Максим шел по бесконечным улицам. Серым, ветреным, стылым. Ему хотелось бежать, чтобы услышать стук своего сердца, удостовериться, что сердце есть, что бьется. Но бегать пока нельзя. Врачи говорят, что нельзя. Максим закусил губу и побежал. Ему наплевать! Ему все равно! Он будет бегать! И прыгать будет! Он не просил вытаскивать его с того света! Ведь теперь что, детский дом? Он не хочет! Он не сможет там! Без своего дома, без своей комнаты, без своего компьютера и всех вещей! Без родителей…

Максим резко остановился, закрыл глаза. Как, почему и за что это случилось? Они ведь никому не делали зла, просто жили и жили, даже ссорились редко, мама говорила всегда, что, если есть обида, надо разговаривать, в разговоре все можно обсудить, помириться, простить. Потому что злиться и ненавидеть непродуктивно. Это мама так говорила – «непродуктивно». Роська однажды спросила, что это значит, а мама посмеялась и сказала: «Это значит, что ничего хорошего придумать не можешь, когда злишься, ничего умного».

Но как простить тех, кто взрывает супермаркеты?

Максим шел, не думая, куда идет. Ему казалось, что мир его замер, застрял в одной точке в тот самый момент, когда он очнулся в белой палате и увидел склоненные над ним головы врачей. И узнал, что мамы с папой больше нет. Все, что было потом: Роська, разговоры с психологом, дядя Марк и его жена тетя Марина, их хлопоты, поездки на кладбище – все это он видел будто сквозь пелену, мутную пленку. Все это проходило мимо, не задевая, не трогая, не оставляя следа.