Дальше Каден не слушал. И так ясно было, что он проиграл, а все возражения, как бы по-разному ни звучали, сводились к одному — слову, власть которого он давно забыл, к звукам сильнее любой молитвы, к древнему вековечному требованию человечества: хочу, хочу, хочу