Волшебная карета стала тыквой, то есть убогой квартирой с узкой неудобной кроватью. Принцесса – скелетом с вялыми капустными листьями вместо кожи. Из некрасиво открытого рта текут слюни, на щеках и шее кожа дряблая, тело пахнет плохим здоровьем и усталостью. Этой женщине далеко за тридцать в лучшем случае. Было ли ему хоть на минуту хорошо с ней? Гена точно знает лишь одно: все получилось, и не один раз. А все эти глупости – хорошо-нехорошо – он вообще не понимает. Есть потребность – надо брать.
Он посмотрел на часы, выбрался из-под тонкого, не слишком свежего одеяла, прошел в тесную и убогую, как все здесь, ванную. Как Вера оказалась на их гулянке – это даже не вопрос. Его приятель тащит к себе всех подряд. У Гены даже есть одно глубокое подозрение, что он панически боится оставаться наедине с собой. Нередкая болезнь для людей их профессии. Слишком много врагов и ловушек.
Геннадий брезгливо ополоснулся под душем, стараясь ни к чему не прикасаться, почистил пальцем зубы, потрогал щетину и нашел на заваленной барахлом полочке станок с безопасным лезвием. Даже побрился. Окинул взглядом собственный облик в его самом уязвимом голом виде. Не было в его жизни женщины, которой он показался бы красивым. Приземистый, немного кривоногий, с животом, бороться с которым никак не возможно. Да и лицо… Хотя в неплохие минуты Гене оно кажется мужественным. Он посмотрел в свои вполне красивые серые глаза и подумал о том, что никогда не влюблялся. Валентина была ему просто приятнее многих. А потом настолько подошла в человеческом плане, почти приросла. Но он не знал восторгов и терзаний любви.
И вдруг, то ли с перепоя, то ли от трехдневной усталости бессмысленного веселья в погоне за расслаблением, из груди вырвался хриплый вздох, почти стон. Эта острая боль там, где слишком часто и неровно билось сердце, была напоминанием о том, что Геннадий привычно и безуспешно лжет самому себе. Потому что томление и терзания любви были.