Минут через десять он стоял против зеркала, расположенного на внутренней створке платяного шкафа, не веря своим глазам и тому, что способен на такое безрассудство, которое вот-вот собирался совершить. На него смотрел какой-то не то Онегин, не то Ленский, с зачесанными назад волосами, открытым лицом, совершенно не похожим на привычную насупленную физиономию Константина Федоровича: глаза были большими и удивленными, лоб неожиданно высоким, щеки выбритыми и даже разные зрачки не особенно привлекали внимание. Под подбородком – жесткий воротничок сорочки и белая бабочка. Фрак сидел как влитой, чуть жал в плечах – непривычно, но с виду незаметно, и перестал казаться смешным, лампасы на брюках не топорщились. Все равно Грених чувствовал себя распоследним идиотом и поэтому надел отцовское пальто, тоже пришедшееся ему впору. Оно прикрыло длинные шелковые фалды фрака, висевшие сзади нелепым двойным хвостом.
Грених поднял воротник и застегнул все пуговицы до самого подбородка. Взял цилиндр под мышку, белые перчатки машинально сунул в карман.
– Только не испорти прически, – давала последние напутствия Майка. – Если разлохматишь волосы – тебя моментально узнают.
– А так будто нет? – ухмыльнулся Грених, опять глянув на Ленского, смотрящего на него из зеркала. Хм, а может, и не узнают. Он не узнавал.