Кто-то словно испытывал его преданность делу, рассказывал он. Другие конкурсы проходили мимо. Предложения отклонялись, заявки не подавались. Его не интересовало ничего, кроме попыток исправить несовершенства собора, — и попытки эти завели его так далеко в туман творения, что он начал подвергать сомнению все, что знал об архитектуре. Он отказался от академического рисунка и нашел новые выразительные средства, противоречащие всему, чему его учили. Когда этот новый стиль себя не оправдал, он обратился к следующему, затем к следующему — ad infinitum [22]. По его рассказам, он так часто менял свою философию, что его разум превратился в суп. Он больше не доверял своим решениям. Он утратил всякое чувство меры, зацикливаясь на мелочах. Его собор подвергался разборке и сборке, как двигатель автомобиля; уменьшался, вырастал до неимоверных размеров, модернизировался, низводился до каркаса, менял очертания. Он начинал сначала, и сначала, и сначала, и сначала, каждый день развенчивая озарения дня минувшего. Вскоре у его коллег кончилось терпение, и они расторгли партнерство.