Независимость и образ тела
Вульф считает, что это вовсе не случайное совпадение: женщины по всему миру стали требовать (и добиваться) права голоса около 1920-х годов, а одновременно с этим возникла мода на похудение. Она цитирует феминистку и историка моды Энн Холландер (1930–2014), которая напоминает, что раньше представления о красоте были другими. С XV по XVII век «красивых» женщин в искусстве изображали обладательницами «объемных животиков», а в XVIII–XIX веках у них были «круглые личики и роскошные плечи». Но в период между 1918 и 1925 годами появились «новые уплощенные формы», пишет Холландер. Теперь у женщин был «больной вид, вид бедности и нервного истощения».
И каждый раз, когда женщины добивались расширения прав, патриархат тут же начинал искать способ, как вернуть все на место. Обычно патриархат призывает женщин посмотреть на себя — действительно ли они «женственны». В XIX — начале XX века эти призывы выражались в культивировании мифа о материнстве, домашнем очаге, целомудренности и пассивности.
В 1950-е годы возник культ домашней жизни, и работающих женщин стали загонять обратно домой (чтобы они освободили рабочие места для мужчин, возвращавшихся с войны). Когда женщин водворили на «подобающее» место, мужской контроль слегка ослаб, и здоровые округлости женской фигуры перестали быть поводом для насмешек. Но как только женщины снова начали требовать для себя права жить более насыщенной жизнью, а затем «в массовом порядке вливаться в мужские сферы деятельности», насущная «потребность общества» победила восхищение, которое вызывали у мужчин пышные формы. Миф о красоте эволюционировал, чтобы лучше выполнять свою принуждающую роль, которую раньше брал на себя миф о домашнем очаге. Это был очень хитрый шаг — если раньше женщин запирали в «тюрьмах»-домах, то теперь для них стало тюрьмой собственное тело. Нужно было постоянно оценивать и перекраивать его в бесконечных попытках достичь недостижимого. «На смену неустанной работе по дому пришла неустанная работа над эфемерной красотой», — пишет Вульф.
Вульф считает, что это вовсе не случайное совпадение: женщины по всему миру стали требовать (и добиваться) права голоса около 1920-х годов, а одновременно с этим возникла мода на похудение. Она цитирует феминистку и историка моды Энн Холландер (1930–2014), которая напоминает, что раньше представления о красоте были другими. С XV по XVII век «красивых» женщин в искусстве изображали обладательницами «объемных животиков», а в XVIII–XIX веках у них были «круглые личики и роскошные плечи». Но в период между 1918 и 1925 годами появились «новые уплощенные формы», пишет Холландер. Теперь у женщин был «больной вид, вид бедности и нервного истощения».
И каждый раз, когда женщины добивались расширения прав, патриархат тут же начинал искать способ, как вернуть все на место. Обычно патриархат призывает женщин посмотреть на себя — действительно ли они «женственны». В XIX — начале XX века эти призывы выражались в культивировании мифа о материнстве, домашнем очаге, целомудренности и пассивности.
В 1950-е годы возник культ домашней жизни, и работающих женщин стали загонять обратно домой (чтобы они освободили рабочие места для мужчин, возвращавшихся с войны). Когда женщин водворили на «подобающее» место, мужской контроль слегка ослаб, и здоровые округлости женской фигуры перестали быть поводом для насмешек. Но как только женщины снова начали требовать для себя права жить более насыщенной жизнью, а затем «в массовом порядке вливаться в мужские сферы деятельности», насущная «потребность общества» победила восхищение, которое вызывали у мужчин пышные формы. Миф о красоте эволюционировал, чтобы лучше выполнять свою принуждающую роль, которую раньше брал на себя миф о домашнем очаге. Это был очень хитрый шаг — если раньше женщин запирали в «тюрьмах»-домах, то теперь для них стало тюрьмой собственное тело. Нужно было постоянно оценивать и перекраивать его в бесконечных попытках достичь недостижимого. «На смену неустанной работе по дому пришла неустанная работа над эфемерной красотой», — пишет Вульф.
