Оглавление

24 Декабря

Пахнет булочками и кофе. Сияющие витрины заполнены свежей выпечкой и праздничными пирожными в виде снеговиков и Дедов Морозов. Рядом с прилавком стоит небольшая искусственная ёлка, украшенная старыми стеклянными игрушками. На стенах, декорированных дубовыми дощечками, красуются несколько натюрмортов с выпечкой. За широкими панорамными окнами, увешанными гирляндами, с одной стороны царит спокойствие двора, окружённого многоэтажками, с другой — кипит жизнь вечернего города. Мимо проносятся автомобили, замедляясь у светофора. Шум дороги ощутим, но в поглощающем уюте пекарни почти не уловим. Часть деревянных столиков заняты чашками с кофе, десертами, выпечкой и отогревающимися руками.

Тех, кто прошагал немаленький путь до пекарни, и тех, кто на пару минут выбежал из машины за свежими булочками, — объединяет одно: каждый из них, заходя в кафе, на секунду задерживается у двери, чтобы прочувствовать эту резкую перемену пространства, когда шумная морозная свежесть сменяется умиротворённым теплом в свете жёлтых гирлянд, приправленным ароматами ванили, кофе и корицы.

ЛЮБА

Офигеть, в следующем году моей пекарне 20 лет. Юбилей же! Куда так время бежит? Многое, конечно, произошло за эти 20 годков. Но всё равно пролетели они, как по щелчку пальцев.

Одёргиваю алый фартук с вышивкой «Домовёнок» и упираю руки в бока.

— Так, фитоняшка! Для тебя ПП-десертики, вон в том углу. — Киваю в сторону крайней витрины, не отрывая взгляда от Бориса.

— Любо-о-о-овь, — протягивает лысый тучный мужчина, глядя на меня. — Будь человеком, а. Твоими булочками с корицей за километр пахнет. Ноги сами сюда привели. Ну, Новый год всё- таки.

— Алё, Борь, до Нового года еще целая неделя! — Не поддаюсь я. — А ты, походу, забыл, что совсем недавно жаловался мне на сахар, холестерин и в очередной раз севший после стирки костюм? Забыл, что умолял меня больше не продавать тебе булочек?

Борис прищуривается и промакивает шарфом вспотевший лоб.

— Так что, та полочка с низкокалорийными десертами для тебя, — продолжаю я. — Там тоже вкусно, так еще и полезно. Даже чизкейк есть.

— Я сейчас пойду в булочную в соседнем квартале! И куплю там всё, что мне вздумается! — нервно возражает мне этот СДОБАманьяк.

— Ишь, чё, напугал. Давай валяй! Заодно попроси, что бы они тебе новый костюм помогли подобрать, на два размера больше! И силу воли в займы дали!

Даже и не думаю двигаться с места. Не, я, конечно, ничего не имею против объёмов. Сама никогда дрыщихой не была. Ну, может, разве что, как три дрыщихи. Иногда, может, как четыре. Пышные бёдра — моё достояние. Ни за что их на костлявую задницу не променяю. Но если хочет Борька в прошлогодний дорогой костюм и дверной проём влезать, пусть немного притормозит. В общем, сидит наш Боря на диете уже целых три недели, и походу уже на грани срыва. А два его первоклассника — близнеца вынуждены ныкаться за углом с чипсами, чтобы не нервировать папку лишний раз. Ой, не завидую я ему, конечно. Сама-то я один единственный раз на диете сидела, больше 30 лет назад, когда первенца грудью кормила и за каждый его пупырышек тряслась. В итоге поняла, что это не он, а я — аллергик. И аллергия у меня на пресную еду и ограничения. Основные симптомы: дёргающийся глаз, раздражительность и сонливость, потому что только сон мне помогал не хотеть курицу карри, персиковый торт и ход-дог с кетчупом, горчицей, жаренным луком и солёными огурчиками.

Борис, хмурясь, направляется к выходу.

— Лысину прикрой, мозги застудишь! — кричу ему в след.

Тот фыркает и закидывает один край шарфа на голову.

Колокольчик над дверью звенит, но дверь не закрывается. Следом за расстроенным сладкоежкой в кафе входит шестнадцатилетняя Катя в большом бежевом пуховике. Что за мода такая? Матрац на ножках!

Девушка откидывает капюшон, на плечи падают густые волосы, окрашенные в нежно розовый цвет. Она здоровается, а за ней в дверной проём втискивается ёлка, подвязанная хлипкой веревочкой. Помещение тут же наполняется лёгким хвойным ароматом. Ммм… Запах праздника.

— Эээ, ну куда с ёлкой-то? Олеж, она в снегу вся! — громко возмущаюсь я.

— Я говорила ему, подождать снаружи, — буркает Катя, вынимая из ушей наушники.

— Ладно, не ворчите, — улыбается её отец, высокий статный мужчина средних лет, отряхивая шапку от снега. — Я просто хотел всех познакомить с нашей новой подругой. Ёлка Новогодовна, прошу любить и жаловать. Будет гостить у нас до января.

Катя закатывает глаза и прячет нос в воротник куртки.

— Приятно познакомиться! — улыбается Костик, сидящий у углового окна с альбомом и карандашом в руках. — Рад видеть тебя с такой красоткой, Олег! — кивает он, приветствуя знакомого чашечкой чая.

Морщинки и сединки красавца Костика стороной не обошли, хотя ему идёт этот возраст. Его 60 лет и седая борода весьма гармонично сочетаются с галантностью и воспитанностью, от которых меня порой тошнит.

— Давно у нас не было таких гостей, — вздыхает Катя, доставая из кармана куртки наличные. — Нам две улитки с заварным кремом и багет с сыром.

Для Кати это была четвертая зима без мамы и первая с тех пор с ёлкой в доме. Алисы тогда не стало в начале декабря, а вместе с ней не стало духа новогоднего волшебства и радости в их семье. Замечаю, как девушка смотрит на стену за моей спиной: там, около полки с китайским чайным сервизом, красуется картина, написанная Костиком 4 года назад. Молодая женщина в красном платке, повязанном в виде тюрбана, стоит у дверей этого самого кафе. Уход Алисы отозвался горькой болью в душе каждого из нас. Катюша поджимает губы и опускает взгляд.

— Может, этот Новый год будет особенным, — натягиваю я улыбку, складывая выпечку в бумажный пакет.

— Спасибо, — только и отвечает Катя. Натягивает капюшон, вставляет в уши наушники и направляется к выходу. Ёлка следует за ней, унося за собой свежий запах леса. Встречаюсь взглядом с художником Костей, обмениваясь с ним безмолвной искоркой сожаления.

Колокольчик над дверью вновь звенит, и в дверях нарисовывается знакомый широкий силуэт.

— Ладно, давай чизкейк, — заявляет Борис, обмотанный клетчатым шарфом.

Не могу сдержать улыбку.

— Ты ж мой золотой!

— Три хотя бы. И какао.

— Едрит твою на лево! — выругиваюсь я.

ОЛЕГ

Возвращаюсь в кафе.

— Кофе, пожалуйста, — глубоко вздыхаю, обращаясь к хозяйке пекарни.

Люба чуть подаётся вперед и тихо спрашивает:

— Фирменный?

— Ага.

Чувствую аромат крепкого кофе и едва уловимый запах коньяка. Так Любовь Михайловна делает только для своих. «Фирменный» кофе — с коньяком, «фирменный» глинтвейн варит на вине. Но всё, как говорит сама Любовь, в разумных пределах. Напиваться в её кафе не позволено никому.

Художник, как обычно сидящий у углового окна, откладывает свой альбом в сторону, приглашая меня подсесть к нему за столик.

Люба обслуживает еще двоих посетителей и присоединяется к нам.

Замечаю, как из кухни выходит помощник Любы, Митя, с небольшим подносом чистых кружек. Приветствую его взмахом кисти. В ответ Митя чуть кивает и тут же спешит к освободившемуся столу с тряпкой. Протирает его, добавляет салфетки в салфетницу и забирает использованную посуду. Молча делаю глоток крепкого горячего напитка и наблюдаю за парнем, собирая мысли в кучу. Митя садится за маленький столик за прилавком около кухни, достаёт из нагрудного кармана рубашки рыжего медвежонка и теребит его за ухо, наблюдая за происходящем в зале, время от времени поглядывая на Любу.

— Ну, вещай, — не выдерживает Любовь Михайловна.

— Как Катюху растормошить? Мы эту ёлку даже не нарядили. Говорит, давай сам. Настроения у неё нет. Ни новогоднего, никакого! — взмахиваю руками.

— Ну ты же знаешь, дек