Вполне может быть, что мы никогда не станем полностью людьми, что работа, предназначенная для нас, не даст чего-то вроде конечного продукта, и что задача культивирования духа вместе с природой и по ее принципам будет продолжаться. Если это так, то в нашем родстве с растениями мы будем претерпевать постоянные метаморфозы, стараясь не принимать формы, которые были бы определенными и окончательными. В нашем жизненном прохождении через различные способы существования не стоит исключать растительный. Совместно с Иригарей мы хотели бы последовать примеру Брахмы, который, спасаясь от бога ветров, «находит убежище в травинке; он пускает корни» [421]. В конце концов, даже травинка неповторима и уникальна, как показал Лейбниц в своей монадологии. Быть человеком — не значит не вверять себя са́мому незначительному из растений.

Альтернатива, с которой мы сталкиваемся, предлагает нам сделать выбор между двумя способами несовершенства. Мы должны решить, либо мы не дотягиваем до звания человека, предавая нашу уникальную задачу, либо встаем на путь человечности, не осознавая его полностью, благодаря признанию своего (неизбежного, но пока не закрывающего возможности) ограничения — невозможности стать человеком в изоляции от других. Будем ли мы упорствовать в форме древа смерти или превратимся в другой вид растения, прилежно протягивающий свои ветви в направлении чего-то или кого-то, до чего оно никогда не дотянется? Именно в этом осознании нашей самонедостаточности свобода, подобная «соку, текущему из нежного растения», возродится как «цветение возможного» [422], независимо от завершенности его реализации