древнего. Даже когда Рой положил тяжелую руку мне на бедро, я не повернулась.
– Будь моей женой, – сказал он.
Я не ответила, и он перекатил меня, как бревно, и прижал лицо к яремной впадине у меня на шее, вклинив ладони между моих бедер.
– Ну, давай, Селестия, – сказал он. – Столько лет прошло.
– Нам нужна защита, – сказала я, наполняя рот этим словом, ощущая его вес на языке.
Он провел моей рукой себе под ребром, где кожа оказалась узловатой и резиновой на ощупь.
– Меня пытались зарезать, – сказал он. – А я ему ничего не сделал. Ни разу на него даже не взглянул, а этот парень заточил свою гребаную зубную щетку и попытался убить меня ей.
Я позволила своему большому пальцу пройтись по шраму.
– Видишь, через что я прошел? – сказал он. – Ты и понятия не имеешь, что со мной было. Я знаю, что, если бы ты знала, ты бы со мной обходилась по-другому.
Он поцеловал меня в плечо и поцелуями пошел вверх к шее.
– Пожалуйста.
– Нам нужна защита.
– Почему? – спросил Рой. – Потому что я был в тюрьме? Но я же ни в чем не виноват. Ты же знаешь, что я не виноват. Когда ту женщину изнасиловали, я был с тобой. Так что ты знаешь, что я ничего не делал. Не веди себя со мной как с преступником, Селестия. Ты единственная, кто знает точно. Пожалуйста, не веди себя так, будто я чем-то болен.
– Я не могу.
– Ну, а послушать-то ты хотя бы можешь?
Он поднимал истории из коробки с памятью, и каждая доказывала, почему нельзя заставлять его ставить между нами преграду.
– Я случайно убил человека, – сказал он. – Я столько всего пережил, Селестия. Даже если садишься ты невиновным, то выходишь уже другим. Ну, пожалуйста?
– Не умоляй меня, – сказала я. – Пожалуйста, не надо так.
Он подвинулся ко мне, пригвоздив меня к кровати.
– Нет, – сказала я. – Не надо.
– Пожалуйста, – сказал он.
Представьте нас на нашем брачном ложе. Я прикована к матрасу, полностью подчинена его воле. Но бывает ли по-другому, даже когда любовь истинна и чиста, не замутнена временем и предательством? Возможно, это и значит любить – добровольно предавать себя во власть другого. Я закрыла глаза, ощущая над собой его вес, и молилась, как меня учили в детстве. И если умру я и не проснусь.
– Защита, – прошептала я, зная, что ничего подобного у него нет.
– Мне больно, Селестия. Ты что, не видишь?
И я снова легла, видя, как он страдал все эти годы, видя, как он страдает сейчас, прижав голову к подушке.
– Я знаю, – сказала я Рою. – Я знаю.
Он повернулся ко мне:
– Это потому, что ты думаешь, я чем-то заразился, что у меня что-то было, пока я сидел? Или потому, что ты не хочешь снова забеременеть? Потому что ты не хочешь от меня ребенка?
– Будь моей женой, – сказал он.
Я не ответила, и он перекатил меня, как бревно, и прижал лицо к яремной впадине у меня на шее, вклинив ладони между моих бедер.
– Ну, давай, Селестия, – сказал он. – Столько лет прошло.
– Нам нужна защита, – сказала я, наполняя рот этим словом, ощущая его вес на языке.
Он провел моей рукой себе под ребром, где кожа оказалась узловатой и резиновой на ощупь.
– Меня пытались зарезать, – сказал он. – А я ему ничего не сделал. Ни разу на него даже не взглянул, а этот парень заточил свою гребаную зубную щетку и попытался убить меня ей.
Я позволила своему большому пальцу пройтись по шраму.
– Видишь, через что я прошел? – сказал он. – Ты и понятия не имеешь, что со мной было. Я знаю, что, если бы ты знала, ты бы со мной обходилась по-другому.
Он поцеловал меня в плечо и поцелуями пошел вверх к шее.
– Пожалуйста.
– Нам нужна защита.
– Почему? – спросил Рой. – Потому что я был в тюрьме? Но я же ни в чем не виноват. Ты же знаешь, что я не виноват. Когда ту женщину изнасиловали, я был с тобой. Так что ты знаешь, что я ничего не делал. Не веди себя со мной как с преступником, Селестия. Ты единственная, кто знает точно. Пожалуйста, не веди себя так, будто я чем-то болен.
– Я не могу.
– Ну, а послушать-то ты хотя бы можешь?
Он поднимал истории из коробки с памятью, и каждая доказывала, почему нельзя заставлять его ставить между нами преграду.
– Я случайно убил человека, – сказал он. – Я столько всего пережил, Селестия. Даже если садишься ты невиновным, то выходишь уже другим. Ну, пожалуйста?
– Не умоляй меня, – сказала я. – Пожалуйста, не надо так.
Он подвинулся ко мне, пригвоздив меня к кровати.
– Нет, – сказала я. – Не надо.
– Пожалуйста, – сказал он.
Представьте нас на нашем брачном ложе. Я прикована к матрасу, полностью подчинена его воле. Но бывает ли по-другому, даже когда любовь истинна и чиста, не замутнена временем и предательством? Возможно, это и значит любить – добровольно предавать себя во власть другого. Я закрыла глаза, ощущая над собой его вес, и молилась, как меня учили в детстве. И если умру я и не проснусь.
– Защита, – прошептала я, зная, что ничего подобного у него нет.
– Мне больно, Селестия. Ты что, не видишь?
И я снова легла, видя, как он страдал все эти годы, видя, как он страдает сейчас, прижав голову к подушке.
– Я знаю, – сказала я Рою. – Я знаю.
Он повернулся ко мне:
– Это потому, что ты думаешь, я чем-то заразился, что у меня что-то было, пока я сидел? Или потому, что ты не хочешь снова забеременеть? Потому что ты не хочешь от меня ребенка?
