Сколько поколений женщин ради этой любви отказались от самих себя? Скольким женщинам катастрофически не хватало времени, пока мужчины не знали, что делать со своим? И что за подлый трюк – называть их за это святыми и бескорыстными.
Настоящая феминистка не заботится о таких вещах, как форма тела, стройность или привлекательность для гетеронормативных цис-мужчин, и ее это тоже не заботило, но ей было важно нравиться самой себе. У каждого человека есть представления о себе, есть видение себя, и ее восприятие никто ей не навязывал, но теперь, проводя дни в одиночестве, она чувствовала, что ей важно быть сексапильной.
Более того, почему она не требовала большего? Почему она не претендовала на власть и авторитет, по праву принадлежавшие ей? Где она научилась прятать в себе, в глубине живота, все свои чувства, всю свою печаль, гнев и досаду, заливать белым вином, продолжать в меру своих способностей и притворяться довольной, когда все это время она могла говорить: «Пошло оно к черту!» и: «Не мог бы ты?», и: «Мне нужно…». Ей вспомнилась мать, лежавшая в темной траве теплой летней ночью, и так захотелось поднять ее, схватить за плечи, встряхнуть и с любовью и сильной злостью сказать: «Посмотри на себя! Ты удивительная! Ты моя мама! Почему ты так себя ведешь? Езжай в Европу. Сделай себя счастливой. Времени мало, и пожалуйста, поторопись. Не только ради себя, но и ради меня. Пожалуйста. Я умоляю»
Каждая девочка зажигает в себе огонь. Поддерживает его, ухаживает за ним. Защищает любой ценой. Не позволяет пламени разгораться слишком ярко, потому что для девушки это неприлично. Никому о нем не рассказывает, но помогает ему гореть. Смотрит в глаза другим девушкам, видит, как там мерцают их костры, заговорщически кивает, но никогда не говорит вслух о почти невыносимой жаре, грозящей перерасти в пожар.
что может быть невероятнее, чем вытолкнуть маленького человечка из маленькой дырочки между ног или позволить незнакомцу в халате и маске разрезать вам живот и вытащить из него хнычущего окровавленного младенца? Обе эти мысли кажутся совершенно абсурдными, в них нельзя поверить, но нельзя и отрицать, потому что дети появляются именно так и такова фактическая реальность».
Она научилась отличать матерей по особенному взгляду, в котором читались не только усталость и скука, но и нечто большее. Как будто матери смотрели на что-то ими потерянное и уже не могли понять, что же это было.
Она не хотела становиться одной из женщин, больных чем-то, женщин, на которых обращены недоверчивые взгляды искоса. Насколько проще было тем, у кого было два понятных синяка под глазами, или простая и очевидная болезнь, или рана, или сломанная кость – что-то ясное и объяснимое, что-то, что можно предъявить в ответ на вопрос, что случилось. На что можно указать и воскликнуть: вот причина всех бед!
Каждая девочка зажигает в себе огонь. Поддерживает его, ухаживает за ним. Защищает любой ценой. Не позволяет пламени разгораться слишком ярко, потому что для девушки это неприлично. Никому о нем не рассказывает, но помогает ему гореть. Смотрит в глаза другим девушкам, видит, как там мерцают их костры, заговорщически кивает, но никогда не говорит вслух о почти невыносимой жаре, грозящей перерасти в пожар.
Сколько поколений женщин ради этой любви отказались от самих себя? Скольким женщинам катастрофически не хватало времени, пока мужчины не знали, что делать со своим? И что за подлый трюк – называть их за это святыми и бескорыстными. Как гадко хвалить женщин за то, что они отказались от мечты.
