Да, да, да… европейские объятия пока распахнуты настежь — во всяком случае, сам он изо всех сил старался убеждать себя в том, что это так. И он будет убеждать себя до последнего — пока не останется единственным, кто верит в это. Ибо потерять веру — веру в просвещенную, гуманную и справедливую Европу — было бы равносильно для него потере главной его опоры, равносильно свержению в пустоту, в бездну. Он знал, что способен пережить многое, но что день, когда будет объявлено: «Нет больше Старой Европы» — окажется последним днем его жизни.