автордың кітабын онлайн тегін оқу Вувер-кува
Виктор Бакэу

Кітап туралы Қазір оқып жатыр9 Тегін фрагмент

Виктор Бакэу

Вувер-кува

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Говорят, в нашем маленьком городе живет вувер-кува. Это из-за нее у нас пропадают люди…

Это оказалось странно и неприятно — чувствовать, что твои друзья умерли. Совсем не то, когда знаешь, что они просто пропадают на работе или загуляли где-то: Маринка у своего парня, Макс у своей девушки.

Это чувство неожиданное: ты вспоминаешь друга и понимаешь — в живых его уже нет. Что-то случилось.

16+

Мой друг, экономист, не смог смириться с тем, что в маленьком городе у него нет перспектив. Поехал в большой город. И когда там тоже не выгорело, вернулся домой и неожиданно нашёл здесь какую-то шарашкину контору, где ему пообещали кучу денег. Ну кто же не хочет много бабла, быстро и легально?

«Работа» заключалась в том, чтобы переманивать людей в коммерческий пенсионный фонд. Полная шляпа, короче, но Макс загорелся. Большую часть времени он занимался тем, что просто ходил по квартирам и предлагал, предлагал, предлагал. Очень часто его посылали на три буквы, но мой друг был настырным парнем, так что иногда у него даже появлялись какие-то деньги.

Я говорил, я предупреждал — сейчас не то время, чтобы ходить по квартирам и что-то втюхивать! Ну где можно найти таких лохов, которые пустят к себе в квартиру? Тебе никто не откроет, а если и пустят к себе, то откуда знать, что там не живут какие-нибудь маньяки? Один удар по голове — и ищи тебя потом, где хочешь.

Макс пропал спустя три месяца с тех пор, как устроился. Марина — через месяц после него.

По официальной версии они числились пропавшими без вести. Не умерли, но пропали. Может, ещё живы. Пустая надежда для близких, которая ещё хуже, чем правда.

Это оказалось странно и неприятно — чувствовать, что твои друзья умерли. Совсем не то, когда знаешь, что они просто пропадают на работе или загуляли где-то: Маринка у своего парня, Макс у своей девушки.

Это чувство неожиданное: ты вспоминаешь друга и понимаешь — в живых его уже нет.

Что-то случилось.

***

— Тел не нашли и не найдут! Может, где-то всплывут лет через пять, живые или мёртвые, — говорил мой знакомый за кружкой пива. Он был циничным и временами очень злым. Он третий год нормально не высыпался. Работа участкового ему не нравилась. — Может, они вообще вместе куда-нибудь укатили. Любовь у них, может.

— Да не, это все фигня, — отмахивался я, пытаясь подвести разговор к тому, о чем я думал последние две недели.

Я пригласил его в недорогую забегаловку, с просьбой помочь, и теперь угощал его шаурмой и пивом. Он устало шевелил челюстями и временами смотрел не на меня, а куда-то в одну точку за моей спиной.

— Я разговаривал с родителями и Макса, и Маринки. — продолжал я. — Родители говорят, что им менты сказали, будто они оба последний раз по работе были в одном и том же доме. Знаешь трёхэтажку на Прохорова? Рядом с бараками? Вон там, короче.

— Кто-кто им сказал? — мой приятель сурово посмотрел на меня, а я осекся.

— Полицейские. Ну, твои товарищи. Ну, ты понял.

— Понял я, понял, — мрачно сказал участковый и многозначительно посмотрел на свою пустую пивную кружку.

Я заказал ему ещё.

— Последний раз они были в этом доме, а потом следы обрываются, понимаешь? И это с перерывом в один месяц! Совпадение? Не думаю.

Мой приятель рассмеялся.

— Ещё скажи, что они в полнолуние пропадали!

Он засмеялся ещё сильнее, увидев, как я изменился в лице. Нет, такие вещи, про луну, я не проверял. Но я был готов проверить и поверить во всё что угодно, и по мне, похоже, это было заметно.

— Детектив хренов? — заключил мой приятель, перестав смеяться.

— Я просто тут подумал…

— Слушай, ну ты чего от меня хочешь, а? — участковый заговорил тихо, но так резко и грубо, что мне казалось, будто он орёт на меня. — Ты зачем меня позвал? Я, блин, на работе как собака заколебался, понимаешь? А тут ты ещё со своими мутными делами! Этим не участковые занимаются, а уголовка.

В какой-то момент приятель перестал замечать меня и заговорил как будто сам с собой.

— Вот у меня друга перевели в уголовный отдел, так теперь горя не знает. По крайней мере высыпается. Иногда. И зарплата хорошая — квартиру взял…

Он говорил и смотрел в окно отрешённым взглядом. Его переполняла усталость и жалость к себе, и я не мог его за это винить.

— Да мне бы только в тот дом попасть, посмотреть, что за люди там живут. Вдруг и найдем там кого-нибудь подозрительного.

— Наши ребята всех подозрительных вздрючили бы уже. А ты типа герой. Всех подозрительных сейчас на чистую воду, ага?

Он посмотрел на меня с усмешкой напополам с печалью.

Так или иначе, но я его уломал.

***

Когда мы подошли к тому дому, уже темнело. Участковый пил кофе из своего термоса.

— Ну и чё? Каков план, герой?

А плана не было.

Все свелось к тому, что мы обошли несколько квартир по дурацкой причине: типа проверить, всё ли в порядке. Мол, недавно же в этом районе люди пропали. Мол, ничего странного не замечали?

Мой приятель был недоволен и мрачнел с каждой минутой.

Я сам был одет по-граждански, и люди, вежливо улыбавшиеся участковому, тут же с недоверием разглядывали меня. Естественно, мы вызывали подозрения.

— Все это на балаган похоже, — сказал он мне на улице, когда мы пошли во второй подъезд. Там нам практически никто не открыл. Добравшись до третьего этажа, мы по очереди постучались во все три квартиры и уже хотели было спускаться, как одна из дверей открылась.

На пороге своей квартиры стояла старуха, такая дряхлая, тощая и седая — вот-вот отойдет в мир иной. На ней было простое ситцевое платье, ветхое и бледное, наверное, тысячу раз уже застиранное.

— Чого надо, милок? — спросила она, глядя бесцветными глазами на участкового.

Старое поколение — ответственное, не то что молодёжь.

Несмотря на то, что я сам — молодёжь, я честно об этом говорю.

В остальных квартирах в этом подъезде нам не открыли, хотя снаружи дома мы заметили свет в окнах этих квартир. Значит, там кто-то был. И значит, жильцы, даже увидев в дверном глазке полицейского, решили сделать вид, что ничего не слышали и решили затихариться.

А эта бабка, хоть и еле передвигала ноги, сочла своим долгом открыть полиции. Впрочем, может ей просто захотелось с кем-нибудь поговорить?

В общем, она была настолько дружелюбна, так настойчиво приглашала нас обоих, что мы решили уважить старуху и посидеть с ней минут пятнадцать.

***

В квартире все было старомодно, чисто и очень-очень бедно.

Старая полированная советская стенка в единственной комнате. Старый диван.

На кухне так же просто и чисто, на окнах кружевные занавески. На стенах выцветшие и местами пожелтевшие обои в мелкий цветочек, сразу видно — не переклеивались лет двадцать. Впрочем, всё здесь казалось выцветшим и пожелтевшим, из-за света дешёвых лампочек. Во всей квартире ощущался едва заметный запах сырых тряпок и нафталина. Запах старости.

Мы зашли на крохотную кухню: стол, пара табуреток, почерневшая газовая плита. На старом холодильнике типа «Свияжск» куча каких-то магнитиков и прямоугольных наклеек, которые модно было собирать в девяностые.

По пути я заметил, как мой приятель по привычке цепким взглядом осматривает квартиру старухи. Она, тем временем, грела чай и что-то бормотала о тяжёлой работе полицейских.

— Бабка — божий одуванчик, — усмехнулся участковый за её спиной.

Она даже называла нас так, как положено у бабушек, — «милок», обращаясь то к одному, то к другому по очереди.

— Чого ищешь, милок? Ходишь, бродишь… Чого у нас случилось-то? Район-то тихий, как болото.

Она страшно шепелявила, так как зубы у неё были через один.

— Да вот у меня товарищ за друзей беспокоится. Думает, куда делись…

Товарищ посмотрел на меня выразительно: мол, сам теперь с ней возись.

И я стал рассказывать, пока старуха слушала и наливала нам в кружки чёрную-пречёрную заварку и крутой кипяток.

— Пирожочек с мясом хочешь, милок? — спросила старуха, поводя у меня перед носом пирогом. Она только что достала целый противень таких из своей старенькой газовой плиты.

Пирог пах неприятно, будто не мясо там, а бог знает что, и мы оба отказались. Все в этой квартире пахло странно, даже чай и еда.

— У меня друзья в этом районе работали, в этом доме тоже. Ходили по людям, предлагали разное.

— Чого предлагали? — бабка наклонилась поближе, чтобы расслышать меня.

— По квартирам, говорю, ходили, предлагали договора пенсионные. Ходили, ходили, потом пропали, — последние слова я почти выкрикнул ей в ухо.

— А-а-а, помню одну такую, помню!

— Серьёзно?

— Ага. Девушка молодая. Кудрява такая.

— Это Марина была. А парня не помните? Высокий такой, коротко стриженый?

Старуха меня как будто не услышала.

— Она вот тоже ходила, как вы же, стучала ко всем, — старуха кивала головой и рассказывала. — Настойчиво так ходила стучала, с какой-то папочкой. Она как постучала к соседям, я — шмыг к своей двери, посмотреть, кто шастает. А там девушка молодая. Опасно так ходить одной-то!

— Ей открыл кто-нибудь?

— Не. У нас у соседей квартиры обе съёмные, молодёжь снимает. Может, испугались чего — никто ей не открыл.

— К вам она тоже стучалась?

— Нет, не стучалась, я сама открыла. Говорю ей, «чого надо, молодая, чого одна ходишь?» Она мне тоже чего-то начала за пенсию, так я говорю… Так я говорю — давай, подпишу я, чего ты мне дашь. А она говорит — вам уже не надо, у вас и так пенсия есть. Так и ушла. Уж не знаю, кто там ей ещё открыл. Район у нас тихий, как болото, чужим не принято открывать. Но все равно ходить одной опасно…

— Вот она и пропала, бабуль. Ищут ее уже несколько месяцев, — сказал участковый. Он, как и я, пытался и так и эдак отпить чаю, но тот был слишком горячий. Крутой кипяток.

— Ох, бедолажка… — вздохнула старуха, покачала головой. — Опасно одной ходить, опасно…

Ещё через минут пять мы вышли, так и не выпив чаю, но отчего-то очень уставшие и вымотанные.

— Чего взять с неё, со старухи-то? Да и с соседей тоже, — сказал мой приятель, направляясь к машине.

— Понимаю. Но этот дом был последним в графике обхода и у Марины, и у Макса.

— Их видел кто-то где-то в последний раз? Этот дом последний в графике, ну и что? Они могли закончить работу, вещички в офис покидать и укатить на дискотеку или ещё куда-нибудь. В какой-нибудь кабак. И уже оттуда они могли куда-то деться.

— Вот ваши все так думают, — пожал я плечами. — Всех друзей проверили, меня тоже. Всех перетряхнули, но вещей не нашли ни у них в офисе, ни дома, ни у друзей. Да и если бы Марина поехала на дискач, она бы позвонила матери. Она всегда отзванивалась, на какую бы гулянку ни ходила.

Участковый тоже пожал плечами, мол, «неубедительно».

— Послушай, этим всем ребята неглупые занимаются.

— Я знаю.

— Одних домыслов недостаточно. Нельзя просто так взять и обыскать все квартиры, понимаешь?

Я кивнул.

— Понимаю.

— Всё тогда, поехали по домам.

В этот момент на его мобильный кто-то зазвонил. Он выслушал, ругнулся и сказал: «Сейчас приеду».

— Опять «Семёныч, разрули». Я что, каждой бочке — затычка? Как же я с вами со всеми заколебался… — ворчал участковый, залезая в машину.

***

Домой я добрался поздно.

Мать не спала — смотрела в своей комнате телевизор. Я постучался к ней.

— Привет. Чего не спишь?

— Да так, засмотрелась. Сериал новый идёт, интересный. — Она потёрла сонные глаза. Опять ждала, когда я вернусь, хотя я сказал, что приду поздно.

— Чаю выпьешь? — спросила она.

— Да, давай. Я поставлю воду, а ты пока досматривай.

Мы могли говорить с ней о чём угодно, и только иногда я напоминал себе, что она мне не просто друг, она моя мать, к которой уже вплотную подобралась старость. И заставлять её волноваться по пустякам было бы свинством. Но я не мог просто молчать, на душе было неспокойно. И поэтому на её вопрос «Где был?» я честно ответил: «на Прохорова».

Мать нахмурилась.

— Это тот дом рядом с бараками? Зачем тебе туда понадобилось?

Я рассказал.

О том, что у меня друзья неизвестно куда пропали, она, конечно знала. Меня же вызывали в полицию, как друга, чтобы собрать информацию. Теперь же я рассказал ещё и о своих подозрениях (и домыслах) и о том, что ходил на Прохорова с приятелем-участковым.

Мать налила мне чаю. Наконец-то нормальный чай.

— Ты думаешь, если бы полиция какую-то зацепку нашла, они бы ничего не сделали?

«Зацепка». Мама говорила словами из детективных сериалов.

Я поднял руки, как бы говоря: «Я сдаюсь!».

— Ладно, смейся. Мне показалось, что так можно что-то найти. Район жутковатый. Да и эта старуха странная…

Мать повела бровью.

— Какая такая старуха?

Я рассказал. И чем больше я рассказывал, тем более испуганным становилось лицо моей матери.

— Никогда больше не ходи туда.

— Ну чего ты, мам?

Она меня перебила.

— Ты у неё взял что-нибудь? Ничего у таких людей не бери. Вы ели у неё что-нибудь? Ну-ка честно говори!

— Мы даже чаю не хлебнули, честно! Мам, что такое, а? Ты чего говоришь?

— Ладно. Хочешь — смейся, — мать махнула рукой.

Выяснилось, что именно эта старуха — что-то вроде городской сумасшедшей, местной бабки-ёжки, про которую чего только в городе не говорили.

— Она же ведьма, её все знают! — говорила моя мать, а я улыбался и качал головой.

— Ага, все знают, один я не знаю.

— А вы, молодёжь, ничего не знаете.

Опять это разделение! «Молодёжь» да «не молодёжь».

Мать всё говорила.

— Лет двадцать назад с этой бабкой была целая история. В общем, все знали, что она ведьма, и были люди, которые ходили к ней, сам понимаешь, зачем.

— Нет, не понимаю.

— Ну, за работой её. Не знаю уж там, чем она и как. За порчами всякими. Она сама этого и не скрывала, что чёрной магией занимается. Про бога ничего и слышать не хотела, говорит ерунда это всё, враньё. Никого, говорит «там» нет.

Мать помолчала немного, размышляя.

— Странные люди бывают. В бога не верят, зато в магию верят. Глупости какие.

— Глупости, — согласился я торопливо. — Так что же с ней было? С бабкой-то?

— Так, в общем, говорят, она богатая была. Много своей магией заработала. По ней это было не видно, но слухи откуда-то взялись, что у неё в квартире много денег. Однажды к ней и наведались молодые люди.

— Какие такие люди?

— Да такие, сильные, высокие и пьяные, — мать развела руками. — Просто парни, которым нужно было чем-то поживиться.

— Деньги у неё искали?

— Да, искали. И нашли даже, говорят. Соседи рассказывали, как слышали шум драки в квартире, потом парни выбежали и все затихло. А бабка-то умерла.

Я ничего не понимал.

— Как так умерла, если сейчас жива?

— Видели, как к её дому скорая подъехала, а потом полиция и ритуалка. Вынесли её тело, а она с пробитой головой и вся в крови. Ей на тот момент лет семьдесят было, все думали, что ей после таких побоев конец. Кто-то слышал, что скорая зафиксировала смерть, ну её в судебный морг и повезли. А она там возьми да и очнись.

Я усмехнулся, хотя мне было неприятно всё это слушать.

— Живучая бабушка.

— И не говори. Заявление она писать не стала, от лечения отказалась, полицию на три буквы послала и своим ходом пришла домой в одной ночной рубашке. Как её привезли — так и ушла. Вся посиневшая, на труп похожая, и рубашка вся в крови, представляешь? Вот в таком виде по городу она шла. Те парни, говорят, потом пропали без вести — четыре человека. А про бабку начали говорить, что она вампиршей стала. Вувер-кува.

— Баба-яга, типа?

— Ну что-то вроде этого. Вувер-кува. Местные ее так называют.

— И с тех пор прошло… двадцать лет?

— Примерно так.

— Так ей сейчас девяносто, что ли?

— Получается.

— И она все ещё… ну, магией занимается?

— Я не знаю, чем она занимается, — мать покачала головой, — но ты все равно пообещай мне, что больше в тот дом тоже не пойдешь. Нечего заниматься ерундой. Полиция своё дело знает.

— Я понимаю, да, да, — сказал я. — Но ты ведь сама понимаешь, что про старуху — это всё байки. Это несерьёзно!

— Люди просто так болтать не будут.

— Во всем верить людям тоже нельзя.

— Да, это верно… — согласилась мать и отставила свою недопитую кружку.

Она была расстроена.

— Да ладно, мам, все будет хорошо, — я первый начал этот разговор и теперь должен был её успокоить. Я обнял её и легонько поцеловал в макушку, как она делала пятнадцать лет назад со мной.

— Всё хорошо будет, — снова сказал я. — Ты же знаешь, я в мутные дела не лезу.

Я успокоил её и отправил спать, а сам засел в своей комнате у компьютера и начал искать информацию. Сам себе не верил, что я ищу это.

Вувер — у местного народа это значит «вампир».

Люди разные — народы разные. В нашей стране в каждой республике преобладает какая-то исконная, местная национальность. И у каждого такого народа найдётся легенда или байка про вампиров. Уж как эта тема затёрта до дыр! Как говорится, двадцать первый век на дворе, а в это всё ещё кто-то верит. Верит в магию, в бабку-ёжку, и в то, что люди могут оживать после смерти и пить кровь?

Двадцать первый век.

Я ругался про себя, и всё-таки гуглил это — про вампиров, и про такие случаи, когда люди неожиданно могли очнуться в морге и прочее, прочее, прочее. Я сидел и щекотал себе нервы страшными историями, байками из морга и всем таким прочим, и потом как-то незаметно для себя принялся листать наши фотки в соцсетях, где я, Макс, Марина и другие. Наш класс, наш выпуск, наш первый день в универе.

И эта бабка всё шла на ум. Всё с ней было странно и всё у неё было странно. Со слухом у неё, типа, плохо, и всё-таки она услышала, как Марина стучалась в чужие двери. Говорила, что Макс и Марина к ней не заходили. Нет, про Макса вообще ничего не сказала.

Не говорила и про своих детей-внуков, а ведь бабули так любят об этом рассказывать. Есть внуки — радуются за внуков. Если нет внуков — сетуют на то, что их нет. Пожилые люди любят говорить о себе, а эта ничего о себе не рассказывала, даже два слова.

Я откинулся на спинку компьютерного кресла и закрыл глаза. Вдруг вспомнил случай, как однажды зашёл на кухню, когда мать пила чай, и зачем-то спросил её «мам, где у нас чеснок?»

Сам не помню, зачем он мне понадобился. Она посмотрела на меня, как на больного, и сказала: «Чеснок в холодильнике. А кол осиновый в шкафу поищи».

Мы потом смеялись до слёз. Моя мама вполне могла отлепить шутку вроде этой.

И тут меня прошибло — холодильник.

Я что-то видел у бабки на холодильнике!

Я что-то видел на наших с Максом фотках!

Я снова принялся листать их, щёлкая мышкой, как псих.

Не здесь.

Нет, не здесь.

Может, у Марины, а не у Макса?

Верно, у Маринки была фотка их офиса, где они были вместе со своей рабочей командой, в своей шарашкиной конторе. На столе перед ними были какие-то документы, визитки и…

Визитки. Бело-зелёные визитки. Визитку вроде такой я видел у бабки на холодильнике. Маленькая визитка, зажатая уголком под какой-то магнитик. У меня у самого дома такие где-то валялись, Макс притащил мне их целую кучу, когда только устроился на эту работу.

У старухи определённо был кто-то из моих друзей.

Макс вполне мог. Он бы никогда не отказался на халяву чаю попить и мог разговаривать бесконечно с кем угодно, даже с надоедливыми бабушками. Он мог оставить визитку для бабкиных детей-внуков или просто так, лишь бы оставить. Он по-любому там был!

Если, конечно, мне ничего не показалось…

Это следовало выяснить. Обязательно. Мне было всё равно, даже если бы меня назвали параноиком — мне снова нужно было в тот дом.

***

Когда я шёл к ней, я думал, что готов ко всему. И только когда, наконец, подошёл к самому дому, я понял, что боюсь. Времени было — начало одиннадцатого. Ни одно окно в доме не светилось.

Я выкроил специальный день и наврал матери, что иду на дежурство в ночь. Взял с собой фонарик и нож, словно в поход. Подготовился к тому, что буду снимать всё происходящее на камеру в смартфоне и, помимо прочего, купил ещё маленький диктофон, на всякий случай.

И хоть страха как такового не было у меня в голове, чем ближе я был к своей цели, тем сильнее меня трясло. Буквально колотило от нахлынувшего адреналина.

Дверь второго подъезда была раскрыта нараспашку — света там не было.

Я включил смартфон в режим видеозаписи, положил в специально подрезанный для этого карман. Включил фонарик и пошёл вверх по скрипучей лестнице.

Ох уж мне эти лестницы! Когда мы были здесь вдвоём с участковым (а мой приятель здоровенный, как шкаф, не то, что я) и когда в подъезде горел свет, я не обратил внимания на лестницы. А теперь, когда каждый скрип оглушительным эхом раздавался по подъезду, я вспомнил, что такие лестницы снились мне в детских кошмарах: я бежал по ним, задыхаясь от страха, а они проваливались у меня буквально под ногами.

В подъезде было холодно — по спине у меня поползли нехорошие мурашки.

«Что за глупости, — повторял я себе, — я же всего лишь иду к одинокой старой женщине, чтобы узнать немного больше, чем знаю сейчас».

Добравшись до третьего этажа, я нашёл нужную дверь и постучал. Сердце колотилось, как бешеное. За дверью послышалось шарканье. Затем раздался едва уловимый железный скрип — это она по ту сторону двери открыла дверной глазок, чтобы посмотреть, кто стучит.

Я поднёс фонарик к своему лицу и помахал ей в глазок.

— Здравствуйте! — произнёс я, как мне показалось, достаточно громко, чтобы меня услышали за дверью.

Послышался лязг ключей, и наконец дверь открылась.

— Чого, электрик, что ли?

***

Света не было во всём доме, так что и у старухи в квартире было хоть глаз выколи. Я выставил фонарик так, чтобы он освещал нас, но не светил никому в глаза.

— Здравствуйте! Помните меня? Я приходил с участковым, вы нас ещё угощали чаем.

Старуха смотрела на меня своими большими бесцветными глазами.

— И чого?

— Я… хотел сказать спасибо. И задать ещё пару вопросов.

— А свет-то не починишь, что ли?

— Ну… я не мастер по этому делу, если честно.

Старуха всё смотрела на меня и молчала, словно ждала ещё чего-то. Потом как очнулась: покачала головой и махнула костлявой рукой.

— Заходи тогда, сквозняк не пускай.

Меня подмывало спросить её: «Не боитесь пускать меня в дом? Вдруг я маньяк какой-нибудь?», но я держал язык за зубами.

Во всей квартире была кромешная тьма, и если бы не мой фонарик, то я бы точно споткнулся бы обо что-нибудь и разбил себе нос. Старуха прошаркала на кухню, я пошёл за ней.

Там она на ощупь зажгла свечку. Чиркнула спичкой, и стало ещё светлее, и оказалось, что это уже третья свеча, которую она зажигает. Предыдущие две оплыли прямо на голый стол.

— Чаем, если хочешь, угощу, — пробормотала старуха, но я отказался.

Я чувствовал себя неловко. Я чувствовал себя глупо и уже ругал себя, за то, что пришёл.

Что там творится в её старой голове? Уже, наверное, надумала чего. Если та байка, что мне рассказала мать, хоть отчасти правда, то бедная старуха, должно быть, ничего хорошего не ждёт от таких гостей, как я. Она знает, наверняка знает, какие слухи о ней ходят. И вот теперь она, может быть, думает, что я пришёл задавать глупые вопросы, накачанный этими самыми слухами.

По её грустным запавшим глазам я понял, что так оно и есть.

— Ну, что у тебя, милок? — спросила она как-то обречённо. — Говори.

Свеча на столе хорошо освещала наши лица.

Я опустил фонарь пониже и направил луч на холодильник. Так оно и было: на холодильнике красовалась визитка из пенсионного фонда. Я подошёл и аккуратно вытащил её из-под магнита с названием какого-то дальнего города.

— Эта визитка, — я сел напротив старухи, — у моих пропавших друзей таких было очень много.

— Подружка мне твоя дала, — кивнула бабка.

— Подружка? Не друг? К вам точно никто из них не заходил?

Старуха посмотрела на меня с тоской в глазах.

— Милок, знаешь, сколько мне лет? — она ткнула пальцем в свою голову, на которой рос лёгкий седой пушок, — девяносто два, милок. И я за эти годы чего только не повидала. Чего мне только люди не делали, чего я только про себя не слышала. Люди-то разные. Бывает, и больно обидеть могут. И я обижала, было дело. Но ты хоть чего про меня такое думаешь? Я старая бабушка. Если я кого обидеть могу, так на меня обижаться не нужно. Знаю я, как про меня говорят. Что я старая, полоумная. А когда тебе будет девяносто, если доживешь, и ты такой же будешь.

Она вздохнула.

— Ну, может, и полоумная я, чого… У меня ведь совсем никого нет. Я уже забыла, какой я была молодая. Сама лица своего не помню. А тут заходил ко мне кто или нет — может, я чего и забыла. Но ты-то, молодой, неужели думаешь, что я им что-то плохое сделать могла? Старуха-то?

Губы у неё задрожали, и она отвернулась к окну.

Мне стало жалко её, аж сердце защемило. Она была беззащитна в своей старости. Она почему-то напомнила мне мою мать.

Моя мать ещё молодая, с румяным лицом, на котором заметны только морщины-лучики в уголках глаз и губ и немного на лбу. Она всегда выглядела моложе своих лет. Она любит пошутить и посмеяться, но тоже иногда плачет. Она не боится старости, моя мама. Но ей наверняка странно и страшно думать, что её время тоже когда-нибудь может пройти.

Я протянул руку к руке старухи и прикоснулся к холодной, сухой коже. Почувствовав моё прикосновение, она повернулась ко мне уже с улыбкой…

А сам я в эту минуту почувствовал, что схожу с ума.

За спиной старухи, в углу поднималась чёрная тень. Не просто дрожащая тень от свечи, а нечто, ставшее плотной чернотой, тьмой, которая двигалась сама по себе. Во мне проснулся животный страх. Адреналин ударил в голову и в ту же секунду заставил сердце биться как бешеное. Я боялся посмотреть, что там выше. Я боялся. Это был глубинный страх, от которого волосы на голове и теле поднимались дыбом, а мне самому захотелось встать на четвереньки и завыть от страха, как испуганный пёс.

Я видел это. Я поднял глаза, и мне почудилось, что в голове моей что-то смещается, словно стараясь защитить меня от сумасшествия.

За спиной старухи я видел лицо, выступавшее из черноты.

Я видел лицо.

Это было лицо моей подруги. И она одними губами беззвучно кричала мне: «БЕГИ»!

Я отдёрнул руку за долю секунды до того, как старуха рванула за мной через весь стол. Я с грохотом упал с табуретки на пол. Свет передо мной взметнулся вверх и погас — я выронил фонарик. Погасла и свеча, и тут же раздался грохот падающего кухонного стола и треск ножек. В мелькнувшем свете я видел нечто ещё более страшное, чем призрак. Я увидел, как резко изменилось лицо старухи, как оно стало звериным, жутким, уродливым.

И все это в одну секунду, в одно мгновение. Я орал. Я не помнил, за что схватился — кажется, за отломанную ножку стола, и бил перед собой куда придётся. Она же лезла за мной на четвереньках, через сломанный стол. Деревянные обломки трещали под ней. Я вопил и полз назад, потому что от страха просто не мог встать. Всё было слишком быстро. Слишком страшно. Она лезла за мной, как животное, я пытался ударить её и в то же время отползти ещё дальше.

Наконец я вскочил и побежал. А бежать в крохотной квартире было некуда.

В прихожей было тесно. Входная дверь заперта и не поддавалась — а я и не помнил, когда старуха успела ее закрыть. Чувствуя, что она, или оно, это существо, вот-вот выползет из кухни, я метнулся в единственную комнату.

Только я забежал и забился в дальний угол, как понял, что она уже комнате. На пороге. Поднялась с корточек медленно и как-то ломано, словно у неё было больше суставов, чем положено. В окно светила луна и неожиданно ярко освещала часть комнаты, так что я мог видеть лицо старухи. Молодое, гладкое, худое лицо. Неестественно круглые глаза, оскаленные зубы. Чёрные-пречёрные волосы.

— Пирожочек с мясом хочешь? — спросила она, глядя мне прямо в глаза, и засмеялась.

Я зажал уши руками.

Её смех разрывал мне перепонки.

«Пирожочек с мясом». Я почувствовал, как меня тошнит и вот-вот вырвет.

Она ринулась на меня, и я заметил, как лицо её снова превратилось в старушечье, когда она вышла из лунного света.

Всё было, как в кошмаре. Я бежал, но не мог убежать, я бил, но не мог поранить её, словно бил по чему-то мягкому. Мои удары утопали в вязкой темноте. Мои крики тонули в тишине. Голос пропадал, едва я успевал открыть рот.

Я отбивался ножкой стола. Вувер-кува была жилиста и сильна, она как будто не чувствовала ударов. Тянула ко мне руки, пыталась прыгнуть на меня, но я всё уворачивался.

Смартфон выскочил из моего кармана и с грохотом рухнул на пол. Чудом не разбился.

Я ринулся к нему, упал на пол и схватил гаджет, лихорадочно пытаясь зайти в телефонную книгу. Потные пальцы скользили по стеклу — смартфон не слушался.

Наконец мне показалось, что я набираю номер участкового и через пару гудков он снимает трубку.

Всё это творится словно одну секунду. Или целую вечность.

Вувер снова встает и идёт ко мне.

Я ору в трубку не своим голосом: «СЕМЁНЫЧ, Я ЗДЕСЬ! ПРОХОРОВА!» … я воплю не по-человечески. Как свинья, или корова, которой режут горло. Сам не узнаю свой голос.

Она набрасывается на меня, и я только успеваю выставить поперёк ножку стула, защищаясь ей, как барьером. Кува вцепляется в неё обеими когтистыми руками и прижимает меня к полу своим весом. А весит она словно взрослый мужчина. Она победоносно вопит. И тянется ко мне всем телом, тянется лицом и огромными, кривыми зубами, которые словно растут мне навстречу и становятся ещё больше.

Тогда мне впервые в жизни было так страшно. Я чувствовал себя телёнком, которого привели на бойню. Впервые в жизни я понял для себя, что значит быть жертвой, которую одолел кто-то очень сильный и очень жестокий.

Её глаза смотрели в мои. Меня тошнило и трясло, но я напрягся всем телом, чтобы только удержать её подальше от себя. Я не заметил, не понял, как так вышло — что ее шея вытянулась, а лицо оказалось совсем близко у моего плеча.

У меня в ушах раздался оглушительный треск и хруст моей же собственной плоти, и плечо словно обдало огнём. Она впилась в меня зубами, я заорал ещё сильнее, ещё натужнее, и голос у меня сорвался.

Там, над ней и над моей головой, замелькали чьи-то лица. Они словно

...