Размещаясь ниже репрезентации и означивания, звуковые искусства манифестируют поле интенсивности, которое и Делёз и Ницше называют «дионисийским»80. «Этот трудно постигаемый первофеномен дионисийского искусства, — пишет Ницше, — делается, однако, понятным прямым путем и непосредственно постигается в удивительном значении музыкального диссонанса» (§24). Музыка (и, в частности, звуковое различие или дисгармония) делает слышимым динамический поток становления, который предшествует prin­cipium individuationis и превосходит эмпирический опыт. Ничего не репрезентируя и не символизируя, этот поток запускает игру звуковых сил и интенсивностей. «Этот [дионисийский] мир [музыки] имеет совсем другую окраску, причинность и быстроту, чем мир пластика и эпика», — пишет Ницше