чаем, растирали виски и запястья бальзамом «звездочка». Ада помнила урывками, как все вокруг раскачивалось, и грохотало, будто дом рушится, и побелка сыпалась в волосы сухими струйками, а из шахты лифта раздавались тяжкие механические вздохи. Они сидели на полу под выбитым окном, на улице ревело и ухало, а Роза застыла, как неживая, распахнув глаза и рот тремя черными провалами, лицо у нее стало такое страшное, что на него не хотелось смотреть. Воздух мутился и дрожал, и прикасаться к Розе было больно, точно кожа ее, как лист крапивы, покрылась жгучими волосками. Но Ада все равно теребила сестру, трясла, обнимала и звала:

— Розка, не надо, хватит, Розка, перестань, перестань, перестань