«Творческая гостиная на Маяке », Дневник смотрителя маяка сөресіндегі кітаптар

«Каждая минута, каждое брошенное невзначай слово и взгляд, каждая глубокая или шутливая мысль, каждое незаметное движение человеческого сердца, так же как и летучий пух тополя или огонь звезды в ночной луже, – все это крупинки золотой пыли».
«Стараемся, – ответил художник. – Если это мимолетное не застанет нас врасплох, как сейчас. В сущности говоря, художник никогда не должен расставаться с красками, холстом и кистью. Вам лучше, писателям. Вы эти краски носите в памяти. Смотрите, как все это быстро меняется. Ишь как лес пышет то светом, то темнотой!»

«…Темнота, одиночество – и эти вторжения. Как их назвать? Бессмысленно-мучительные переживания, скажем так. Чрезвычайно разнообразные, четко оформленные и артикулированные, все время усложняющиеся – и почти всегда омерзительные. Ничего другого – только промежутки тишины, оставленные на рефлексию. Гипс, как ты знаешь, пронизан болью, сарказмом и желчью. Авторы проекта сделали все, чтобы пробудить в сознании Жанны именно эти чувства.
– Я не знала, что все выглядит для нее… так безысходно.
– Ваш интерфейс задавал природу и частоту болезненных переживаний, от которых невозможно было спрятаться. У вас это называлось, кажется, «меандр боли». Творческий акт был для Жанны просто способом уравновесить это внешнее давление и загородиться от него, выделяя своего рода едкий информационный перламутр… Вы называли его «эссенцией искусства».

«Что такое — боль другого? Проще делать вид, что ее не существует. Проще отказаться даже пробовать сопереживать, проще поверить, что тело незнакомца на тротуаре — просто стаффажный призрак, второстепенная фигура, собрание цветных пикселей, которые погаснут, стоит нам отвернуться, переключить свой визуальный канал».
«Одиночество — желание близости, воссоединения, присоединения, собрания того, что иначе разобщено, заброшено, сломано или отдельно. Одиночество — тоска по единству, по чувству цельности».
«Невидимость и безмолвность, лед и стекло — классические образы одиночества, отрезанности».

«Не может быть совершенной формы без совершенного содержания: дух определяет материю, а не наоборот…
Прекрасно то, что возникает из внутренней душевной необходимости».

«Ставшие от времени бесценными, художественные раритеты не всегда открывают тайну времени, их создавшего, но всегда свидетельствуют о нем. Они требуют от нас усилий по восстановлению историко-генетической памяти и толкают к действию лень-забвение. Наша история, наше прошлое вокруг и внутри нас. И если душа бессмертна, то материализуется в произведениях искусства».
«Если когда-либо что-либо свершилось в культуре, искусстве, то уже никуда не канет, не исчезнет».

«Каждый несет в себе всё, и потому всё можно искать и найти в самом себе. Различия пола, возраста и сферы деятельности не существенны для человеческого характера; это лишь костюмы, которые мы надеваем на время своего выступления на сцене мира. Внутренний образ человека нельзя путать с его одеяниями.
Муки преодоления собственных ограничений есть муки ду­ховного роста».

«Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут!»

«То была извечная трагедия – когда ограниченность стремится наставлять на путь истинный ум широкий и чуждый предубеждений».
«Радость не в том, что твоя работа пользуется успехом, радость – когда работаешь».

«Писательство – защита от одиночества. Это бальзам, который его исцеляет. Это связь в первую очередь с самим собой, а следом и с другими. Мы занимаемся «письмом», а ведь это и есть письма. Самим себе. И всему миру.
Самая сокровенная тайна в глубине наших сердец: мы пишем, потому что влюблены в этот мир».