­лось. Чё ж рисковать, и не рискуем – оскоромиться-то, оскверниться.

– А рыбу? – спрашивает Пётр Николаевич.

– Если без чешуи, нельзя, – отвечает Артемон Карпович. – Налима, стерлядь, осетра.

– Есть у них чешуя…

– Какая чешуя?!

– Но очень мелкая, – говорю я.

– А ты когда-нибудь их видел, таких рыбин?

– Конечно, видел. Не только видел, и ловил.

– Не знаю, чё ты там ловил, вшей водяных, наверно, да жуков-плавунцов... Нет никакой там чешуи, – возражает Артемон Карпович. – Какая чешуя! Из рук выскальзывают, их возьми-ка. Поймал ельца, ерша, язя, дак те шершавы. Этих зажал в руке – не выскочат. А те – как сопли. И где, скажи, там чешуя? Несёшь, чё в голову тебе надует… враг ли нашопчет.

– Мне кажется, – говорю я, – что Господь тебя не спросит, когда ты явишься пред Ним, что ты ел, с копытами, без них ли, с чешуёй, без чешуи ли…

– Тебя, быть может, и не спросит, а сразу в ад определит… Мне кажется… Перекрестись, – говорит Артемон Карпович. И говорит: – А ты откуда знашь, спросит не спросит?

– Спросит, любил ли ближнего, давал ли милостыню…

– Вот тут ты, паря, помолчи!.. А съели яблоко запретное, спросил? Спросил. Сказано, не вари козлёнка в молоке матери его? Сказано?

– Сказано.

– Запрет? Запрет. И, значит, чё-то можно есть, чё-то нельзя. Вроде и яблоко с виду обычное… Запрет нарушил, получи… И получали. Да исчё как. Живы остались, дак и ладно. Молитвенникам благодаря – те упросили. И милости, канешна, Божьей.