автордың кітабын онлайн тегін оқу  Раб. Книга первая

Андрей Власов

Андрей Власов

Пикасо. Часть первая

Раб. Книга первая

Первая из четырёх книг романа повествует о детстве и юношестве Кирилла Булатова. Родившись в середине 70-х, он переживает вместе со своей страной все перипетии её недавней истории.

Драматические события его жизни — уход из семьи отца и несчастная первая любовь — накладывают свой отпечаток на характер героя и его дальнейшую судьбу. С одной стороны, его затягивает улица и полукриминальные компании, с другой — мама, тренер, классный руководитель своим примером и авторитетом делают всё для того, чтобы Кирилл вырос хорошим человеком.

Что окажется сильнее? К какой стороне он примкнет? О долгом пути поиска правды и смысла рассказывает эта книга.

О тех, кто родился в 70-е

Произведение является результатом художественного вымысла. Все совпадения с реальными людьми и событиями случайны.

Едá забýдетъ женá отрочá своé,

éже не помиловати исчáдiя чрéва своегó?

áще же и забýдетъ сихъ женá,

но áзъ не забýду тебé,

глагóлетъ Госпóдь.

 

Библия

Ветхий Завет

Книга пророка Исаии

глава 49, стих 15

Глава 1

Детский сад

В раздевалке детского садика стоял маленький мальчик и тихо плакал, время от времени всхлипывая и вытирая слёзы кулаком. Рядом на открытой дверце шкафчика висело его полотенце, но он, почему то, им не воспользовался, а предпочитал размазывать слёзы и сопли по лицу. В голове звучали обидные прозвища, которыми его дразнили: «Кирюха — отъел себе брюхо!», «Кирюха — написял себе в ухо!», «Кирилл — дебил!» и так далее. Из-за этих обзываний, он подрался со Славиком, самым крепким мальчиком в группе, получил по шее и теперь расхлёбывал последствия.

С переходом в старшую группу, в их детском коллективе откуда-то появилась мода, придумывать обидные дразнилки к именам и фамилиям. Больше всех доставалось Толику Толбасову, его дразнили: «Толик — алкоголик» и «Толбасов — колбасов». Доставалось и всем остальным, за редким исключением. Причем, как-то так получалось, что если кто-то кого-то начинал дразнить, то к этому тут же присоединялись и другие. Тот, кого дразнили, вмиг оказывался в кругу обидчиков. Он злился и кидался на них с кулаками, те смеялись и убегали, а вместо них появлялись новые «обзывальщики», пока это безобразие не прекращалось воспитательницей. Тогда дети, выслушав порцию нравоучений, уже через несколько минут, как ни в чём не бывало, принимались играть в игрушки, куклы, солдатики, позабыв все обиды до следующего всплеска обзываний. Иногда же, когда воспитательницы по близости не было, всё это могло закончиться потасовкой, как и в данном случае.

Обзывали Кирилла не то, что бы слишком часто, а так же как и остальных детей, но все равно было обидно. Зато фамилия у него была красивая и звучная — Булатов.

Воспитательница, Валентина Семёновна, быстрым шагом вошла в раздевалку, направляясь в группу. Но, увидев Кирилла, она всплеснула руками и подошла к нему.

— Кирюша! Что случилось, почему слезы?

Кирилл всхлипнул и ничего не ответил. Валентина Семёновна взяла с крючка полотенце и вытерла ему лицо:

— Не годиться так, Кирилл. Ты же мужчина. А? Мужчина?

— Угу, — промычал он и опять всхлипнул.

— А мужчины, Кирилл, не плачут. Мужчины — огорчаются. Понял?

Малыш кивнул.

— Все. Иди в группу и успокойся. Скоро мама уже за тобой придет.

Мама действительно пришла скоро и не одна, а с папой, что бывало довольно редко. В этот день они шли в районный дом пионеров записываться на кружок рисования. Кирилл по дороге держал родителей за руки и, повисая на них, прыгал через лужи, оставшиеся после недавнего дождя. Прыг-скок… прыг-скок… Так хорошо… Ведь рядом мама с папой…

Весь сентябрь мама никак не могла решить, куда Кирилла еще записать кроме детского садика. Плаванье, гимнастика, танцы, музыка, рисование… Почти все дети куда-нибудь да ходили, а они всё не могли определиться. Он был довольно подвижным ребенком и, наверное, выбрал бы плаванье, но мама считала, что заняться спортом успеется, а вот воспитывать чувство прекрасного, нужно уже сейчас. Поэтому мамина мысль бегала по треугольнику: музыка, рисование, танцы и никак не могла остановиться на чем-то одном.

Но вот, как-то раз, воспитательница, показывая родителям, результаты детского художественного творчества, сказала ей:

— У вашего ребёнка несомненный талант к изобразительному искусству. Вот посмотрите, как он лису нарисовал. Вы бы его в кружок записали.

Примерно, то же самое, воспитательница говорила и всем родителям, но мама Кирилла приняла её слова близко к сердцу, и вопрос был решен — рисование.

Кружок рисования в Доме пионеров работал уже недели три и ребята, которые занимались с самого начала, посматривали на Кирилла немного свысока, считая новичком. Учительница рисования, Мария Александровна, немолодая, полная женщина приняла его очень доброжелательно. После короткого знакомства она сама завела его в кабинет, усадила за парту и помогла приготовить к занятию альбом и карандаши.

На первом, для Кирилла, занятии дети осваивали навыки штриховки. Мария Александровна нарисовала в его альбоме квадрат, разделила его пополам линией и показала, как надо заштриховывать: в одной половинке квадрата штриховка в одну сторону, в другой половинке — в другую. Потом квадрат был разделён на четыре части, потом на восемь, потом на шестнадцать, все части которого в итоге были заштрихованы в разные стороны.

Кирилл первым справился с заданием и когда остальные дети ещё пыхтели над своими квадратами, он уже вовсю любовался своим произведением. Оно ему так понравилось, что он вскочил со своего стула бежать к родителям, которые ожидали его в коридоре, чтобы показать свою картину. Но Мария Александровна остановила его:

— Постой Кирюша…, дружок, урок еще не окончен. Вот когда я скажу, тогда пойдешь к маме, — Мария Александровна посмотрела на его рисунок и улыбнулась. — Молодец, у тебя хорошо получается, — она ласково погладила его по голове.

 

 

Малыш почувствовал её неподдельную теплоту и участие и послушно сел обратно за парту. Бежать к маме уже хотелось не так сильно.

Как впоследствии подметил Кирилл, у Марии Александровны были две привычки: она любила гладить детей по голове и величать их именами известных художников. Вот и тогда, когда дети старательно заштриховывали квадраты, она неспешно прохаживалась между партами, заглядывала в альбомы, всех хвалила, гладила по голове, что-то подсказывала, поправляла:

— Вы все у меня талантливые, все одаренные. Будете прилежно заниматься, внимательно слушать учительницу, делать домашние задания, — её речь лилась как колыбельная песня, — и из вас обязательно выйдут великие художники: Васнецов, — она дотронулась до головы белобрысого мальчишки, — Айвазовский, Рембрандт, Леонардо, — её рука скользила по головам учеников, — Пикассо, — она дотронулась до Кирилла.

Кирилл, конечно, не знал кто такой Пикассо, да и Мария Александровна не очень-то знала, просто слышала где-то краем уха. Но ему понравилось, как звучит это слово. Он его повторял в уме и как бы рассматривал с разных сторон.

«— Пикасо».

Всю дорогу домой после занятий рисованием, весь вечер и все утро следующего дня он подбирал «обзывалки» к слову «Пикасо», но подобрать не смог.

Когда на следующий день после занятия рисованием Кирилл пришел в садик, его встретила стайка ребят, в которой кто-то, среди прочих детских приветствий, счёл своим долгом подразнить его:

— Кирюха, забыл вчера ухо!

— Я не Кирюха, — важно сказал Кирилл.

Это его заявление прозвучало для ребят немного неожиданно. Они слегка снизили уровень своей шумности, а Кириллов обидчик удивленно и насмешливо спросил:

— А кто же ты тогда?

Кирилл выпятил грудь, немного задрал голову кверху и торжественно изрёк:

— Я — Пикасо! — уровень шумности детей упал почти до нуля. Все уставились на него, усиленно переваривая полученную информацию. Обидчик напряженно искал в уме «обзывалки», подходящие к слову «Пикасо», но они никак не находились.

— Ха! Пикасо! — только и нашелся что сказать.

Несколько затянувшаяся пауза была прервана появлением следующего малыша. Дима Куницын ввалился в раздевалку, скинул куртку и в ботинках пошел по ковру в группу к остальным.

— Смотри, что у меня есть, — в руках он держал несколько медных гильз.

— Ух, ты! Класс! Дай посмотреть! — Дима вмиг стал центром всеобщего внимания и про Кирилла забыли.

Гильзы в садике считались чем-то вроде денег и престижной атрибутики одновременно. Были они далеко не у всех. Но абсолютно все, по крайней мере, все мальчишки, хотели их иметь. С обладателями гильз все хотели поиграть. В играх, как правило, мальчишки представляли себя бравыми солдатами, с оружием в руках побеждающими фашистов. За гильзы можно было выменять разные нужные вещи: пластмассовых солдатиков, машинки, танчики, фантики от шоколадок и иногда даже сами шоколадки. Еще в гильзы можно было свистеть, что, правда, совсем не поощрялось воспитательницами. Но было очень классно свистнуть, особенно в каком-то небольшом пустом помещении, например на лестничной клетке, где отдавалось эхо.

Гильзы были двух видов: мелкашки и от автомата. Гильзы от автомата были побольше и ценились выше: курс был примерно один к пяти. В детский садик гильзы попадали двумя путями: дети или выменивали их у себя во дворе по месту жительства или, если у кого папа или близкий родственник был военным, получали от них за хорошее поведение. В Кирилловой группе, второй способ был доступен только Диме Куницыну, что делало его таким себе детсадовским авторитетом.

— Это гильзы от автомата, — рассказывал Дима. — Мы с папой вчера были на стрельбах, папа мне дал автомат, и я как начал стрелять по немцам. Бах-бах-бах. Тра-та-та-та. Они все падают. Ну, я потом немного гильз набрал.

— Ха! Ври, да не завирайся!

— Честное слово! Немцы в атаку пошли. А мы, с папой, сидим в окопе, немцев поближе подпускаем. А потом как выскочим, как начнем строчить. Тра-та-та-та. Немцы все падают. А ты знаешь, как вот эта штучка в гильзе называется — капсуль. Понял? Боёк по капсулю бахает, капсуль взрывается, зажигает порох, порох взрывается, пуля, бах, и полетела. Понял? А у меня вот еще что есть…

Дима полез в карман, но тут воспитательница, выходя на кухню за завтраком, увидела, что он зашел в группу в ботинках:

— Дима, это что еще за безобразие! А ну марш в раздевалку, ботинки снимай. Видишь, все дети в тапочках.

Дима Куницын всем рассказывал, что у него папа военный, носит погоны, фуражку с кокардой, часто ездит на стрельбы и берет с собой Диму. А быть военным, в начале 80-х, было очень престижно.

На самом деле, Димин папа был инженером, работал на каком-то заводе, а военным был папин брат, который жил в другом городе. Примерно раз в год он приезжал к ним в гости и привозил Диме гильзы, кокарды, солдатиков, а однажды даже подарил фуражку.

Пока Дима разувал свои ботинки в раздевалке, в группу привели Наташу, симпатичную кареглазую девчонку, с короткой стрижкой «под мальчика». Наташа была довольно озорным ребенком и часто играла с мальчиками в «мальчишечьи» игры: войнушки, солдатиков, морской бой и т. д., хотя и отдавала должную часть внимания и куклам. Она была своей и в «мальчишечьей» среде и в «девчачьей» и, в отличие от всех остальных девчонок, разбиралась в гильзах и знала им цену.

— Наташка, смотри, че у меня есть, — Дима, уже обутый в тапочки, держал на раскрытой ладони две гильзы от автомата.

Наташа не могла посмотреть, что есть у Димы, потому что в этот момент мама стягивала с неё свитер.

— Наташа, не вертись, стань спокойно, — мама достала из Наташиного шкафчика тапочки. — Переобуешься сама, я убегаю на работу.

Наташка, наконец, смогла разглядеть гильзы на Диминой ладони.

— Ха, подумаешь! — воскликнула она и с равнодушным видом стала переобуваться в тапочки. Такого безразличного отношения к своему богатству Дима не ожидал.

— Да ты смотри, гильзы, — он подсунул их под самый Наташкин нос.

 

 

Это было не очень благоразумно с его стороны, так как Наташка резко выпрямилась, загребла у него с ладони гильзы и побежала в группу:

— Были ваши — стали наши! У-у! — она показала Диме язык.

— Отдай! — он бросился её догонять.

Наташа ловко бегала среди играющих детей и смеялась над Димой, а тот, со слегка испуганным лицом, никак не мог ее догнать. Наконец, она споткнулась об какую-то игрушку и упала на ковер. Димка тут же навалился сверху:

— Отдай! Отдай, это моё! — он пытался разжать её пальцы, державшие гильзы.

— Не отдам, не отдам, ха-ха-ха! — Наташка вертелась на ковре и хохотала.

Диме, всё-таки удалось разжать её пальцы и забрать одну гильзу, но тут на него налетел Кирилл.

— Ты че девчонок обижаешь, Куница! — он перевалил его с Наташки на ковер и они стали бороться.

— Ах ты, Кирюха — балабуха, ты что по морде захотел? — Димка рванул противника за рубашку и оторвал верхнюю пуговицу.

— Ах, так, — Кирилл схватил его за воротник, пытаясь нанести эквивалентный урон.

Завязалась энергичная возня, противники раскраснелись, никто упорно не хотел сдаваться. После нескольких минут борьбы, Кирилл все-таки подмял под себя Димку и объявил себя победителем:

— Ну что, получил?!

— А чего она мои гильзы забрала? — немного плаксивым тоном оправдывался Димка.

— Да на, твои гильзы, не плач, больно нужно, — Наташка вернула ему оставшуюся гильзу и встала на ноги.

Все остались довольны: Димка получил обратно свои гильзы, Наташка посмеялась над Димкой, а Кирилл защитил «прекрасную даму», что было для него верхом удовольствия.

 

 

Дело в том, что после шести лет, Кирилл стал проявлять определенный интерес к противоположному полу. Этот интерес не исчерпывался простым подглядыванием за тем, как девочки писают, благо туалет был общим. Этим, периодически, грешили все, но у него, кроме интереса к женской анатомии, появилось еще какое-то чувство, совершенно не осознанное. Какое-то влечение к противоположному полу, конечно же, совершенно детское и безобидное. Появилось понятие того, что девочка может нравиться, а может не нравиться. Появилось желание играть с теми девочками, которые нравились, желание обратить на себя их внимание и т. д., до чего ещё не дозрели большинство его одногруппников. Его «первой любовью» стала Наташка. Кстати сказать, когда Кирилл «осознал» свои нежные чувства, он стал отворачиваться, когда видел её в туалете, считая подглядывать за ней неприличным, хотя вовсю глазел на других девчонок.

Поначалу, он просто любовался Наташей. Ему нравилось смотреть, как она бегает, играет с куклами, шепчется с другими девчонками. Ему нравилось, как она улыбается и как она сердится, нравилось, как она поёт на музыкальных занятиях и танцует на хореографии. В общем, вскоре он понял, что Наташка — это и есть воплощенный женский идеал.

Через некоторое время Кирилл начал действовать: он выпросил у мамы красивый календарик, подарил его Наташке и сделал официальное предложение:

— Наташа, давай с тобой дружить?

— Давай, — с ходу согласилась Наташа.

После полученного согласия, когда воспитательница строила детей парами, чтобы вести гулять на улицу, он уже с полным правом взял её за руку и стал рядом, слегка потеснив Иру, которая раньше обычно ходила с ней парой. Воспитательнице некогда было разбираться и, поэтому она быстро нашла другую пару немного обиженной Ире, и колонна детей двинулась по лестнице. Кирилл уже было подумал, что он будет всегда стоять рядом с Наташей, но оказалось, что она не придавала этому значения и все время норовила стать или с Ирой или с Леной, другой своей подружкой.

Вскоре ему жутко повезло. В их спальне, где детей укладывали на дневной сон, воспитательница с нянечкой затеяли перестановку кроватей, в результате которой его кровать оказалась рядом с Наташкиной. То есть их кровати поставили в ряд возле стенки так, что Наташкина голова оказалась возле Кирилловых ног. Кровати в детском садике были металлические, и через их спинки можно было переговариваться. И он, естественно, не преминул этим воспользоваться. В первый же день на новом месте, когда дети на тихом часе уже почти заснули, и нянечка вышла из спальни, он перекрутился под одеялом, пересунул свою подушку к Наташкиной голове и зашептал:

— Наташ, слышь, Наташ!

Но Наташа уже спала. Кирилл не осмелился её будить, он только просунул руку между металлическими прутьями и нежно погладил её по голове, примерно так, как это делала мама, укладывая его самого спать. После этого Кирилл, как порядочный шестилетний мужчина, твердо решил жениться на Наташке, о чём торжественно объявил своим родителям.

А Наташка, жила себе беззаботной детской жизнью, совершенно не догадываясь о своём «счастье» в виде Кирилла.

Всё бы хорошо, но проблема была в том, что не Кириллу одному нравилась Наташка. Оказалось, что у них в группе есть ещё один «дозревший». Это был Славик Дунаенко, самый рослый мальчик в детском саду. По размерам он превосходил Кирилла раза в полтора. Соответственно, и в частых детских стычках он побеждал всех, включая, конечно, и его. Славик давно уже осознал свою силу и не стеснялся пускать ее в ход в отношениях с одногруппниками.

Их «любовь» к Наташке проявлялась одинаково: оба они стремились оградить её, от каких бы то ни было посягательств со стороны других ребят, выказав себя при этом эдакими героями-защитниками. Выглядело это примерно так: Кирилл и Славик, играя с ребятами, то и дело поглядывали на Наташку, и когда кто-нибудь ее пытался обидеть или, по крайней мере, им так казалось, они тут же срывались со своих мест, бросались на обидчика, задавали ему хорошей трепки и тут же начинали драться между собой. Победителем, конечно, всегда оказывался Славик, хотя Кирилл каждый раз отчаянно сопротивлялся. После таких стычек ему было жутко обидно, а часто и больно, но он всё равно каждый следующий раз бросался защищать Наташку, хотя в душе боялся опять быть побитым Славиком.

Но, в то утро, Славика еще не успели привести в детский сад и Кирилл, в полной мере, мог вкусить радость победы над Димкой и насладиться благожелательным взглядом Наташки, которым она наградила победителя.

— Детки! Быстренько все на завтрак! — посреди весёлого детского шума раздался зычный голос воспитательницы.

Она вошла в группу, неся в одной руке ведро с манной кашей, а в другой — корзинку с нарезанным хлебом.

Тут же раздались возгласы:

— А я уже дома покушал!

— И я!

— И я!

— Кто покушал дома, не мешает остальным, — воспитательница, Валентина Семёновна, рассаживала за стол «непокушанных» детей. Таковых набралось примерно половина группы и Кирилл был в их числе. В принципе его дома кормили завтраком, но ему очень нравилось, как готовят в садике и, поэтому, он, как правило, не отказывался от возможности ещё раз покушать.

После завтрака начался урок рисования. Рисовали гуашью. Воспитательница дала всем задание, рисовать деревья, какие кто хочет. Кирилл, однако, вместо дерева нарисовал простым карандашом квадрат, разделил его на несколько частей и стал их заштриховывать в разные стороны. Валентина Семёновна, проходя мимо него, весьма удивилась:

— Кирилл, я же сказала рисовать красками деревья, а ты что нарисовал?

Кирилл не знал, как называется то, что он изобразил.

— Валентина Семёновна, нас так вчера учили в художественной школе.

— В какой художественной школе?

— Ну, я вчера ходил в художественную школу с мамой и папой, и нас там так учили.

— Художественная школа — это хорошо, но сейчас вы должны рисовать дерево.

Воспитательница нагнулась, мягким движением взяла из рук Кирилла карандаш и положила на стол.

Но он настаивал на своем:

— Валентина Семёновна, ну смотрите, как красиво получается. И в школе нас так учили.

Валентина Семёновна начала сердиться:

— Вот будешь в школе рисовать то, что тебе говорят, а здесь тебе не художественная школа. И будь добр, сейчас же возьми краски и рисуй дерево, а не это безобразие! — она сердилась все больше и больше, так как начала замечать, что другие дети начинают обращать излишнее внимание на Кирилловы квадраты, а кое-кто уже и себе стал рисовать нечто подобное.

Вообще-то Валентина Семёновна была доброй и справедливой. Она любила детей, была с ними в меру ласкова, но и в меру строга. И всегда добивалась того, чтобы дети делали то, что она скажет. Приучала к дисциплине. Вот и сейчас, чтобы на корню пресечь Кириллово диссидентство, она выпрямилась и, обращаясь ко всем, сказала громко и речитативом:

— Дети! Все рисуем дерево красками гуашь. Кирилл, тебя это касается в первую очередь!

Но он упорно стоял на своём:

— Валентина Семёновна, мне не интересно рисовать дерево, я хочу рисовать квадрат. И вообще, я не Кирилл. Я — Пикасо!

Эта повторная заявка на смену имени заинтересовала всех. Дети дружно перестали рисовать и с усмешками уставились на Кирилла и воспитательницу, с интересом наблюдая, чем же закончится их противостояние. Валентина Семёновна тем же речитативом, но более строго сказала:

— Дети! Все рисуем дерево красками гуашь. А наш Пикасо идет в угол!

Все дружно захохотали:

— Ха! Пикасо идет в угол!

— Ха! Ха! Ха! Пикасо!

Кирилл поднялся из-за стола и, сопровождаемый весёлым детским смехом пошел в угол. С этого дня кличка «Пикасо» прилипла к нему намертво.

* * *

На следующем занятии в кружке рисования Кирилл спросил учительницу:

— Скажите, Мария Александровна, а кто такой Пикасо?

— Ну, Пикассо — это такой великий художник. Он очень красиво рисовал. Вот будешь прилежно заниматься, и ты таким будешь.

Кирилл, в то время, совсем не собирался быть художником, он хотел стать пожарным и ездить на большой красной машине с мигалками и сиреной. Но ему очень понравилось слово «великий» и он решил прилежно, насколько хватало детского усердия, заниматься рисованием.

* * *

Через неделю к ним в группу пришла новая воспитательница, Марина Георгиевна. Воспитательниц на каждую группу положено было две: одна была с детьми первую половину дня, а другая — вторую. Но некоторое время Валентина Семёновна была с детьми целый день, потому что не могли найти замену второй воспитательнице, которая уволилась ещё весной. И вот, наконец, нашли.

Марина Георгиевна была не такой опытной, как Валентина Семёновна. Она немного побаивалась детей и вообще держала себя неуверенно. У неё была дочь, которая училась в школе, во втором классе. Марина Георгиевна, опасаясь оставлять её без присмотра, после уроков забирала её с собой в детский садик. Звали её Наташа. Она была очень симпатичной и полненькой. Пышечкой. Обычно она садилась где-нибудь в уголке и делала домашние задания или читала. Если детей выводили после полдника на улицу, то она помогала их одеть и построить, да и на площадке присматривать. С первого же своего появления в садике она понравилась Кириллу. Когда она вошла, он даже бросил играть в солдатики, отошел в угол и оттуда стал, во все глаза, смотреть на неё. Она была смугленькая, кареглазая с красивыми вьющимися волосами. Одета в школьную форму и белые колготки. Кирилл был от неё в восторге. А больше всего ему понравились её губы. Они были такие пухленькие… Он особенно полюбил наблюдать за тем, как она закусывала ими ручку или карандаш, когда задумывалась над решением заданий по математике. Но при всём при этом, он совсем не охладел к прежней Наташе. Она ему также нравилась, и он также продолжал её считать своей невестой. Про себя он стал их называть: Наташа Маленькая и Наташа Большая.

Марина Георгиевна приходила в садик с полудня, когда начиналась её смена. Выглядела она всегда очень озабоченной, часто думала о чём-то своем. К тому же, у неё не получалось, как у Валентины Семеновны, быть строгой с детьми и поддерживать дисциплину на должном уровне. Ребятишки сразу почувствовали слабинку и стали потихоньку распоясываться: они шумели, когда Марина Георгиевна просила их замолчать, долго отказывались заходить в группу с улицы, когда им хотелось ещё поиграть, не спешили усаживаться за столы, когда не хотелось кушать и т. д. Воспитательница надрывала горло, призывая их к порядку, но слушались её слабо. Она чувствовала, что не справляется с детьми и это ещё более усугубляло её неуверенность.

Однако, довольно быстро, она нашла способ управлять малышами. Точнее не нашла, а он появился сам собой. Как-то Марина Георгиевна обратила внимание на то, что Славик Дунаенко, как самый рослый и сильный ребенок в группе, имеет некоторое влияние на остальных, что остальные дети его побаиваются и слушаются. И так получилось, что она стала призывать его в трудных случаях на помощь.

Первый раз это произошло возле «чвякалок» по дороге на площадку. Это такие кусты, ягоды с которых «чвякали», если наступить на них ногой. Дети, ну никак, не хотели от них уходить, всё срывали маленькие плоды и «чвякали» их об асфальт. Они так разыгрались, что совершенно не обращали внимания на Марину Георгиевну, которая кричала, чтобы они вернулись в строй, подбегала, то к одному, то к другому ребенку, брала его за руку и возвращала на место. Но сам строй уже до того расстроился, что детей просто некуда было ставить на это самое «место», и они просто бегали возле кустов туда-сюда, срывали ягоды, «чвякали» их, «перечвякивали» друг у друга, галдели и смеялись. Но вот, в какой-то момент Славик, у которого Виталик Сазонов, в пылу игры, «перечвякал» его, Славиковы, «чвякалки», вдруг вспомнил, что вообще-то они идут на детскую площадку. Он взял Виталика за шиворот и потянул вперед со словами:

— Ты чё делаешь?! А ну, быстро на площадку! А то, сейчас как дам!

Виталик послушался и сделал несколько шагов в нужном направлении:

— Да ладно тебе. Отпусти.

Марина Георгиевна это заметила и ухватилась как за спасительную соломинку:

— А ну-ка, Славик. Помоги мне всех построить.

Славику такая просьба со стороны воспитательницы пришлась по душе. И он постарался исполнить её как можно лучше. Он стал хватать детей за одежду и за руки, оттаскивая их от «чвякалок». Общими усилиями с Мариной Георгиевной они кое-как сформировали строй и продолжили движение к площадке. Причем Славик теперь уже гордо шёл рядом с воспитательницей, свысока поглядывая на остальных.

С тех пор, она всякий раз прибегала к помощи Славика, когда не могла сама совладать с детским коллективом. Валентина Семёновна такого не допускала никогда. Она просто не нуждалась в чей-либо помощи. И когда на следующий день после истории с «чвякалками» Славик попытался помочь ей построить детей на улицу, она строго скомандовала ему стать в строй и не мешать остальным. Славик быстро сориентировался в ситуации, и перечить не стал.

Таким образом, совершенно не отдавая себе в этом отчет, Марина Георгиевна применила приём, который успешно применяется для управления людьми в армии, тюрьме и прочих подобных коллективах. Когда среди группы равных людей определяется один авторитет, который возвышается над остальными и помогает администрации управлять коллективом. Как правило, при помощи физической силы. За это, авторитет получает определенные привилегии, недоступные для всех остальных. Такой привилегией для Славика, со временем, стало право не ложиться спать на тихом часе. Правда, поскольку пересменка воспитательниц обычно происходила во время дневного сна, то Славик, при Валентине Семёновне ложился спать вместе со всеми, а когда по голосам, доносившимся из группы, понимал, что она ушла, вставал и с чувством превосходства над остальными, выходил из спальни, сопровождаемый завистливыми взглядами тех детей, которые ещё не уснули. При этом сам он оказывался в довольно незавидном положении. Поскольку одному в группе делать было нечего, он тынялся из угла в угол, скучал и ждал окончания тихого часа и возвращения из спальни остальных детей.

Через некоторое время его лидерство в старшей группе детского садика закрепилось прочно и никем не оспаривалось. Хотя, наверняка некоторые мальчишки, в душе, и мечтали быть на его месте. Но виду не подавали. И среди них точно был Кирилл.

* * *

Вскоре у Кирилла со Славиком произошла серьёзная стычка. На этот раз не из-за Наташи, а из-за пиратов. Кирилл принёс в садик набор пластмассовых пиратов, подаренных накануне родственниками, бывшими у них в гостях. Но, к несчастью, у Васи Суслова были точно такие же. Правда, не весь набор, а только четыре штуки. Двух пиратов он где-то потерял или забыл на площадке и был весьма раздосадован этом обстоятельством. И вот, после полдника, он увидел, как Кирилл играл своими пиратиками с Толиком Толбасовым и Виталиком Сорокиным. Сначала Вася внимательно смотрел на играющих, очевидно, решая для себя вопрос: его ли это пираты или не его. Здраво поразмыслив, он, конечно, пришел бы к выводу, что это не его пираты. Но ему очень хотелось, чтобы пираты, которыми играли его товарищи, и которые, в отличие от Васиных, никуда не терялись, оказались его, Васины. После нескольких минут колебаний он себя совершенно убедил в том, что эти пираты, и на самом деле принадлежат ему. Намного меньше времени ушло на решение вопроса: предъявлять ли ему сейчас свои претензии на них или подождать. Все-таки, за Кирилла могли заступиться Виталик и Толя. Но очень уж хотелось поскорей вновь обрести потерянную собственность. Плюс к тому, было и ещё одно благоприятное обстоятельство, которого, правда, Вася не заметил. Марина Георгиевна зачем-то вышла из группы, взяв с собой Наташу Большую. Вообще-то говоря, оставлять детей одних без присмотра не полагалось. Или воспитательница, или нянечка обязательно должны были за ними присматривать. Но случалось такое нередко и далеко не всегда по вине воспитательниц. Например, когда нянечки почему-то не было, а надо было сходить на кухню, получить обед. Или ещё что-нибудь. Но всегда в таких случаях воспитательницы действовали на свой страх и риск и старались отсутствовать недолго.

И вот Вася, глубоко вздохнув для решимости, ринулся в атаку. Он подошел к товарищам и, сломав шеренгу выстроенных пиратов, схватил двоих:

— Это мои пираты! — он повернулся, чтобы уйти.

— Как это, твои?! Мои! — закричал Кирилл и схватил его за рубашку.

— А так, мои! У меня тоже такие были! — пытаясь вырваться, закричал Вася.

Толя и Виталик действительно заступились за Кирилла. Они пытались схватить Васю за руки и кричали ему:

— Отдай! Это Кирюхины пираты! Отдай!

Вася попытался вырваться от противников, но Виталик сделал ему подножку и тот упал. Кирилл навалился на него сверху, схватил за руку и попытался разжать пальцы, державшие пиратов. Завязалась энергичная возня на ковре, которая затем, переросла в драку. Кириллу всё-таки удалось отобрать пиратов. Но Вася не сдавался. Он схватил его одной рукой за рубашку, а другой ударил по лицу. Кирилл разозлился ещё больше. Он со всех сил набросился на Васю и стал бить его по чём попало. Виталик и Толя Васю не били, но пытались схватить его за руки, и со стороны могло показаться, что трое бьют одного. А это, согласно кодексу мальчишеской чести, считалось абсолютно недопустимым. Поэтому Славик Дунаенко, обративший внимание на драку, решил восстановить справедливость. Он накинулся на Кирилла, сбил его с ног, и стал колотить кулаками. Против Славика, Кирилл мало что мог сделать. Он пытался отбиваться, но это только раззадоривало Славика, которому казалось, что он борется за правое дело. В конце концов, Кирилл перестал сопротивляться, закрыл лицо руками и заплакал.

Следом за активными боевыми действиями началась словесная перепалка. Дети начали на повышенных тонах выяснять, кому на самом деле принадлежат пираты.

— Он пиратов у него забрал! — кричал Виталик.

— Это мои пираты! Ничего не знаю! — кричал в ответ Вася.

— Это мои пираты! Я их сегодня из дому принес! — хныкая, доказывал Кирилл. — Отдай!

— Не отдам! Это мои!

— Это Кирилловы пираты! Мы себе спокойно играли, а ты их забрал! Так не честно! — вступался Толик.

Славик понемногу понял, в чем причина конфликта и решил стать судьей в данном вопросе. Почти не колеблясь, он принял сторону Васи. Тому было много причин, хотя, конечно, в силу своего возраста, он их не осознавал. Во-первых, с Кириллом они соперничали из-за Наташки, во-вторых, у Кирилла всё получалось намного лучше, чем у него: и лепить, и рисовать, и танцевать, и рассказывать стихи, что служило причиной зависти, и, в-третьих, Славик, ещё не зная сути спора, вступил в драку против Кирилла и теперь уже не мог отступиться от своей позиции. Иначе, выходило бы, что он неправ. А он чувствовал себя абсолютно правым в данной ситуации.

Когда Кирилл боролся со Славиком, он выронил отвоеванных, уже было, пиратов, и Вася не преминул их сразу же забрать себе. Теперь он их крепко держал в руке и ни за что бы никому не отдал. Так что, Славику оставалось лишь узаконить данное положение вещей. Он вскинул руку и тоном, не терпящим возражений, провозгласил:

— Так! Пираты Васины! И всё! Никто, чтобы их у него не забирал. Понятно!

Толя и Виталик предпочли промолчать. Расстановка сил, явно была не в их пользу. Они поняли, что пираты, как ни крути, достанутся Васе и смирились с этой несправедливостью тем легче, что она их прямо не касалась. Но Кирилл, услышав Славикин вердикт, со слезами на глазах и истошным ревом: «Отда-а-а-й!», отчаянно бросился на Васю, в тщетной попытке вернуть пиратов. Но силы были не равны. Вася быстро вырвался из рук Кирилла и побежал к своему шкафчику в раздевалку прятать вновь обретенных пиратов, а Славик, возмущенный таким неуважением к своему авторитету, опять повалил Кирилла на ковер и стал бить еще ожесточённей.

— Ты что, Кирюха, совсем нюх потерял!

Перестав его колошматить, он отошел на два шага и посмотрел на своего противника взглядом, выражавшим примерно следующее: «Ну что, будешь теперь меня слушать? Или тебе еще накостылять?». Побитый и униженный Кирилл, лишившийся, к тому же, своей собственности, представлял собой жалкое зрелище. Он сидел на ковре красный, растрепанный, с взъерошенными волосами, тяжко всхлипывал и вытирал руками слёзы, лившиеся из глаз и сопли, вытекавшие из носа. Делал он это одновременно, и получалось, что он их не вытирал, а размазывал по лицу, что делало его вид ещё более жалким. Его рубашка высунулась из штанов, одна пуговица была оторвана и ещё две расстегнуты.

В таком виде его и застала Марина Георгиевна, наконец-то, вернувшаяся в группу.

— Кирюша, детка! Что с тобой?! Что случилось?! — она заохала и запричитала вокруг него.

Остальные дети стали галдеть:

— Он у него пиратов забрал!

— Да нет! Это не его пираты!

— Его! Я видел!

— А они подрались! Из-за пиратов!

— С кем? С кем подрались? — пыталась выяснить Марина Георгиевна. Она, то бросалась его заправлять, то искала, чем бы ему вытереть лицо. Прошло некоторое время, пока она, наконец, сообразила, что Кирилла, первым делом, следует отвести в ванную и вымыть.

— Так, Кирилл, идем умываться, — она взяла его за руку и повела в ванную. Там он умылся, вытерся полотенцем и, продолжая всхлипывать, стал заправлять рубашку и застегивать оставшиеся пуговицы. Тем временем, воспитательница пыталась выяснить у него, что случилось.

— Что произошло, Кирилл? Почему вы подрались? С кем?

— Мы…, мы…, мы… играли, — сквозь слезы стал рассказывать Кирилл, — а он у меня пиратов забра-а-а-л! — он не удержался и опять заревел.

— Кто забрал? Каких пиратов?

— Ва-ва-ва-ся Су-су-су-слов.

Оказавшийся поблизости Толик подтвердил:

— Да, Марина Георгиевна, мы играли в пиратов, а Вася, подошел и схватил и они стали драться. А потом Славик…

— Ну, успокойся, Кирилл, успокойся. Перестань плакать. Ну, что ты. Сейчас всё выясним, — Марины Георгиевна взяла немного успокоившегося Кирилла за руку и повела в группу.

— Так! Вася! — она попыталась придать своему голосу как можно больше строгости, — Вася, Почему ты забрал у Кирилла пиратов?

Но тут, неожиданно, вместо него ответил Славик. Он с важным видом подошел к Марине Георгиевне и заявил:

— А это Васины пираты. Он у него своих забрал. А этот Кирилл, — тут он вспомнил Кириллову кличку, — этот Пикасо, не хотел их отдавать. Вот и получил.

— Так чьи это пираты? Дети! Чьи, на самом деле?

— Мои! — решительно заявил Вася.

— Мои, — тихим голосом произнес Кирилл.

Мнения окружающих разделились:

— Это Кирилла!

— Нет, это Васи!

— Я видел, как Вася с ними играл!

— Нет, это Кирилл сегодня с собой принес!

Марина Георгиевна поняла, что выяснить, чьи же все-таки на самом деле пираты не представляется возможным, и решила оставить всё как есть.

— Ну ладно, ладно, сами разберитесь по-честному, чьи пираты. А сейчас надо помириться. Вася иди сюда, помирись с Кириллом, дай ему руку.

Вася подошел. Воспитательница взяла его за руку и протянула Кириллу. Кирилл машинально её пожал, что и дало Марине Георгиевне основания объявить о примирении:

— Ну, вот и хорошо. Помирились. И всегда надо мириться. А теперь — за парты, доставайте пластилин, будем заниматься лепкой.

Дети потянулись за столы, стали рассаживаться и доставать пластилин. Кирилл же, после всех переживаний и потрясений совсем не был расположен к лепке и не пошел со всеми, а побрел в дальний угол и сел на стул. Он уже не думал о потерянных пиратах, об унижении и побоях, которые ему довелось перенести, о несправедливости, столь явной и беззастенчивой с которой он так жестоко столкнулся первый раз в жизни. Ни о чём, об этом, он не думал. Он думал лишь об одном: чтобы поскорей пришла мама, и забрала его домой.

* * *

На следующее утро, когда он одевался чтобы идти в садик, он вдруг представил себе, что вот сейчас он опять придет в группу и опять увидится со своими обидчиками. Ему как-то сразу, и очень сильно, расхотелось идти. Он попробовал, уговорить маму оставить его дома. Но мама на провокацию не поддалась, и Кириллу пришлось, с насупленный видом, демонстративно отставая на полшага, плестись за нею в детский садик. Но, вопреки его ожиданиям и боязням, этот день прошел без каких-либо неприятностей, спокойно и ровно, как и большинство дней в детском садике.

И вообще, вся следующая неделя прошла без особых происшествий и событий. Но по прошествии её, Кирилл ещё раз крупно подрался. На этот раз не в садике, а во дворе, и не со Славиком, а с Серёжей, своим соседом по дому.

Серёжа жил в Кирилловом подъезде на четвертом этаже и был на целых два года старше. Из-за этой разницы в возрасте у каждого из них был свой круг общения, но иногда им случалось играть и вместе, когда во дворе собиралась большая и разновозрастная компания и затевалась какая-то общая игра.

Стычка с Серёжей произошла из-за стройки. Стройка, которая началась накануне летом, внесла много нового в жизнь ребят из окружающих домов и стала причиной целой серии интересных событий.

Дом, в котором жил Кирилл, находился недалеко от озера, метрах в трёхстах. Сразу за домом располагался детский садик (не Кириллов), за ним тянулся пляж, а немного левее детского садика росла небольшая рощица, которая насеялась сама собой на песке, намытом когда-то из озера для строительства жилого микрорайона. В тень этой рощи уходили с пляжа отдыхающие, предварительно пережарившись на солнце.

И вот летом, рощицу, к их большому неудовольствию, срубили, место обнесли деревянным забором и стали рыть котлован.

Вскоре к лишению отдыхающих затенённого места добавились и другие, гораздо более существенные неудобства. С утра до вечера на стройке стали забивать сваи, стали постоянно ездить большегрузные машины, подвозившие стройматериалы и поднимавшие клубы пыли, из-за забора стал постоянно слышаться шум, вспышки сварки, скрежет металла, зычные крики «вира» и «майна». Но самым неприятным моментом, особенно для женщин, была фоновая матерная брань, которой не ругались, а разговаривали строители, и которая стелилась по стройке как сизый утренний туман.

Но со временем, люди стали находить и положительные моменты в столь шумном соседстве. На стройке можно было достать (как правило за «поллитру»[1]) дефицитные стройматериалы, которые в советское время купить честным путем было практически невозможно.

Дети же, очень полюбили вечерами, когда заканчивалась активная деятельность строителей, уходить гулять на стройку. В отличии от двухтысячных годов, когда во время строительного бума, многоэтажные дома возводились за шесть-восемь месяцев, в советское время, это занимало года два. Работа велась не спеша, в одну смену, с перекурами и простоями, вызванными несвоевременной доставкой материалов и прочими нестыковками.

Родители, игры на стройке, мягко говоря, не поощряли. Далеко не один детский зад испытал на себе тяжесть отцовского ремня из-за походов туда, но, тем не менее, почти каждый вечер на стройке раздавались детские голоса.

Вообще-то, на стройке должен был находиться сторож, и, наверное, даже не один. Но, как правило, вечерами их на стройке не было. Или, может быть, они и были, но предпочитали высыпаться в строительных бытовках. По крайней мере, Кирилл, довольно частый завсегдатай на стройке, на сторожа нарвался всего один раз.

На стройке можно было полазить по бетонным стенам и перегородкам, завезённым, но еще не установленным на свое место. Можно было сходить в подвал, который строители уже, к тому времени перекрыли бетонными перекрытиями. Но самым интересным занятием было залезть на башенный кран. Особо отважные смельчаки долезали аж до кабины крановщика, которая находилась метрах в тридцати над землёй и при возвращении оттуда их встречали как героев. Кирилл, правда, долезал только до третьей секции. Трусом он не был, но однажды, неожиданно обнаружил у себя боязнь высоты.

Как-то раз они с приятелями решили пойти на чердак. А чердак был местом, куда ходить строжайше запрещалось. Лестница в их доме, которая соединяла все девять этажей, вела и туда. Но после девятого этажа она была вся заварена металлическими прутьями, а там где находились ступеньки, была сварена, из тех же прутьев, дверь, закрытая на висячий замок. Но в одном месте прутья располагались таким образом, что между ними вполне можно было пролезть. Правда, не без труда. Для этого необходимо было стать на лестничный парапет и, в положении полуприседа, просунуть голову между прутьями. Но тоже не просто так. Прямиком голова не пролазила. Её нужно было повернуть на девяносто градусов, и аккуратненько продвигать вперед. Когда прутья доходили до ушей, нужно было их руками затолкать вверх, при этом немного потерпеть, так как это было больно. Когда голова пролезет, её следовало повернуть обратно и втискивать между прутьями туловище. Потом нужно было упереться руками в прутья и на весу подтягивать вверх таз и ноги.

Сам чердак особого интереса не представлял, но с него был выход на крышу. Кстати, всегда открытый. А на крыше было и страшно, и интересно, и весело. С крыши был виден почти весь город, а люди внизу были такими маленькими, маленькими. Кирилл на крыше был всего один раз, в который он и узнал, что очень боится высоты. Едва взглянув вниз, он оторопел от ужаса, упал на четвереньки и так дополз до выхода с чердака, который был на середине крыши. Там он схватился за какую-то трубу так крепко, что друзьям пришлось силой разжимать его пальцы, чтобы спуститься обратно вниз. Ему казалось, что он уже падает с крыши, и он еле сдержался, чтобы не закричать.

Конфликт Кирилла с Серёжей произошел следующим образом. За день до драки, они были в одной компании на стройке. Кирилл ушел оттуда немного раньше и по пути домой, встретил своего отца, который стоял возле подъезда и разговаривал о чём-то с Серёжиным папой. Подойдя к ним, он поздоровался, прижался к отцовской ноге, и стал ждать, когда папа пойдет с ним домой. Через некоторое время к ним подошел и Серёжа. Отцы обсудили очередной матч «Динамо» и «Спартака» и разошлись со своими чадами по домам. Для Кирилла этот день закончился нормально, а вот Серёжин отец, учуяв, что сын был на стройке, всыпал ему хорошего ремня. Когда боль прошла, Серёжа серьезно задумался о том, как отец узнал о его местопребывании. Он долго мучился этим вопросом и, в конце концов, решил, что на него наябедничал Кирилл, который вернулся во двор раньше его. На самом деле, понять, что Серёжка был в «запретной зоне» было несложно: дырка в куртке на локте, разорванная попавшей туда арматурой, ссадина на одной руке, следы салидола на другой и запах костра, который он палил на стройке. Всё это не оставляло никаких сомнений. Но для Серёжи это казалось незаметным и малозначительным. Он всегда себя считал хорошим конспиратором. Поэтому версия о виновности Кирилла была более чем убедительной. Утвердившись в этой мысли, он решил отомстить.

Следующий день была суббота, выходной, и дети гуляли во дворе с самого утра. Серёжа тоже вышел на улицу и ходил вокруг дома в поисках Кирилла. Ходил не один, а с одноклассником Витей, который жил в соседнем подъезде. Хотя Серёжа и был старше Кирилла на два года и, конечно, без труда надавал бы ему и сам по шее, но все-таки для солидности, для официальности самого акта возмездия, решил приобщить к этому делу Витю. Наматывая круги вокруг дома, он рассказал товарищу воображаемый вероломный поступок, во всей его неприглядности. Друзья успели на все лады просклонять Кирилла, и обсудить какой он плохой, ябеда и трус, и что он заслуживает самого жестокого наказания. А тот все не появлялся на улице.

— Да он трус, этот Кирюха, засел себе дома и не выходит. Боится. Значит, точно виноват. Знает, гад, что я ему рожу намылю.

— А может его как-то вызвать из дома. А?

— Да как его вызовешь? Он еще больше испугается и, может, неделю не будет из дому выходить.

— А давай кого-нибудь подошлём. Чтобы он не догадался.

— Давай.

Друзья стали искать во дворе, кого бы послать за Кириллом. Но никого подходящего не было.

— Да он просто трус, этот Кирюха.

— Ага.

На самом деле, Кирилл дома не отсиживался. Он просто был на кружке рисования. А вернувшись, посмотрел мультик по телевизору и опять стал рисовать. Ему очень понравился сегодняшний урок. Рисовали они лошадь. Восхищал сам процесс, как сначала рисуется под линейку большой прямоугольник, потом левее и немного вверху прямоугольник поменьше. Затем в этих прямоугольниках вырисовывается туловище и голова, потом дорисовываются ноги, хвост, грива, глаза… И не просто водиться карандашом в одну линию, а штрихами… Потом, уже ставшие ненужными, прямоугольники аккуратно стираются резинкой. Это было как-то так по-взрослому, по-настоящему, совсем не так как учили рисовать в детском садике: «палка, палка, огуречик». Это было настоящее искусство.

Кирилл нарисовал таких лошадей с десяток. Некоторые, действительно вышли довольно неплохими, к особому удовольствию мамы, которая умилялась от того, что сделала правильный выбор в пользу рисования. В общем, он находился в самом превосходном настроении, совершенно не подозревая, что его ждёт на улице. Спокойно пообедал, потом отдохнул, потом посмотрел «В гостях у сказки», и только уже под вечер вышел на улицу.

Серёжа с Витей сидели в это время дома, так как им уже давно надоело безрезультатно ходить по двору. Но время от времени поглядывали в окно, не выйдет ли, всё-таки Кирилл гулять.

— О! Вышел! — Витя заметил его первым.

— Идем! — Серёжа тоже выглянул в окно и стал быстро одеваться. — Мама, можно мы на улицу пойдем? — крикнул он, уже захлопывая за собою входную дверь.

Кирилла они нашли довольно быстро, он стоял неподалеку от футбольной площадки и вместе с другими наблюдал, как старшие ребята играют в ножички «на землю». Суть этой игры заключалась в следующем: на хорошо утоптанной земле, ножиком чертился круг и делился на две равные половины. Играющих, соответственно, также было двое. Каждый из них, обязательно стоя на своей земле, кидал ножик на землю другого. Ножик, должен был сделать в воздухе один оборот и встрять в землю. Если это получалось, по линии лезвия на земле проводилась черта, и этот кусок земли присоединялся к земле кидавшего. Соответственно, земля противника уменьшалась, и ему уже было более сложно стоять на ней, кидая ножик. Под конец игры, тот, у кого земли осталось совсем мало, вынужден был стоять на ней на цыпочках на одной ноге, и, балансируя в воздухе кидать нож. Удачный кидок давал право на повторение хода, если же это не получалось — ход переходил к другому. Проигравший выбывал из игры и его место занимал по очереди кто-то из зрителей. Игра эта была довольно популярной, и, поэтому если кто-либо ее затевал, вокруг них сразу же образовывалась очередь. Игру «в землю» затевали, как правило, старшие ребята, так как перочинные ножи были доступны только им, да и то не всегда и не всем. Малышей в такую игру пускали только изредка, да и то, под конец. Чаще всего они были болельщиками, хотя и пытались честно занять очередь для участия в игре.

Витя с Серёжей не спеша подошли к играющим.

— Привет, Кирюха.

— Привет.

— Дело к тебе есть.

— Какое?

— Секретное. Пойдем, отойдем немного.

— Да я тут очередь, занял.

— Твоя очередь еще далеко. Пойдем.

Кирилл немного отошел от играющих.

— Ну что, какое дело? Говори.

— Да, секретное, пойдем дальше отойдем.

Серёже с Витей с двух сторон стали оттеснять Кирилла в сторону гаража. Во дворе у них стояло несколько гаражей, один из которых хозяин поставил впритык к футбольной площадке. Сама же площадка была обтянута высокой сеткой, чтобы не перелетали мячи. Таким образом, одна из сторон площадки образовывала с задней стенкой гаража глухой угол, закрытый, к тому же ветвистым деревом. В этот-то угол и вели Кирилла, который, судя по грубости обращения с ним, начал потихоньку догадываться о недобрых намерениях Серёжи и Вити.

— Ты моему отцу наябедничал? — Серёжа, задал этот вопрос тоном, совершенно не допускавшим каких-либо возражений.

— Про что? — искренне недоумевал Кирилл.

— Сам знаешь про что! Про стройку!

— Про какую стройку?

— Ха! Про эту! — Серёжа махнул рукой в сторону стройки. — Ты моему отцу сказал, что мы там были?

— Нет!

— Ты! Я сам видел! Видел, как ты с ними вчера стоял. А меня отец потом знаешь, как выдрал. Я тебе сейчас за это буду морду бить.

Кирилл пятился задом в угол, отступая перед грозными противниками. В серьезности их намерений сомневаться не приходилось и он почувствовал, как начали дрожать коленки. Это не осталось незамеченным.

— Что трусишь? — со злобной усмешкой сказал Витя, — Будешь знать, как ябедничать.

Кирилл действительно трусил. Ему еще ни разу в жизни не «били морду». То есть, он, конечно, дрался и в садике и во дворе. Но, то были просто детские потасовки. А вот чтобы так, откровенно, «бить морду», да ещё и старшие ребята, да и двое на одного — не было никогда.

— Да я … я ничего не говорил … правда! — его голос дрожал, что приводило Витю и Серёжу в еще больший восторг. — Я… я… не бейте, пожалуйста!

— Ха! Боишься?!

Кирилл посмотрел по сторонам в надежде, что рядом окажется хоть кто-нибудь, кого можно было бы позвать на помощь. Но никого рядом не было. Все были заняты своими делами, и на них никто не обращал внимания. У Кирилла на глаза навернулись слезы, его уже загнали в самый угол и спиной он уже уперся в холодную металлическую стенку гаража.

— Смотри, он плачет, ха-ха! Плакса! Сейчас тебя так проучим, мало не покажется. — Серёжа скорчил злобную рожу и начал поднимать сжатые кулаки.

Кирилл весь съёжился, ожидая удара и, инстинктивно выставил перед собой руки. Ему было страшно. Он боялся и не хотел, чтобы его били. В голове судорожно мелькали варианты выхода из ситуации: громко закричать, позвать на помощь, кинуться вперед и попытаться убежать? Эх, если бы только ему предложили что-нибудь сделать, пусть даже и позорное, чтобы «искупить свою вину». Ну, извиниться там, или пролезть под столом, или прокукарекать стоя на одной ноге, он бы согласился на всё, лишь бы избежать этой страшной, «набитой морды». Но таких вариантов ему никто не предлагал. Ему пришли «бить морду». И всё!

— Сцышь?! Ха-ха!

 

 

Серёжка ударил его по рукам, Витя тоже приготовился внести свою лепту в наказание «этого ябедника». Но тут случилось нечто невероятное и неожиданное для всех. У Кирилла в голове вдруг как будто что-то перемкнуло. Вместо страха, боязни, мгновенно появился гнев. Гнев, что его, ни в чем не виноватого, двое старших ребят зажали в угол … С отчаянием загнанного волка, он резко выпрямился, сжал кулак и что есть силы ударил Серёжку по лицу. Удар был действительно сильным и настолько неожиданным, что Серёжа отступил, назад чтобы не упасть, и закрыл лицо руками. Витя от удивления открыл рот. Когда Серёга отнял руки, все увидели, что они были в крови. Удар пришёлся прямо в нос, и из него алым потоком хлынула кровь, заливая лицо, руки, одежду… Все оцепенели и никто не соображал, что, вообще, делать дальше. Через секунду Серёжа пришел в себя и с истошным рёвом:

— Ма-а-ма-а! — побежал домой.

Витя кинулся вслед за ним.

Кирилл стоял в углу и тяжело дышал. Коленки, почему-то, продолжали дрожать, как будто опасность ещё не прошла. Он никак не ожидал от себя такого. Посмотрел на свой кулак и присел на корточки. Происшедшее надо было осознать. Просидел он минут пять. За эти пять минут он не думал, он чувствовал. Чувствовал, что он уже не «малыш», которого может всякий обидеть. Он уже может постоять за себя. Чувствовал, что драться по настоящему, это не так страшно, как казалось раньше. Чувствовал, что он был прав, и это дало ему силы. Значит, за правду нужно драться.

Домой в тот вечер он вернулся сильно повзрослевшим. В сознании отложилось, что в драке побеждает не тот, кто старше, и не тот, кто сильнее, и даже не тот, кого больше.

Побеждает тот, кто бьёт первым.

* * *

Вечером, пришел дядя Юра. Серёжин папа. Разбираться. Кириллов отец хотел было пригласить его в квартиру, но тот отказался и в дверях высказал своё возмущение тем, что, Кирилл, такой-сякой, хулиган и драчун, разбил лицо его пай-мальчику Серёже. И настоятельно требовал наказания. Правда, из его слов Кирилл никак не мог понять, требует ли он, чтобы отец сам наказал своё чадо или же он хочет, чтобы ему выдали Кирилла «на растерзание». Второй вариант был, конечно, нелепым, но в той ситуации, когда от вида залитого кровью Серёжи, его родители были на «взводе» они могли потребовать чего угодно. По, крайней мере, так думалось Кириллу, который глядел на все это в щелку из дверей своей комнаты и напряженно ожидал, чем же для него всё это закончиться. Отец слушал, молча и внимательно. Вполне могло статься, что папа его накажет. Ведь он, всё-таки разбил до крови нос Серёге. Но это, как-то получалось несправедливо. И к тому же выходило бы так, что папа стал на сторону соседского ребёнка, а не собственного. При мысли от того, что папа может его выдать дяде Юре, вообще бросало в дрожь:

«— Да, нет. Нет! Это просто невозможно!» — но, вместе с тем мелькала в детской голове и мысль, — «А вдруг?!».

Под конец дяди Юриной речи папа спросил:

— Юра! … Твоему сыну сколько лет?

— Восемь.

— А моему?

— Шесть.

— Ну так, что ж ты жалуешься? Неужели, твой Серёжа, такой хнюпик, что ему шестилетний малыш шею намылил? … А?

— Ну… так он… я…, — дядя Юра стушевался.

Действительно при их разнице в возрасте, жаловаться что Кирилл побил Серёжу было просто нелепо.

— Ну ты… ты, там с ним хоть поговори. Всё-таки так нельзя… Кровь… Ну…

— Поговорю.

Дядя Юра ушел. Кирилл в душе ликовал. Не от того, что папа не накажет, а оттого что папа был за него, Кирилла. Папа его «не сдал». Защитил, можно сказать. Он почувствовал, что у него есть опора в жизни, есть человек, здоровый, сильны, умный…, папа! Который всегда поможет, подскажет, пожалеет, убережёт. Не предаст! Кириллу стало так хорошо, что на глаза навернулись слёзы. Он подбежал к отцу, обнял его и уткнулся лицом в живот. Выше не доставал.

* * *

Отец предал его через восемь лет. Как раз тогда, когда Кирилл стал подростком, и больше всего нуждался в нём, он бросил их и ушёл в другую семью.

* * *

Сразу после этого похолодало. Зарядили дожди и дети, в основном, сидели по домам. В садике тоже на улицу выводили редко. Кирилл полюбил рисовать. Причём, ему особенно нравилось рисовать простым карандашом. Красками, фломастерами или цветными карандашами он рисовать не любил и тяготился, когда нужно было это делать. А когда на занятиях в кружке рисования учительница, говорила: «Та-а-к, детки, достаём простые карандаши», он сразу веселел, ободрялся и внимал каждому её слову и движению. Дома он десятки раз повторял пройденное на уроке и заданное на дом. Учительница стала отмечать про себя, что у него очень хорошо выходят карандашные рисунки, в то время как, рисуя красками, он совсем не старается и делает это так, лишь бы отвязались.

В детском саду как-то стало поспокойней. Как-то, само собой наладилось. Наверное, унылая погода за окном на всех навеяла немного грусти и меланхолии. Дети больше стали слушаться Марину Георгиевну, а она стала более уверенной в себе и более спокойной. Дети её полюбили и, хотя, не так боялись как Валентину Семёновну, но, всё же, стали её слушаться. Поэтому роль Славика, как усмирителя группы, заметно снизилась, и он сам стал более тихим и миролюбивым, хотя, при случае и показывал товарищам кулак со словами: «Чем пахнет?».

* * *

В десятых числах декабря выпал снег. Он быстро растаял. Но, буквально через несколько дней, пошёл снова, и, на этот раз, уже остался лежать. Ребятишки повеселели и повалили на улицу. На футбольной площадке залили каток и там стали происходить настоящие хоккейные баталии, особенно по вечерам. Во все стороны протянулась лыжня. Она опоясывала всё, что только было можно. Дома, школа, два детских садика, озеро и даже стройка, всё было в кругах, по которым, взмахивая палками, скользили тёмные фигурки лыжников.

— Лыжню! — только и успевай уворачиваться от более быстрых бегунов.

А на пляже, который шёл к озеру под небольшим уклоном сделали скоростной спуск и трамплин. На самом озере, когда оно уже схватилось крепким льдом, также расчистили несколько площадок для хоккея и катания. И все эти места были полны народу, особенно в выходные. Дома почти никто не сидел.

Кирилл и другие мальчишки его возраста любили нырять в сугробы как в воду, головой. А потом высовываться и смеяться друг над другом, сквозь прилипший к лицу снег.

На Новый год ему впервые разрешили не спать, и он мужественно сидел за столом, смотрел по чёрно-белому телевизору «Голубой огонёк»[2] и старался не пропустить Деда Мороза, который после полуночи должен был принести подарки под ёлку. Но в этот раз не получилось. За столом он начал «кунять» и его пересадили на диван. А на диване он и вовсе заснул.

Наутро проснулся уже в своей постели, перенесённый туда на руках отцом. Первым делом побежал к ёлке за подарками. Ему достался плюшевый мишка, альбом и набор цветных карандашей.

Ребята постарше, которые ходили уже в школу, во время зимних каникул затеяли строить во дворе снежные крепости и устраивать настоящие снежные побоища. Когда первая крепость была уже почти готова, неожиданно наступила оттепель, и она, к ужасу всех, стала таять. Но получилось, как раз, очень классно. Через два дня ударил опять мороз и крепость стала не просто снежной, а ледяной и её был очень трудно взять приступом. Это обнаружилось, когда, выстроив вторую крепость напротив первой, дети разбились на два войска и начали сражения. Чтобы поставит всех в равные условия, пришлось поливать водой и вторую крепость.

Кирилл очень любил участвовать в сражениях за крепости. Несмотря на то, что там были в основном школьники и его часто затаптывали в снег, ему нравилось это противоборство, особенно когда его команда побеждала.

А ещё была игра в «царя горы». Кто-то один залазил на большой сугроб, а задачей других, было его оттуда стащить. Кому это удавалось, тот сам становился «царём горы» и всё повторялось снова. Дети карабкались на гору, падали кубарем, снова карабкались, стаскивали, наконец «царя» с вершины, ухватив его за что попало. Все были раскрасневшиеся, в снегу… Весёлая игра.

В детском садике игра в царя горы была до времени терпимой воспитательницами. Они не одобряли её, но временами позволяли в неё поиграть. По дороге на площадку, которая была закреплена за Кирилловой группой, дворники, расчищая дорожку, навалили большую гору снега, которая и стала очень подходящим для этого местом. Иногда детям удавалось поиграть на этой горе по дороге на площадку, а, бывало, что вечером нескольких ребят забирали одновременно и они просили у родителей поиграть под их присмотром.

И вот, один раз, идя гулять на площадку в первой половине дня, то есть во время смены Валентины Семёновны, Кирилл, Славик, Женя и ещё несколько ребят полезли на гору. Сначала «царём горы» был Славик, потом Кирилл с Женькой его оттуда стащили, и на гору залез Женя. Его, в свою очередь, свалил Кирилл. Но и он долго на горе не удержался. Славик со второй попытки сумел ухватить его за шубу и, что есть силы, рванул на себя. Кирилл слетел с горы и, споткнувшись о Славикину ногу, кувыркнулся и встрял головой в сугроб, беспомощно дергая, оказавшимися вверху ногами. Выглядело это всё настолько комично, что даже воспитательница не могла сдержать улыбки, не говоря уже о детях, которые хохотали вовсю. Когда он, наконец, вылез из сугроба и вытер с лица снег, перед ним предстала картина: все вокруг него хохочут и показывают пальцами. А Наташка, его «первая любовь», кроме того что над ним смеётся, так ещё и что-то, наверное очень для Кирилла обидное, говорит на ухо своей подруге. Этого он стерпеть не смог. В душе вспыхнул гнев и желание поквитаться. И гнев этот, не был тем праведным гневом, как в случае с Серёжей, когда его хотели побить несправедливо. Это был гнев ещё не осознанного, но уже очень уязвлённого самолюбия. К этому добавились все подсознательные обиды, которые Кирилл когда-то претерпел от Славика.

Кириллу тоже бы посмеяться вместе со всеми, ведь всё было по правилам. Славик его не обижал, не бил, а просто стягивал с горы, как делал это и он сам. Ну а то, что он споткнулся случайно и встрял головой в снег, так это ж такое дело… Но вместо того, чтобы присоединиться ко всеобщему веселью, Кирилл, даже не стряхнув снег с лица, подлетел к Славику и что есть силы ударил его кулаком по лицу, целясь в нос.

«— Бей первым!»

А дальше повторилась картина, точь-в-точь как с Серёжей. Та же оторопь от неожиданности, тот же истошный крик «мама!» и та же кровь, заливающая руки, лицо и одежду. Правда, бежать Славику было некуда. До дома далеко.

Детский смех враз прекратился и все пооткрывали рты. Славика, за его силу и порой безнаказанные притеснения товарищей, недолюбливали. Но ведь сейчас он никого не бил, не обижал… Ведь всё было по правилам… Да, к тому же, драк до крови, большинство детей вообще в своей жизни никогда не видели.

Реакция Валентины Семёновны тоже была интересная. Первым её желанием было ударить Кирилла, вот так же по лицу, но сделать это она, естественно, не могла и, поэтому, набрав в ладонь побольше снега, со злостью залепила ему в лицо. И только после этого повела Славика в медпункт, крикнув воспитательнице соседней группы, чтобы присмотрела за её детьми.

Славик вернулся довольно быстро. Кровь остановили, лицо и руки вымыли. Одежду, как смогли, оттерли. На детской площадке он уже в тот день не играл, а сидел на лавочке, переваривая случившееся. Несмотря на то, что он был грозой всей группы и никогда не бывал побеждённым в детских стычках, психологически он был сломлен с первого же удара. Ему и в голову не пришло поквитаться с Кириллом, взять реванш, как-то отомстить за своё поражение, произошедшее на глазах у всей группы.

С этого момента он безоговорочно уступил своё лидерство в группе Кириллу. Он также понял, что нельзя распускать руки, по любому поводу, как он делал это раньше. Что на всякую самую большую силу, может найтись, и часто очень неожиданно, другая, ещё большая сила. Так он совсем перестал драться.

* * *

С годами, это нежелание совершать насилие над другими, трансформировалась у Славика в такую черту характера, как добродушие. Даже если его обижали, он предпочитал стерпеть обиду, а не отвечать тем же. Уже к восемнадцати годам, он вырос до метр девяносто и набрал сто десять килограмм весу. Стал, таким себе, большим симпатичным добряком. Выучился на повара. Удачно женился. В общем, всё у него сложилось.

* * *

После случая с расквашенным носом, Кирилла, все стали побаиваться и сторониться. Однако, со временем, неприязненные чувства притупились и всё пошло своим чередом. Этому способствовали и некоторые новые обстоятельства.

После Нового года, в садике кроме рисования, лепки и аппликаций, детей стали учить вышивать на пяльцах. На пластмассовый или деревянный обруч натягивалась белая ткань и прижималась вторым обручем, чуть побольше в диаметре. На ткань предварительно наносился карандашом какой-нибудь незатейливый рисунок, по контуру которого вышивалась картинка. Занятие это пришлось детям по вкусу и стало очень популярным.

У мальчиков вышивка пошла туго. В основном их хватило на несколько работ, после чего большинство из них стали явно тяготиться этим занятием. Совсем иначе было в девчачьем лагере. Все девчонки поголовно увлеклись вышивкой не на шутку, и занимались этим в садике и дома, приносили свои работы, всем показывали и негласно соревновались, чья лучше.

Кирилл был одним из очень немногих мальчиков, кого вышивка заинтересовала. Заинтересовала она и Наташу Большую, дочку Марины Владимировны.

Однако вскоре вышивать цветы и деревья всем надоело, а на большее у воспитательниц не хватало или воображения, или художественных навыков. В общем, можно сказать, что коллективный творческий процесс вышивания, зашел в тупик. Нужны были свежие идеи, а они не находились.

И тут, сказались занятия рисованием и талант Кирилла, начавший уже понемногу проявляться. Однажды, он нарисовал на полотне лошадь и так удачно ее вышил, что она получалась, ну как живая. Мама с папой даже ахнули. Работал Кирилл над своим произведением в выходные, и когда в понедельник он принес его в детский сад, оно произвело эффект разорвавшейся бомбы. Никто не мог представить себе, что шестилетний ребенок, да к тому же мальчик, может такое.

Тут же, наперебой, все девчонки стали просить его, нарисовать им на полотне контуры, чего-нибудь такого красивого и интересного. А он был и рад стараться. Рисовал им, и пейзажи, и натюрморты, собачек, кошечек, хомячков, дома, замки и прочее. Всё, чему к тому времени научился. Детсадовское творчество в области вышивания, вышло на качественно новый уровень. Вскоре стены детского садика пестрели от великолепных работ. И все они были сделаны по наброскам его, Кирилла.

Внимание всех девочек группы, таким образом, сконцентрировалось на нём. Все хотели с ним дружить, просили, чтобы он им нарисовал что-то самое красивое и необычное. Был он, что называется, нарасхват.

Когда Кирилл немного пришел в себя от обилия женского внимания, так неожиданно, свалившегося на его голову, то стал явно выделять тех, кто ему особо нравился. Сначала это были обе Наташи: Маленькая и Большая. Затем к ним присоединилась Лиля, которая, в отличие от брюнеток Наташ, была блондинкой. Им троим доставались самые оригинальные и красивые эскизы. Остальным — попроще. Остальные это замечали, и высказывали недовольство. Некоторые обижались, а некоторые предпринимали дополнительные усилия к снисканию расположения Кирилла. Выражалось это чаще всего в назойливом к нему приставании с просьбами нарисовать, перерисовать, дорисовать, красивее нарисовать и так далее. Но иногда в ход шёл и подкуп. Кириллу стали время от времени дарить разные штучки: календарики, солдатиков, а одна девочка, Маша, принесла даже, невесть откуда взявшуюся у неё гильзу.

Все Кирилловы фаворитки: обе Наташи и блондинка Лиля, чувствовали себя прекрасно, они были довольны собой и своим местом «особо приближенных».

* * *

Тем временем, наступила весна. Кириллу исполнилось семь лет, и он почувствовал себя уже совсем взрослым.

Снег стал сначала липким, и из него стало хорошо лепить снеговиков. Затем он ещё подтаял и начал превращаться в водно-снежно-грязную кашу. А ещё через некоторое время, потёк журчащими ручьями в речушки и реки на природе, а в городе — в канализационную систему.

Вскоре, из под снега, стали появляться проталинки, на которых робко зазеленела травка и распустились первые цветы: подснежники, пролески и ряст. Дети, как бы очнувшись от зимней спячки, стали больше шалить, резвиться и не слушаться воспитательниц.

У Марины Георгиевны опять появилась проблема контроля над детьми, уже было сошедшая на нет зимой. Опять, всё пошло по нарастающей. Сначала только самые большие непоседы стали позволять себе её не слушаться. Затем их количество выросло, и вскоре ей стало настолько тяжело управлять детьми, что она, бедная, не знала уже, что и делать. Её бывший помощник, Славик, после зимнего инцидента с разбитым носом, желания властвовать над остальными и водворять порядок в группе не выказывал.

Однажды, когда уже весна вовсю вступила в свои права, и стало настолько тепло, что детям разрешили играть в песочнице, в группу поступило новейшее оборудование. Завхоз принес красивые, прямо сияющие от новизны, детские пластмассовые лопатки, грабельки, пасочки и ведёрки. Оборудование было встречено тем искренним восторгом, которым только дети могут встречать появление новых, красивых, но пустяковых в сущности вещей.

Однако новых лопаток и прочего на всех не хватало, а все хотели играть именно новыми инструментами. Точно такие же лопаты, грабли и пасочки, но бывшие новыми в прошлом году, никого не интересовали. Из-за этого на площадке возникла потасовка. Дети накинулись на новые инструменты и стали с криком отбирать их друг у друга.

— Это моё! Отдай!

— Нет, моё, я первый взял!

— Нет, я первый взял! Отдай!

Марина Георгиевна в тот момент на площадке отсутствовала. Она повела умываться Алёшу, который хотел первым добраться до песочницы, но перецепившись за её деревянный бортик, шлёпнулся лицом в песок. Песок был слегка влажный, да и к тому же Лёша, падая, успел открыть рот, крикнув:

— А-а!

Поэтому, ему надо было не просто обтруситься но и тщательно вымыть рот. Марина Георгиевна попросила воспитательницу с соседней площадки присмотреть за её детьми и повела плачущего Лёшу в группу.

Но воспитательница с соседней площадки, как раз разнимала своих детей, которые спорили из-за точно таких же новых лопаток и пасочек.

Кирилл уже было отвоевал себе новенькую лопатку, но тут заметил, что Вася Суслов, Суслик, как его все называли, отобрал новое ведёрко у Кирилловой «третьей любви», Лили.

Лиля насупилась и, обиженно топнув ножкой, воскликнула:

— Суслик! Отдай назад!

Но Суслик ничего отдавать не собирался. Он, видимо опасаясь, что ведерко всё-таки могут забрать, отбежал в угол площадки и принялся насыпать в него песок. Опасения его оказались не напрасны. Кирилл подбежал к нему и в категорической форме потребовал:

— Отдай!

— Чего отдай? Я первый взял!

— Отдай, говорю! — Кирилл схватился одной рукой за ведёрко.

Лиля, обретя надежду на то, что ведёрко ей могут вернуть, подошла к ним и остановилась в ожидании. Её присутствие дало Кириллу решимости, и он уже двумя руками ухватился за ведёрко и потянул на себя:

— Отдай, Суслик! — но тот не сдавался:

— Иди отсюда, Пикасо закаканный! Это моё ведро!

Это уже было слишком. Стерпеть такое обзывание в присутствии Лили Кирилл не мог. В его глазах сверкнул тот самый гневный огонек, который когда-то помог ему разбить носы и соседу Сереже и Славику. И тут, как раз, во время этой перепалки, к ним подошло несколько любопытных детей, среди которых был и Славик. Взгляд Васи вдруг упал на него и в Сусликовской голове вмиг возникла картина: «Окровавленный Славик на фоне зимнего пейзажа», свидетелем которой, он когда-то стал. Испугавшись, Вася отпустил ведёрко и даже отбежал подальше. Кирилл так сильно тянул ведро на себя, что шлёпнулся бы на попу, если бы сзади не стоял той самый Славик.

В глазах Лили сверкнуло торжество, она протянула руку и получила свое ведёрко, одарив Кирилла благодарной улыбкой.

Окрылённый успехом, он оглянулся, высматривая, не нужна ли кому ещё помощь. Некоторым детям, как ему показалось, она была нужна. И он уже уверено подходил, забирал инструмент у одних, отдавал другим, при необходимости, подкрепляя свои действия грозными словами:

— Я не понял?! Ты чё?!

Желающих сопротивляться не оказалось. Только некоторые попробовали не отдать лопатки с первого раза, но после окрика отдавали все.

Распределяя инструменты детского песочного труда, Кирилл выказал не только силу, но и справедливость. Новые инструменты он раздал девочкам и наиболее слабым ребятам, причём отдал и свою новую лопату Гришке, невзрачному на вид и вечно сопливому малышу. Раздав новый инструмент, он принялся раздавать старый. И таким образом, даже обиженные им одногруппники получили свои лопатки и пасочки. Дети интуитивно почувствовали эту справедливость и авторитет Кирилла в группе существенно укрепился.

* * *

В начале апреля во дворе Кириллова дома, как и во дворах других домов, жители заходились обрабатывать огороды. Этим громким словом назывались малюсенькие кусочки земли, которые прилегали непосредственно к домам. На них местные жители, которые в большинстве своём не были коренными горожанами, а поприезжали в недалёкой молодости из сёл и деревень, высаживали в основном цветы. Но встречалась и картошка, и помидоры с огурцами, и другие овощи. Так народ удовлетворял свою ностальгию по земле. В основном, этим занимались жители нижних этажей, но и другие, кто хотел, занимали лоскутки общественной землицы.

Загадочным было определение срока начала «полевых» работ. Говорили: «после Благовещения»[3]. Что это такое, знали только немногие. В основном бабушки и дедушки, которые приехали к своим детям город, доживать свой век. Именно они знали, когда наступает это самое Благовещение и когда высаженные семена уже гарантированно не помёрзнут.

В том году, когда бабушки с дедушками дали отмашку на начало сельхозработ, погода была довольно теплая. Светило солнышко, мартовские холода со слякотью и мокрыми ногами остались позади, и дети вместе со взрослыми повысыпали на улицу, радуясь возможности, наконец-то вырваться из четырёх стен.

Была пятница. Впереди ждали выходные и многих детей из садика забирали пораньше. В начале недели, Дима Лисицын принёс в садик целую упаковку гильз-мелкашек. Это была картонная коробочка, внутри которой находилась пластмассовая пластинка на ножках, с ровными рядами отверстий. В этих отверстиях находились гильзы. Все мальчишки в группе пришли от этого в восторг. Такого богатства ни у кого не было. Даже если у кого-то было много гильз, то они всё равно были, что называется на развес, в кулёчке или коробочке из-под чего-то. А тут целая «заводская упаковка». Все балдели от самого процесса доставания коробочки из кармана, её открытия и извлечения блока с гильзами. Потом, как правило, доставались сами гильзы. Их перекладывали из рук в руки, свистели в них, если позволяла обстановка, а потом аккуратненько вставляли обратно. Дима охотно давал поиграть своим сокровищем другим ребятам, а однажды Витя Самойлов, лучший Димин друг, выпросил у него эту коробочку домой, до завтра.

— На, — позволил Дима. — Только смотри не потеряй, а то…

— Не бойся, я только дома брату покажу. Хорошо?

— Хорошо.

На следующий день Витя принёс гильзы в целости и сохранности, к большому облегчению Димы.

В ту пятницу и Кирилл решил попросить взять гильзы домой. Собственно он ими хотел не столько играть, сколько похвастаться во дворе. Дима дал с большой неохотой, как-то не подумав, что расстаётся со своим богатством на целые выходные. Он тысячу раз сказал Кириллу, чтобы тот берёг их как зеницу ока, никому не давал и так далее. Кирилл тоже тысячу раз заверил его, что всё будет в целости и сохранности.

И вот, когда мама забрала его пораньше из садика, у него в куртке, оттопыривая карман, лежала настоящая заводская упаковка гильз. Во дворе они встретили Женю, Кириллова друга, жившего через два подъезда. Он был на год старше и скоро должен был закончить первый класс. Кирилл попросился у мамы погулять с ним во дворе и мама согласилась.

Первым делом он показал ему гильзы, потом они посмотрели, как старшие ребята играли в ножички, потом пошли гулять вокруг дома. За домом они понаблюдали, как кто-то из жильцов старательно вскапывал и очищал от сорняков свой огородик.

Среди этих земледельцев была и пятиклассница Ира, жившая в соседнем подъезде их дома. Она была грозой всего двора. У неё было очень обостренное чувство справедливости. Если она замечала, что эта справедливость где-то, кем-то нарушается, лезла восстанавливать её, невзирая на лица. Она кричала, дралась, обзывалась, кусалась, пока не добивалась восстановления этой самой попранной справедливости. Однажды, она обозвала «невоспитанным стариком», отставного полковника, осмелившегося заехать одним колесом своего «Москвича» на газон. Голос у неё был резкий и грубый.

Работала она на земле энергично. Не отставали от неё и три подруги, которых она приобщила к этому благому делу. Посмеявшись втихаря над Ириным землепашеством, Кирилл с Женей пошли дальше. Побродив ещё немного, они наткнулись на дохлую крысу, лежавшую недалеко от входа в подвал. Они её попинали ногами и обсудили, чего она это здесь валяется. Здохла крыса недавно. Ни тление, ни бездомные собаки ещё не тронули её труп.

— Слушай, Пикасо, а давай её Ире в огород подбросим. А? — радостно высказал Женя, пришедшую в голову мысль.

По правде говоря, эта Ира во дворе уже всех достала и поэтому напакостничать ей, было самым милым делом.

— Давай! — загорелся Кирилл.

Правда, брать дохлую крысу голыми руками как-то не хотелось. Они нашли неподалёку кусок бумажки, брезгливо морщась, взяли крысу за хвост и понесли к Ириному огороду. Крыса оказалась тяжелой и два раза выскальзывала из рук. Осторожно выглядывая из-за дерева, они подождали, пока Ира с подругами закончат работу и пойдут домой. Наконец, это произошло, и Женя, держа за хвост крысу, пошел к её участку. Кирилл — за ним. Не доходя несколько шагов, Женя размахнулся и бросил эту противную дохлую тварь на чистенький, вскопанный и аккуратно выровненный грабельками, Ирин огород. Когда крыса шлёпнулась на землю, оба ощутили приятное чувство удовлетворения от проделанной пакости.

Но, в ту же секунду, это чувство сменилось ужасом от того, что они увидели как, вроде бы ушедшая с подругами Ира, на самом деле далеко не ушла, и зачем-то возвращаясь на огород, прекрасно видела и Кирилла, и Женю, и живописный полет дохлой крысы. Выражение её лица, не оставляло никаких надежд на помилование.

— Капец, — разом обречённо констатировали Кирилл с Женей и бросились наутёк.

Погоня была отчаянной. Они как-то не додумались разбежаться в разные стороны и четыре старшие девчонки с криком гоняли их по двору.

— Окружай! Окружай! — командовала Ира. — Леся, туда! Быстрее! Катя! Ты с той стороны! Давай!

Неподалёку от их дома, начиная от стройплощадки, вырыли длинную и глубокую траншею для коммуникаций. Вдоль неё тянулись громадные кучи песка, кое-где стояли бетонные коробки с отверстиями для люков наверху. Лежало несколько больших труб. Всё это хозяйство ожидало установки на свои места.

Кирилл с Женей бежали вверху вдоль траншеи, надеясь потом, несмотря на головокружительную высоту, спрыгнуть вниз и уйти от погони. Кирилл бежал впереди, но споткнулся о торчащую арматуру и упал. Женя вырвался вперед и когда он оббегал кучу песка, то на мгновение пропал из поля зрения Иры, бежавшей за ними. Этого мгновения ему хватило, чтобы незаметно впрыгнуть в люк бетонной коробки и спрятаться там. Кирилл из-за падения, этого сделать не успел. Он подбежал к обрыву и на секунду остановился, испугавшись высоты. Ира была уже рядом и даже вытянула руку, чтобы схватить его. Он зачем-то набрал в легкие побольше воздуха и прыгнул.

Приземлился он удачно, но Ира разгадала этот нехитрый детский манёвр. Внизу, с обеих сторон траншеи к нему уже бежали Ирины подруги. Они схватили его и потащили наверх к торжествующей Ире.

Выбравшись из траншеи, Кирилл испытал на себе всю невыносимость её противного крика. И это было только начало. Разъяренные пятиклассницы решили задать им трёпки по полной программе. Но для начала они хотели выяснить, куда подевался Женька.

— Где Женька! — орала ему на ухо Ира, — Я видела, вы вдвоём были!

Кирилл молчал, хотя прекрасно знал, что Женя сидит в метре от них за бетонной стенкой. Видя, что крик не помогает, его начали толкать и трясти за шиворот.

Кирилл молчал.

— Признавайся сейчас же! Где он?! Мы всё равно найдём! Хуже будет!

Кирилл молчал.

Ира схватила его за грудки и стала энергично колошматить. Тут одна из подруг подставила ему подножку и он оказался на песке.

— А это что? — воскликнула Ира, поднимая, выпавшую из кармана у Кирилла картонную коробку.

— Отда-а-а-й! — отчаянно закричал он и вскочил на ноги. Но остальные трое девчат держали его как в тисках.

— А-а, — ехидно протянула Ира, — сейчас посмотрим.

Она раскрыла коробку и вытащила блок с гильзами. Глаза её сверкнули. В гильзы она уже давно не играла, но прекрасно понимала, что они значат для Кирилла.

— Ну, так ты скажешь нам, где Женя? — тоном иезуита, спросила она.

Кирилл молчал. Он заворожено смотрел на гильзы, не в силах вырваться из цепких рук остальных трёх девочек. Ира ухмылялась и смотрела ему в глаза.

— Скажешь?

Кирилл открыл рот и промямлил.

— Нет.

— Считаю до трёх, — она размахнулась коробочкой, — раз!

— Не надо, — прошептал Кирилл.

— Два!

— Пожалуйста, я больше не буду.

— Где Женя? Говори!

Кирилл помотал головой.

— Три! — она взмахнула рукой и Кирилловы гильзы широким веером посыпались на дно траншеи. Пустая коробочка и пластмассовый блок упали к его ногам. У Кирилла оборвалось сердце. Он уже не слышал, что ему ещё кричала Ира, не чувствовал как его опять колошматили, он думал только одно:

«— Гильз больше нет».

Когда экзекуция закончилась, уже стемнело. Кирилла повели на Ирин огород и заставили убрать крысу. Бумажки поблизости не оказалось и ему пришлось взять её голыми руками и отнести в мусорник.

Потом он вернулся к траншее, поднял коробочку и пластмассовый блок. Спустившись вниз, начал искать гильзы, но в траншее было ещё темнее, чем наверху и он их больше затаптывал в песок, чем находил. Собрать удалось лишь самую малость. Убитый горем он вернулся домой.

Сказать, что для Кирилла это было катастрофой — ничего не сказать. Ведь он же обещал, что вернёт. А теперь… Прийти в садик и объявить во всеуслышание, что он потерял гильзы? Он, самый сильный мальчик в группе. Любимец всей женской половины. Как теперь на него будут смотреть его «невесты», обе Наташи и Лиля, что будут думать о нём остальные… И как-то не подумалось ему, а каково же будет Диме узнать, что он лишился своих гильз. Тщеславие, оно, оказывается, и в семь лет тщеславие. И мучает душу точно так же.

Кирилл закрылся в своей комнате и плакал от безысходности. Потом думал, что же делать… Потом опять плакал от того, что ничего не придумывалось.

Наконец, решился пойти к отцу. Рассказать ему всё по-честному. Ведь папа… он поможет…

Умывшись, он зашёл в большую комнату и потянул отца за рукав:

— Пап… Мне поговорить с тобой надо. Пойдем ко мне в комнату. А?

Но папа смотрел финал чемпионата мира по хоккею. Канада — СССР. И у Кирилла не было никаких шансов оторвать его от телевизора раньше финальной сирены. Раздраженно отмахнувшись от сына, папа продолжил истово болеть «за наших».

Вернувшись в комнату, Кирилл сел за письменный стол. Уже и не плакалось, и не думалось ни о чём. Он взял альбом, карандаш и стал машинально рисовать квадраты, делить их на части и заштриховывать в разные стороны. Рисовал долго и старательно. Потом его стало клонить ко сну, и он перебрался на кровать. Через какое-то время, зашёл, раздосадованный проигрышем «наших», папа, но Кирилл уже спал.

И на следующий день, и в воскресенье, он ползал по траншее и оттискивал гильзы. Ира тогда размахнулась добряче и, видно, кроме траншеи гильзы полетели и ещё куда-то. Как он ни старался, а насобирать удалось меньше половины.

В садик он пошёл с упавшим сердцем. Он не решился сказать Диме правду и соврал, что забыл гильзы дома. Бедный Дима разволновался и целый день, поминутно, подходил к Кириллу и спрашивал:

— Так ты мне завтра, точно принесёшь?

— Да, — врал Кирилл и злился на Диму.

* * *

Вечером он решился на отчаянный поступок. У них дома была одна семейная реликвия. Гильза от зенитного снаряда, которую когда-то давно, привез папин старший брат, успевший повоевать в последние годы Великой Отечественной. Подобные штуки Кирилл изредка видел и у других. Таким гильзам наискосок срезали горловину и использовали в качестве стаканов для карандашей и ручек на письменных столах. Но у них была не срезанная, а самая что ни на есть, настоящая. Большая красивая гильза. Лежала она в шкафу на верхней полке, среди каких-то старых вещей. Доставали её очень редко, всегда сопровождая рассказами про войну и папиного брата, который ушёл на фронт в семнадцать лет. Этот брат был ещё жив и доживал свой век бездетным холостяком в небольшом городишке под Москвой. К ним в гости он приезжал всего один раз, когда Кирилл был ещё слишком мал, чтобы его запомнить. Ему было удивительно, почему они почти не общаются, но, видать, на это были свои причины, в которые его не посвящали.

И вот эту-то гильзу и решил взять с собою в садик Кирилл. Естественно, без спросу, так как, во-первых, ему бы всё равно не разрешили, а во-вторых, после неудачной попытки обратиться к отцу за помощью, он почувствовал, что отец не тот человек, который может войти в его положение.

Решившись на это, Кирилл стал обдумывать, что же он будет делать с гильзой в садике. Отдавать её Диме насовсем, он не собирался. Наверное, надо соврать, что Димины гильзы он дал поиграть другу во дворе и пока он их не принесёт, пусть Димка поиграет его большой гильзой. Наверное, он согласится. Да, так будет лучше всего…

«— А потом? Ведь я же всё равно не смогу отдать гильзы…, — Кирилл задумался, — ну, потом, что-то надо будет придумать».

Улучив момент, он пробрался в большую комнату и взял гильзу. Когда он принёс её к себе, стало ясно, что взять её с собой незаметно не получится. Слишком большая. Что же делать?

Можно, конечно взять сумку и положить туда игрушек для маскировки. Но обычно он носил в садик игрушки, которые спокойно умещались в кармане.

«— Карман, — подумал Кирилл. — В карман, наверное, не влезет…»

Он взял куртку с вешалки в прихожей и принёс в свою комнату.

«— Да, не влазит… был бы карман чуть больше… расшить его, что ли… Стоп. Надо пришить карман изнутри. Такой, как у папы в пиджаке. Точно».

Он побежал на кухню:

— Мам, дай мне, пожалуйста, ещё один кусочек ткани. Помнишь, такой как ты мне для вышивки давала.

Вышивал Кирилл в последнее время часто и мама, не ничего не заподозрив, пошла искать своему чаду кусок ткани. Она зашла в большую комнату и полезла в шкаф. У Кирилла ёкнуло сердце. Ткань лежала на той же полке что и гильза. Сейчас она увидит, что гильзы нет… Кирилл зажмурился… Когда он открыл глаза мама стояла с куском белой материи. Пронесло.

— Подойдёт? — спросила она.

— Да, — он выхватил у неё из рук ткань и побежал в комнату.

Мама ласковым взглядом проводила его и улыбнулась.

Пришить карман получилось с третьего раза. Кирилл спешил и нервничал. Вдруг кто-то зайдёт. Но обошлось. Вышивание пошло на пользу и в итоге, пришитый внутри куртки карман, вместил в себя украденную гильзу так, что было почти не заметно. По крайней мере, ему так показалось. Осторожно он отнёс куртку с гильзой в прихожую и повесил на место.

А утром он с удивлением обнаружил, что в нём самом, что-то противиться всей этой затее. Ведь, всё-таки, гильзу он, по сути, украл. А брать без спросу нехорошо. Какой-то голос, настойчиво ему говорил об этом. Захотелось побежать, достать из кармана гильзу и положить на место. Но как? Мама с папой сновали туда-сюда по квартире, собираясь на работу и собирая его самого в садик. Уже одевшись, он решительно прошёл прямо в ботинках в свою комнату.

«— Суну её под подушку и всё».

Но едва он закрыл за собой дверь, как другая мысль возникла в голове:

«— А как же Дима? Что я ему скажу?». — Он остановился в нерешительности.

Мама подумала, что он что-то забыл взять и некоторое время ждала его у двери, но потом настойчиво позвала:

— Кирюша! Что ты там так долго? Мы опаздываем.

Этот мамин окрик и решил дело. Кирилл застегнул куртку на все пуговицы и пошёл к двери.

Всю дорогу до садика, он думал, не заметна ли в кармане гильза. Конечно, если присмотреться, то она была видна, но, к счастью, никто не присматривался. Мама с папой как всегда спешили на работу, а остальным до его куртки вообще не было никакого дела.

Однако в садике его ждала неожиданность. Димы Лисицына в тот день не было. Его повели к врачу, что-то там посмотреть, а потом мама взяла его с собой на работу. Она работала на заводе, на участке упаковки отрезного инструмента и Димка, на следующий день, всем с гордостью рассказывал, как он собирал красивые картонные коробочки, в которые мама потом клала отрезные круги, завернув их, предварительно в поролон.

Извлечь свою гильзу на всеобщее обозрение Кирилл не решился. Вдруг ещё воспитательница заберёт. И только когда они вернулись с прогулки, в режиме строжайшей секретности, не вынимая куртки из шкафчика, он показал её Вадику.

— Вот это да-а-а! — у того от удивления, глаза и рот стали одинаково большими по размеру. — Ухты-ышка! — он заворожено гладил холодный латунный бок гильзы, которую Кирилл чуть высунул из кармана. — Слушай. Дай поиграть?

— Я не могу. Валентина Семёновна заберёт, — ответил Кирилл, — Так, ну всё! Посмотрел и хватит.

Кирилл закрыл шкаф и поднёс указательный палец к губам:

— Только никому. Слышишь.

Вадик кивнул.

Весь оставшийся день, он канючил у Кирилла, взять гильзу домой.

— Ну, пожалуйста… Я только дома буду играть… Завтра принесу. Честное пионерское… Обещаю… Держусь за красное…, — Вадик видел, что так делает его старшая сестра.

Но Кирилл был непреклонен. Тогда тот начал ему предлагать взамен разные игрушки, пиратов, солдатиков и, наконец, гильзы-мелкашки.

И тут Кирилла осенила гениальная мысль:

— Хорошо. Только давай так. Я тебе даю свой снаряд до завтра, а ты мне пять мелкашек — насовсем. Идёт?

— Конечно, конечно, — торопливо сказал обрадованный Вадик, боясь, что Кирилл передумает. — Вот возьми.

Лёгкость, с которой Вадик отдал ему насовсем мелкашки, заставила Кирилла пожалеть о том, что он не запросил больше. А следующая мысль была ещё гениальнее: он будет разрешать ребятам брать гильзу домой поиграть, а те будут давать ему мелкашки насовсем. Он соберёт, сколько не хватает в Диминой коробочке и вернёт ему. Класс!!!

На следующий день дело пошло. Вадик, обещавший никому не рассказывать про гильзу, по секрету проболтался Толику, Толик — Славику и так далее. От желающих принести домой настоящую гильзу от снаряда, отбоя не было. Стоимость проката, моментально возросла.

Дима Лисицын тоже получил право забрать гильзу домой на день и, причём, бесплатно. На вопрос, где же его, Димины гильзы и когда ему их вернут, Кирилл отмахивался:

— Да, принесу скоро… подожди.

В той ситуации ажиотажа, Дима вполне удовлетворился полученным обещанием. Ведь он сегодня принесёт домой настоящую большую гильзу от снаряда. Ради этого стоило подождать.

Всё бы хорошо, но каждый раз, отдавая гильзу, Кирилл жутко боялся, что в один прекрасный день, её ему не вернут. Потеряют или просто украдут. Что тогда?! Каждый день утром, он с нетерпением стоял в дверях группы и встречал очередного арендатора немым вопросом:

— Принёс?

И каждый раз, сердце замирало на мгновения, проходившие до ответа:

— Принёс.

Кирилл немного успокаивался до вечера, пока гильза лежала в пришитом кармане его куртки, а вечером всё повторялось снова. Он стал плохо кушать, почти потерял интерес к вышивке и рисованию, позволял себе грубить воспитательницам. Каждый день он считал, сколько ещё нужно мелкашек, чтобы отдать Диме.

«— Я должен всё вернуть».

* * *

Много лет спустя, Кирилл, вспоминая этот случай, не мог понять, какая сила заставляла его собирать таким рискованным способом гильзы и отдавать их Диме. Почему он не мог просто признаться, что потерял их? Выслушать Димины упрёки, отдать ему игрушками или ещё чем. Почему? И только потом, пройдя через многие тяжелые испытания, выпавшие на его долю, он понял, что это та же самая сила, которая не даёт человеку сказать: я ошибся, я согрешил.

* * *

Наконец-то, Кирилл насобирал недостающие в Диминой коробочке гильзы и отдал их ему. Наконец-то, он вернёт взятую без спроса гильзу на место и всё пойдет, как и раньше. Но не тут-то было. Гильза-то уходила и возвращалась, а заплаченные за это мелкашки, оставались в кармане. Как же от такого отказаться? Каждый раз, давая гильзу, Кирилл зарекался — ну всё, это последний раз. А на следующий день, было то же самое. Гильза от снаряда ходила по рукам, принося немалую прибыль. В короткий срок, он стал самым богатым на гильзы в группе. Да, наверное, и во всём детском садике. А их он мог уже менять, на что угодно. Так у него появились все наборы пластмассовых фигурок, которые только выпускала в то время советская промышленность: пираты, римляне, ковбои и индейцы. Заветная коллекция, о которой он мечтал несколько лет. Появилось два небольших металлических танка и самоходка, коллекция фантиков от конфет и ещё много чего. Всё это, однако, радости не приносило, так как он вынужден был прятать своё богатство в коробку под кроватью, подальше от родительских глаз.

Однажды к нему подошёл Вася Суслов:

— Слышь, Кирюха. Пикасо, то есть. Дай мне гильзу до завтра? Пожалуйста.

Кирилл молчал

...