Потом мы молчим, и мне становится неловко. И я брякаю, совершенно невпопад:

— А когда вы в следующий раз поёте в театре?

Она так долго смотрит на меня, не отвечает. Кажется, я что-то не то спросил… вот я дебил. Придурок!

— Ваня… А ты не знаешь разве? Я больше не пою.

— Что?…

— Я не пою. Совсем.

Тётя Аня Чумакова смотрит не на меня, а на реку.

— Я потеряла голос. Ты не знал? Ну конечно, вряд ли тебе рассказывают.

Я тоже смотрю на реку. Довольно тупо. Нет, мне не рассказывали.

— А… это надолго?

— Похоже — навсегда.

Аня Чумакова. Которая показала мне брандмауэры. Которая открыла мне мой город. И она — потеряла голос. Что я могу сказать ей?

— Понимаешь, Ваня… Иван. Кажется, твой голос будет с тобой всегда. А он просто не всегда, вот и всё. Ничего такого, Вань. Я работаю, детскую студию веду, и ещё… думаю, куда себя применить. Жизнь же не кончается. Голос — да, это важно, но жизнь — не только он; она длинная. Многие же не поют и живут нормально.

Жизнь без голоса. Ну да… многие не поют. Почти все.

Я вдруг представил, что моя мама потеряла голос. Голова вжалась в плечи. Мама! Нет, она, наверное, умрёт сразу… как. Как вот… Да, многие не поют. Если никогда не пел — это ничего страшного.

Но если был голос. Если был! Я не слышал тётю Аню, то есть я не помню. Может, она и не была никакой выдающейся певицей. Но потерять голос… даже если и небольшой. Но если он был, голос. Потом без него — как?

Как?!.

Я иду под дождём. У меня совершенно мокрые ноги, но внутри пока ещё тепло, так что терпимо. Просто кроссовки хлюпают, да и всё.

Я думаю про голос. У меня, например, он есть или нет? Марьяша сказала — есть. Сказала — раз голос есть, говори. А что говорить? Вот — дождь… просто дождь и мокрые ноги. Голос же не для этого? Для чего его дают вообще? и кто даёт. Голос — как вот этот Варин звук, на виолончели. Она ищет и находит. А я свой звук ещё не нашёл. Правда, я не больно-то и ищу. А если этот голос кончится раньше, чем я его найду? Пропадёт? То что? Я так и останусь вот этим — просто ходить?

…То есть… Я втайне от себя думал, что всё же когда-то начну что-то такое делать? Ведь нет же. Ведь нет!

Я буду курьером. И наблюдателем. И всё. И зачем мне этот голос? Низачем!

Я не хочу, как тётя Аня Чумакова, лирическое меццо-сопрано. Обрести голос — и потом потерять его.

Не нужно мне. Ничего не нужно.