Леонид Герзон

Фантазии

18+

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Леонид Герзон, 2018

Жил миллионер, а жена у него была нищенка. Утром он выходил из своего особняка с колоннами и садился в «мерседес», чтобы ехать на работу в свой офис. Но перед тем, как сесть в «мерседес», он никогда не забывал поцеловать жену, которая работала прямо возле особняка с колоннами. Она сидела возле его ворот и просила милостыню у проходящих мимо прохожих.

18+

ISBN 978-5-4493-4166-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Фантазии
2. ФАНТАЗИИ
   1. Волшебная книга
   2. О том, как от нас отделился виртуальный мир
   3. Фантазеры
   4. Зимой
   5. Евгений Печорин
      1. Часть первая
      2. Часть вторая
      3. Кавказ
   6. Классики
   7. Мочалка
   8. Козлиная морда
   9. Кукольный театр
   10. Нищенка и миллионер
       1. Часть первая
       2. Часть вторая
   11. Путь
   12. Молекула и профессор
   13. Скучный вечер
   14. Из жизни богемы
   15. Обед программистов
   16. Наезжее 3015
   17. Дивные сны Ларисы Федоровны
   18. Новогоднее сти… (1999)
   19. Лобзание
   20. Скандал в усадьбе Коробедовых
       1. Пьеса в пяти действиях
       2. Действие первое
       3. Действие второе
       4. Действие третье
       5. Действие четвертое
       6. Действие пятое
   21. Этюд моей смерти

Сочинения человека, полностью утратившего связь с реальностью

ФАНТАЗИИ

Литературные критики — это вши, которые ползают по обнаженному телу литературы.

Эрнест Хемингуэй

Волшебная книга

Недавно с нами произошло чудо. Я читал книгу, которую подобрал вчера на улице, и вокруг меня стали сыпаться звезды. Я дал книжку Вовке и Маше, и им тоже казалось, что сверху сыплются звезды. А когда читала Машка, я видел, как с неба медленно падают овощи: огурцы, помидоры, кабачки и дыни. Вовка утверждал, что когда читает Маша, то падают большие серебряные монеты. Мы постояли так минут десять, пока читала Маша, и Вовка вдруг встал на четвереньки и принялся собирать с пола овощи. Я не пытался его остановить, мне было только ужасно смешно, и я так хохотал, что Маша бросила чтение. Она внимательно посмотрела мне в лицо и сказала, что у меня изо рта вылетают маленькие красные жучки, которые держат в лапках золотые веточки. Я тогда тоже стал приглядываться к Маше и заметил, что юбка ее неестественно высоко и широко раздулась, как не бывает даже от ветра, которого, кстати говоря, не было. Мне было стыдно сказать об этом Маше, но она проследила взглядом за моими глазами и вдруг села на корточки, обхватив колени руками. У нее покраснели щеки, а что случилось — понять я не мог.

Наклонившись и поднеся край Машиной юбки к глазам, я заметил на ней множество маленьких звездчатых дырочек, через которые струился огуречно-зеленый мягкий свет, сразу же окутавший мою голову, и все вокруг погрузилось в мокрый прозрачный туман. Туман был повсюду, и чем гуще он становился, тем прозрачнее делались все близкие и далекие препятствия и тем яснее видели мы близь и даль. В последнее, самое отчетливое мгновение у Маши под ногами забил мощный фонтан золота. Она подскочила метра на три вверх, как на вулкане.

Через несколько минут Маша уже отчаянно хохотала, стоя на огромной куче золотых денег и расшвыривая их ногой, а Вовка разбегался и нырял туда головой; он втыкался и дрыгал ногами, пока общими усилиями его не вытаскивали оттуда, но он вырывался и выныривал часто в самых неожиданных местах.

Так мы сидели все втроем на лавочке, причем мы с Машей читали из чудесной книги и мимо нас сверху сыпались звезды, а Вовка изо всех сил рассматривал Машины руки, держащие книгу. От Вовки ледяной пар валил во все стороны и веяло отчаянным холодом. Вскоре кто-то ударил нас троих широкой доской по голове, и все мы потеряли сознание, и черная тьма заволокла все над нами и вокруг.

Когда мы очнулись, чудесная книга бесследно исчезла, и больше мы о ней никогда не вспоминали. Сколько мы ни напрягали память — никак не могли вспомнить ни единого слова из того, что прочитали, а прочитали мы много, особенно Маша, которая читала вслух и дошла до конца.

Но вчера ее в постели поразило загадочное свечение, а через три дня одеяло утром взлетело от нее и намертво прилипло к потолку. Наконец по прошествии двух недель я снова нашел эту книгу, и мы несказанно обрадовались, так как снова были в этот день вместе. Брать ее в руки было смешно, потому что она сразу же превращалась в какой-то прозрачный дом с колоннами — настолько невесомый и подвижный, что сквозь него свободно проходили руки и было до щекотки хохотливо, так что мы хохотали как сумасшедшие.

Теперь, когда всем нам уже далеко за семьдесят, а некоторых даже нет в живых, мы вспоминаем с сожалением о тех замечательных, но кратких мгновениях, от которых нам стало смешно на всю жизнь. Но изредка на нас нападает ужасная тоска, когда становится совершенно-отчетливо ясно: мы не поняли этой книги, проворонили ее смысл, не попали туда, куда надо было попасть, а попали пальцем в небо, и все мы смешные балбесы, — и от этой мысли снова становится ужасно смешно, и мы валимся на пол и стонем от смеха, дрожа от ужаса, сцепившись друг с другом немеющими конечностями и тряся седобрыльными головами.

О том, как от нас отделился виртуальный мир

Теперь даже уже никто и не помнит о том времени, когда у нас в городе впервые произошло это чудо, да и вообще все то время летающих людей прошло так быстро и так скоро забылось, словно и не было ничего. Боже мой, а ведь как все это было замечательно!

И теперь я, один из немногих некибернетизированных людей, хочу записать все то, что было тогда, сохранить на бумаге, потому что мне кажется, что и из моей головы память о том времени вот-вот улетучится, испарится, и уже сейчас мне иногда мерещится, что все это было сном или фантастическим кинофильмом — господи, какое смешное, старинное, старинное слово — ки-но-фильм — и как нелепо звучит оно сейчас, в эру кибернетизации!

К тому времени, как у нас в городе появился первый летающий человек, все, конечно, давно уже видели рекламу, но как-то не верилось, что это так запросто войдет в жизнь нашего захолустья. Сначала появились представители фирмы сотовой связи — парень и девушка с едва заметными мобильными телефончиками, прицепленными к ярко-малиновым рекламным рубахам, и в прозрачных силиконовых перчатках. Рекламная стойка, возле которой все это происходило, висела в воздухе, ни к чему не привязанная, в полуметре от тротуара. Парень с девушкой легко поднимались в воздух, плавно и совершенно бесшумно скользили над улицей, над головами прохожих, разворачивались на углу возле будки с мороженым и летели обратно. Пробовать давали всем желающим. Стоила эта штука дорого только поначалу, но брали по кредитной карте на пять лет. Через несколько дней люди нашего города летали.

Как спокойно воспринял это новшество народ, как естественно оно было и как просто! Направление полета задавалось пальцами. Телефон нужно было всегда держать при себе, через сотовую связь считывались координаты, команды пользователя и т. д. Казалось, это единственное творение мира технологий, которое принесло людям подлинную радость. Я с грустью вспомнил тогда о несчастных утопистах, которые пытались осчастливить человека путем создания «совершенного» общества. Это было совсем не то, что нужно людям. Им нужно было просто летать! Я слышал, что когда человек влюбляется, то ему кажется, что он летает. Может быть. Я никогда не испытывал этого чувства. Зато я летал по-настоящему! Любить по-настоящему способны немногие. Но летать с помощью сотовой связи, как сказано в рекламе, может каждый! Мне запомнился еще один рекламный лозунг: «Рожденный ползать — летать может!»

Что это было за время! Как раз началась весна, казалось, в этом году цветут все деревья, которые не цвели уже много лет. Запах рынка — овощей и мясных лавок главной улицы города смешивался с запахами цветов, смех цветущих девчонок — с ревом отходящих от остановок автобусов, которые обдавали весенние цветы клубами черного солярочного дыма. С высоты птичьего полета город выглядел шумной разноцветной клумбой, на которой непрестанно кипела какая-то муравьиная работа, а если подняться еще выше, откуда верхушки деревьев и крыши домов сливаются в одно сплошное серо-желто-зелено-оранжевое месиво, то казалось, будто город — это кастрюля с супом, с которой сняли крышку и к небу идет пар.

Я был тогда студентом, денег не имел совсем, но тут же подписался на пять лет. Поначалу люди даже стеснялись летать. Это просто шокировало публику, если вдруг под вечер от массы людей, двуного ползущей под скрадывающими своим оранжевыми светом грязь фонарями, отделялся человек и, словно большая бескрылая птица, загораживал кусок неба, поднимаясь в воздух.

Сначала все только резвились, гонялись друг за другом. Любовники целовались в воздухе. Приземлялись на крыши автобусов, заглядывали в окна домов. Потом вошли во вкус. Чего стоило одно только летающее кафе с летающими блюдцами, тарелками, стаканами и прочим. Блюда и напитки, запрограммированные, сами подлетали к клиенту. Музыканты ошалело вертелись в воздухе, трубачей заставляли играть на лету, как ангелочков. Как-то раз утром, по дороге на работу, я увидел в небе над городом коров. Один тип из деревни перегонял их таким способом к своему брату с помощью сотовой связи вместо того, чтобы тащиться на грузовике через весь город. Но его задержала полиция, а коров всех отловили, после того как они весьма невежливо бомбардировали прохожих на одной из центральных площадей.

Лето в нашем городе жаркое, субтропическое, и очень скоро все поняли, что для летящего по небу человека (так же как для плывущего в воде) самая лучшая одежда — купальный костюм. В сумках и портфелях не было теперь нужды — все необходимое следовало за хозяином в летающем бардачке.

Майскими вечерами молодежь слеталась к центру города. Над улицами и площадями словно ласточки летали девушки в купальниках. Вновь появилась мода на забытый боди-арт. Постепенно купальники отпали, и девицы летали в весеннем небе с нарисованными узорами, и еще привязывали к рукам и ногам длинные цветные ленты, которые мельтешили и вились по воздуху вслед за этими раскрашенными летуньями. Вечерами летающий народ стал украшать себя светящимися узорами по телу и фонарными браслетами на руках и ногах. Деревья в институтском парке, облепленные студентами, стали напоминать светящиеся новогодние елки.

Но уже очень скоро людям стало чего-то не хватать в этом свободном полете. Уж слишком он был свободным, или ошиблись в рекламе с «рожденным ползать», а может, все уже так привыкли к быстрым переменам, что постоянно ждали чего-то нового, еще переворотов и революций. Новая революция не заставила себя долго ждать. Но об этом чуть позже.

К осени у людей начисто отпало желание летать. Небо опустело. Как раз в это время, в последние дни бабьего лета, со мной, до тех пор ни разу никого не любившим, произошло любовное приключение, правда, длилось оно всего один день. Мне уже к тому времени тоже порядком надоело летать, да и вообще перемещаться, я просто сидел в лесу, который начинается сразу за нашим институтом, и читал Гамсуна. Я даже пришел в этот лес пешком, как это делали герои Гамсуна, а не прилетел «по сотке», подобно современным балбесам.

Этот роман начался совершенно неожиданно — и так же, как впоследствии будет ясно, неожиданно закончился. На летящую в небе девушку напал орел. Орлы в наших местах не редкость, сам город раскинулся на холмах и спускается к морю; выше, за городом, начинаются уже настоящие горы. Орлы, как известно, особенно злые бывают к осени, когда корма становится мало и подросших птенцов пора выгонять из гнезда, чтобы они начинали самостоятельную жизнь. Девушка была приезжей, в нашем городе у нее жила бабушка. Ее звали, как я потом узнал, Элиз. Она любила одиночество так же, как и я, и, вылетев из дома, блуждала в небе над крышами домов. Потом ветер убаюкал ее, и она уснула, покачиваясь в теплом воздухе, как на морских волнах. Элиз отнесло к моему лесу. Когда она пролетала неподалеку от того места, где на пеньке примостился я, углубленный в чтение «Мистерий», на нее внезапно с высоты спикировал орел и вцепился когтями в волосы. Элиз повезло, что на голове у нее был пышный пучок волос, иначе орлу ничего не стоило бы проломить своим крепким клювом ее череп, и тогда — прощай, Элиз, любовь моя, мы с тобой никогда бы не встретились. Но орел запутался клювом и когтями в длинных волосах девушки, и я услышал его грозный клекот и отчаянный крик Элиз. Такие случаи и раньше бывали у нас. Я уже знал, что делать. Заложив страницу кусочком коры, я положил Гамсуна на камень, схватил первую попавшуюся дубину и взмыл вверх. Поскольку орел крепко запутался в волосах Элиз, я здорово успел обломать ему бока своей крепкой дубинкой, так что он, как говорится, едва ноги унес — в прямом смысле этого слова. Отцепившись наконец от волос Элиз, орел свалился на землю и пополз, еле-еле перебирая лапами, по сосновой хвое к себе в гнездо. Конечно, я никогда не стал бы так бить птицу, не опасайся я за жизнь молодой девушки.

Мы спустились с ней к подножию сосен, и Элиз как смогла привела себя в порядок. В общем-то, орел не успел причинить ей никакого вреда, хотя со стороны эта битва выглядела устрашающе. Элиз была мне так благодарна, что поцеловала меня в щеку, а когда еще раз вспомнила страшного орла, то нежно обняла и поцеловала меня еще раз, а потом еще один раз в губы. Я вынул у нее из волос коричневое орлиное перо.

Так мы познакомились. Элиз была бойкая столичная девчонка. А я небритый, не модно одетый провинциал. До этого меня никто никогда не целовал, кроме мамы. От поцелуя Элиз у меня закружилась голова. Я понял, что больше не хочу летать. Я хочу только, чтобы меня целовала Элиз. «Какой ты смешной, — сказала она. — Ты что, никогда не целовался? Ты что изучаешь? Физику? Тебе надо было изучать биологию, это гораздо интереснее. Ты знаешь, для чего целуются?» И прочую такую ерунду болтала она мне, пока я, задыхаясь, обнимал ее.

Было тепло, темнота у нас на юге спускается быстро, особенно в лесу в горах, с восточной стороны. В сентябре вечером в темноте в лесу всегда очень тепло и тихо. Мы обнялись и легли на мягкую хвою, по которой недавно убежал, прихрамывая, побежденный и наказанный за свою наглость орел.

— Расскажи мне, что ты тут читал, — попросила Элиз, и я стал рассказывать ей про Нагеля.

— Жаль, что темно и я не могу тебе прочитать, — сказал я.

Но я хорошо помнил книгу, я перечитывал ее уже до этого несколько раз.

— Ты похож на Нагеля? — спросила Элиз.

— Наверно, я хотел бы быть на него похожим, но вообще-то, если честно, то я не похож. Хотя и люблю бродить по лесам, как он.

— Это Гамсун любит, а не Нагель, — сказала Элиз.

Может, и так. Мне страшно захотелось дотронуться до ее груди.

— Ты все-таки похож на Нагеля, похож, — смеясь, сказала она. — Ты такой же наглый, как он, — пыхтела она, борясь со мной и заламывая мои наглые руки мне за спину. — Подожди, что скажу, — вдруг воскликнула она, и я от неожиданности отпрянул назад, а она оттолкнула меня так, что я повалился на хвою.

Элиз вскочила на ноги и метнулась за дерево. В темноте я никак не мог разглядеть ее. Я встал, пошел вперед и наткнулся лбом на дерево. Еще чуть-чуть — и налетел бы глазом на обломанную сосновую ветку.

— Стой! — сказала Элиз за моей спиной. — Ты разобьешь себе голову. Повернись.

Я бросился на голос и поймал ее. Она не вырывалась и дала себя обнять. Она была голая. Я прижал ее к себе. Небо было совершенно черное. Затянутое непроницаемыми для света низкими облаками. Две высокие скалы отделяли это место от города, и свет фонарей не мог осветить облаков над нами.

Я ни разу в своей жизни не прикасался к голой женщине. В непроницаемой темноте я закрыл глаза, мне показалось, что все лесистые горы, весь наш город и все облака положены в маленькую деревянную коробочку и в этой коробке стиснуты вместе с ними и мы с Элиз. Мне много еще что показалось в ту секунду, когда я прижался к голой Элиз. Тогда я мог бы написать об этом множество книг. Еще я решил, что никогда больше не буду летать «по сотке».

* * *

— Я отказываюсь от сотовой связи, — сказала Элиз, — ради тебя.

Она положила телефон на камешек и ударила его другим камнем по экрану.

Но я отвлекся. Вернусь к событиям, происходившим той осенью в нашем городе. Как я уже говорил, к осени у людей начисто отпало желание летать. Небо опустело. А тут еще подвернулась кибернетизация. Началось с таких мелочей, как чтение электронной почты прямо мозгом, потом разговоры по телефону тоже мозгом, потом вообще все разговоры мысленно, через сотовую связь. Так дошло до забытой и появившейся вновь виртуальной реальности — и пошло-поехало. Тело человека уже вообще ничего не значило. Какие там полеты — люди забыли и то, к чему привыкли за последние миллион-два лет своего существования. Даже любовь — поцелуи и объятия стали виртуальными, совершенными, абсолютно свободными и абсолютно доступными.

И все это развивалось стремительно. И все вызывало эйфорию. Каждый месяц — новое открытие и новая эйфория. Какие там полеты: не то что в небе — на улицах не осталось людей! Одни старики, да и тех информационные компании приобщили потом к кибернетизации, пообещав вечную жизнь. Многие уже тогда согласны были расстаться с ненужным телом и переместиться в компьютер.

Конечно, некоторые были против всего этого. Но разве можно остановить прогресс? Экономика задавила нас — противников кибернетизации. А потом для каждого типа людей у них нашлась подходящая реклама и подходящая программа поэтапного приобщения к виртуальности. Кого бессмертием взяли. Кого — доступностью любви, кого — беспредельными возможностями путешествовать… Главное — что назад дороги нет; если у тебя в голове уже понапиханы микросхемы, а вместо зрительной коры мозга — искусственная кора, позволяющая видеть в четырех- или пятимерном пространстве, да еще и вместо трех основных цветов — семь, то куда уж назад…

И странно, и страшно было нам, отказавшимся от всего этого, наблюдать, как человеческие качества начисто пропадают у кибернетизированных людей. Как-то встретилась мне молодая девушка со встроенным в мозг виртуальным реализатором. Она шла прямо по проезжей части, абсолютно голая, потом споткнулась и упала в лужу, в которой и осталась лежать, пока на нее чуть не наехал автобус. Потом приехала полиция. А она все улыбалась, зажмурив глаза, и махала кому-то руками. Даже наркоманы, наводнившие наш город несколько лет назад, когда изобрели ЛСД++, так себя не вели. Наверное, она уже совсем ничего не чувствовала своим телом. Нередко такие погибали. Их обычно виртуализировали — полностью переводили в компьютер.

Только тупые и упрямые ослы, как я, у которых нет никакой логики, а весь мозг состоит из одного реле, заклинившего в положении «нет, да и всё тут» (так и заявил мне в сердцах один дистрибьютер), — только такие остались некибернетизированными дикарями.

— Вас нужно в виртуальный зоопарк поместить, — сказал мне этот тип из киберрекламы.

Впрочем, в какой-то момент все эти агенты оставили нас в покое, потому что сами практически полностью виртуализовались. Общение между электронными существами и примитивными, некибернетизированными людьми стало в конце концов абсолютно невозможным. Так же, как невозможно общение людей с обезьянами. Электронный мир совершенно отделился от нашего, опустевшего мира. А тех, кто полностью переселился в компьютер, стали называть «виртуальными людьми». Они, по слухам, там безудержно занимались виртуальной любовью и размножались, как кролики, так что виртуальное население земли достигло нескольких сотен миллиардов «виртуаликов», как мы их называли. В общем, теперь мы мало ими интересовались.

Мы, дикие, устаревшие люди, толком не представляли себе, как живет этот электронный мир и что в нем происходит. Только приходили иногда в огромные залы, напичканные силиконом, — такой зал вмещал в себя несколько десятков миллионов виртуальных существ. В нашем городе было два таких зала. Я подходил иногда к одному из немногочисленных экранов, через которые мы, обычные люди, могли общаться с виртуальным миром.

Но виртуальный мир забыл о нас, изображение на экранах не двигалось, нажатие клавиш на клавиатуре не производило никакого действия. Мы навсегда расстались с виртуальным миром. Как будто разлетелись в разные галактики. Контакт с ним стал совершенно невозможен. В сколькомерном пространстве живут теперь виртуальные люди? В 10 или в 100? С какой скоростью они перемещаются в этом пространстве? Уж не превысили ли они скорость света — ведь гениальная голова Альберта Эйнштейна, предостерегавшая нас от преодоления этого опасного порога, не содержала виртуальные мозги и в своем несовершенстве запросто могла ошибиться! Что видят и слышат виртуальные люди? А может, у них вместо пяти чувств пятьсот? Читают ли они мысли друг друга или просто мыслят все вместе? Есть ли у них и теперь там любовь?

Нам, людям примитивной человеческой цивилизации, этого уже никогда не узнать. Что до меня — так я совсем перестал интересоваться их миром. Да я и вообще забыл о нем, тем более что началась осень, и я вспомнил печальные события прошлой осени и то, что произошло со мной и с Элиз. Всю осень я провел в глубокой печали, думая о ней.

А про виртуальный мир неожиданно вспомнили у нас в городе, когда выпал первый снег. Как раз начались перебои с электричеством. Ведь большинство работников электрической компании удалилось в виртуальный мир. Первого декабря во всем городе погас свет, а потом, когда работа электростанции нормализовалась, кто-то вспомнил о виртуальном мире. Ведь даже кратковременное выключение электричества должно было полностью его уничтожить! Мы помчались к гигантским компьютерным залам и, войдя туда, увидели, что на всех мониторах нет уже заставки виртуального мира, а по какому-то невероятному стечению обстоятельств на каждом из компьютеров поднялась давно забытая всеми, вот уже тридцать лет как вышедшая из употребления операционная система «Окна Микрософта». Отец как-то рассказывал мне, что они работали на этой операционной системе у него в институте — много лет назад, когда компьютеры были еще совсем примитивными.

Все были потрясены и расстроены. Сотни миллиардов виртуаликов, наверное, погибли. «Ну ничего, — утешал всех один старичок, — может, они того, улепетнули в Интернет. Не расстраивайтесь, братья».

Мне стало совсем тоскливо. И так городок наш опустел, да еще и выпал снег и, как назло, намелись глубокие сугробы. Тогда как раз сообщалось, что в связи с резким уменьшением численности населения Земли началось глобальное похолодание. И наш климат из субтропического превратился в умеренный.

Я сидел в общежитии у окна и смотрел на противную белую грязь, падающую с неба и засыпающую улицу своим плотным слоем. Я вспомнил Элиз и как мы любили друг друга всего только одну ночь в темном хвойном лесу. Я, кажется, забыл написать, что утром, пока я спал счастливый на хвое и видел ее во сне, Элиз оделась и улетела от меня в неизвестном направлении. Я долго бродил пешком по лесу, как Гамсун, разыскивая ее, и нашел-таки. Тот самый орел, которого я отколошматил дубинкой, снова напал на Элиз и на этот раз заклевал ее. Я прилетел с ней в больницу, ее, конечно, спасли, но она сошла с ума. Элиз не узнала меня, а как только появились первые кибернетизаторы — улепетнула в виртпространство. Там она и исчезла.

И тут, сидя у окна и глядя на город сквозь противное стадо летящих белых мух, я решил уехать в Австралию. У меня давно была мечта завести ферму, купить несколько десятков кенгуру, приручить парочку страусов и устроить себе страусовый выезд — в общем, зажить по-фермерски. Питался бы я кроликами — их в Австралии полно. Я глянул в расписание, собрал чемодан, запер комнату и навсегда уехал из города, в котором провел детство и юность.

Фантазеры

Собрались мы как-то у меня на кухне водку пить. Выпили каждый по три небольших граненых стакана, и Алешка рассказывает:

— Подходит ко мне позавчера на работе девушка… — (А Алешка на пляже подрабатывает, мусор собирает.) — Подходит ко мне позавчера на работе девушка, — рассказывает Алеша, — абсолютно голая. Не успел я и удивиться, а она говорит: «Извините, пожалуйста, молодой человек, не найдется ли у вас лишней сигареты?» — а я всегда сигареты оставляю в сумке возле первой станции, чтобы потом спокойно, когда никто не пристает, покурить. Я ей говорю: «Да, найдется, но только пройдемте, пожалуйста, вон к той вышке, у меня там, в сумке, сигареты». — «Ладно», — говорит она.

Пока мы туда шли, мы разговорились. Оказывается, она тут в гостях. Из Мурманска прилетела на две недели. А чемодан в аэропорту украли — и в нем купальник. «Здесь магазинов не знаю, а в кои-то веки на Черное море выбраться и ни разу не искупаться — глупо. Все равно меня здесь никто не знает. Вот и решила так купаться. Нагишом. Сначала неудобно немножко было, а теперь уже привыкла».

К этому времени мы до сумки дошли и закурили. Жарко очень, с меня пот градом течет. «Хочешь, — говорю, — если никогда здесь не была, покатаю тебя, на город посмотришь? Тут машина моя рядом». — «А я подруг не предупредила, — говорит она, — а они на другом конце пляжа». — «Ну, мы туда и обратно». — «Ну ладно».

Сели мы в машину. Едем: я и она — совершенно голая рядом со мной, на соседнем сиденье…

— Ну, ты здорово врешь, нечего сказать.

— Да я не вру, ей-богу! — говорит Алешка. — Все это правда! — И он так резанул рукой воздух, что нечаянно смахнул со стола два граненых стаканчика.

— Жалко, — сказал я.

Я встал и достал большие гладкие стаканы.

— За хозяина! — сказал Алеша, и мы выпили каждый по стакану водки.

— А я один раз — это еще в общаге было, в выходные, все разъехались, — начал рассказывать Гена, — ночью попить на кухню выхожу, смотрю — из-под двери свет. Ну, думаю, забыл выключить. Не хотелось со сна на яркий свет — просунул руку в приоткрытую дверь и нажал выключатель. Вижу — полоса света не гаснет. Что такое? Открываю, а там везде свечи горят: на плите, на полках, на столе, над раковиной — и двенадцать голых баб за столом в карты играют. Я дверь приоткрыл — а они меня не заметили, дальше играют. Молчат и вот как мы — водку из стаканов пьют. Все стаканы и чашки, что на кухне у нас были, используют.

— Угу, — говорит Славик, — а я недавно в банк пришел, долго в очереди стоял, наконец подхожу к окошечку чек вложить, а кассирша там абсолютно голая за барьером стоит. Я головой тряхнул, глаза зажмурил — ну, думаю, совсем глюки разобрали после вчерашнего. Глаза открываю, а она мне, улыбаясь так приветливо, и говорит: «Нет, молодой человек, не пугайтесь, это вас не глючит, это теперь у нас тут в банке порядок такой, директор так завел, чтобы кассирши голыми стояли. В помещении тепло, так что заболеть не страшно, а клиентов этот новый метод очень здорово привлекает». Я по сторонам оглянулся, вижу — и впрямь клиентов тьма, а за барьерами все кассирши голые, и, как нарочно, все красавицы, так что не знаешь, на какую сначала смотреть.

В это время в дверь постучали.

— Да! — ответили мы.

Вошел Витя. Мы его презирали, потому что он был с экономического факультета, где учились в основном девушки. На нашей «радиоэлектронике» девушек было очень мало, а на Алешиных «реактивных двигателях» на все пять курсов была одна только Вика — потомственный авиаконструктор, дочь академика Туполева (не того, что придумал Ту-104, а его однофамильца, тоже академика). Вика была мастером спорта по дзюдо и по гребле.

— Ну, в общем, так, — говорит Игорь, налив себе еще один целый стакан водки и выпив его. — Захожу я вчера в баню, причем специально в женскую, чтобы посмотреть на голых баб. Прошел предбанник и очутился в самой бане, где самый пар. Глаза пеленой застлало — до того жарко. А когда глаза к пару попривыкли, смотрю — все женщины в шубах. Я чуть в обморок не упал. Зашел посмотреть, понимаешь ли, и вот на тебе — ну ладно бы в халатах, а то прямо в шубах — в кроличьих, в заячьих и даже в норковых.

— Ну и что, они так в этих шубах и мылись? — спросил Алеша, выпив еще один полный стакан водки.

— Нет, что ты, конечно же, не так просто и мылись, — ответил Игорь, выпив подряд два таких стакана, как у Алеши. — А они откроют одну полу шубы — намылят там себе что-нибудь, откроют другую — намылят еще какую-нибудь часть тела. Это они для того, чтобы пропотеть как следует, шубы-то понадевали. А как намылили всё, что надо, под шубами — так одновременно свои шубы скинули и остались в чем мать родила. Боже мой, как это было красиво! Просто какой-то фейерверк! Одни девушки и молоденькие женщины! И какие все красавицы! Ну, прямо так бы и расцеловал всех подряд, так бы и расцеловал!

— И всё-то ты врешь, — сказал я, отпив из горлышка три четверти семисотпятидесятиграммовой бутылки водки. — Никто бы тебя в женскую баню не пустил на голых баб смотреть.

— А вот и пустил! Я ведь не дурак. Я переоделся девушкой. Взял платье и колготки своей сестры и ее туфли на каблуках. Побрился как следует, губы накрасил, глаза там… — Игорь налил себе два стакана водки, каждый до половины, и залпом выпил оба.

— Ну, тогда ладно.

— За женщин, — сказал Алеша и поднял свой полный до краев стакан водки.

— Голых, — уточнил Славик, и мы все выпили еще по одному полному стакану.

На кухне воцарилось молчание. Слышно было лишь, как в шкафчике между упаковок с макаронами шурша пробираются по своим делам тараканы. Все обдумывали сказанное Игорем.

— Ну и что же они тебе сказали? — наконец нарушил тишину Гена.

— Дали шайку и сказали, чтобы я тоже разделся. То есть разделась — ведь они думали, что я молоденькая девушка.

— Ну?

— Ну мне стало стыдно, я и ушел. Я же все-таки интеллигентный человек.

— Вот-вот, — сказал Гена. — И как это тебя угораздило обманным путем в женскую баню проникнуть? Ума не приложу. При твоей-то интеллигентности.

— Да… — задумчиво произнес Алеша. Он перевернул вверх дном последнюю пустую бутылку и заглядывал в нее снизу, проверяя, не осталось ли еще хотя бы нескольких капель недопитой водки.

— Ну и вруны же вы все, — процедил Витя. Водки он не пил, и от этого нам было как-то не по себе.

— Да пошел ты! — сказал Алеша. — Принес бы лучше водки — видишь, вся кончилась.

— Никто из вас, дураков, ни разу голой женщины не видел, — изрек Витя.

— Сам дурак!

— Только и умеете, что языком молоть.

— Ну-ну, герой-любовник!

— Петух в курятнике!

— А я вам расскажу сейчас настоящую, правдивую историю.

— Валяй…

— Знаете Ленку из корпуса напротив?

Ленку мы все знали. Каждый из нас в свое время пытался за ней ухаживать, но безуспешно. Ленка была настоящая красавица. Мне даже как-то неловко было к ней приставать. Она была настолько хороша, что просто захватывало дух. Мне казалось кощунством желать такую девушку. Я мог думать о ней только как о своей сестре.

— Ну, я с ней сегодня переспал.

— Наглое вранье! — сказал Алеша и стукнул кулаком по бутылке.

Витя не удостоил его замечание вниманием и продолжал:

— От Ленки вчера ушел ее Валера. Генеральный директор нашего отделения «Микрософта», если кто не знает. Ему, кстати, всего только двадцать шесть лет.

— Ну и что? — перебил я, мысленно проклиная директора «Микрософта».

— Ничего. Ленка напилась.

— Врешь, она не пьет.

— А вот и не вру. Вчера напилась — спроси у кого хочешь в женском корпусе. Я прихожу к нашим девчонкам лабораторную списывать, а Лилька мне говорит — помоги, мол, мне Ленку угомонить, она буянит, а мне убегать в театр надо, меня пригласили на премьеру. Мы пошли в их комнату, там Ленка на кухне тарелки дверью прищемляет — они и бьются. Наприщемляла так уже, наверное, тарелок двадцать — по всей кухне осколки. А в шкафу у них еще полно посуды оставалось — у девчонок всегда полно посуды. Мы ее еле от этих тарелок оторвали и дотащили до кровати. Она дерется, сама в одной ночной рубашке, такой сетчатой, полупрозрачной, под которой ничего нет, волосы растрепаны и несколько больших прядей отстрижено — это она сама себе только что ножницами с горя отстригла — и размахивает кулаками. Усадили на кровать, она вроде успокоилась, мы ее отпустили. А она неожиданно вскочила, схватила со стола ноутбук — шикарный ноутбук, который ей этот Валера подарил, и — не успели мы ничего предпринять — вышвырнула в окно. Жалко! Я подошел к окну, смотрю — ноутбук на крышу какому-то «пежо» грохнулся, и все у него отлетело. А Ленка тем временем уже бежит к телевизору — и, не успели мы ее схватить, бросила видик на пол, и он треснул. В общем, насилу мы ее снова на кровать повалили и привязали. Связали руки колготками и привязали к разным ножкам кровати, и одну Ленкину ногу привязали к другой ножке кровати, а на вторую ногу колготок не хватило. И всё это молча — Ленка ни звука не издала, ну и мы тоже не хотели большого скандала поднимать. И этой одной ногой Ленка все время пыталась нас лягнуть — и даже два раза Лильку пребольно в спину лягнула. Но мы отошли подальше, и теперь ей уже было нас не достать. Тут Лилька посмотрела на свой видик, и по спине ей, видимо, здорово досталось, и она страшно разозлилась. Хлопнула дверью и побежала на свою премьеру — она уже накрашенная была. А я не знал, уходить мне или оставаться. Думал уйти — как-то неудобно все это: повсюду тарелочные осколки, видик разбитый, компьютер выкинутый, Ленка практически голая на кровати привязанная лежит и ногой пинается. Настоящая голая Ленка, а не какие-то там ваши выдуманные бабы. Уже восемь вечера было, а внизу, в холле, в девять дискотека, и уже музыку включили на полную громкость. Тут вдруг Ленка успокоилась. Перестала махать ногой и говорит мне: «Запри дверь». Я запер. И потом говорит: «Помоги мне снять эту рубашку».

Мы все молчали, опустив головы. Каждый держал по пустому стакану, а Алешина рука с пустой семисотпятидесятимиллилитровой бутылкой бессильно опустилась под стол.

— Я подумал, что она уже не будет буянить, потому что глаза у нее стали совершенно спокойные. У нее такие большие синие глаза. Я стал ее развязывать, но она говорит: «Не надо, а то я опять что-нибудь сломаю. Сними с меня рубашку. Очень жарко».

Эти дни и правда страшная жара стоит. Да мы еще с Лилькой с ней дрались. С меня тоже пот градом тек. «Только выключи верхний свет, — сказала Ленка. — А то мне так стыдно, слишком ярко».

Я выключил свет, и осталась одна настольная лампочка. Рубашка на ней все равно вся была порвана. «Рви совсем», — сказала она.

Знаете, какая Ленка, когда на ней нет ни клочка одежды? Вы, дураки, ни один из которых никогда не видел обнаженной женщины? Какая она — не просто тело, которое вы привыкли себе воображать, а она — человек Ленка? А вы знаете, дураки, какого цвета у нее тело? Какие у нее глаза, когда она обнаженная смотрит на вас? У меня женщин много было, но такой красавицы я еще не видел.

— А потом что было? — спросил Гена.

— Ну, в общем, мы переспали. Ей нужен был мужчина, чтобы отвлечься. Тем более опытный мужчина. Она сама хотела. Людям ведь нужно помогать. В постели она Шахерезада. Я имею в виду Шахерезаду, уже успевшую рассказать свою тысячу и одну сказку.

На этом Витя кончил свой рассказ. Пить было нечего, и мы к этому времени совсем протрезвели. Было уже, наверное, часа два ночи, и во всем здании стояла тишина. Давно перестали ползать трамваи под окном, и даже тараканы в шкафу заснули.

— Значит, переспали, — нарушил тишину Алешин голос, а его рука поставила, наконец, пустую семисотпятидесятимиллилитровую бутылку на стол.

— Завидуешь… — усмехнулся Витя.

— Господь с тобой.

— Понимаешь, девушка, когда она пьяная…

— Так ты, значит, помог ей? — не слушая, продолжал Алеша.

— А что я мог сделать? Она сама хотела.

— Сама хотела, — в задумчивости проговорил Алеша и нанес Вите резкий и длинный удар в начавшуюся опускаться для произнесения какого-то нового оправдания челюсть.

Витя полетел под стол. Не под тот, за которым мы сидели, а под второй, на котором стоял тостер, банки с вареньем, чай, ящик с ложками и вилками и прочая кухонная утварь. Стол этот перевернулся, и вся утварь посыпалась Вите на голову.

— Сама, значит, хотела, — повторил Алеша, встав со стула, и к первому своему удару прибавил второй, тоже длинный, обрушившийся сверху на голову выползающего из-под перевернутого стола Вити. Витя рухнул на обломки стола, но тут же вскочил и с криком «Ах ты скотина!» запустил Алеше в лицо чайничек для заварки. Алеша увернулся, и чайничек попал в Генину голову, отчего разбился, а Гена вскочил на ноги с огромной шишкой на лбу (впрочем, нет, шишка выросла потом). Все мы повскакали со стульев. Витя был около двух метров ростом, он возвысился над всеми нами, схватив горсть кухонной утвари, и принялся швырять ее сверху на наши головы. Мы бросали в него пустыми бутылками и стаканами. Но разве можно нанести человеку, которого ненавидишь, достаточный вред пустой бутылкой и тем более стаканом? Алеша ринулся на Витю через большой стол, споткнулся и, прободав его головой в тощий живот, повалил на кучу битой посуды и объедков. Завязалась драка. Шуму было много от криков и бьющейся посуды, и скоро стали стучать в дверь, но мне масштаб драки показался маловат, и я повалил холодильник. Вообще-то я хотел повалить его на Витю, катающегося по полу в обнимку с молотящим его кулаками по морде Алешей, но Витя ловко вывернулся, и холодильник придавил Алешу. Правда, Вите тоже хорошо досталось: большой чугунный котел, стоявший на холодильнике, набил на Витином черепе крупную шишку. Он бы, наверное, убил Витю насмерть, если бы за мгновение до этого на Витину голову не наделась моя новая сковородка с тефлоновым покрытием. Звук от удара котла о сковородку был таким страшным, что на минуту стуки во входную дверь и крики, доносившиеся из коридора, прекратились. Алеша не мог выбраться из-под холодильника и участвовать в драке, и тогда он принялся истошным голосом изрыгать проклятия. Тогда в дверь стали стучать с удвоенной силой, и, по-видимому, кто-то начал ее выламывать — во всяком случае, периодически приближающийся к двери топот ног сменялся глухим ударом, от которого все сотрясалось. Наш вечно недосыпающий сосед за стенкой, Андрей, как всегда в таких случаях, со всего размаха бил в стену своей двадцатичетырехкилограммовой гирей.

Через полчаса приехал наряд, но майор в отделении, увидев, что мы пьяные, отпустил нас всех. «Не деритесь больше, ребята, — ласково попросил он. — У меня у самого трое сыновей. Что с ними делать, ума не приложу, каждый раз затевают мордобой! Что, девушку не поделили?»

— Девушку? — попробовал было взреветь Алеша, но голос его — то ли от водки, то ли от долгих криков — совсем осип.

В общежитие мы вернулись к восьми часам утра. На нас живого места не было. Народ как раз выходил из корпусов и спешил на лекции.

— Что это с вами? — спрашивали все.

— Да так, ничего, — отвечал всем наименее пострадавший Гена. — Попали в автокатастрофу.

У меня и вправду так болела голова, будто после автокатастрофы. Во рту все пересохло, и эта сушь жгла нёбо. Главное, в общежитии ничего не осталось, друзья выпили всю мою водку и всю водку Игоря. Я боялся, как бы у нас не наступило обезвоживание.

Возле корпуса напротив стоял белый шестисотый мерседес. За рулем его сидел тот самый Валера — генеральный директор нашего отделения «Микрософта». Из подъезда с несколькими тетрадками в руке вышла Лена. Она подошла к мерседесу, Валера вышел, они обнялись и поцеловались. Но тут через плечо Валеры — она была выше его — Лена увидела нас. Она что-то ему сказала и подошла к нам.

Мы смотрели на Лену во все глаза. На ней было коротенькое, совсем легкое голубое платье. Ее длинные белые ноги были обуты в сандалии, сплетенные из тонких ремешков. Густые пепельные волосы рассыпались по плечам, и ими играл утренний ветер. Но самыми прекрасными у Лены были ее большие голубые глаза. Я не представлял себе, что такая девушка могла бы быть моей женой; быть может, сестрой?

— Мальчики, что с вами? — спросила Лена.