брось заморачиваться по поводу сегодняшних последних героев «Остаться в живых в Доме-3».
– Ну, я не очень заморачиваюсь…
– Не ври, все вижу! Тебе – медику – жалко, что десяток живых организмов отправили, возможно, на мясо. Но это их выбор. Понимаешь, когда есть толпа народу, надо, чтоб люди работали – иначе сдохнут. Надо и принуждать. Как детей. Вот Махмуд поступил хорошо – его папа похвалил, а Мамед – плохо, его сильно папа наказал. Все всем понятно и наглядно: надо быть, как Махмуд. Если не накажешь – все будут себя вести плохо, а в наших условиях это – амба. Сечешь? Так потеря двух десятков – зато остальные стараются, работают, сами же за собой убирают, сами же себя обустраивают, сами за собой присматривают. Начнут все дармоедам да крикунам подражать – хана и, как выше сказано, амба. А теперь с новичком – пересядьте-ка к задней двери. Сумку не забывай и знаешь что… Давай-ка махнемся пистолетами. Не, ремень свой себе оставь, а кабур давай сюда.
Привесив снятый с меня ПБ [43] себе на пузо и проверив наличие в кобуре пистолета, магазина и глушителя, Ильяс поворачивается к нашему сопровождающему:
– Земляк, сядь назад, а?
– Это зачем? – бурчит хромой недовольно.
– Там удобнее сидеть.
Молчун не отвечает. Сидит, где сидел. Ильяс вздыхает, просит водилу если что – так сразу двери открыть. Водила утвердительно ворчит что-то.
Мы въезжаем в какой-то поселочек – мелькает несколько домов хрущевской постройки, вроде частный сектор с другой стороны – в общем, жилье. В свете фар редкие зомби. Совсем неподвижные. Автобус объезжает кучи перекопанной земли во дворе, вижу справа торец хрущевки, поворачиваем направо, во дворик вроде. Буханка идет следом, ее фары светят нам в корму.
– Эй, это тут? – обращается к молчуну водила.
По автобусу словно горсть шарикоподшипников барабанит, сыплются стекла, сзади гаснет свет буханки, наш автобус дергается резко вперед, но тут же зубодробительно тормозит с характерным «бумп» – нас швыряет вперед, немилосердно стукая обо все, что выступает, Ильяса, который, видно, больше оберегал прицел на автомате, чем себя, так вообще лицом впечатывает в торпеду. В проход мягким мешком валится молчун – и все это под треск автоматных очередей и под звон сыплющегося стекла и грохот пуль по обшивке автобуса.
Трескотня такая, что с испугу кажется – по нам лупит два десятка стволов, грохот внутри чертова автобуса такой, словно мы сидим в барабане какой-то хэви-метал группы.
Вставать с пола не хочется – тут внизу пока ничем не задело, а вот стекла уже все в дырах и продолжают осыпаться, впереди – там, где сидит водитель – вообще ураган. Шьется все напропалую.
Кто-то дергает меня за плечо – ну да, тут же еще этот, как его, новенький: глаза выпученные, орет что-то и пальцем тычет. Вроде холодком потянуло? С трудом отлипаю от пола – было такое ощущение, что расплющился, как палтус, – пытаюсь понять, что он кричит.
— Дверь! Дверь!
Отта! – дверь задняя открылась.
Пытаюсь ползти через него, он тоже как-то ракообразно пятится – в обще
– Ну, я не очень заморачиваюсь…
– Не ври, все вижу! Тебе – медику – жалко, что десяток живых организмов отправили, возможно, на мясо. Но это их выбор. Понимаешь, когда есть толпа народу, надо, чтоб люди работали – иначе сдохнут. Надо и принуждать. Как детей. Вот Махмуд поступил хорошо – его папа похвалил, а Мамед – плохо, его сильно папа наказал. Все всем понятно и наглядно: надо быть, как Махмуд. Если не накажешь – все будут себя вести плохо, а в наших условиях это – амба. Сечешь? Так потеря двух десятков – зато остальные стараются, работают, сами же за собой убирают, сами же себя обустраивают, сами за собой присматривают. Начнут все дармоедам да крикунам подражать – хана и, как выше сказано, амба. А теперь с новичком – пересядьте-ка к задней двери. Сумку не забывай и знаешь что… Давай-ка махнемся пистолетами. Не, ремень свой себе оставь, а кабур давай сюда.
Привесив снятый с меня ПБ [43] себе на пузо и проверив наличие в кобуре пистолета, магазина и глушителя, Ильяс поворачивается к нашему сопровождающему:
– Земляк, сядь назад, а?
– Это зачем? – бурчит хромой недовольно.
– Там удобнее сидеть.
Молчун не отвечает. Сидит, где сидел. Ильяс вздыхает, просит водилу если что – так сразу двери открыть. Водила утвердительно ворчит что-то.
Мы въезжаем в какой-то поселочек – мелькает несколько домов хрущевской постройки, вроде частный сектор с другой стороны – в общем, жилье. В свете фар редкие зомби. Совсем неподвижные. Автобус объезжает кучи перекопанной земли во дворе, вижу справа торец хрущевки, поворачиваем направо, во дворик вроде. Буханка идет следом, ее фары светят нам в корму.
– Эй, это тут? – обращается к молчуну водила.
По автобусу словно горсть шарикоподшипников барабанит, сыплются стекла, сзади гаснет свет буханки, наш автобус дергается резко вперед, но тут же зубодробительно тормозит с характерным «бумп» – нас швыряет вперед, немилосердно стукая обо все, что выступает, Ильяса, который, видно, больше оберегал прицел на автомате, чем себя, так вообще лицом впечатывает в торпеду. В проход мягким мешком валится молчун – и все это под треск автоматных очередей и под звон сыплющегося стекла и грохот пуль по обшивке автобуса.
Трескотня такая, что с испугу кажется – по нам лупит два десятка стволов, грохот внутри чертова автобуса такой, словно мы сидим в барабане какой-то хэви-метал группы.
Вставать с пола не хочется – тут внизу пока ничем не задело, а вот стекла уже все в дырах и продолжают осыпаться, впереди – там, где сидит водитель – вообще ураган. Шьется все напропалую.
Кто-то дергает меня за плечо – ну да, тут же еще этот, как его, новенький: глаза выпученные, орет что-то и пальцем тычет. Вроде холодком потянуло? С трудом отлипаю от пола – было такое ощущение, что расплющился, как палтус, – пытаюсь понять, что он кричит.
— Дверь! Дверь!
Отта! – дверь задняя открылась.
Пытаюсь ползти через него, он тоже как-то ракообразно пятится – в обще
