«… Повозка медленно приближалась, и, кажется, его уже заметили. Немец с поднятым воротником шинели, что сидел к нему боком, еще продолжал болтать что-то, в то время как другой, в надвинутой на уши пилотке, что правил лошадьми, уже вытянул шею, вглядываясь в дорогу. Ивановский, сунув под живот гранату, лежал неподвижно. Он знал, что издали не очень приметен в своем маскхалате, к тому же в колее его порядочно замело снегом. Стараясь не шевельнуться и почти вовсе перестав дышать, он затаился, смежив глаза; если заметили, пусть подумают, что он мертв, и подъедут поближе. Но они не подъехали поближе, шагах в двадцати они остановили лошадей и что-то ему прокричали. Он по-прежнему не шевелился и не отозвался, он только украдкой следил за ними сквозь неплотно прикрытые веки, как никогда за сегодняшнюю ночь с нежностью ощущая под собой спасительную округлость гранаты. …»
Тем не менее он почти наверняка знал, что все окончится неудачей, но отказывался понимать это. Он хотел верить, что все им совершенное в таких муках должно где-то обнаружиться, сказаться в чем-то. Пусть не сегодня, не здесь, не на этой дороге – может, в другом месте, спустя какое-то время. Но ведь должна же его мучительная смерть, как и тысячи других не менее мучительных смертей, привести к какому-то результату в этой войне. Иначе как же погибать в совершеннейшей безнадежности относительно своей нужности на этой земле и в этой войне? Ведь он зачем-то родился, жил, столько боролся, страдал, пролил горячую кровь и теперь в муках отдавал свою жизнь. Должен же в этом быть какой-то, пусть не очень значительный, но все же человеческий смысл.
В снегу он напоролся на какую-то кучу хвороста, который звучно затрещал в ночи; зацепившись за что-то, порвался маскхалат; застряли в снегу лыжи. Чертыхаясь про себя, лейтенант минуту выпутывался из этой ловушки, потом взял в сторону, несколько дальше от кустарника. Где-то тут недалеко должен был повстречаться ручей, впадавший в речушку;
рукавицы, рукава, за пазуху и голенища сапог и подтаивал там, холодной, противной мокрядью расплываясь по телу. От этой смешанной с потом мокряди то бросало в озноб, то становилось душно, парно, удушливая горечь распирала грудь. Ивановский зубами содрал с руки трехпалую рукавицу и мокрыми пальцами дернул за тесьму капюшона. Лицу стало прохладнее и свободнее, а главное – отпустило уши, он услышал шорох ветра в бурьяне и невнятные разрозненные звуки сзади. Проползли они, наверное, с полкилометра, пригорочек с сосняком едва серел сзади на краю мрачного ночного неба, которое в серых сумерках почти что сливалось с заснеженным полем. Следа-борозды, проложенного их десятью телами, к счастью, не было видно даже вблизи, как и самих бойцов. Правда, это лишь в темноте
хочу начать с того, что с данным произведением познакомился ещё в 8 классе, когда надо было подготовить развёрнутую рецензию (или что-то около того) на основе книги про войну. прошло уже более двух лет, и я взялся перечитывать эту прекрасную повесть о лейтенанте Ивановском. Не передать словами, как сильно цепляет история двадцати двух летнего Игоря, чья судьба так горько складывается на войне. Не сказать, что я за свою жизнь прочитал много книг о войне (скорее, наоборот), но именно это произведение меня зацепило, в отличие от других. у автора очень приятный слог, довольно легко читать. объем произведения, по-моему скромному мнению, просто идеальный, чтобы грамотно рассказать о всех ужасах войны, об истории лейтенанта и его близких и закончить повесть с полным ощущением опустошённости после прочтения. и не потому, что такую концовку выбрал автор. потому, что это война.
Мне немного грустно, что это произведение Василия Быкова не такое популярное среди других книг других авторов на тему войны. Крайне советую к прочтению, если вас интересует данная тема и/или если вы хотите грустную историю с грустным финалом.
При первом прочтении плакал в конце.
"На ум сразу пришло народное поверье, что дело с неудачным началом обречено на ещё худший конец. У него началось куда как неудачно. Что же будет в конце?" — лейтенант Ивановский