– К чему притворяться, что тебя это волнует? Когда ты в последний раз хоть в сторону его глядела? Надо же, ты помнишь о его существовании! А то живых своих детей как будто и не замечала.
Она вздрагивает, как от пощечины. Хотелось бы мне эту пощечину дать. Хотелось бы набраться смелости.
– Она ведь сестрой твоей была. – Теперь ее голос чуть слышен. – Он сестру твою убил.
Фыркаю. И, извернувшись, пытаюсь снова обойти ее, но опять она встает на пути.
– Дети умирают каждый день, – говорю. – Сколько скорбящих матерей породила война? Но они ведь не восстают и не мстят. Так почему твоя трагедия особенна? По-моему, нет разницы.
– Нет разницы? Твой отец перерезал горло собственной дочери, а по-твоему, нет разницы?
Как скоро она сыплет словами. И впрямь утратила равновесие, чуть ли не впервые на моей памяти.
– Он принес Ифигению в жертву. Боги порой требуют тяжкой платы, и вносить ее – почетно. Чего, интересно, они захотят от тебя во искупление содеянного? Если оно вообще возможно.
– Неужто тебе все равно? Сестра твоя убита, брат пропал, а тебе все равно? Да может ли такое быть?