плохо остаться...
— Вот-вот, — перебил Санька. — Вчера, к примеру, я всю ночь по улицам шатался... Думал, пропаду...
— Неужто всю ночь?
— Всю!
— Да, горемыка и ты, я вижу...
— Здравствуй, Герасим! Что сегодня так рано пожаловал?
С таким приветствием обратился к соседу Рыжика вошедший мужик с окладистой русой бородой и бритым жирным затылком, хозяин ночлежки, как потом узнал Санька.
— Холодно, Прохор Степаныч, да вот еще товарища нашел, — виноватым голосом проговорил Герасим и указал на Рыжика.
— Что ж, и для него места хватит... Да вот с полицией мне беда: не позволяет днем пускать вашего брата, хоть ты что тут, — не позволяет, да и только.
Говоря это, хозяин подошел к наре и получил с Герасима гривенник. Потом он тяжко вздохнул, почесал затылок и ушел.
— Я в Питере когда бываю, завсегда тут ночую. Хозяин здешний мне сродственником приходится, — сказал Герасим, обращаясь к Рыжику.
— Каким? — заинтересовался Санька.
— Он брат моей маменьки, а мне, стало быть, дядя. Этот дом его собственный.
— А с тебя за ночлег берет! — воскликнул Рыжик, и нотка возмущения прозвучала в его голосе.
— Эх, милый мой, молод еще ты и многого не знаешь, — тихо и вдумчиво проговорил Герасим. — Ты думаешь, он гривенник сейчас взял с меня? Нет, голубчик, он человек добрый, только в нем лукавый сидит и мучит его. Вот этот-то лукавый и толкает его к деньгам, и сердце жиром заволакивает, и доброту от него отнимает. А человек без доброты что? Хуже скотины, можно сказать. Вот мне и жаль дядю-то: этакий славный человек, а погибает через богатство...
— А почему ты ему не скажешь об этом?
— Кому?
— Да дяде! Он бы с тебя за ночлег не брал...
— Голос у меня, голубчик, слабый, — грустно усмехнулся Герасим, — не услышит он меня.
Рыжик ничего на это не возразил. Наступило