нуть. Не стерпев, удрали вперёд. Опасный раскат с Воробышем одолевал один Ворон.
— Тебе хорошо... — просипел Лыкаш сквозь повязку.
— Чем хорошо-то?
Ещё спрашивает! Ворону пробежка к Дыхалице — так, чуть ноги размять. В припляс туда и обратно. Поди объясни ему, каково это — одолевать шаг за шагом, подламываясь в коленках. Сыт голодного не разумеет!
Со скрипом зубов достигнув прогалины, Лыкаш увидел в полуверсте снежные горбы крыш. Из дверей уже сыпались серые заплатники. Спешно строились улицей, кланялись доблести молодого державца.
— Славься, Владычица! — катилось навстречу.
Лыкаш аж распрямился. Отколь силы взялись? Вот появились Ветер и Лихарь. Третий по старшинству в крепости шёл к ним гордо и твёрдо, готовый исполнять любой долг. Хоть мирное державство, хоть ратную оборону.
Лакомое мясо для пира затеяли жарить прямо во дворе, над живыми углями. Лучше не представлять, сколько дров улетит дымом, не отдав тепла домашним стенам! Однако праздник на то и праздник — гуляй, душа, забыв овыденную бережливость.
Робуши выкладывали дрова длинным костром. Нанизывали на рожны сероватые из рассола, лоснящиеся куски. Ещё и огня не зажгли, а от вида, от запаха голова кругом, кишки узлами!
— Слышь, Емко... а нам оставят верчёного?
— Я почём знаю...
— Юшку в блюде всяко покинут. Мыть станем, подлижем.
В углу переднего двора очистили подход к надпогребнице. Вскрыли поруб, начали спускать припасы на завтрашний и все прочие дни. Как водится, затеяли возню, пошучивая: а вот стремянку подымем, крышку закроем, вылезь-ка! Над устьем добротного ямника завивался лёгкий туман. Тепло земных недр по-прежнему не сдавалось морозу.
Лыкаш, занятый семью делами одновременно, вдруг всё бросил, побежал искать Ворона. Дикомыт не был падок на лакомства с высокого стола, вдруг жаренину отвергнет?..
— Его учитель увёл, — сказал Хотён.
«Ну ладно. Может, изволением Владычицы, отведает ради великого дня. Да и орудья на седмице никакого быть не должно...»
— Крепко ли Воробыша гнал? — спросил Ветер. — А то я тебя, щадливого, знаю!
Ворон улыбнулся.
— Всё по твоему слову, отец. Лишней милости не оказывал.
— Каково с бега мишенил? Долго отпыхивался?
— Сразу бить начал. Ни одного промаха не дал.
— Вот как! Ужели и на раскате не устрашился?
Крутой спуск, покорёженный земным содроганием. Дорога в повороте, жутковато скошенная к обрыву. Клыки пней, так и не поглощённые снегом...
— Уточкой сел, — прищурил весёлые глаза дикомыт. — Встал, волоса пригладил, далее побежал.
Источник нашёл взглядом Лыкаша: бодр, проворен, в обиходных делах как рыба в воде. Ветер почесал бороду:
— Ты его точно не на себе притащил?
— Как можно, отец. Лишней милости...
Сухие поленья, вынесенные из-под крова, занялись быстро, жарко. Молодые мораничи детски радовались огню. Скучились, тянули руки в тепло.
— А почему Хотён с троими раньше вернулся?
— Так продрогли. Одевались во все ноги бежать, не в полноги.
— Ладно, — кивнул великий котля
— Тебе хорошо... — просипел Лыкаш сквозь повязку.
— Чем хорошо-то?
Ещё спрашивает! Ворону пробежка к Дыхалице — так, чуть ноги размять. В припляс туда и обратно. Поди объясни ему, каково это — одолевать шаг за шагом, подламываясь в коленках. Сыт голодного не разумеет!
Со скрипом зубов достигнув прогалины, Лыкаш увидел в полуверсте снежные горбы крыш. Из дверей уже сыпались серые заплатники. Спешно строились улицей, кланялись доблести молодого державца.
— Славься, Владычица! — катилось навстречу.
Лыкаш аж распрямился. Отколь силы взялись? Вот появились Ветер и Лихарь. Третий по старшинству в крепости шёл к ним гордо и твёрдо, готовый исполнять любой долг. Хоть мирное державство, хоть ратную оборону.
Лакомое мясо для пира затеяли жарить прямо во дворе, над живыми углями. Лучше не представлять, сколько дров улетит дымом, не отдав тепла домашним стенам! Однако праздник на то и праздник — гуляй, душа, забыв овыденную бережливость.
Робуши выкладывали дрова длинным костром. Нанизывали на рожны сероватые из рассола, лоснящиеся куски. Ещё и огня не зажгли, а от вида, от запаха голова кругом, кишки узлами!
— Слышь, Емко... а нам оставят верчёного?
— Я почём знаю...
— Юшку в блюде всяко покинут. Мыть станем, подлижем.
В углу переднего двора очистили подход к надпогребнице. Вскрыли поруб, начали спускать припасы на завтрашний и все прочие дни. Как водится, затеяли возню, пошучивая: а вот стремянку подымем, крышку закроем, вылезь-ка! Над устьем добротного ямника завивался лёгкий туман. Тепло земных недр по-прежнему не сдавалось морозу.
Лыкаш, занятый семью делами одновременно, вдруг всё бросил, побежал искать Ворона. Дикомыт не был падок на лакомства с высокого стола, вдруг жаренину отвергнет?..
— Его учитель увёл, — сказал Хотён.
«Ну ладно. Может, изволением Владычицы, отведает ради великого дня. Да и орудья на седмице никакого быть не должно...»
— Крепко ли Воробыша гнал? — спросил Ветер. — А то я тебя, щадливого, знаю!
Ворон улыбнулся.
— Всё по твоему слову, отец. Лишней милости не оказывал.
— Каково с бега мишенил? Долго отпыхивался?
— Сразу бить начал. Ни одного промаха не дал.
— Вот как! Ужели и на раскате не устрашился?
Крутой спуск, покорёженный земным содроганием. Дорога в повороте, жутковато скошенная к обрыву. Клыки пней, так и не поглощённые снегом...
— Уточкой сел, — прищурил весёлые глаза дикомыт. — Встал, волоса пригладил, далее побежал.
Источник нашёл взглядом Лыкаша: бодр, проворен, в обиходных делах как рыба в воде. Ветер почесал бороду:
— Ты его точно не на себе притащил?
— Как можно, отец. Лишней милости...
Сухие поленья, вынесенные из-под крова, занялись быстро, жарко. Молодые мораничи детски радовались огню. Скучились, тянули руки в тепло.
— А почему Хотён с троими раньше вернулся?
— Так продрогли. Одевались во все ноги бежать, не в полноги.
— Ладно, — кивнул великий котля
