«Министерство Культуры », Евгения Ш. сөресіндегі кітаптар

Книга, без которой я бы гораздо дольше писала свой диплом (образ декадента в литературе рубежа 19-20 веков), кажется, единственная по-настоящему интересная из всего списка используемой литературы (хотя, меня еще страшно развеселило "Вырождение" Макса Нордау, но так веселят разве что городские сумасшедшие). Увлекательное исследование такого социально-культурного явления, как дендизм - истоки, симптоматика и след в искусстве.

Британская эссеистка Оливия Лэнг в тридцать с лишним лет влюбилась и решила переехать к возлюбленному в Нью-Йорк. Но уже в процессе переезда возлюбленный внезапно охладел и начал что-то неуверенно бормотать по телефону, а Лэнг оказалась абсолютно одна в чужом городе - ни семьи, ни друзей, ни любви. Оливия осталась в этом городе и вместо того, чтобы в свойственной новому веку позитивной программе срочно заняться решением проблемы одиночества, она с головой погрузилась в страдание и изучение.
Познав одиночество во всей его изолирующей силе, Лэнг начала находить его кричащие приметы в творчестве некоторых американских художников, среди которых она выделила Эдварда Хоппера, Энди Уорхола, Дэвида Войнаровича и Генри Дарджера. Заглянула в их биографию, изучила их творчество вдоль и поперек, прочитала их дневники. И тут ей многое стало понятно. Рассматриваемые Лэнг художники и люди, их окружавшие и повлиявшие на них (стрелявшая в Уорхола Соланас, например) - это в большинстве своем, конечно, люди ущербные физически или психически. И слово ущербный тут скорее от английского damage в страдательном залоге. Им этот ущерб причинили, он в них глубоко засел и расцветал всепожирающим отчуждением. Очень точно в книге дана характеристика того как "работает" это отчуждение - не только общество с неохотой откликается на "зараженного одиночеством", но и сам субъект пропитывается недоверием к окружающему и отчуждается, все больше закрываясь, не находя точек соприкосновения, которого он так жаждет внутри.

По принципу своему напоминает исследование, которое сделал Чхартишвили, изучая феномен суицида в писательских рядах. Это, бесспорно, нон-фикшн, но для документальной прозы слишком интимный, художественный и запредельно гуманистический. Еще одна ассоциация - «Попугай Флобера» Барнса. То есть вообще то, как, на мой взгляд, должна выглядеть критическая литература. Очень интересный сплав из личного дневника, исторических справок и психологических очерков. Такое путешествие в искусство, в котором автор - тоже действующее лицо.

Честно признаюсь, что до настоящего момента я презирала Энди Уорхола - его творчество, его самого. Я считала его бездарным аферистом: безобразный гей с болезненным самолюбием, которому удалось с помощью эпатажа и массового гипноза заморочить всем голову и, таким образом, насильственно вписать себя в историю искусства. А вот сейчас, когда я прочла «Одинокий город», мне очень неловко за эти мысли. Это ровно то, о чем пишет Лэнг, то как работает механизм отчуждения и нетерпимости - не разобравшись толком в жизнетворчестве Уорхола, я составила свое в корне неверное мнение. Я остаюсь холодна к его искусству, но как человек он меня заинтриговал.

Не сомневаюсь, если бы мне довелось до прочтения книги познакомиться с работами Войнаровича или Дарджера, я бы подумала «Боже, что за претенциозное говно и бред сумасшедшего?». Но зная об этих художниках то, что я знаю сейчас, я оставляю за собой лишь право оперировать категориями «нравится/ не нравится».

Особенно интересной оказалась фигура Дарджера - несомненно, душевнобольного затворника-барахольщика с непростой биографией. Дарджер - художник-аутсайдер, который при жизни никогда не пытался не то что монетизировать свое искусство, но даже просто демонстрировать его. И вероятно, он даже не определял то, что он делает как «искусство», это сделали за него специалисты, случайно обнаружившие его картины, разгребая оставленный им в квартире хлам. Мне нравится, с каким сочувствием Лэнг пишет о Дарджере и его необычных картинах, на которых он как заведенный изображал насилие взрослых мужчин над маленькими девочками (к некоторым из которых он еще и любил пририсовать пенисы). И я склонна согласиться с интерпретацией Лэнг - Дарджер не был извращенцем-педофилом, который таким вот образом купался в мире грязных фантазий. Учитывая историю его детства и отрывки из его причудливо написанной автобиографии, а также особенности его техники рисования, можно предположить, что искусство для него стало своего рода психотерапией.

Для меня эта книга стала хоть и запоздалым, но очень хорошим уроком, приблизила понимание искусства, как способа коммуникации и переживания травмирующего опыта. Лэнг ведь обращается к фигурам надломленным, с исковерканным детством, пережившим насилие и изоляцию (в книге есть очень интересная характеристика времени, когда вспыхнула эпидемия СПИДа). Некоторым из них было невероятно сложно выстраивать связи с окружающими, и поэтому искусство стало их способом построения связей с миром. В таком разрезе «Одинокий город» - довольно яркий пример того, как работает искусство, и как оно сработало для самой Лэнг. Для чего оно вообще нужно, если уж затрагивать вопрос о его функциональности? Искусство никому ничего не должно, и уж тем более оно не должно быть красивым, или практичным или полезным и назидательным. А вот социальная и врачующая роль искусства стала для меня очевидной - для творца это не просто еще один способ самовыражения, а, может быть, единственно возможный.