей данной сказки в Азербайджане, Грузии и Армении (см. об этом в кн.: «Ираклий Андроников. Лермонтов в Грузии в 1837 г.» Изд. «Сов. писатель», М., 1955, стр. 134–148).

Сказки об Ашик-Керибе очень популярны у тюркских народов. К 20-м годам XIX столетия относится запись сюжета туркменского варианта («Шасенем и Гариб») в книге Н. Муравьева «Путешествие в Туркмению и Хиву…» (ч. I, М., 1822, стр. 152–153). См. об этом и о других туркменских повестях о Гарибе в книге: С. А. Андреев-Кривич. Лермонтов. Вопросы творчества и биографии. Изд. Акад. Наук СССР, М., 1954, стр. 107–115.

По свидетельству Вамбери, сказки об Ашик-Керибе очень популярны у турок и распеваются певцами в кофейнях Румелии и Анатолии (Вс. Миллер. Экскурсы в область русского народного эпоса. М., 1892, Приложение, стр. 24); существует печатное издание, вышедшее в Константинополе в 1881 году и озаглавленное «Повесть Ашик-Гариба» («Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа», XIII, стр. XXV). Однако лермонтовская запись ни по сюжету, ни по именам персонажей (исключая самого Гариба) не совпадает с названной повестью. В лермонтовской записи имеются некоторые турецкие элементы (Магуль-Мегери — дочь турецкого купца Аяк-Аги; турецкого происхождения слово «чауш»—«сержант, унтер-офицер», «сторож»); наряду с ними встречаются и элементы арабские, армянские, иранские и азербайджанские с явным преобладанием последних. Особенно рельефно выступают азербайджанские черты в терминологии (лингвистический анализ любезно выполнен чл. — корр. АН СССР Е. Э. Бертельсом, проф. Н. К. Дмитриевым и А. Л. Троицкой). Прежде всего в азербайджанской форме дано само именование героя: Ашик-Кериб. Ашик (правильнее ашык: армянская форма — ашуг) — в первоначальной форме по-арабски означает «влюбленный», а у турок, армян и азербайджанцев — трубадур, лирический певец, позже — вообще «народный певец»; Кериб (по-турецки было бы гариб) — чужеземец, скиталец, бедняк. На этом основана непереводимая игра слов в диалоге вернувшегося певца со своей слепой матерью: Кериб, называя себя чужеземцем, называет вместе с тем и свое имя, мать же его воспринимает это слово «Кериб» только в смысле нарицательного имени. Азербайджанское слово «бек» (по-турецки было бы «бей»); «оглан» — «сын», «парень»; «шинди-герусез» — «скоро узнаете» (правильнее: «шинди горурсукуз» — «скоро увидите») — форма азербайджанского диалекта; в ряде случаев наблюдаются иранские элементы, наличие которых также весьма характерно для азербайджанских говоров: Куршуд (правильнее: Хуршуд) — по-ирански значит «солнце», т. е. куршуд-бек — князь солнца; сочетанием арабских и иранских элементов является имя Магуль-Мегери (Ма-уль-мигри) — «Луна любви»; «Шах-валат» — очевидно шах вилайети, т. е. шахский вилайет (область); керван (по происхождению иранское слово, но встречающееся во всех тюркских языках) — караван; караван-сарай — двор, где останавливаются караваны.

Хадерилиаз (в других местах лермонтовской записи Хадерилияз, Хадрилиаз) — соединенные вместе имена Хызра (Хидра, аль-Хадира) и Илиаса (пророка Ильи). В приложениях к переводу Корана Саблуков сообщает, что «Невидимый для людей, Хызр является некоторым в образах, какие угодно ему принимать. Одни… причисляют его к сонму пророков, другие считают только святым» (вып. 1, приложение первое, Казань, 1879, стр. 265–266). В персидско-русском словаре Гаффарова дано следующее пояснение: «Хизр пророк, который по преданиям нашел источник живой воды и выпил из него, а потому будет жить до конца света — пророк Илия» (т. I, M., 1914, стр. 293). Имя аль-Хадира и пророка Ильи связывается и в энциклопедии Ислама, где приводятся сюжеты легенд, в которых Хадир и Илья действуют совместно (Encyclopedie de l'islam, t. II, E—K. Leyde—Paris, 1927, стр. 499–501, 912–913). При этом характерной чертой Хадира является свершение добра, которое вначале представляется как жестокость. Ср. в лермонтовской записи: «Слезай же сюда, если так, я тебя убью»… «„Ступай за мною“, — сказал грозно всадник…».

Хадерилиаз (Илиаз представляет типично азербайджанскую форму этого имени) объяснено Лермонтовым как святой Георгий. Вс. Миллер и другие комментаторы считали это прямой ошибкой поэта, но смешение Хадерилиаза со святым Георгием встречается у армян и грузин и в данном случае является не ошибкой Лермонтова или рассказчиков, а отражением воздействия армянского и грузинского фольклора.

Маулям — означает «создатель» и является арабизмом; в арабской форме приведено у Лермонтова и название города Алеппо (Халаф; по-арабски Халяп); туркестанские витязи, которых воспевает Ашик-Кериб, очевидно, герои «Шах-намэ», где рассказывается о борьбе Ирана с Тураном; миссирское вино — вино из Миср (Мисром называли как Египет, так и Каир).

В автографе Лермонтов в ряде мест именует своего героя Ашик-Керимом. Это не случайная описка. В Закавказье и Средней Азии существует народная повесть, герой которой именуется Ашик-Керимом (см.: С. А. Андреев-Кривич, ук. соч., стр. 97—104).

Наличие этих разнообразных языковых элементов позволяет утверждать, что данная сказка была рассказана Лермонтову каким-либо местным ашугом, несомненно азербайджанцем по происхождению, но в репертуаре и в речи которого, как это обычно у кавказских ашугов, отразились разнообразные этнолингвистические явления. Сюжет сказки об Ашик-Керибе является одной из многочисленных вариаций распространенного по всему земному шару сюжета «возвращения мужа» или иначе: «муж на свадьбе у жены»; муж иногда заменяется женихом, как это имеет место и в данном случае.

Таким образом, совершенно очевидно, что лермонтовский «Ашик-Кериб» является местной народной сказкой, в записи которой Лермонтов сумел не только совершенно точно передать сюжет, но сохранил и многие разговорные ее особенности.

#60;Вадим>

Печатается по автографу — ИРЛИ, оп. 1, № 17 (тетрадь XVI). Впервые опубликован П. А. Ефремовым в журнале «Вестник Европы» (1873, кн. 10, стр. 458–557, «Юношеская повесть М. Ю. Лермонтова»).

Вся обложка автографа покрыта зарисовками, сделанными рукой Лермонтова. Содержание этих зарисовок составляют: отдельные всадники и отряды мчащейся кавалерии; жанровая картинка кулачного боя и лежащий рядом с упавшей лошадью всадник; множество разнообразных мужских и женских фигур (во весь рост, поясные, головы, некоторые из них явно карикатурного характера).

Настоящее название произведения не известно, так как первый лист рукописи, на котором возможно и было написано заглавие, вырван. На обеих сторонах этого листа содержался неизвестный текст предисловия или посвящения, так как на оставшемся корешке читаются отдельные слова и обрывки слов.

П. А. Ефремов, публикуя рукопись, оставил ее без названия. П. А. Висковатов дал ей заглавие: «Горбач — Вадим. Эпизод из Пугачевского бунта (юношеская повесть)» (Соч. под ред. Висковатова, т. 5, 1891, стр. 1); И. М. Болдаков — «Вадим. Неоконченная повесть» (Соч. под ред. Болдакова, т. 5, стр. 4); и с тех пор за этим произведением укрепилось название «Вадим».

Роман остался незавершенным. Начало работы над романом, по всей вероятности, относится к 1832 году.

28 августа 1832 года Лермонтов писал из Петербурга М. А. Лопухиной (подлинник по-французски): «…мой роман становится произведением, полным отчаяния; я рылся в своей душе, желая извлечь из нее все, что только способно обратиться в ненависть; и всё это я беспорядочно излил на бумагу — вы бы меня пожалели, читая его!». Есть основание предполагать, что эти слова относятся к «Вадиму». Мы не знаем другого прозаического произведения, писавшегося Лермонтовым в этот период, к которому была бы применима такая характеристика.

Работа Лермонтова над романом продолжалась и в период учения в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, о чем прямо свидетельствуют воспоминания А. Меринского, поступившего в Школу годом позднее Лермонтова (1833). «Раз, в откровенном

разговоре со мной <разговор происходил в начале 1834 года>, он #60;Лермонтов> мне рассказал план романа, который задумал писать прозой и три главы которого были

тогда уже им написаны. Роман этот был из времен Екатерины II, основанный на истинном происшествии, по рассказам его бабушки. Не помню хорошо всего сюжета, помню только, что какой-то нищий играл значительную роль в этом романе; в нем также описывалась первая любовь, не вполне разделенная, и встреча одного из лиц романа с женщиной с сильным характером… Роман, о котором я говорил, мало кому известен, и нигде о нем не

упоминается; он не был окончен Лермонтовым и, вероятно, им уничтожен» («Атеней», 1858, ч. 6, стр. 300).

Можно заключить, что роман датируется в пределах 1832–1834 годов.

Отдельные эпизоды в романе «Вадим» восходят к устным преданиям о пугачевщине в Пензенской губернии.

Родные поэта, помещики-соседи, крепостные Тарханского поместья хорошо помнили о событиях, связанных с пугачевским восстанием, охватившим также Пензенскую и прилегающие к ней губернии.

1 августа 1774 года отряды Пугачева заняли г. Пензу, на следующий день туда прибыл сам Пугачев. Пугачевцы побывали в Тарханах, где хотели повесить управляющего Злынина, но последний успел раздать крестьянам господский хлеб и таким образом избежал расправы. (П. Шугаев. Из жизни замечательных людей. «Живописное обозрение», № 25, 1896, стр. 499–501). В списках дворян, «убитых до смерти в 1773—74 г.г.», числились Киреевы, Мещериновы, Хотяинцевы, Мосоловы, Мартыновы, Мансыревы, Акинфовы, находившиеся либо в родстве с бабкой Лермонтова, либо в числе ее хороших знакомых. Дальний родственник Лермонтова, капитан Данил Столыпин, помещик Саранского уезда, с женой и несколькими дворовыми был схвачен повстанцами и убит в Краснослободске (И. Беляев. Пугачевский бунт в Краснослободском уезде, Пензенской губ. Краснослободск, 1879, стр. 12, 19, 45).

Центром восстания оказались Керенский, Нижнеломовский и Краснослободский уезды. Упоминается в преданиях и Нижнеломовский мужской монастырь (в 50 верстах к северу от Тархан), о котором идет речь в романе. По-видимому, на основе рассказов и создавались Лермонтовым сцены восстания у монастыря, с нищими, расправа с Палицыной и др. (см.: А. М. Докусов. Роман «Вадим» Лермонтова. Ученые записки Ленинградского пед. института им. А. И. Герцена, т. 43, 1947, стр. 77–86; А. Н. Коган. Об отражении исторической действительности в романе М. Ю. Лермонтова «Вадим». Ученые записки Педагогического и учительского института им. В. В. Куйбышева, вып. 8, 1947, стр. 53–71; И. Андроников. Лермонтов в работе над романом о Пугачевском восстании. «Лит. наследство», т. 45–46, 1948, стр. 289–299; он же. Исторические источники «Вадима». В кн.: «Лермонтов». Изд. «Советский писатель», 1951, стр. 60–79; он же. Пензенские источники «Вадима». В кн.: «Лермонтов». Пенза, 1952, стр. 5—27).

Лермонтов избрал обстановкой произведения не начало пугачевского восстания, а его конец, когда Пугачев, уходя от преследований Михельсона через Пензу и Саратов, не в состоянии был руководить многочисленными партиями и отрядами. Восставшие сплошь и рядом не видели «своего царя», а действовали без него, его именем.

Отмечалось фабульное сходство между романом Лермонтова «Вадим» и романом Пушкина «Дубровский» и высказано (И. Л. Андроников) предположение, что в основе обоих романов лежал один и тот же факт: судебная тяжба между тамбовскими помещиками С. П. Крюковым и И. Я. Яковлевым (Ираклий Андроников. «Лермонтов», изд. «Советский писатель», 1951, стр. 64–67).

Художественные принципы романа отличаются крайней противоречивостью. Такие особенности, как красочность и необычность образов, контрасты, напряженность личных и социальных страстей, мелодраматизм диалогов, эмоциональность эпитетов, острота афоризмов, нагромождение гипербол и т. д., связывают роман с русской и западноевропейской романтической традицией, с поэзией «неистового» романтизма. Но вместе с тем в романе присутствуют реалистические сцены, построенные на живой разговорной речи.

Романтический элемент сопровождает изображение героя и эпизоды, тесно с ним связанные. Характер Вадима принадлежит к числу тех художественных образов, которые, начиная с юношеской лирики Лермонтова и кончая «Демоном», являются художественным воплощением социально-философских размышлений и соответствующих психологических переживаний поэта. На основе глубокого протеста против несправедливости, господствующей в реальной действительности как бытового, так и социально-политического порядка, возникала для Лермонтова более общая проблема добра и зла в их противоречии. Вадим и воплощает в себе бунтарское начало протеста, причем в его сознании и действиях стираются границы между добром и злом. С этим связано и противопоставление красоты и безобразия, символизирующего противоречия в отношениях брата и сестры. Образ этот не получил у Лермонтова в Вадиме окончательного и убедительного воплощения, что может быть и было одной из причин, почему роман остался неоконченным. (См.: Е. Duchesne. Michel Jouriévitch Lermontov. Sa vie et ses oeuvres, Paris, 1910; С. И. Родзевич. Лермонтов как романист. Киев, 1914; Д. П. Якубович. Лермонтов и В. Скотт. Изв. АН СССР, № 3, 1935; Л.

Семенов. К вопросу о влиянии Марлинского на Лермонтова. Филологические записки, вып. V–I, 1901; Б. Томашевский. Проза Лермонтова и западно-европейская литературная традиция. «Лит. наследство», т. 43–44, 1941; А. Докусов. «Вадим» Лермонтова. Ученые записки Ленинградского пед. института им. А. И. Герцена, т. 43, 1947, и т. 81, 1949; Н. К. Пиксанов. Крестьянское восстание в «Вадиме» Лермонтова. Историко-литературный сборник ОГИЗ, 1947).

В автографе жена помещика Палицына в трех случаях названа Настасьей Сергевной, во всех остальных — Натальей Сергевной. В публикуемом тексте принято всюду Наталья Сергевна.

Лермонтов перенес место действия с Оки на Суру, но правки до конца не довел. В публикуемом тексте везде принято Сура.

Строки «Благодарность!.. — продолжал он с горьким смехом… о, благодарность!..» сходны со словами Фернандо из драмы «Испанцы».

Строки «…ты мог бы силою души разрушить естественный порядок» имеются в драме «Странный человек»: «я создан, чтоб разрушать естественный порядок».

Строки «какой-то бешеный демон поселился в меня…» сходны с 4-й строфой стихотворения «Мой демон».

Сравнение грусти с крокодилом, таящимся на дне американского колодца, ср. со следующими словами романа Шатобриана «Atala»: «Самое ясное сердце походит по виду на источник в саванах Алашуа; поверхность его кажется чистой и спокойной, но, когда вы всмотритесь в глубину бассейна, — вы заметите там крокодила» (ср. в «Княгине Лиговской»).

Песня «Воет ветер…» с небольшими изменениями первых двух строк имеется и в поэме «Азраил».

«Но век иной, иные нравы» — источник цитаты не известен.

Гуммель Иоганн Непомук (1778–1837) — немецкий композитор, дирижер и пианист, ученик Моцарта, автор опер, балетов, фортепианных и камерно-инструментальных сочинений. В 1811 году посетил Петербург и Москву, произвел огромное впечатление исполнением своих импровизаций.

Фильд Джон (1728–1837) — знаменитый пианист, композитор и педагог, по происхождению ирландец. С 1802 года жил в России (Петербург, Москва), участвовал в концертах, создал первые фортепианные образцы ноктюрна.

Песня «Моя мать родная…» в несколько сокращенном варианте и с изменениями отдельных мест существует как отдельное стихотворение Лермонтова «Воля».

«…скажи Белбородке». Фамилия Белбородко упоминается в романе несколько раз. Среди ближайших к Пугачеву руководителей движения известен «главный атаман и походный полковник» Иван Наумович Белобородов. Но Белобородов не был на правом берегу Волги, а значит и в местах, описанных в романе.

«…адамовой головой». Так называют изображение человеческого черепа с двумя сложенными под ним накрест костями.

«…мир без тебя? что такое!.. храм без божества» сходны со стихами части I в поэме «Исповедь», в несколько измененном виде со стихами главы XVI части I в поэме «Демон». Строки «…безобразных кумиров». Речь идет об архаических каменных статуях, встречающихся на холмах в степной части южной России и известных под названием каменных баб.

Строки «Собака, иссохшая, полуживая от голода и жажды…». В более развернутом виде этот образ встречается в драме «Странный человек».

Стих из «Божественной комедии» Данте (ч. 1, Ад, песнь 3, стих 9).

«madona dolorosa» — мать скорбящая (лат.). По сходству с женской фигурой так называли средневековое орудие пытки и казни.

Строки «И перед ним начал развиваться длинный свиток воспоминаний». Ср. в стихотворении Пушкина «Воспоминание» стихи:

Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток

(стихотворение напечатано впервые в «Северных цветах» на 1829 год).

Строка «…сам Суворов» — явный анахронизм, так как Суворов командовал на Турецком фронте только с 1773 года. Речь же в романе, видимо, идет о войне 1769 года.

Имя Зара встречается в поэмах «Аул Бастунджи» и «Измаил Бей»

Строки «…был человек… то есть животное, которое ничем не хуже волка; по крайней мере так утверждают натуралисты и филозофы…». Имеется в виду известное изречение английского философа-материалиста Томаса Гоббса (1588–1679), утверждавшего, что в догосударственном, естественном состоянии «человек человеку волк».

Княгиня Лиговская

Печатается по автографу — ГПБ, Собр. рукописей М. Ю. Лермонтова, № 5, лл. 1—57.

Рукой Лермонтова написана треть автографа (около 19 лл.): от начала произведения, кончая словами «вот как это случилось»; глава IV от слов «Княгиня разными вопросами», кончая «держа в руке газеты»; глава VI от слов «Помилуйте в ваши лета», кончая «а он чуть не засмеялся вслух»; от слов «рука ее, державшая стакан с водой», кончая словами «удалилась в комнату Вареньки»; глава VIII от начала до слов «и это была первая моя откомандировка»; от слов «и продолжал неуверенным голосом» до конца главы; от слов «Тут могли бы вы также встретить», кончая «прочитав одну его статью»; от слов «глаза покрылись какою-то» до конца произведения. Остальной текст написан, очевидно, под диктовку Лермонтова С. А. Раевским, за исключением двух небольших отрывков: глава VII от начала, кончая словами «он бы скорей нашелся, нежели теперь», и от слов «Она была одета со вкусом» до слов «вызвала краску на нежные щеки ее», написанных рукою А. П. Шан-Гирея. В тексте, написанном С. А. Раевским и А. П. Шан-Гиреем, имеются правки рукой Лермонтова. Слова «Глава IX» написаны дважды: внизу л. 51 рукописи и в начале л. 52. Автограф, по-видимому, состоял из нескольких тетрадей. На верху л. 13 рукой Лермонтова — «тетрадь II (продолж. III-ей главы)». Заглавие «Княгиня Лиговская» было, по-видимому, приписано позднее: сначала Лермонтов вместо заглавия написал большими буквами «Роман».

На полях автографа имеются рисунки Лермонтова (скачущая лошадь, л. 8 об. и голова пожилого человека с длинным носом и мрачными глазами под сросшимися бровями, л. 3 об.).

Роман впервые опубликован в «Русск. вестнике» (1882, т. 157, январь, стр. 120–181) с искажениями.

Судя по эпизодам автобиографического характера, Лермонтов начал писать «Княгиню Лиговскую» в 1836 году, после драмы «Два брата». В конце апреля или в начале мая 1836 года С. А. Раевский, принимавший участие в работе над романом (см. выше описание автографа, ср. также: Из записок Инсарского. «Русск. архив», 1879, № 1, стр. 527), временно переселился к Лермонтову и у него жил до своей ссылки в 1837 году. В это время и создавались дошедшие до нас главы произведения. В начале 1837 года (не позднее января) писание романа прервалось в связи с арестом Лермонтова за стихотворение «Смерть Поэта» и ссылкой обоих друзей. 8 июня 1838 года Лермонтов писал Раевскому: «Роман, который мы с тобою начали, затянулся и вряд ли кончится, ибо обстоятельства, которые составляли его основу, переменились, а я, знаешь, не могу в этом случае отступить от истины».

Таким образом, по собственному свидетельству Лермонтова, роман имеет до некоторой степени автобиографический характер. В лице князя Лиговского и его жены Веры (ср. те же имена в драме «Два брата», писавшейся в январе 1836 года) Лермонтов, по всей вероятности, изобразил В. А. Лопухину и ее мужа Н. Ф. Бахметева, о чем можно судить по письмам Лермонтова к А. М. Верещагиной и М. А. Лопухиной 1834–1835 годов. В письме к А. М. Верещагиной, написанном весной 1835 года, Лермонтов рассказывает историю своих отношений с Е. А. Сушковой, которая послужила прототипом для Елизаветы Николаевны Негуровой в романе «Княгиня Лиговская» (см.: Е. А. Сушкова-Хвостова. Записки. Изд. «Academia», М., 1928; Е. Н. Михайлова. Роман Лермонтова «Княгиня Лиговская». Ученые записки Института мировой литературы им. А. М. Горького, т. I, Изд. АН СССР, М., 1952, стр. 260–261).

В литературе указывалось также на прототипы некоторых других лиц. В лице Горшенкова Лермонтов изобразил дельца и афериста Н. И. Тарасенко-Отрешкова, состоявшего негласным сотрудником III Отделения (см.: Н. О. Лернер. Оригинал одного из героев Лермонтова. «Нива», 1913, № 37, стр. 731–732; М. А. Белкина. «Светская повесть» 30-х годов и «Княгиня Лиговская» Лермонтова. В кн.: «Жизнь и творчество Лермонтова», сборник 1, М., 1941, стр. 546).

Роман «Княгиня Лиговская» — начальный этап в творческих исканиях Лермонтова на пути создания социально-психологической и реалистической прозы.

Замысел Лермонтова изобразить в лице главного героя повести Печорина типического представителя своего поколения был позднее осуществлен в «Герое нашего времени».

В духе молодой «натуральной школы» задуман Лермонтовым образ бедного чиновника Красинского. Материалы для характеристики Красинского, служившего в Департаменте государственных имуществ, могли быть получены Лермонтовым от С. А. Раевского, столоначальника в том же Департаменте, хорошо знавшего быт и нравы чиновников.

Трудно сказать, как ставил Лермонтов ударение в фамилии Лиговских. Вернее всего, что Лермонтов связывал ату фамилию с местностью Лúгово и ставил ударение на первом слоге. Поэтому отступление от привычного ударения в реплике малограмотного человека подчеркнуто особо — знаком ударения: «…жандарм крикнул, и долговязый лакей повторил за ним: „карета князя Лиговскóва!“».

Окончание «ой» в именительном падеже фамилии Лиговской по орфографии того времени одинаково возможно как при ударении на окончании, так и при ударении на основе (ср. Красинской).

«Поди! — поди! раздался крик!». Эпиграф к роману взят из «Евгения Онегина» Пушкина (глава I, строфа XVI).

«Спустись с Вознесенского моста», «по канаве», «вдоль по каналу, поворотили на Невский, с Невского на Караванную, оттуда на Симионовский мост, потом направо по Фонтанке». Лермонтов детально описывает маршрут Печорина и Красинского от места службы к месту жительства. Печорин, служивший в лейб-гвардии Конном полку, квартировавшем недалеко от манежа на Конногвардейском бульваре, едет по Вознесенской улице (ныне пр. Майорова) через Вознесенский мост, вдоль «по канаве», т. е. по Екатерининскому каналу (ныне канал Грибоедова), по Невскому, по Караванной ул. (ныне ул. Толмачева), через Симеоновский мост (ныне мост Белинского) и направо по Фонтанке. Красинский, служивший в Департаменте государственных имуществ, который помещался в здании Главного штаба на Невском, идет со службы пешком по Вознесенской улице к Обухову мосту.

Строки «…тут остановились у богатого подъезда, с навесом и стеклянными дверьми, с медной блестящею обделкой». Печорина Лермонтов помещает в доме № 33 (ныне 32) по Фонтанке. Дом принадлежал Григорию Григорьевичу Кушелеву (род. в 1803 году), гвардейскому офицеру, участнику русско-турецкой войны, получившему в 1831 году чин полковника. Комнаты его, как и у Печорина, помещались во втором этаже, куда вела широкая лестница (см. «Русск. старина», 1901, кн. 3, стр. 561). Сохранилось воспроизведение акварели Л. О. Премацци с изображением кабинета Кушелева, в некоторых деталях напоминающего кабинет Печорина (см. «Столица и усадьба», 1916, № 51, стр. 8).

«Лицо его ~ было бы любопытно для Лафатера». Лафатер Иоганн-Каспар (1741–1801) — швейцарский писатель физиономист, определявший характер по чертам лица.

Строки «…сослуживцев, погулявших когда-то за Балканом». В 1828–1829 годах во время русско-турецкой войны русскими войсками был совершен переход через Балканы.

Строки «…на мраморном камине стояли три алебастровые карикатурки Паганини, Иванова и Россини». Паганини Никколό (1784–1840) — итальянский скрипач и композитор, прославившийся виртуозной игрой. Россини Джоаккино (1792–1868) — популярный итальянский оперный композитор, составивший эпоху в развитии итальянской музыки. Иванов Николай Кузьмич (1810–1880) — знаменитый в Европе русский певец из крестьян. В 1830 году он уехал вместе с М. И. Глинкой для усовершенствования в Италию и не вернулся в Россию.

Строки «…он, как партизан Байрона назвал ее портретом Лары». Лермонтов изображает Печорина приверженцем (партизаном) Байрона. Лара — герой одноименной поэмы Байрона, возглавивший восстание против феодалов.

«Как угль, в горниле раскаленный». Цитата из Ломоносова (Ломоносов. Собрание разных сочинений в стихах и в прозе, ч. 1, СПб., 1803, ода № 9, стр. 29).

Строки «…я лучше этого говорю по-русски — я не монастырка». Монастырками называли воспитанниц воспитательного общества благородных девиц, которое помещалось в здании Смольного женского монастыря. Воспитанниц общества (Смольного института) заставляли говорить по-французски, и они плохо знали бытовую русскую речь.

«Давали „Фенеллу“ (4-ое представление)». Опера Обера «Немая из Портичи» шла в Петербурге в Александрийском театре под названием «Фенелла» с 18 января 1834 года (в исполнении немецкой труппы). Лермонтов имеет в виду 4-е представление не с начала постановки оперы, а с начала ее постановок в течение сезона 1836–1837 годов, т. е. 24 января. Опера была очень популярна. В Петербурге в 1834 году был издан клавир этой оперы. Лермонтов играл по клавиру увертюру оперы; приятель Печорина Браницкий насвистывает арию из «Фенеллы».

Строка «…ходят пить чай к Фениксу». Трактир «Феникс», существовавший с 1832 года, помещался «против Александрийского театра почти рядом с подъездом дирекции (на той стороне, где теперь Аничков дворец, в самом углу)… Это было нечто в роде „артистического клуба“». (Воспоминания актера А. А. Алексеева. Изд. книжного магазина журнала «Артист», М., 1894, стр. 31–32).

Строки «…вы все с громом вызывали Новицкую и Голланда». Новицкая Настасья Семеновна (1797–1822) — первоклассная танцовщица, ученица Карла-Людовика Дидло, прославившаяся легкостью в танце и выразительностью мимики. Голланд — рижский певец, тенор, исполнявший роль Фиорелло, брата немой из Портичи, в опере Обера «Фенелла». Именем Фиорелло в русской переделке оперы заменено имя Мазаньелло, действительного вождя народного восстания в Неаполе (1647 год).

«Невский монастырь» — Александро-Невская лавра.

«Такая горничная ~ подобна крокодилу на дне светлого американского колодца» — ср. «Вадим».

Строка «…несколько времени он напрасно искал себе пьедестала» — ср. в письме Лермонтова № 17 к А. М. Верещагиной.

«Серьги по большей мере стоили 80 рублей, а были заплочены 75. Печорин нарочно сказал 150, это озадачило князя». В рукописи первые две цифры зачеркнуты карандашом и вместо них неизвестной рукой надписаны 280 и 175; затем 280 переправлено в 250. В цифре 150 зачеркнута 1. Таким образом получилось: 250, 175 и 50. Исправление, по-видимому, произведено в редакции «Русск. вестника» с намерением объяснить смущение князя чрезмерно низкой оценкой его подарка.

«Он получил такую охоту к перемене мест» — реминисценция из «Евгения Онегина»: «Им овладело беспокойство, Охота к перемене мест» (глава VIII, строфа XIII).

«В Москве, где прозвания еще в моде, прозвали их „la bande joyeusе“» («веселая шайка»). Группа товарищей Лермонтова по университету получила прозвище — «la bande joyeuse».

Строки «…лазили на площадку западной башни». На площадке западной башни Симонова монастыря, основанного в XIV веке, наблюдательный пункт, с которого следили за движением крымцев по Каширской дороге.

Строки «…последний Новик открыл так поздно имя свое и судьбу свою и свое изгнанническое имя». Новиками в Петровскую эпоху назывались молодые люди из дворян либо детей боярских, начинавшие свою службу во дворце без определенного назначения и соответствующего оклада. Последний Новик — герой одноименного романа Лажечникова, сын царевны Софьи и Голицына, впоследствии изгнанник, открывший свое имя Екатерине I, («Последний Новик», часть четвертая, М., 1833, стр. 279–280).

«После взятия Варшавы». 8 сентября 1831 года русская армия под командованием Паскевича вступила в Варшаву. 20-тысячная армия польских инсургентов перешла прусскую границу.

Строка «букли a la Sévigné». Мария Севинье (1626–1696) — французская писательница, прославившаяся своим эпистолярным стилем. Прическа, как у госпожи Севинье, состояла из обруча, стягивающего волосы на темени, и из буклей, начинающихся очень пышно над ушами и падающих узкими трубочками на плечи (см.: Р. Larousse. Dictionnaire universel du XIX siècle, t. IV. Paris, стр. 56, рис. № 17).

«У мужчин прически à la jeune France, à la russe, à la moyen âge, à la Titus». «Молодой Францией» (jeune France) называлась в 30-х годах XVIII века группа романтически настроенных французских писателей, которые носили особый костюм и отпускали длинные волосы. Прической по-русски (à 1а russe) назывались коротко остриженные в кружок волосы. Прическа, как в средние века (à la moyen âge), состояла из челки и длинных до плеч волос. Прическа, как у Тита (римского императора), была в моде в начале директории. Она заменила парики и отличалась очень короткой стрижкой волос.

Строка «какая смесь одежд и лиц» — стих из поэмы Пушкина «Братья разбойники», ставший поговоркой.

Баронесса Штраль. Ср. в драме «Маскарад».

Строки «картина К. Брюлова „Последний день Помпеи“ едет в Петербург. Про нее кричала вся Италия, французы ее разбранили». Картина «Последний день Помпеи» написана художником в Италии в 1830–1833 годах. В Риме и в Милане она получила высокую оценку, и Брюллов удостоился звания члена Миланской Академии («Сев. пчела», 1834, № 13, стр. 51). В марте 1834 года картина была выставлена в Париже. Отношение французской прессы к картине было противоречиво (см. «Библ. для чтения», 1834, кн. 1, отд. «Науки и художества»; кн. 3, отд. «Смесь»; кн. 4, отд. «Смесь»; «Сев. пчела», 1834, № 184, стр. 735–736). Наряду с хвалебными отзывами, в которых отмечались грандиозность замысла и богатство колорита, картина вызвала и грубую критику. Так, например, Ф. Планш бранил художника за неверность освещения, вульгарность и бессилие кисти («Сев. пчела», 1834, № 248, стр. 992; Р. Larousse. Dictionnaire universel du XIX siècle, t. II. Paris, стр. 13–42). В первой половине августа 1834 года картина была привезена в Петербург и выставлена в Эрмитаже.

Строка «…копия с Рембранта или Мюрилла». Рембрандт Харменс ван Рейн (1606–1669) — знаменитый голландский живописец и гравер. Мурильо Бартоломе Эставан (1617–1682) — знаменитый испанский художник, глава севильской школы. Лермонтов воспроизводит французское произношение его имени (Murillo).

Строки «…из-за галстуха его выглядывала борода à 1а St.-Simoniènne». Сенсимонисты, последователи французского социалиста-утописта Сен-Симона (1760–1825), во главе с Анфантеном, Базаром и другими отпускали длинные волосы и носили бороду в виде узкой полоски, обрамляющей бритые щеки и подбородок.

Строка «…подобное числу 666 в Апокалипсисе». Цифра 666 в книге откровений евангелиста Иоанна толковалась как мистическое обозначение антихриста. В первые века христианства эта цифра отождествлялась с римским императором Нероном, в эпоху наполеоновских войн — с Наполеоном.

«„Легчайший способ быть всегда богатым и счастливым“ сочинение Н. П., Москва, в тип. Н. Глазунова, цена 25 копеек». Заглавие этой книжки является стилизацией популярных поучительных брошюрок с сенсационными заглавиями, которые выпускались типографией Глазунова, как, например, «Искусство быть счастливым. Соч. Дроза, СПб., 1831, 55 коп.».

Строки «…скоро ль тебе выйдет награждение? у нас денег осталось мало». Дубенский Николай Порфирьевич, управляющий Департаментом государственных имуществ в 30-е годы XIX века, имел особую систему распределения жалованья мелким чиновникам. Он не давал им сразу всего жалованья, полагающегося по штату. Из остатков образовывалась сумма, из которой он выдавал награждения особо достойным. Таким образом жалованье составляло ничтожную часть той суммы, какая требовалась для удовлетворения жизненных потребностей (см.: Из «Записок» В. А. Инсарского. Русск. архив, 1873, кн. 1, стлб. 515–516).

«Кто объяснит, кто растолкует Очей двусмысленный язык». Источник цитаты не установлен.

«Вкус, батюшка, отменная манера». Цитата из комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума» (действие II, явление V).

Кавказец

Печатается по копии — ГПБ, Собр. рукописей М. Ю. Лермонтова, № 57, лл. 1–6.

На обложке копии помета переписчика: «Список с статьи собственноручной покойного М. Лермонтова, предназначенной им для напечатания в „Наших“ и не пропущенной цензурою».

Автограф не известен.

Впервые опубликовано Н. О. Лернером в журнале «Минувшие дни» (1929, № 4, стр. 22–24).

В первом выпуске сборника «Наши, списанные с натуры русскими» в предисловии (дозв. цензурой 10 октября 1841 года) среди подготовленных к изданию статей упоминается «Кавказец» (без указания имени автора). Сборники представляли серию так называемых «физиологических очерков», по одному очерку в выпуске. Обещанный «Кавказец» не был напечатан.

Датируется 1841 годом на основании приведенного упоминания в предисловии к сборнику «Наши».

Возможно, что, будучи в Москве в конце апреля 1841 года, Лермонтов передал рукопись «Кавказца» А. П. Башуцкому — издателю сборников «Наши».

Изображаемый в очерке тип кавказца ср. с образом Максима Максимовича в повестях «Бэла» и «Максим Максимыч».

#60;Штосс>

Печатается по автографу — ГИМ, ф. 445, № 227-а (тетрадь Чертковской библиотеки), лл. 47–53.

Впервые с некоторыми неточностями опубликовано в литературном сборнике «Вчера и сегодня» (кн. 1, 1845, стр. 71–87).

Имеется черновой набросок плана повести в альбоме Лермонтова 1840–1841 гг. (ГПБ, Собр. рукописей М. Ю. Лермонтова, № 11, л. 6 об; см. раздел «Варианты», «1-й набросок плана»), названный Лермонтовым «Сюжет», и черновой набросок в записной книжке (подаренной Лермонтову В. Ф. Одоевским), содержащий краткую заметку и план неосуществленного окончания повести (ГПБ, Собр. рукописей М. Ю. Лермонтова, № 12, л. 25; см. раздел «Варианты», «Варианты 2-го наброска»).

Датируется февралем—первой половиной апреля 1841 года (временем последнего приезда Лермонтова в Петербург). См. «Летопись жизни и творчества».

Повесть осталась неоконченной. В рукописи она обрывается словами: «…сжималось сердце — отчаянием». Остальные четыре строки печатаются по первому изданию, редактору которого В. А. Соллогубу вероятно был известен еще один, ныне утраченный лист автографа. Заметка в записной книжке, сделанная уже после отъезда Лермонтова из Петербурга, свидетельствует о том, что писатель предполагал продолжить работу над повестью.

Повесть обрывается словами: «…он видел, что невдалеке та минута, когда ему нечего будет поставить на карту. Надо было на что-нибудь решиться. Он решился». Можно предположить, что в неосуществленном окончании повести Лугин для того, чтобы во что бы то ни стало выиграть, решился обратиться к шулеру (см. 1-й набросок плана — «Шулер: старик проиграл дочь, чтобы…» и вариант 2-го наброска — «Шулер имеет разум в пальцах»). Возможно, что повесть должна была оканчиваться катастрофой — в 1-м наброске плана — «Доктор: окошко», во 2-м — скоропостижной смертью Лугина. («— Банк — Скоропостижная —»). Тщательное изучение рукописи позволяет восстановить прежнее чтение: «—Банк—Скоропостижная—», от которого отказались редакторы последних собраний сочинений Лермонтова.

Основную сюжетную ситуацию повести (стремление художника-романтика к призрачному идеалу) Лермонтов выразил средствами философской фантастики, обратившись к традиционным мотивам: таинственный голос, оживающий портрет, игра в карты, имеющая роковое значение. Однако все эти мотивы приобретают у Лермонтова особый смысл, прямо противоположный смыслу романтических повестей о высоких поэтических натурах — художниках. В описании женской головки, олицетворяющей романтический идеал, Лермонтов нарочито применяет романтическую лексику и, в частности, употребляет эпитеты и образы, характерные для поэзии В. А. Жуковского.

Действие «Штосса» развертывается на фоне реального Петербурга с его резкими социальными контрастами. Продолжая традиции петербургских повестей Пушкина и Гоголя («Пиковая дама», «Портрет», «Невский проспект» и др.), Лермонтов предвосхищает своей неоконченной повестью произведения натуральной школы 40-х годов. К натуральной школе ведут и реалистическое описание Петербурга, близкое к физиологическим очеркам 40-х годов, и самая проблематика повести. Разоблачая романтизм, оторванный от жизни, Лермонтов выступил как единомышленник идейных вдохновителей натуральной школы Белинского и Герцена. Главную идею «Штосса» можно определить словами Белинского о романтизме: «…как еще для многих гибельны клещи этого искаженного и выродившегося призрака» (Белинский, ИАН, т. 7, 1955, стр. 164).

Неоконченная повесть Лермонтова — ценный источник для изучения эстетических взглядов поэта в последний период его творчества.

«У графа В… был музыкальный вечер». Имеется в виду аристократический салон графа Мих. Ю. Виельгорского и его жены.

«…и один гвардейский офицер». Очевидно, Лермонтов говорит здесь о себе самом — частом посетителе салона Виельгорского.

Строка «…новоприезжая певица» и далее «Заезжая певица пела балладу Шуберта». По-видимому — Сабина Гейнефехтер, гастролировавшая в это время в Петербурге и исполнявшая романсы Шуберта.

«Здравствуйте, мсье Лугин, — сказала Минская». Существует мнение, высказанное Ю. Г. Оксманом, что в лице Минской Лермонтов запечатлел черты своей знакомой А. О. Смирновой, приятельницы Пушкина, Гоголя и Жуковского (см. «Лит. наследство», т. 58, 1952, стр. 450).

«Нет, был Кифейкина — а теперь так Штосса!». Очевидно неисправленная описка. По смыслу повести Штосе — давно умерший прежний владелец дома.

Строки «…то были краски и свет вместо форм и тела, теплое дыхание вместо крови, мысль вместо чувства». Ср. со словами Белинского по поводу изображения женщины в романтическом искусстве: «….в их картинах она является как будто совсем без форм, совсем без тела…», «…это не живое существо с горячею кровью и прекрасным телом, а бледный призрак» (Белинский, ИАН, т. 7, 1955, стр. 156, 165). Ниже приводятся и другие параллели со второй статьей Белинского о Пушкине, где в связи с характеристикой поэзии Жуковского имеется особый раздел, названный в подзаголовке «Значение романтизма и его историческое развитие».

Строки «…в неясных чертах дышала страсть бурная и жадная, желание, грусть, любовь, страх, надежда». Ср. с определением романтизма Жуковского в названной выше статье Белинского: «Это — желание, стремление, порыв, чувство, вздох, стон, жалоба на несвершенные надежды, которым не было имени, грусть по утраченном счастии…» (Белинский, ИАН, т. 7, стр. 178–179).

Строка «…с этой минуты он решился играть, пока не выиграет: эта цель сделалась целью его жизни: он был этому очень рад». Ср. у Белинского: «Но есть натуры аскетические, чуждые исторического смысла действительности, чуждые практического мира деятельности, живущие в отвлеченной идее: такие натуры стремление к бесконечному принимают за одно с бесконечным и хотят, во что бы то ни стало, найти свое удовлетворение в одном стремлении» (Белинский, ИАН, т. 7, стр. 181).

<Я хочу рассказать вам>

Печатается по литературному сборнику «Вчера и сегодня» (кн. I, 1845, стр. 87–91), где появилось впервые вместе с другим отрывком: «У графа В… был музыкальный вечер» (см. #60;Штосс>), под общим заглавием «Из бумаг покойника. Два отрывка из начатых повестей».

В тексте есть опечатки, исправленные в настоящем издании. Исправления даны в скобках:

кусты (#60;цветы>)

поездах (наезда)

Автограф не известен.

Герой нашего времени

1

Рукописные источники текста

1. Черновой автограф предисловия в альбоме Лермонтова 1840–1841 годов, лл. 5–7 (карандашом) — ГПБ, Собр. рукописей M. Ю. Лермонтова, № 11.

2. Авторизованная копия предисловия (рукой А. П. Шан-Гирея, с поправками рукой Лермонтова) — ИРЛИ, оп. 1, № 16 (тетрадь XV). Писано по всем признакам под диктовку Лермонтова, который затем внес в текст некоторые изменения. Воспроизводит текст предыдущего автографа, от которого отличается вариантами, сделанными по ходу диктовки.

3. Тетрадь, содержащая рукописные тексты «Максима Максимыча» (лл. 2–8), «Фаталиста» (лл. 9—15) и «Княжны Мери» (лл. 16–58); всё написано рукой Лермонтова, за исключением куска от слов: «Нынче поутру у колодца», кончая словами: «и хотел разгорячиться», написанного рукой А. П. Шан-Гирея (с поправками Лермонтова). На обложке — рукой Лермонтова: «Один из героев начала века» (ГПБ, Собр. рукописей M. Ю. Лермонтова, № 2).

Рукопись производит впечатление перебеленной, но по всем признакам это не копия с черновика, а первоначальный текст. С. А. Раевский писал А. П. Шан-Гирею 8 мая 1860 года: «Мишель почти всегда писал без поправок» («Русск. обозрение», 1890, кн. 8, стр. 34).

4. Автограф предисловия к «Журналу Печорина» — лист, приклеенный к л. 2 предыдущей рукописи.

5. Авторизованная копия «Тамани» (рукой А. П. Шан-Гирея с поправками рукой Лермонтова) — ГПБ, Собр. рукописей M. Ю. Лермонтова, № 3. На л. 1 пометка П. Висковатова: «Писано рукою двоюродного брата Лермонтова Ак. Павл. Шан-Гирея, коему Лерм. порою диктовал свои произв.».

Печатные источники текста

1. «Отеч. записки», 1839, т. 2, № 3, отд. III, стр. 167–212. Первопечатный текст «Бэлы» под заглавием: «Бэла. (Из записок офицера о Кавказе)».

2. «Отеч. записки», 1839, т. 6, № 11, отд. III, стр. 146–158. Первопечатный текст «Фаталиста» под заглавием «Фаталист» и с примечанием редакции: «С особенным удовольствием пользуемся случаем известить, что М. Ю. Лермонтов в непродолжительном времени издаст собрание своих повестей и напечатанных и ненапечатанных. Это будет новый, прекрасный подарок русской литературе. Ред.».

3. «Отеч. записки», 1840, т. 8, № 2, отд. III, стр. 144–154. Первопечатный текст «Тамани» под заглавием «Тамань» и с примечанием редакции: «Еще отрывок из записок Печорина, главного лица в повести „Бэла“, напечатанной в 3-й книжке „Отеч. записок“ 1839 года».

4. «Герой нашего времени. Сочинение М. Лермонтова», части I и II, СПб., 1840. Первое отдельное издание (без предисловия). Цензурные даты обеих частей — 19 февраля 1840 года. Здесь впервые напечатаны: «Максим Максимыч», предисловие к «Журналу Печорина» и «Княжна Мери».

5. «Герой нашего времени. Сочинение М. Лермонтова», части I и II, издание второе, СПб., 1841.

Цензурная дата первой части — 19 февраля 1841 года, второй —3 мая 1841 года. Здесь впервые напечатано предисловие к роману — перед второй частью, с отдельной римской пагинацией, без указания в оглавлении; это произошло, очевидно, по техническим причинам, — вследствие позднего поступления рукописи предисловия.

2

Сличение всех указанных рукописных и печатных источников приводит к следующим наблюдениям.

1) Текст второго отдельного издания (1841) представляет собой перепечатку первого издания (за исключением предисловия к роману, которое напечатано во втором издании впервые) с точным воспроизведением внешнего вида (совпадение страниц и строк). Большинство его разночтений с первым изданием — результат типографских ошибок или корректорской правки, но есть несколько несомненных авторских исправлений.

2) Текст первого отдельного издания (1840) отличается от рукописных и первопечатных журнальных текстов целым рядом разночтений, часть которых является, несомненно, результатом авторской правки.

3) Между рукописью «Один из героев начала века» и первопечатными текстами соответствующих новелл («Максим Максимыч», «Княжна Мери» и «Фаталист») была промежуточная наборная копия, содержавшая значительное количество ошибок переписчика (неверно прочитанные слова и пропуски), не замеченных Лермонтовым и потому проникших в печать. То же следует сказать о тексте «Тамани».

4) В тексте «Княжны Мери» в обоих изданиях отсутствуют две фразы, имеющиеся в автографе и исчезнувшие, очевидно, по цензурным причинам: строки «на небесах не более постоянства, чем на земле» и «Неужели шотландскому барду на том свете не платят за каждую отрадную минуту, которую дарит его книга?». В печатных текстах «Фаталиста» отсутствует (очевидно тоже по цензурным причинам) одно слово, имеющееся в автографе: в фразе «Рассуждали о том, что мусульманское поверье будто судьба человека написана на небесах, находит и между нами христианами многих поклонников» нет слова «христианами». О цензурной истории «Фаталиста» при печатании его в «Отеч. записках» см. статью Н. Здобнова «Новые цензурные материалы о Лермонтове» («Красная новь», 1939, № 10–11).

Эти наблюдения и послужили основанием для печатания текста «Героя нашего времени» по второму отдельному изданию (1841) с устранением из него явных ошибок и цензурных искажений.

Перечисляем здесь те разночтения прижизненных печатных текстов между собой и с рукописными источниками (кроме орфографических), которые явились в результате ошибки или чужой правки и которые поэтому не включены в число вариантов. Слева даны те чтения, которые являются правильными и взяты в текст настоящего издания. Указания на источники даны в сокращениях: А — автограф, АК — авторизованная копия, Г1— издание 1840 года, Г2 — издание 1841 года; ОЗ — «Отеч. записки».

четверка быков ОЗ четвертка быков Г1, Г2

отчего это вашу тяжелую тележку ОЗ, Г2 отчего эту вашу тяжелую тележку Г1

с большими был странностями ОЗ с большими странностями Г1, Г2

он вошел ОЗ он вышел Г1, Г2

дождался ОЗ, Г1 дожидался Г2

серое облако Г2 сырое облако ОЗ, Г1

романтическое Г1, Г2 романическое ОЗ

наши тележки ОЗ нашу тележку Г1, Г2

на кресте написано ОЗ на кресте было написано Г1, Г2

а именно Г1, Г2 и именно ОЗ

знаю только то, что если яОЗ, Г1 знаю только, что если яГ2

зажал ротГ1, Г2 зажал рот

поспел в Владыкавказ А поспешил в ВладыкавказГ1, Г2

три дни А три дня Г1, Г2

Об чем было нам говорить А О чем было нам говоритьГ1, Г2

англинскую А английскую [Подобные разночтения в дальнейшем не отмечаются. ] Г1, Г2

взойдя в комнату А войдя в комнату [Подобные разночтения в дальнейшем не отмечаются. ] Г1, Г2

свежее, но прекрасное А свежее и прекрасное Г1, Г2

прогнал А [В автографе описка: прогинал. ] проклинал Г1, Г2

физиогномий А физиономий Г1, Г2

нравятся женщинам светским А нравятся женщинамГ1, Г2

увидаться А увидеться [Подобные разночтения в дальнейшем не отмечаются. ]Г1, Г2

колена А колениГ1, Г2

да и зачем? А да и нéзачем!.. Г1, Г2

Что? а велю наделать А Что? Я велю наделать Г1, Г2

встретишься А встретитесь Г1, Г2

начинал сердиться АК начал сердиться ОЗ, Г1, Г2

одни только ветхие заборы АК, Г1, Г2 один только ветхий забор ОЗ

на камышевую крышу АК, ОЗ на камышевую крышку Г1, Г2

различить АК, Г1, Г2 различать ОЗ

подымаясь АК поднимаясьОЗ, Г1, Г2

напев странный АК напев стройный ОЗ, Г1, Г2

Везет моя лодочка АК, Г1, Г2 Везет наша лодочка ОЗ

приподымая АК приподнимая ОЗ, Г1, Г2

в дно АК во дноОЗ, Г1, Г2

бросил АК, Г1, Г2 сбросил ОЗ

острижен АК, Г1, Г2 стрижен ОЗ

расслышал АК, Г1, Г2 расслушал ОЗ

ударясь о камень АК, ударя ОЗ

презрение к провинциальным домам А презрение к провинциальным дамам Г1, Г2

Несколько раненых офицеров сидели А несколько раненых офицеров сидело Г1, Г2

Несколько дам скорыми шагами холили А Несколько дам скорыми шагами холилоГ1, Г2

два-три хорошеньких личика А два-три хорошеньких личикаГ1, Г2

мелькали порою пестрые шляпки любительниц уединения вдвоем А мелькала порою пестрая шляпка любительницы уединения вдвоем

было два гувернера А были два гувернёра Г1, Г2

Оттого-то он так гордо носит А Оттого он так гордо носит Г1, Г2

закрыл глаза рукою и продолжал А закрыв глаза рукою, продолжаетГ1, Г2

у щиколотки А у щиколкиГ1, Г2

подает им стаканы А подает им стаканГ1, Г2

об хорошенькой женщине А о хорошей женщинеГ1, Г2

а что мой дерзкий лорнет А и что мой дерзкий лорнетГ1, Г2

заране А заранее Г1, Г2

размена чувств и мыслей А размены чувств и мыслейГ1, Г2

я сам скажу А я вам скажуГ1, Г2

отгадываю А догадываюсь Г1, Г2

мы читаем в душе друг у друга А мы читаем в душе друг другаГ1, Г2

об развязке этой комедии А, Г2 об развязке той комедииГ1

я велел обоим А я велел обеимГ1, Г2

относитесь обо мне А отнеситесь обо мнеГ1, Г2

Когда он ушел, то ужасная грусть A, Г1 Когда он ушел, ужасная грустьГ2

как надо мной А как над мноюГ1, Г2

я говорил раза два с княжной и более, но знаешь А я говорил раза два с княжной, не более. ЗнаешьГ1, Г2

делает героем, страдальцем А, Г1 делает героем и страдальцемГ2

и третье слово А третье слово Г1, Г2

чтоб не нарушать ее мечтаний А, Г1 чтоб не нарушить ее мечтанийГ2

удержала лишних полчаса А удержала лишние полчасаГ1, Г2

два, три нежных взгляда А два, три нежные взглядаГ1, Г2

Княгиня с дочерью явились А Княгиня с дочерью явиласьГ1, Г2

и мы распростились А и мы рассталисьГ1, Г2

останавливаясь А, Г2 останавливая Г1

ты можешь всё, что захочешь А, Г1 ты можешь всё, что хочешьГ2

будет ли она меня любить A, Г1 будет она меня любить Г2

и кончил искренней злостью А и окончил искренней злостью Г1, Г2

выставил ее поступки и характер А выставил ее поступки, характерГ1, Г2

титюлярными А титулярнымиГ1, Г2

Взойдя в залу А Войдя в залуГ1, Г2

Быть всегда на-стороже А быть всегда на стражеГ1, Г2

угадывать намерения А угадывать намерениеГ1, Г2

взяв ее за руку А взяв ее рукуГ1, Г2

Она выпрямилась на креслах А Она выпрямилась в креслахГ1, Г2

И княгиня также? А И княжна также? Г1, Г2

шум и звон стаканов раздается А шум и звон стаканов раздаютсяГ1, Г2

Княгиня на меня смотрит А Княгиня на меня смотрелаГ1, Г2

Никто из нас А Никто из нихГ1, Г2

в самой быстрине А в самой быстротеГ1, Г2

о, Грушницкий молодец А а Грушницкий молодецГ1, Г2

Это нас позабавит А Это вас позабавитГ1, Г2

Я с трепетом ждал ответ А, Г1 Я с трепетом ждал ответамГ2

я буду стараться А буду старатьсяГ1, Г2

по два рубля с полтиной Г2 по 21/2 рубл. А по два рубля с половиной Г1

и человек, завернутый в шинель А человек, завернутый в шинельГ1, Г2

ее маленькие ножки прятались А и маленькая ножка пряталась Г1, Г2

покрывающего А покрывавшегоГ1, Г2

кричал капитан А закричал капитанГ1, Г2

человек десять молодежи, в числе которых АК человек десять молодежи, в числе которойГ1, Г2

Да неужто в самом деле АК Да неужели в самом делеГ1, Г2

Я вам расскажу всю историю АК Я вам расскажу всю истинуГ1, Г2

вчерась АК вчераГ1, Г2

нониче А нынчеГ1, Г2

экой мерзавец А Какой мерзавец Г1, Г2

Я взвешиваю и разбираю А Я взвешиваю, разбираюГ1, Г2

Мы пустились рысью А, Г1 Мы пустилисьГ2

спотыкнулся А споткнулсяГ1, Г2

Бросив поводья и опустив голову А Бросив поводья, опустив голову Г1, Г2

никогда больше А никогда болееГ1, Г2

хрипя А храпяГ1, Г2

на гребне западных гор А на хребте западных горГ1, Г2

Мысль не застать уже ее А Мысль не застать ееГ1, Г2

Вот двери отворились А Вот дверь отвориласьГ1, Г2

офицеры собирались А, Г1, Г2 фицеры сбирались ОЗ

Карта была дана А, Г1, Г2 только карта была дана ОЗ

Семерка дана A, Г1, Г2 Семерка дана ему ОЗ

и сделаете мне дружбу прибавить А,ОЗ и сделаете мне дружбу, прибавитеГ1, Г2

приставя А приставив ОЗ, Г1, Г2

начинал показываться А начал показываться ОЗ,Г1, Г2

хотя истинного наслаждения А хотя и сильного наслаждения ОЗ,Г1, Г2

Мы пошли А Пошли ОЗ, Г1, Г2

пьяный казак A, Г1, Г2 пьяный солдат ОЗ

это расположение ума А это расположениеОЗ, Г1, Г2

Кроме того, в «Княжне Мери» мы восстанавливаем рукописную датировку записей Печорина, начиная с записи от 22 мая. В печати (уже в издании 1840 года) даты эти

изменены по сравнению с автографом, но произошло это, несомненно, в результате какой-то ошибки. В записи от 21 мая говорится: «завтра бал по подписке в зале ресторации»;

следующая запись, рассказывающая о событиях на балу и сделанная, очевидно, непосредственно после него, датирована в автографе 22 мая, а в печати — 29 мая. Это

вносит явную бессмыслицу, усугубляемую тем, что в следующей записи, датированной в автографе 23 мая, а в печати — 30 мая, Грушницкий благодарит Печорина за то,

что Печорин вчера (т. е. 22 мая, как и должно было быть) защитил Мери. Далее в печатных датировках появляется еще одна бессмыслица — явный результат недосмотра: после даты «6-го июня» следует дата «13 июня» (в автографе в первом случае — «22 мая», во втором — «3 июня»), а затем — «12-го июня». Надо полагать, что основная ошибка, превратившая дату «22 мая» в дату «29 мая», повлекла за собою дальнейшие изменения и ошибки. В изданиях 1840 и 1841 годов даты записей (после 21 мая) следующие: 29 мая, 30 мая, 6 июня, 13 июня 12 июня, 13 июня, 14 июня, 15 июня, 18 июня, 22 июня, 24 июня, 25 июня, 26 июня, 27 июня. В прежних изданиях (Висковатова, Введенского, в Соч. изд. Академической библиотеки, в изд. «Academia») делалась только одна поправка: дату «13-го июня» в первом случае заменяли датой «11-го июня»; остальные даты воспроизводились по изданию 1840 года. Мы решили вернуться к рукописным датировкам вообще, поскольку первая же печатная дата, расходящаяся с рукописной (29 мая), вносит явную путаницу.

В сохранившихся письмах Лермонтова нет упоминаний ни о замысле «Героя нашего времени», ни о работе над ним. А. П. Шан-Гирей говорит в воспоминаниях («Русск. обозрение», 1890, кн. 8), что Лермонтов начал писать свой роман по возвращении в Петербург, т. е. в начале 1838 года. Однако тот же Шан-Гирей ошибочно утверждает, что Лермонтов закончил роман только в последний приезд с Кавказа (т. е. в феврале 1841 года), тогда как первое издание «Героя нашего времени» вышло в апреле 1840 года с цензурной датой 19 февраля 1840 года; в примечании к журнальному тексту «Фаталиста» редакция сообщила, что автор «в непродолжительном времени издаст собрание своих повестей и напечатанных и ненапечатанных»; речь здесь идет, очевидно, о подготовлявшемся издании «Героя нашего времени». Итак, Лермонтов закончил роман, очевидно, в 1839 году или в самом начале 1840 года. В последний приезд с Кавказа Лермонтов написал только предисловие к роману, отвечавшее на критические статьи и появившееся во втором издании «Героя нашего времени».

Порядок написания повестей определить трудно. Вполне возможно, что «Тамань» была написана раньше других, когда мысли о романе еще не было. «Бэла» написана, конечно, раньше «Максима Максимыча»; об этом свидетельствует как то, что в тетради Гос. Публичной библиотеки (Ленинград) «Максим Максимыч» отмечен цифрой II, так и то, что эпиграфом к «Максиму Максимычу» должны были быть слова: «…и они встретились», явно связанные с финалом «Бэлы». В начале «Максима Максимыча» сказано,

что «Бэла» была начата еще на Кавказе во время остановки во Владикавказе: «Мне объявили, что я должен прожить тут еще три дни ~ и я для развлечения вздумал записывать рассказ Максима Максимыча о Бэле, не воображая, что он будет первым звеном длинной цепи повестей». По этим словам видно, что во время работы над «Максимом Максимычем» «цепь повестей» уже определилась. Тетрадь Гос. Публичной библиотеки (Ленинград) содержит

Автографы «Максима Максимыча», «Фаталиста» и «Княжны Мери», но ничто не указывает на то, что такова была самая последовательность работы.

Автограф «Максима Максимыча» озаглавлен: «Из записок офицера»; если учесть, что журнальный текст «Бэлы» имел подзаголовок «Из записок офицера на Кавказе», то можно высказать предположение, что оба рассказа объединялись сначала этим общим заглавием. Автограф «Фаталиста» имеет сверху надпись: «Тетрадь III»; в «Максиме Максимыче» Лермонтов рассказывает, как он получил от капитана бумаги Печорина: «…вот он вынул одну тетрадку и бросил ее с презрением на землю, потом другая, третья и десятая имели ту же участь». Возможно, что по первоначальному плану рассказы Печорина должны были обозначаться номерами тетрадей; в таком случае обозначение «Тетрадь III» указывает как будто на то, что рассказ «Фаталист» был задуман третьим по порядку — после «Тамани» и «Княжны Мери». Однако в печати (в «Отеч. записках») появился сначала «Фаталист», а потом «Тамань». Впрочем, указанное выше примечание редакции к «Фаталисту» свидетельствует о том, что в этот момент «цепь повестей» была уже готова и что позднее появление «Тамани» (1840, № 2) не связано с порядком написания.

«Герой нашего времени» был задуман и начат вслед за решением прекратить работу над «Княгиней Лиговской»; о нем Лермонтов писал Раевскому 8 июня 1838 года. По-видимому, работа над «Княгиней Лиговской» продолжалась и после 1836 года, а работа над «Героем нашего времени» развернулась не раньше 1838 года.

От светского романа Лермонтов перешел к «цепи повестей», расположенных не хронологически, а по особому плану в особой последовательности: от внешнего ознакомления читателя с героем («Бэла», «Максим Максимыч») к раскрытию его внутреннего образа, его идеологии и психологии («Тамань», «Княжна Мери», «Фаталист»). Читателю остаются неизвестными многие моменты биографии Печорина: жизнь в Петербурге до первой поездки на Кавказ, причины его выезда из Петербурга («страшная история дуэли», упоминаемая в «Княжне Мери»), жизнь Печорина по возвращении в Петербург до отъезда в Персию. В предисловии к «Журналу Печорина» Лермонтов говорит: «Я поместил в этой книге только то, что относилось к пребыванию Печорина на Кавказе; в моих руках осталась еще толстая тетрадь, где он рассказывает всю жизнь свою. Когда-нибудь и она явится на суд света; но теперь я не смею взять на себя эту ответственность по многим важным причинам». Итак, жизнь героя дана в романе фрагментарно и без хронологической последовательности, которую можно восстановить (и то предположительно) только при условии перестановки повестей: 1) по пути из Петербурга на Кавказ Печорин останавливается в Тамани («Тамань»); 2) после участия в военной экспедиции Печорин едет на воды и живет в Пятигорске и Кисловодске, где на дуэли убивает Грушницкого («Княжна Мери»); 3) за это Печорина высылают в глухую крепость под начальство Максима Максимыча («Бэла»); 4) из крепости Печорин отлучается на две недели в казачью станицу, где встречается с Вуличем («Фаталист»); 5) через пять лет после этого Печорин, опять поживший в Петербурге и вышедший в отставку, появляется, проездом в Персию, во Владикавказе, где встречается с Максимом Максимычем и автором; 6) из предисловия к «Журналу Печорина» читатель узнает, что на возвратном пути из Персии Печорин умер. (См.: С. Н. Дурылин. Как работал Лермонтов. М., 1934; ср.: он же. «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова. М., 1940, стр. 24).

Жанр «Героя нашего времени» (роман в виде «цепи повестей») был подготовлен распространенными в русской прозе 30-х годов циклами повестей, которые часто приписывались особому рассказчику или сочинителю — вроде «Повестей Белкина» Пушкина, «Вечеров на хуторе…» Гоголя, «Вечеров» А. Бестужева-Марлинского и М. Жуковой; но Лермонтов обновил этот жанр, перейдя от внешней мотивировки к внутренней и объединив все повести фигурой героя. Цикл повестей превратился, таким образом, в психологический роман. В этом смысле «Герой нашего времени» был новым решением проблемы русского романа, давшим сильный толчок дальнейшему его развитию (у Тургенева, Толстого, Достоевского). Лермонтов соединил в своем «сочинении» (как значилось на обложке издания) такие характерные для 30-х годов жанры, как путевой очерк, рассказ на бивуаке, светская повесть, кавказская новелла. «Герой нашего времени» был выходом за пределы этих малых жанров — по пути к объединяющему их жанру романа. Основой для создания самой фигуры «героя нашего времени» в большой мере послужил «Евгений Онегин». Но существует принципиальное и очень важное различие между «Героем нашего времени» и «Евгением Онегиным». Задача Лермонтова — углубленный психологический Анализ «современного человека», показанного Пушкиным несколько со стороны. Отсюда самое построение романа вне хронологической последовательности и ввод «Журнала Печорина» как исповеди самого героя, намеченной Пушкиным только в письме Онегина к Татьяне. Сопоставляя «Героя нашего времени» с «Евгением Онегиным» в статье 1840 года, Белинский писал: «Онегин для нас уже прошедшее и прошедшее невозвратно». Печорин — «это Онегин нашего времени, герой нашего времени. Несходство их между собою гораздо меньше расстояния между Онегою и Печорою». Разница, однако, cущественна: «Этот человек не равнодушно, не апатически несет свое страдание: бешено гоняется он за жизнью, ища ее повсюду; горько обвиняет он себя в своих заблуждениях. В нем неумолчно раздаются внутренние вопросы, тревожат его, мучат, и он в рефлексии ищет их разрешения: подсматривает каждое движение своего сердца, рассматривает каждую мысль свою. Он сделал из себя самый любопытный предмет для своих наблюдений и, стараясь быть как можно искреннее в своей исповеди, не только откровенно признается в своих истинных недостатках, но еще и выдумывает небывалые или ложно истолковывает самые естественные свои движения» (Белинский, ИАН, т. 4, 1954, стр. 265–266). Все это было совершенно новым в русской литературе и подготовляло будущее развитие «диалектики души» (по выражению Чернышевского) в повестях и романах Л. Толстого. Лермонтов опирался и на западную традицию психологического романа («Адольф» Б. Констана, «Исповедь сына века» А. де Мюссе — см.: Е. Duchesne. Michel Jouriévitch Lermontov. Sa vie et ses oeuvres. Paris, 1910; С. И. Родзевич. Лермонтов как романист. Киев, 1914; А. Федоров. Творчество Лермонтова и западные литературы. «Лит. наследство», т. 43–44, 1941; Б. Томашевский. Проза Лермонтова и западноевропейская традиция, там же). Первоначальным заглавием романа, написанным на обложке тетради Публичной библиотеки, было: «Один из героев начала века» (ср. у Мюссе — «La Confession d'un enfant du siècle»).

«Герой нашего времени» резко отличается от прежней прозы Лермонтова, свидетельствуя об его решительном отходе от юношеского романтизма. Не говоря о «Вадиме», написанном по следам юношеских поэм, даже «Княгиня Лиговская» не свободна от риторической приподнятости, громоздкости, напряженности стиля. Между «Княгиней Лиговской» и «Героем нашего времени» произошел, очевидно, тот перелом, о котором впоследствии так ясно говорил сам Лермонтов («Любил и я былые годы»). «Тамбовская казначейша» знаменовала этот перелом в поэзии, «Герой нашего времени» — в прозе. Здесь тоже, несомненно, влияние Пушкина. Язык «Бэлы» и самый замысел повести в жанре путевого очерка, описывающего дорогу от Тифлиса до Владикавказа, явились, конечно, не без связи с появившимся в «Современнике» 1836 года «Путешествием в Арзрум»; «Фаталист» заставляет вспомнить «Выстрел» Пушкина. Интересно, что Лермонтов уничтожил в рукописи все те места или фразы, которые напоминали прежнюю его манеру: так, в автографе «Максима Максимыча» вычеркнута характеристика Печорина, в которой он сравнивается с тигром; в Конце «Фаталиста» рассуждение о смерти и природе («безбрежный котел, называемый природой», и т. д.) заменено одной короткой фразой: «Ведь хуже смерти ничего не случится — а смерти не минуешь!». Весь стиль романа построен на принципах точности и краткости, характерных для прозы Пушкина. Но в отличие от Пушкина проза Лермонтова насыщена иронией, сконцентрированной, по преимуществу, в афоризмах, и окрашена философским лиризмом (особенно в «Княжне Мери»). Отказавшись от юношеской романтической манеры, Лермонтов не отказался от основ своего художественного метода, а только развил и углубил их. Его Печорин представляет собой дальнейшее развитие того образа, который был впервые намечен в «Демоне» 1829–1833 годов, а затем развернут в «Вадиме» и «Маскараде» (Арбенин). Хотя внешне роман Лермонтова ограничен интимно-психологическими рамками, но его общественно-философский и политический смысл достаточно ясен: душевный мир и поведение Печорина раскрыты как явление эпохи, а не как индивидуальное явление. В обстановке начала 40-х годов это было настолько ясно, что реакционная критика напала на «Героя нашего времени» именно как на политический роман, будто бы содержащий клевету на русского человека. Ирония, пронизывающая весь роман (начиная с заглавия), относится не к личности Печорина, а к обществу, к «поколению», к «нашему времени». Недаром одновременно с «Героем нашего времени» была написана «Дума», обращенная ко всему «поколению» 30-х годов с призывом к борьбе, к возрождению «лучших надежд» и «неверием осмеянных страстей». От «Героя нашего времени» идет прямая линия к роману Герцена «Кто виноват?» (1846) и ко всей общественно-психологической проблематике 40-х годов.

#60;Предисловие>

Предисловие к «Герою нашего времени» было написано в Петербурге весной 1841 года и впервые появилось во втором издании романа (1841). Лермонтов полемизирует с Шевыревым, объявившим в «Москвитянине» (1841, ч. I, № 2) Печорина явлением порочным, не свойственным русской жизни, а навеянным влиянием Запада. Резкая отповедь Шевыреву тем более интересна, что в юношеские годы (в Благородном пансионе) Лермонтов, участвуя в кружке С. Е. Раича, относился к Шевыреву с большим вниманием (см. «Романс» 1829 года — «Коварной жизнью недовольный»). Говоря о других критиках, которые «очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых», Лермонтов имел в виду, главным образом, С. Бурачка, напечатавшего статью о «Герое нашего времени» в своем журнале «Маяк» (1840, ч. IV, стр. 210–219). В первоначальной редакции предисловия это место написано гораздо резче и обращено прямо против Бурачка и его «ничтожного» журнала. В этой редакции Лермонтов называет тех «трагических и романтических злодеев», которыми тогда увлекались: «Если вы верили существованию Мельмота, Вампира и других — отчего же вы не верите в действительность Печорина?». Если учесть мнение Николая I о «Герое нашего времени» (а надо думать, что оно было известно Лермонтову), то смысл предисловия становится еще более значительным: отвечая Шевыреву, Лермонтов отвечает и Николаю I, назвавшему его роман «жалкой книгой, обнаруживающей испорченность автора».

Начало предисловия содержит очень важные указания на то, что публика не пеняла общественной иронии, заложенной в романе: «Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает басни, если в конце ее не находит нравоучения». Лермонтов жалуется на «несчастную доверчивость некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов». Это явный намек на то, что в романе есть второй, не высказанный прямо смысл — трагедия целого поколения, обреченного на бездействие. Именно так понял эти слова Белинский, когда, процитировав целиком всё предисловие (как лучший пример того, что значит «иметь слог»), прибавил: «Какая сжатость, краткость и, вместе с тем многозначительность! Читая строки, читаешь и между строками; понимая ясно всё сказанное автором, понимаешь еще и то, чего он не хотел говорить, опасаясь быть многоречивым» (Белинский, ИАН, т. 5, 1954, стр. 455).

Бэла

В «Бэле» осуществлено своеобразное сочетание двух жанров: путевого очерка и авантюрной новеллы. Повесть является составной частью «путевых записок» жанра совершенно реалистического и не требующего никакой фабулы. Построение и движение сюжета оказываются естественным результатом самого процесса рассказывания, а остановки и перерывы в этом рассказывании, заполненные описаниями дороги, мотивированы жанром. Белинский писал об этой особенности рассказа, заново решавшей проблему композиции: «Обратите еще внимание на эту естественность рассказа, так свободно развивающегося, без

всяких натяжек, так плавно текущего собственною силою, без помощи автора» (Белинский, ИАН, т. 4, 1954, стр. 220). Автор заменен рассказчиком, который превращен из условного персонажа (как это делалось обычно) в совершенно реальный образ, насыщенный конкретными чертами и явно противопоставленный герою самого рассказа. Это — вторая особенность, отличающая «Бэлу» от прежних романтических новелл. Заключительными строками рассказа Лермонтов подчеркивает принципиальную важность для него фигуры Максима Максимыча как совершенно реального персонажа. Белинский называет Максима Максимыча «типом старого кавказского служаки» и говорит о нем: «Это тип чисто русский,

который художественным достоинством создания напоминает оригинальнейшие из характеров в романах Вальтер-Скотта и Купера, но который по своей новости, самобытности и чисто русскому духу не походит ни на один из них» (Белинский, ИАН, т. 4, 1954, стр. 205). Этот тип достиг завершения и обобщения в очерке Лермонтова «Кавказец» 1841 года.

Казбич — совершенно реальное историческое лицо: вождь шапсугов, руководивший ими в борьбе с русскими войсками (см. очерк Н. О. Лернера: Оригинал одного из героев Лермонтова. «Нива», 1913, № 37, стр. 731, с ссылкой на записки М. Ольшевского «Кавказ с 1841 по 1866 г.», напечатанные в «Русск. старине», 1885, июнь, стр. 173).

Максим Максимыч

Основное назначение этого очерка — быть связующим звеном между «Бэлой» и дальнейшими повестями, образующими «журнал» Печорина. Но, помимо этого, очерк содержит дополнительный материал для характеристики как Печорина, так и Максима Максимыча. Лермонтов выдерживает здесь тон постороннего наблюдателя, который умозаключает о характере Печорина по наружным признакам и по поведению. В рукописном тексте вычеркнута часть характеристики — и именно та, где Лермонтов, отклонившись от роли постороннего наблюдателя, стал говорить прямо о характере Печорина и несколько приблизился к своей старой манере. В целом очерк представляет собой своего рода эпилог к «Бэле», из которого читатель узнает о предпринятом Печориным путешествии в Персию. Вместе с «Бэлой» этот очерк завершает необходимую биографическую и психологическую экспозицию героя. Эта условная композиционная роль очерка не чувствуется благодаря заранее подготовленной реалистической мотивировке, при которой даже Максим Максимыч превращен из простого рассказчика в самостоятельный психологический образ. Лермонтов преодолевает все традиции и условности старой прозы, тщательно мотивируя каждое положение и придавая самой мотивировке глубокий внутренний смысл. Очерк «Максим Максимыч» показателен как явный переход Лермонтова к реалистической манере, при которой даже формальные элементы построения и мотивировки получают самостоятельное художественное значение — как важные элементы изображаемой автором действительности.

Журнал Печорина. Предисловие

Предисловие к «Журналу Печорина» содержит в себе объяснение причин, по которым автор решил опубликовать чужие записки. Главная причина — «желание пользы», исходящее из убеждения, что «история души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и полезнее истории целого народа». Этим тезисом Лермонтов укрепляет самый жанр своего романа, построенного на психологическом анализе. Он подчеркивает «искренность» Печорина и противопоставляет его записки «Исповеди» Руссо, которая предназначалась для других. В рукописи очерк «Максим Максимыч» кончается особым абзацем, где Лермонтов сообщает: «Я пересмотрел записки Печорина и заметил по некоторым местам, что он готовил их к печати, без чего, конечно, я не решился бы употребить во зло доверенность штабс-капитана. — В самом деле, Печорин в некоторых местах обращается к читателям; вы это сами увидите, если то, что вы об нем знаете, не отбило у вас охоту узнать его короче». В печатном тексте весь этот абзац отсутствует а в предисловии к «Журналу» Лермонтов создает совсем иную мотивировку. Надо полагать, что сначала никакого предисловия к «Журналу» не предполагалось и вышеприведенный заключительный абзац «Максима Максимыча» должен был служить переходом к запискам Печорина. Лермонтов сообщает, что он публикует пока только ту часть записок, в которой Печорин рассказывает о своем пребывании на Кавказе, а тетрадь, в которой рассказана вся его жизнь, не может быть пока опубликована «по многим важным причинам». Этими словами Лермонтов оправдывает фрагментарность биографии Печорина. Под «важными причинами» надо, по-видимому, разуметь, главным образом, цензурные препятствия; характерно, что за пределами романа осталась именно петербургская жизнь Печорина.

Тамань

В мемуарной литературе есть указания на то, что описанное в «Тамани» происшествие случилось с самим Лермонтовым во время его пребывания в Тамани у казачки Царицыхи в

1837 году («Русск. архив», 1893, № 8; ср.: «Русск. обозрение», 1898, № 1). В 1838 году товарищ Лермонтова по полку М. И. Цейдлер (см. стихотворение «К М. И. Цейдлеру»), командированный на Кавказ, останавливался в Тамани и жил в том самом домике, где до него жил Лермонтов. В своем очерке «На Кавказе в 30-х годах» Цейдлер описывает тех самых лиц, которые изображены в «Тамани», и поясняет: «Мне суждено было жить в том же домике, где жил и он; тот же слепой мальчик и загадочный татарин послужили сюжетом к его повести. Мне даже помнится, что когда я, возвратясь, рассказывал в кругу товарищей о моем увлечении соседкою, то Лермонтов пером начертил на клочке бумаги скалистый берег и домик, о котором я вел речь» («Русск. вестник», 1888, № 9; ср.: И. Андроников. Лермонтов в Грузии в 1837 году. М., 1955, стр. 115–121).

В тексте «Тамани» есть признаки того, что новелла была написана прежде, чем определилась вся «цепь повестей». Предпоследний абзац новеллы кончался в рукописи и в журнальном тексте следующими словами: «Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие, и как камень едва сам не пошел ко дну, а право я ни в чем не виноват: любопытство вещь свойственная всем путешествующим и записывающим людям». Последние слова, снятые в отдельном издании «Героя нашего времени», есть в тексте «Бэлы», где их произносит не Печорин, а сам автор: «Мне страх хотелось вытянуть из него какую-нибудь историйку, — желание, свойственное всем путешествующим и записывающим людям». Наличие этих слов в первоначальном тексте «Тамани» дает право думать, что новелла была написана раньше «Бэлы» и без связи с «Журналом» Печорина.

«Тамань» была оценена Белинским очень высоко: «Это словно какое-то лирическое стихотворение, вся прелесть которого уничтожается одним выпущенным или измененным не рукою самого поэта стихом; она вся в форме… Повесть эта отличается каким-то особенным колоритом: несмотря на прозаическую действительность ее содержания всё в ней таинственно, лица — какие-то фантастические тени, мелькающие в вечернем сумраке, при свете зари или месяца» (Белинский, ИАН, т. 4, 1954, стр. 226). А. Чехов считал «Тамань» образцом прозы: «Я не знаю языка лучше, чем у Лермонтова. Я бы так сделал: взял его рассказ и разбирал бы, как разбирают в школах, — по предложениям, по частям предложения… Так бы и учился писать» (С. Щ. Из воспоминаний об А. П. Чехове. «Русск.

мысль», 1911, № 10, стр. 46).