История России в лицах. Книга вторая
Светлана Бестужева-Лада

© Светлана Бестужева-Лада, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Принцесса из Альбиона в Киевской Руси

Нет, видно, миновали времена сакского господства в Альбионе. Последний великий король саксонцев – Гарольд II – пал в бою с Вильгельмом Завоевателем. О, про битву при Гастингсе еще долго будут складывать баллады и легенды. Еще долго саксы будут считать себя единственными настоящими хозяевами в Англии. Но вот вернуть английский престол потомкам знаменитого короля так и не удастся. Пять сыновей Гарольда так и не достигли подходящего возраста. А из двух дочерей одна ушла в монастырь, а вторая…

Жизнь принцессы Гиты поделилась на три неравные части. По смутным воспоминаниям детства, проведенного в королевском дворце ее отца, мать – прекрасную Эдит – она видела только изредка, но все говорили, что девочка унаследовала от невенчанной супруги короля ее красоту: зеленые глаза, белокурые пышные волосы, стройные стан и шею. А от отца – тягу к наукам и недевичий ум.

Детство кончилось, когда пришла страшная весть о гибели короля при Гастингсе. Маленькую принцессу посадили на огромный корабль и отправили в далекую Данию к августейшим родственникам – королю Свену и его супруге королеве Елизавете. Там, в величественном замке, прошла вторая часть ее жизни – безмятежная юность.

В датских хрониках, точнее, в «Норвежских Королевских сагах», о ней упоминается, как о прекрасной лицом и славной благочестием девице.

Королева Елизавета, была одной из дочерей русского князя Ярослава Мудрого, которая вышла замуж норвежского короля Гарольда, а после его гибели – за датского короля Свена. Не удивительно, что когда пришло время искать жениха для племяннице, взор королевы обратился на далекую, давно оставленную родину.

Гиту сосватали с внуком Ярослава Мудрого, князем Владимиром, и английская принцесса стала в 1076 году великой княгиней Смоленской. Наследница английского престола, окончательно отнятого у саксов, поселилась с супругом в русском городе Смоленске. Там и началась третья часть ее жизни.

Гита не знала, что жена ее дяди пыталась найти ей жениха в Европе. Одна из ее сестер – Анна – была когда-то королевой французской, вторая – Анастасия – королевой Венгерской. Но в письмах, пришедших датской королеве, было мало утешительного: Анна давно овдовела и жила в монастыре, Анастасия, тоже овдовевшая и потерявшая трон, была вынуждена искать защиты у своих же подданных. Ни во Франции, ни в Венгрии не нужна была принцесса без королевства.

А вот оставшиеся в России братья… Их отец тоже женил на знатных иностранках, причем о землях в приданое и речи не было: Русь велика, места всем хватит. Один из братьев был женат на дочери графа Штаденского Оде, второй – на сестре польского короля Гертруде, третий – на дочери австрийского императора Аде, четвертый – на греческой царевне Анне, пятый – на дочери норвежского короля Инге, шестой – на германской принцессе Кунингуде. Внимательно перебрав своих племянников, Елизавета остановила выбор на сыне Всеволода и Анны, который по завещанию отца должен был со временем занять киевский престол, но пока имел удел в Смоленске.

«При таком дворе и с таким будущим Гите будет не зазорно стать женой сына брата моего, – рассудила Елизавета. – Она наполовину датчанка, наполовину – саксонка, наследница английской короны… честь для моего племянника».

И в далекую Русь поскакал посол с письмом от королевы и портретом принцессы…

Гита и не подозревала о том, сколько хлопот у датского двора в связи с ее будущим. Она прилежно вышивала покров на алтарь церкви, читала богато разукрашенный Псалтирь, иногда поднималась на дворцовую башню и долго вглядывалась туда, где осталась ее родина…

Гита вспоминала счастливые часы, проведенные в играх с братьями и сестрой, уроки старого аббата, обучавшего ее латыни, редкие свидания с матерью, которой пришлось поселиться в монастыре. Придворные иногда говорили о ней: простолюдинка, наложница, но маленькая принцесса уже тогда знала, что это не так.

Красавица Эдит не была простолюдинкой, как потом стали писать не только в балладах, но и в серьезных исторических трудах. Она была дочерью саксонского графа, а со стороны матери принадлежала к датскому королевскому роду, как и сам король Гарольд. Бабушка Эдит и мать Гарольда были двоюродными сёстрами. По каким-то причинам король не смог жениться на своей возлюбленной, но ее дети воспитывались в королевском дворце. Сначала – под присмотром матери, потом – под опекой вдовствующей королевы.

Гарольду пришлось жениться на Эльдите Мерсийской, сестре влиятельных графов. Молодая королева не была красива, но принесла мужу в приданное поддержку своих родных и их рыцарей. Гита, разговаривая с мачехой, гордо поднимала голову: она была дочерью короля и с малых лет привыкла отдавать приказания, считала вполне естественным, чтобы ей прислуживали за столом, одевали ее и раздевали.

– Рождена для трона, – любил повторять ее отец. – Истинная принцесса.

И Гита продолжала жить безмятежно, как в полусне, то улыбаясь каким-то смутным своим мечтам, то задумываясь о чем-то неведомом. Только не о троне: она считала, что непременно будет королевой, так что об этом думать!

Все рухнуло в несколько дней, хотя Гита еще и не понимала, что самое непоправимое – смерть, приходит негаданно и незвано. Когда отец надел боевую кольчугу и спешно покинул дворец, чтобы сразиться с викингами, принцесса оставалась совершенно спокойной среди всеобщего волнения: ее отец всегда был победителем и много раз облачался в боевые доспехи.

Но на сей раз он не вернулся во дворец в ореоле победителя: его принесли на носилках и обезумевшая от горя Эдит, до которой дошла черная весть, билась над ним в рыданиях. Молодая королева, которая вот-вот должна была родить, заперлась в своих покоях: она считала ниже своего достоинства публично выражать скорбь. А потом было уже некогда скорбеть: нужно было спасаться самим и спасать королевских детей от норманнских завоевателей.

Королевская семья бежала в западный город Экзтер, расположенный на побережье. Они еще надеялись вернуть трон. Увы, две предпринятые отчаянные попытки только уменьшили число саксов. Когда. норманны осадили уже и Экзтер, пришлось спасаться бегством.

«Вдовствующая королева, – свидетельствуют английские хроники, – покинула город ранее, чем отворили ворота. Бежать было нетрудно, потому что Вильгельм не привел кораблей, чтобы напасть на Экзтер с моря… Когда завоеватели ворвались через восточные ворота и пролом в стене, королева с дочерьми и внучкой ступила на корабль. Семья Гарольда навсегда покинула английскую землю и удалилась в Сент-Омер во Фландрии, откуда впоследствии уехала в Данию».

Но дни шли за днями и Гита все реже вспоминала Англию. Весть о гибели в одном из боев с норманнами ее братьев заставила ее долго и горько плакать, но время делало свое дело. Милые лица вспоминались все реже, детство затягивала золотистая дымка, словно все что было, происходило не с ней, а с какой-то другой – сказочной – принцессой. А к самой Гите обязательно прискачет на горячем коне королевский сын. Или приплывет на корабле.

Она ведь рождена для трона, как говорил ее отец.

Но королевич все не появлялся, а вместо этого однажды ее позвали в покои к королю и королеве. Там король объявил своей племяннице, что ее руки просит сын русского князя – Владимир, и что брак этот вполне достоин даже дочери великого короля, ибо королевство ее утрачено безвозвратно.

– Твой жених молод, хорош собой, весьма образован. После смерти отца он, скорее всего, станет самым великим князем на Руси – Киевским, – сказал король.

– Таким, каким был мой батюшка, – мечтательно добавила королева. – Владимир даже чем-то похож на него.

– Владимир – благородный ярл, мужественный воин. Ты будешь не последней среди счастливых, родишь ему много детей и продлишь род своего отца.

Елизавета, вытирая платком слезы, прошептала:

– Видишь, я плачу, вспоминая Русскую землю, где впервые увидела свет мира. Ты убедишься, что наша страна полна всяческого богатства.

Гита присела в поклоне, бормоча слова благодарности. Ее не испугало то, что придется ехать на Русь: оттуда приехала королева Елизавета, да и многие европейские принцессы выходили замуж за русских князей.

Не так уж сильно отличалась в те времена Киевская Русь от других европейских государств. Во всяком случае, родственные связи с иностранными государями было делом вполне обыденным. Русское посольство уехало с согласием на брак англо-саксонской принцессы Гиты с князем Владимиром. А она стала собираться в далекий путь, в новую жизнь…

Вскоре большой корабль с искусно вырезанной хищной птицей на носу отплыл из Дании на восток. Снова Гита пустилась в морское странствие. Навстречу своему жениху и третьей жизни…

Плыли много дней, но погода стояла теплая и ясная. На палубе корабле разостлали ковер, и Гита, сидя на нем и откинувшись на вышитые подушки, слушала воинственные песни моряков. Иногда она пела сама, вместе с теми знатными девушками, которым королева Елизавета поручила сопровождать молодую невесту. Тогда все звуки на корабле замирали: мужчины зачарованно внимали пению зеленоглазой красавицы, хотя не всегда понимали язык, на котором она пела.

Потом корабль плавно вошел в широкое устье какой-то неизвестной реки. Гите сказали ее название, но она тут же забыла чуждое ее уху имя. Берега реки заросли лесами, в прибрежных кустах водилось множество птиц, которые с шумом поднимались в воздух при приближении корабля. Воины похватали было луки, но капитан запретил бить зря птицу: причаливать к берегу он не собирался.

– Еще наохотитесь, – буркнул он в ответ на недовольство несостоявшихся стрелков. – Русь дичью богата, ловитвы тут знатные, особенно – княжеские.

Гита начала было расспрашивать капитана о местных обычаях, но тот был немногословен:

– Сама все увидишь, светлая принцесса. Знаю только, что жених твой слывет лучшим охотником на всех землях – от Новгородской до Киевской.

Тогда Гита вернулась к запискам, данным ей королевой Елизаветой в дорогу. Там были и описания русских обычаев, и названия городов, и некоторые русские фразы. Принцесса хотела хотя бы поздороваться с женихом на его родном языке.

А потом корабль очутился на необозримом озере и плыл по нему, как по морю. Наконец, вдали показались белоснежные башни и стены, словно выраставшие из воды.

– Новгород, – кратко пояснил капитан.

У причала было великое множество больших и малых кораблей, и военных, и купеческих. А на берегу зоркие глаза Гиты усмотрели группу богато одетых всадников. Это мог быть только ее будущий супруг со свитой…

Когда Гита впервые увидела своего жениха, русского княжича Владимира, у нее сжалось сердце. С этим человеком ей предстояло делить до гроба радости, горе и ложе. От него она будет рожать детей. А он ничуть не похож на того сказочного королевича, о котором она грезила еще совсем недавно.

Перед нею стоял воин, не очень высокого роста, но отлично сложенный, с сильными, широкими плечами. На нем был алый плащ – корзно, застегнутый на правом плече жемчужной пряжкой. На княжиче была дивной красоты парчовая шапка, опушенная бобровым мехом, а когда он поклонился невесте, то обнажил голову со вьющимися рыжеватыми волосами. Только теперь Гита заметила, что Владимир – не юноша, а вполне зрелый мужчина с пышной бородкой. Чем-то он неуловимо напомнил ей отца, и принцесса залилась краской и опустила ресницы.

А Владимир с восхищением смотрел на свою невесту и вспоминалась ему сказка о Царевне-лебеди, которую ему рассказывала в детстве нянька. И вот сказка обернулась явью: из дальних стран, из-за тридевядь земель, по морю приплыла к нему золотоволосая и зеленоглазая красавица, тонкая, небольшого роста, смущенная чуть ли не до слез. От носилок она отказалась, пришлось срочно привести богато оседланного коня. Так и поехали к главному новгородскому храму – бок о бок.

Пока ехали по городу, Гита забыла свои страхи и смущение, удивляясь тому, что видела вокруг себя. Ничто не напоминало ни Англию, ни Данию. Улицы были вымощены бревнами, а по сторонам, в деревянных желобах, весело журчала вода. И люди здесь были другие: приветливые, улыбающиеся, кланявшиеся невесте княжича чуть ли не в пояс. На площади толпились купцы со всего света, пахло смолой, мехами, соленой рыбой, пенькой, свежесрубленным деревом…

Сначала отслужили благодарственный молебен – в честь благополучного прибытия принцессы на Русь. Гита только краем уха слышала непонятные слова богослужения, и с любопытством рассматривала церковь, тоже ничуть не похожую на строгие европейские соборы. На всех стенах были искусно изображены ангелы, святые старцы, пророки с длинными свитками в руках. Очень много было изображений Богородицы – и не в пышных одеждах, как привыкла видеть этот образ принцесса, а в виде обычной женщины, которая пряла пряжу для храмовой завесы, слушала благовест архангела Гавриила, сидела у колыбели, в которых лежал ее новорожденный сын, отрешенно-скорбно стояла у подножия креста на Голгофе.

Все знакомые персонажи… и все другое.

Но когда жених и невеста прибыли в Киев, Гита увидела еще более прекрасные церкви и роскошные княжеские и боярские хоромы. Ее окрестили по православному обычаю и нарекли Анной. Но она так и не привыкла к этому имени, да и Владимир ее называл то лебедушкой (плавными своими движениями Гита действительно напоминала лебедя), то ладушкой, лишь изредка окликая:

– Гита!

Не хотел он, чтобы его молодая жена чувствовала себя чужой на Руси. Он помнил, хотя и смутно, свою мать, ромейскую царевну из рода Мономахов. Около нее вечно были ромейцы – знатные вельможи, монахи, лекари. Всегда жарко натоплены покои княгини были пропитаны ароматами каких-то лекарственных трав и курений, вдоль стен на аналоях лежали с огромные книги в парчовых и серебряных переплетах. Мать редко выходила из терема, она так и не привыкла к Киеву.

Своего любимца Владимира она учила читать по-гречески, но тот в детстве предпочитал играть со сверстниками во дворе или ездить с отцом на охоту. Лишь когда матери не стало, княжич пристрастился к чтению, точно хотел вернуть во дворец смуглую, тихую женщину с огромными, вечно печальными черными глазами.

Но его жена была совсем другой – настоящей северянкой. Она сразу полюбила свою новую родину и молодого мужа. После венчания они отправились в город Чернигов, удел, выделенный князю Владимиру. Дорога шла через леса и бескрайние поля, где паслись табуны полудиких коней. Гита уже немного понимала по-русски, ей объяснили, что ее супруг – владелец несметного количества чистокровных коней, и очень их любит.

Их – любит, а ее? Она все еще боялась вечеров, наступления того времени, когда она оставалась наедине с мужем, и сердце у нее начинало биться, как птичка, пойманная в силки. Но муж был нежен и терпелив со своей богобоязненной женой, опускавшей глаза перед мужскими взглядами. И Гита стала быстро взрослеть и хорошеть.

Уже через год многие знатные женщины, приехавшие с нею из Дании, покинули ее. Одни вернулись в свою страну, другие поспешили вышли замуж за русских бояр и переехали к мужьям в их отдаленные вотчины. Князь Владимир остался у семнадцатилетней женщины единственным близким человеком и защитником. Она привязалась к Владимиру, не хотела расстаться с ним ни на один час, но это была еще полудетская привязанность. Настоящая любовь пришла позднее.

Владимир тоже скучал без своей красавицы-жены т постепенно стал брать ее с собой во все поездки и на все охоты. В такие поездки на нее надевали красную шубку, отороченную горностаем, и охотники исподтишка любовались разрумянившейся на свежем, холодном воздухе светловолосой и зеленоглазой красавицей, ловко сидевшей в седле.

Во время одной из охот князь чуть не погиб: внезапно вырвавшийся из чащи огромный олень кинулся на всадника и раскроил его коню брюхо своими огромными рогами. Конь рухнул, придавив собой Владимира. Олень уже наставил рога на беспомощного всадника, но копье одного из ловчих поразило животное насмерть.

Гита немало пережила за свою еще недолгую жизнь, видела гибель близких людей, войны и пожары, но то, что ее молодой муж оказался на волосок от гибели, перевернуло ей душу. Она вдруг повзрослела, перестала быть наивной, мечтательной полуженщиной – полудевочкой, поняла, как драгоценна человеческая жизнь и как легко ее потерять…

В ту ночь был зачат их первенец – Мстислав, которого Гита до конца своей жизни звала в память отца Гарольдом. Владимир не возражал: при крещении сына нарекли Феодором, да и сам он принял от купели имя Василий, ибо Владимир считался именем языческим и тогда еще не вошло в святцы. Но память о Владимире, который крестил Русь, уже обрастала легендами и преданиями, которые муж с удовольствием рассказывал Гите.

Да она и сама была удивительной рассказчицей. Перед сном, на смешном еще, ломаном языке часто рассказывала мужу, лежа в постели, о своей далекой родине, ее обычаях, о своем великом отце и красавице-матери и из великой любви, которая так трагически закончилась.

Да и днем Гита, как и в дни своей юности, частенько сидела, устремив в пространство невидящий взгляд, и часами грезила о каких-то далеких, неведомых странах, диковинных птицах, колдунах и феях. Она не любила прясть и вышивать, зато любила читать. Только дети отвлекали ее от фантазий и книг.

Вслед за Мстиславом Гита родила еще четверых сыновей: Ярополка, Вячеслава, Юрия и Андрея. Она мечтала о дочери, даже часто молила об этом Богородицу, но ее молитвы, видно, не были услышаны. Зато Владимир гордился тем, что его жена рожает только воинов, да еще сохраняет при этом почти девичью стройность и нежную кожу. Он любил жену так, как редко бывает в семьях, где браки заключаются по государственным соображениям, и она отвечала ему взаимностью. Тридцать один год прожили они в полном ладу, редко разлучаясь и тоскуя вдали друг от друга.

Из Чернигова переехали в Переяславль, хотя по праву наследства Владимир должен был после смерти отца занять киевский престол. Но князь был добрым и нетщеславным: дабы избежать междуусобицы, уступил его своему двоюродному брату – Святополку, сыну Изяслава. Вместе с ним участвовал в походах против половцев. Завещание Всеволода осуществилось лишь после смерти Изяслава.

– Зачем ты так поступил? – недоумевала Гита. – Киевский престол принадлежит тебе по праву.

– Ах, лебедушка моя, лучше княжить в небольшом городе, да жить в мире и покое, чем рисковать жизнью ради тщеславия.

Дочь короля не понимала этого. Но она уже знала, что за внешней мягкостью супруга кроется твердая душа и ясный ум. Он действительно не хотел великокняжеского престола, был доволен своим Переяславлем и всячески украшал его. Много потрудился для этого и епископ Ефрем, человек, наделенный тонким вкусов и знавший толк не только в богословии, но и в строительстве.

Это он возвел в Переяславле огромную церковь св. Михаила, не уступавшую Десятинной, пристроил к ней приделы, как в св. Софии в Киеве, украсил храм, одарил золотыми сосудами. Кроме того, епископ-зодчий обнес внутренний княжеский город стенами и на его воротах поставил церковь святого Феодора, а неподалеку еще одну церковь, во имя апостола Андрея. Несколько позже Владимир Мономах выстроил еще одну церковь, во имя богородицы, и сделал этот храм семейной усыпальницей, где суждено было лежать и Гите.

Удивительная то была семья: второй такой, пожалуй, и не сыскать было в то время среди княжеских пар на Руси. Мало того, что они искренне и крепко любили друга друга, так еще и семейные уклады двух таких разных стран почти полностью совпадали, разве что положение женщины у англо-саксов было гораздо более свободным и почетным, чем в древней Руси.

В «Поучении», написанным в последние годы жизни, Мономах говорит: «жену свою любите, но не дайте ей над собою власти». Из англо-саксонских законов и правовых документов мы знаем, что и в Англии церковь и законодательство предписывали женщине безусловное подчинение своему мужу, и тем не менее это не противоречило ее достаточной независимости в отношении правовом и в смысле индивидуальной свободы.

Не все было ясно и безмятежно в жизни Гиты на Руси. Погиб в нелепой, случайной схватке второй сын Изяслав, оставив бездетную юную вдову, скончался в младенчестве сын Роман… Но остальные сыновья были живы и становились все больше похожи га своего отца и – к тайной радости Гиты – на деда, короля Гарольда.

Но и жизнь первенца Мстислава один раз оказалась в смертельной опасности. В русских летописях ничего об этом не говорится, но в Германии был обнаружен латинский текст XII века – «Проповедь благочестивого Руперта» – настоятеля монастыря св. Пантелеймона в Кёльне.

Проповедь посвящена эпизоду из жизни князя Мстислава Великого, который был тяжело ранен на охоте медведем. Князь находился между жизнью и смертью, у его постели много дней сидела в печали его мать, которая, как следует из рукописи, ещё раньше, до её приезда на Русь, вступила в обитель св. Пантелеймона в Кёльне почётным членом, делавшим вклады в монастырь.

Считалось, что благодаря этому она и её дети находились под особым покровительством целителя Пантелеймона. И в критический момент этот святой явился раненому князю и вернул ему здоровье. Достоверно и то, что в память о своём чудесном исцелении Мстислав назвал вскоре после того родившегося сына Изяславом, а крестил его Пантелеймоном.

Изяслав-Пантелеймон воздвиг в Новгороде храм в честь своего святого, который частично сохранился до сих пор, но сейчас носит имя русского святого-целителя Николая. В этом храме есть предел святой Анны, названный так в честь второго – русского – имени княгини Гиты.

Увы, самой Гите целитель-Пантелеймон не помог. Она скончалась, не дожив до пятидесяти лет, когда она с мужем возвращалась из очередной поездки в древлянские земли. Эту историю очень трогательно рассказал Антонин Ладинский в романе «Последний путь Владимира Мономаха». Только по его версии Гита умерла совсем еще молодой женщиной. И произошло это так:

«…Они торопились домой с княгиней, потому что из Переяславля приходили тревожные вести. Гита чувствовала себя больной, жаловалась на сильную головную боль.

Стояла поздняя осень. Ночь выдалась такая темная, что отроки не видели наконечников своих копий. Не переставая шел дождь. Мономах и его спутники ехали верхами, и он изредка обменивался несколькими словами с продрогшей до мозга костей женою. Душа князя была полна тревоги…

…Мономах привез жену в Переяславль совсем разболевшейся. Тотчас поскакал отрок в Киев, держа на поводу еще одного жеребца, чтобы немедленно доставить сирийского врача. Гита металась на постели, раскинув пышные волосы на подушке, и что-то говорила на своем языке. Она сама уже позабыла его, а теперь вдруг вспомнила в жару. Порой она приходила в себя, с плачем обнимала мужа, когда он присаживался к ней на кровать, как будто цепляясь за земное существование.

Гита умирала… жизнь уже угасала в молодом и прекрасном теле. Истекали ее последние часы на земле. Пальцы Гиты, сжимавшие руку мужа, уже слабели с каждой минутой.

– Как ты останешься без меня?.. – тихо прошептала она.

Мономах склонился к умирающей, все еще не веря, что она покидает его навеки, прижался губами к раскаленным, как пустыня, устам.

Но дыхание Гиты становилось трудным, и сознание покидало ее. Как во сне она увидела близко от себя золотую чашу. Лязгнула лжица… Священник произносил какие-то слова… Последняя мысль была о том, чтобы поскорее, пока не поздно, найти руку Владимира.

– Супруг мой!

Перед вечерней она испустила последний свой вздох, и голова бессильно упала на плечо. Тогда этот мужественный человек зарыдал, как ребенок…»

Гита упокоилась в княжеской усыпальнице в построенном при ней переяславском храме, в мраморной гробнице из плит, доставленных с великим трудом из Корсуни. Она так и не успела стать Великой княгиней киевской – Владимир занял этот престол лишь в 1113 году, после того, как киевляне слезно просили его об этом:

– Пойди, князь, на стол отцовский и дедовский…

Владимир княжил в Киеве 13 лет. А под конец жизни написал в своем «Поучении»:

«Всех походов моих было 83, а других маловажных и не упомню. Я заключил с половцами 19 мирных договоров, взял в плен более 100 лучших их князей и выпустил из неволи, а более двухсот казнил и потопил в реках».

Он заставил половцев откочевать далеко на восток и при его жизни набеги кочевников почти перестали тревожить русскую землю. На Руси установился относительный порядок.

Летопись называет его «братолюбцем, нищелюбцем и добрым страдалицем за русскую землю».

Действительно, Владимир Мономах стал в истории Киевской Руси третьим после Владимира Святого, который крестил Русь, и Ярослава Мудрого величайшим самодержцем, Всю жизнь он заботился о силе, единстве и красоте земли Русской.

И знаменитый царский венец – шапку Мономаха – он получил уже будучи киевским князем. Византийские послы поднесли ее ему вместе со святым крестом животворящего дерева, золотой цепью и бармами – оплечьями, отделанными жемчугом. Царский венец – это круглая шапка, украшенная соболиным мехом и драгоценными камнями. Позже ею венчали на великое княжение и царство всех русских князей и царей.

Высоко взлетел княжич в парчовой шапке, которого встретила много лет назад заморская красавица Гита… Жаль, что она этого уже не увидела…

При Владимире Мономахе Киевская Русь на краткий миг вернула свою былую славу. С. М. Соловьев писал о нем:

«Мономах не возвышался над понятиями своего века, не шел наперекор им, не хотел изменить существующий порядок вещей, но личными доблестями, строгим исполнением обязанностей прикрывал недостатки существующего порядка, делал его не только сносным для народа, но даже способным удовлетворить его общественные потребности».

Да, самое интересное! Младший сын Владимира и Гиты был… Юрий Долгорукий, легендарный основатель Москвы. Через него генеалогическая цепочка ведёт от короля Гарольда к Александру Невскому и славным московским князьям, в том числе к Дмитрию Донскому. Его дети и внуки породнились со шведскими, норвежскими и византийскими королями и императорами.

Почему-то считается, что Пётр Великий первым прорубил «окно в Европу». Но за семьсот лет до него не нужны были ни окна, ни двери – Европа и Россия были практически одним огромным феодальным пространством. Но потом история распорядилась по-своему, и Россия отгородилась от внешнего мира глухой стеной. Естественно, пришлось рубить.

Хорошо, что стена была деревянной. «Железный занавес» вновь разделит эти два мира двести лет спустя…

Но это уже совсем другая история. Новая.

P.S. Замечательная по напевности и экспрессии баллада Алексея Толстого «Три побоища», к сожалению, лишь с большой натяжкой может быть названа исторической – и то потому, что героями там являются исторические личности. Поэт смешал воедино три битвы, происходившие в разное время и в разных странах. В результате, Елизавета оплакивает своего супруга Гарольда вместе с племянницей Гитой, рыдающей по отцу, причем обе они для удобства повествования находятся в Киеве. Хотя строчка «рыдает Гаральдовна Гида» почему-то стала чуть ли не хрестоматийной…

Защитник рубежей России

Его имя известно далеко за пределами нашей Родины. Свидетельство тому – многочисленные храмы, посвященные покровителю воинов, святому Александру Невскому. Наиболее известные из них: Патриарший собор в Софии, кафедральный собор в Таллинне, храм в Тбилиси. Эти храмы – залог дружбы русского народа-освободителя с братскими народами.

Нетленные мощи благоверного князя были открыты, по видению, пред Куликовской битвой в 1380 году. А 30 августа 1721 года Петр I, после продолжительной и изнурительной войны со шведами, заключил Ништадский мир. Этот день решено было освятить перенесением мощей благоверного князя Александра Невского из Владимира в новую северную столицу, Санкт-Петербург, в специально построенный Троицкий собор Александро-Невской лавры.

За что же Александр, второй сын переяславского князя, удостоился всех этих почестей?

– Как за что? – воскликнет знакомый с русской историей читатель. – За то, что разбил на Чудском озере «псов-рыцарей» и не дал им захватить русские земли! Об этом даже фильм сняли…

Сняли, сняли. Но не документальный же! И за одну победу, пусть и громкую, князя-полководца не стали бы причислять к лику святых, строить в его честь лавры и храмы и учреждать орден его имени. В жизни Александра Ярославовича было много деяний, помимо «Ледового побоища», о которых, к сожалению, почти забыли.

Однако обо всем по порядку.

В мае 1220 года у переславского князя (позже великого князя киевского и владимирского) Ярослава Всеволодовича и его супруги, урожденной княжны Торопецкой, родился второй сын – Александр. Ему было пять лет, когда его отец «учинил сыновьям княжеский постриг» – то есть совершил над ними в Спасо-Преображенском соборе обряд посвящения в воины.

Еще через пять лет Новгородская республика, порядком притомившись от внутренних «разборок», призвала Ярослава Всеволодовича на княжение, но тот пробыл в Новгороде лишь две недели, после чего своею властью посадил на новгородский престол обоих сыновей – Фёдора и Александра.

Однако три года спустя Фёдор умер, и Александр остался старшим наследником своего батюшки. В качестве боевого крещения юный князь принял участие в походе под отцовским стягом на Дерпт, захваченный ливонцами, и в 1234 году праздновал свою первую победу в битве на реке Омовже.

С шестнадцати лет Александр становится практически самостоятельным князем: его отец сел на киевский престол. Вместе с независимостью от отца молодой князь получил целый ворох запутанных внешнеполитических проблем: соседи Новгородской земли давным-давно пытались подчинить себе вольнолюбивый город, правда, без особого успеха. Но после разорения Северо-Восточной Руси монголами, которые к тому же зимой 1237/1238 годов взяли Торжок после двухнедельной осады и самую малость не дошли до Новгорода, западные соседи Новгородской земли практически одновременно развернули наступательные действия.

Александр к этому времени был уже женат на дочери Брячислава Полоцкого, княжне Александре, и даже успел стать отцом первенца – Василия. Увы, год рождения княжича ознаменовался не слишком радостными для новгородцев и их князя событиями. Немцы подступили почти вплотную к Пскову, а шведы двинулись на Новгород, который, правда, был предусмотрительно укреплен по приказу Александра.

Согласно русским летописям, во главе шведского войска был сам зять короля, ярла Биргера, который прислал новгородскому князю гордое и надменное послание:

«Если можешь, сопротивляйся, знай, что я уже здесь и пленю землю твою».

По Неве Биргер хотел плыть в Ладожское озеро, занять Ладогу и отсюда уже по Волхову идти к Новгороду.

Сказать, что Александру не понравился тон письма и намерения его автора – значит ничего не сказать. Со сравнительно небольшой дружиною новгородцев и ладожан князь белой июльской ночью 1240 года врасплох напал на шведов, когда они остановились лагерем для отдыха при устье реки Ижоры, на Неве, и нанёс им полное поражение. Шведы бежали на свои корабли и в ту же ночь все уплыли вниз по реке.

Эта ночная сеча вошла в историю под названием «Невская битва». Сам сражаясь в первых рядах, Александр «неверному кралю их (Биргеру) возложил остриём меча печать на челе». Победа в этой битве продемонстрировала военный талант и ум Александра, а также навечно закрепила за ним имя Невского, с которым он и вошел в историю.

Ведь действительно, знаменитая битва, о которой фильмы снимают и книги пишут, произошла на Чудском озере, и логичнее было бы именовать славного победителя Александром Чудским. Но почему-то мало кто задумывается над тем, каким образом герои получают свои имена.

Церковные хроники уделяют этой битве куда больше внимания. В них, в частности, сказано, что «…множество кораблей подошло к Неве под командованием ярла Биргера, покуда Александр долго молился в храме Святой Софии и был благословлен архиепископом Спиридоном на брань сию… Выйдя из храма, Александр укрепил дружину исполненными веры словами: „Не в силе Бог, а в правде. Иные – с оружием, иные – на конях, а мы Имя Господа Бога нашего призовем!“ И было чудное предзнаменование: стоявший в морском дозоре воин видел на рассвете 15 июля ладью, плывущую по морю, и на ней святых мучеников Бориса и Глеба, в одеждах багряных. Александр, ободренный, мужественно повел с молитвой дружину… И была сеча великая с латинянами, и перебил их бесчисленное множество».

Впечатление от победы было тем сильнее, что она произошла в тяжелую годину невзгод в остальной Руси. Традиционно считают, что сражение 1240 года предотвратило потерю Русью берегов Финского залива, остановило шведскую агрессию на новгородско-псковские земли. В Новгороде долго помнили Ледовое побоище немцев: вместе с Невской победой над шведами, оно еще в 16 веке вспоминалось на ектениях по всем новгородским церквам.

Так что Александр – теперь уже Невский – отвел от Новгорода серьезнейшую опасность. Но благодарность никогда не была отличительной чертой новгородцев. В том же году они разругались с собственным спасителем, и тот был вынужден уехать из Новгорода и стать князем в Переславле-Залесском, как решил его отец. В принципе, Александра это тогда устраивало: по характеру он отнюдь не был агрессивен и оборону предпочитал нападению, а на Переславль пока никто нападать не собирался.

Увы, этого никак нельзя было сказать об оставленном им Новгороде: на вольнолюбивый город надвигались ливонские немцы. Рыцари осадили Псков и вскоре взяли его, воспользовавшись предательством среди осаждённых. В город были посажены два немецких фогта, что стало беспрецедентным случаем в истории ливонско-новгородских конфликтов.

Положение между тем ухудшалось с каждым днем: ливонцы завоевали и обложили немалой данью одну из пяти новгородских областей, примыкавших к Финскому заливу – Водь, населенную довольно многочисленным тогда народом угро-финского происхождения. Настолько многочисленным, что им заинтересовались европейские государства, называвшие эту область Ватландией и начавшие усиленное распространение там христианства, для чего Папа Рисский даже назначил особого епископа.

В завоеванной области была построена крепость Копорье (одновременно ливонцы взяли и разорили город Тёсов и земли по реке Луге), после чего начались систематические нападения на новгородских купцов всего лишь в тридцати верстах от Новгорода. Удар был нанесен по самому чувствительному месту вольнолюбивой республики – ее кошельку, посему новгородцы воззвали о помощи и попросили у Киева… правильно, князя.

Ярослав прислал было к ним младшего сына – Андрея, но тот по каким-то причинам новгородцев не устроил. Скорее всего, они прекрасно помнили военные победы прежнего своего князя – Александра – и в качестве надежного защитника желали именно его. Уговаривать пришлось несколько месяцев: Александр был незлопамятным, но, как бы сейчас сказали, принципиальным. По-видимому, пересилило чувство патриотизма: уступать хоть и склочный, но русскийНовгород иноземцам не хотелось еще больше, чем снова становиться новгородским князем.

В 1241 году Александр со своей дружиной прибыл в Новгород, где все еще пребывал его брат Андрей – фигура чисто декоративная, но тоже имевшая под своим стягом дружину. Совместными усилиями братья двинулись на Псков, осадили его, а затем взяли приступом. При штурме погибло около семидесяти новгородских рыцарей и множество простых воинов. Но по свидетельству немецкого летописца, шесть тысяч ливонских рыцарей было взято в плен и замучено. Обычно летописцы склонны преуменьшать цифры потерь близкой им стороны, так что данный источник можно считать относительно надежным.

Вдохновленные успехами новгородцы вторглись уже непосредственно на территорию Ливонского ордена – самого мощного в те времена военного объединения на севере Европы – и начали разорять поселения эстов, данников крестоносцев. Вышедшие из Риги рыцари, уничтожили передовой русский полк Домаша Твердиславича, вынудив Александра отвести свои отряды к границе Ливонского ордена, проходившей по Чудскому озеру. Обе стороны стали готовиться к решающему сражению.

Оно произошло на льду Чудского озера, у Вороньего камня 5 апреля 1242 года. На восходе солнца началась знаменитая битва, слывущая в наших летописях под именем Ледового побоища. Немецкие рыцари выстроились клином, а точнее, узкой и очень глубокой колонной, задача которой сводилась к массированному удару по центру новгородского войска.

Русское войско было построено по классической схеме, выработанной еще Святославом. Центр – пеший полк с выдвинутыми вперед лучниками, по флангам – конница. Новгородская летопись и немецкая хроника единогласно утверждают, что клин пробил русский центр, но в это время ударила по флангам русская конница, и рыцари оказались в окружении.

Как пишет летописец, была злая сеча, льда на озере стало не видно, все покрылось кровью. Русские гнали немцев по льду до берега семь верст, уничтожив более 500 рыцарей, а чуди бесчисленное множество, в плен взято более 50 рыцарей.

«Немцы, – говорит летописец, – хвалились: возьмем князя Александра руками, а теперь самих Бог выдал ему в руки».

По данным ливонской хроники, потери ордена составили 20 убитых и 6 пленных рыцарей, что может согласовываться с Новгородской летописью, которая сообщает, что ливонский орден потерял 400—500 «немец» убитыми и 50 пленными – «и паде Чюди бещисла, а Немець 400, а 50 руками яша и приведоша в Новгородъ».

Учитывая, что на каждого «полноценного» рыцаря, имевшего едва ли не генеральский статус, приходилось 10—15 оруженосцев, слуг и рыцарей более низкого ранга, можно считать, что данные Ливонской хроники и данные Новгородской летописи хорошо подтверждают друг друга. Русские плохо разбирались в немецком «Табеле о рангах» и могли приравнять знатного рыцаря к обычному воину. Враг с оружием в руках – это враг, остальное не волновало ни князя, ни его дружину, ни летописцев.

Немецкие рыцари были разгромлены. Ливонский орден был поставлен перед необходимостью заключить мир, по которому крестоносцы отказывались от притязаний на русские земли, пленники с обоих сторон были обменены.

Три года спустя литовская армия предприняла попытку напасть на новгородские земли, но при известии о том, что против них выступил князь Александр с дружиной, литовцы тут же начали отступление. На свою беду, они хотели увезти все награбленное, так что Александр нагнал их и разбил в битве у озера Жизца. По сказанию летописца, литовцы впали в такой страх, что стали «блюстися имени его».

Шестилетняя победоносная защита Александром северной Руси привела к тому, что немцы, по мирному договору, отказались от всех недавних завоеваний и уступили Новгороду часть Латгалии (исторически Латгалией называлась территория Латвии к востоку от Даугавы, от границы племени ливов до славянских границ – прим. автора).

Западные пределы Русской земли были теперь надежно ограждены, но оставалась непрерывная и опасная угроза с Востока. И вот тут начинается та часть жизни Александра Невского, о которой известно чрезвычайно мало, ибо громких военных походов практически не было, но во время которой князь сумел сделать для Руси не меньше, чем за предшествующие годы. Если не больше.

В 1246 году отец Александра, Ярослав, выехал в Орду за так называемым «ярлыком на княжение», который должны были получать от ордынских ханов все русские князья. Там, в Каракоруме, Ярослав был предательски отравлен, причем виновник так и остался неизвестным. Почти одновременно с Ярославом был убит князь Михаил Черниговский, обвиненный в неповиновении Орде.

Пришлось отправляться в Орду самому Александру – «на поклон к хану Батыю», а оттуда, по дипломатическим соображениям – в Монголию, к Великому Хану Гуюку. В этом путешествии, продолжавшемся два года, Александра сопровождал его брат Андрей. В их отсутствие князь Михаил, младший из сыновей Ярослава, ввязался в междоусобную войну со своим дядей Святославом, княжившим во Владимире. Михаил хотел сам стать владимирским князем, но вместо этого погиб в одной из схваток. Весть об этом два его старших брата получили уже на обратном пути из Монголии в Россию.

Согласно завещанию Ярослава, владимирским князем должен был стать Андрей, а князем новгородским и киевским – Александр. И летописец отмечает, что у них была «пря велия о великом княжении»,конец которой положил… хан Батый, разоривший во время своего похода на Русь в 1248 году Киев, тем самым лишив его статуса «главного русского города». В итоге Александр получил Киев и «всю Русскую землю» (точнее, то, что от нее оставили татаро-монгольские завоеватели), но остался жить в Новгороде.

Спасение пришло оттуда, откуда его совсем не ждали – из самой Орды. Хан Батый решился выступить против Великого Хана и отправился в поход на Монголию, в результате чего стал главной силой во всей Великой Степи. Александр дал Батыю слово не поднимать Русь против татар во время этого их похода и тем самым обезопасил русские города от бесконечных татарских набегов.

В 1252 году Орда признала Александра единовластным князем всей Руси, а два года спустя заключил договор о вечном мире с Норвегией, предотвратив тем самым новые попытки напасть на северо-западные рубежи Руси.

В 1256 году умер хан Батый, и Александр снова лично отправился в Орду, чтобы подтвердить мирные отношения с новым ханом Берке. Помимо всего прочего, обсуждались и перспективы… конфессионального сотрудничества. Пять лет спустя, стараниями князя Александра и митрополита Кирилла, в Сарае, столице Золотой Орды, была учреждена епархия Русской Православной Церкви. Это, пожалуй, было самым важным дипломатическим достижением князя Александра Невского, куда более важным, чем «замирение» литовцев или немцев.

Надо отметить также, что Александр отверг предложение о помощи со стороны католической церкви. Есть сведения о двух посланиях ему папы римского Иннокентия IV. В первом папа предлагает Александру последовать примеру отца, якобы согласившегося перед смертью подчиниться римскому престолу, а также предлагает координацию действий с тевтонцами в случае нападения татар на Русь. Во втором послании папа упоминает о согласии Александра креститься в католическую веру и построить католический храм в Пскове, а также просит принять его посла – архиепископа Прусского. Но самих посланий, равно как и свидетельств о приезде римских легатов или намерении князя «перекреститься» не существует.

Зато достоверно известно, что в то же самое время литовский князь Миндовг принял католическую веру, тем самым обезопасив свои земли от тевтонцев. По рассказу летописца, Александр Невский, посоветовавшись с мудрыми людьми, изложил всю историю Руси и в заключение сказал: «си вся съведаем добре, а от вас учения не приимаем». Другими словами, в отличие от литовцев, считал, что можно воспрепятствовать тевтонской угрозе и не меняя вероисповедание.

И действительно, шведы в 1256 году попытались было отнять у Новгорода финское побережье, приступив к постройке крепости на реке Нарве, но при одном слухе о приближении Александра с суздальскими и новгородскими полками убежали обратно. Чтобы еще более устрашить их, Александр, несмотря на чрезвычайные трудности зимнего похода, вступил в Финляндию и завоевал поморье.

Зато очередной опустошающий набег Орды на Русь Александр Невский предотвратил дипломатическими путями. Впрочем, начиналось все не вполне дипломатически: по тайному указанию князя в 1262 году во многих городах были перебиты татарские сборщики дани и вербовщики воинов – баскаки. Русь ожидала неизбежной мести, но…

Но Александр Невский опять лично отправился в Орду, где вел долгие и тайные переговоры с ханом Берке. Содержание переговоров неизвестно, зато хорошо известны их последствия: ссылаясь на восстание русских, хан Берке прекратил посылать дань в Монголию и провозгласил Золотую Орду самостоятельным государством, сделав ее тем самым заслоном Руси с востока. Не очень надежным, таящим в себе собственную угрозу, но все-таки – заслоном.

Историки уделяли и уделяют этому событию мало внимания, в отличие от православной церкви. С ее же точки зрения, в 1262 году началось «великое соединение русских и татарских земель и народов, были посеяны семена, взошедшие в будущем многонациональным Российским государством», включившее впоследствии в пределы Русской Церкви почти все наследие Чингиз-Хана до берегов Тихого океана.

Впрочем, до дипломатических способов Александр Невский додумался не сразу. За десять лет до этого он и его братья Андрей и Ярослав предприняли попытку разделаться с татарами так же, как до этого с немцами, то есть дать им решительный бой. Увы, в сражении 1251 года русские дружины были разбиты: первая попытка открытого противодействия монголо-татарам в Северо-Восточной Руси, и она закончилась неудачей. Русским князьям пришлось склонить голову перед гораздо более сильным врагом – монголо-татарами.

Но в 1253 году Александр стал уже великим князем и мог планировать и вести внешнюю политику с куда бОльшим размахом, чем до этого. Прежде всего, следовало навести порядок на собственной земле: в 1255 году верные себе новгородцы «изгнали от себя» старшего сына Александра – Василия, который им чем-то не угодил. Александр Невский заставил новгородцев снова принять Василия, а неугодного ему посадника Ананию, поборника новгородской вольности, заменил другим.

Когда в 1257 году Орда затеяла перепись населения на Руси (да-да, было и такое!), новгородцы опять взбунтовались. До них татаро-монгольские набеги так и не докатились, и они плохо представляли себе, с кем имеют дело. Посадника убили, князь Василий от греха подальше убрался во Псков.

А в Новгород явился сам Александр Невский с… татарскими послами. Василия, как «не оправдавшего надежд» он сослал в «Низ», то есть Суздальскую землю, советчиков его схватил и наказал («овому носа урезаша, а иному очи выимаша») и посадил князем к ним второго своего сына, семилетнего Дмитрия. Такими не слишком гуманными способами великий князь добился от новгородцев согласия на перепись и дань («тамги и десятины»). С тех пор Новгород, хотя и не видел больше у себя монгольских чиновников, участвовал в выплате дани, доставляемой в Орду со всей Руси.

Правда, длилось это недолго – до вышеупомянутой поездки в Золотую Орду великого князя Александра. Эта дипломатическая поездка в Сарай была четвертой и последней. На обратном пути, не доезжая до Владимира, в Городце, в монастыре князь-подвижник предал свой дух Господу 14 ноября 1263 года, завершив многотрудный жизненный путь принятием святой иноческой схимы с именем Алексий.

Митрополит Кирилл возвестил народу во Владимире о его смерти словами:

«Чада моя милая, разумейте, яко заиде солнце Русской земли», и все с плачем воскликнули: «уже погибаем».

В условиях страшных испытаний, обрушившихся на русские земли, Александр Невский сумел найти силы для противостояния западным завоевателям, снискав славу великого русского полководца, а также заложил основы взаимоотношений с Золотой Ордой. В условиях разорения Руси монголо-татарами он умелой политикой ослабил тяготы ига, спас Русь от полного уничтожения.

«Соблюдение Русской земли, – писал известный историк Сергей Соловьев, – от беды на востоке, знаменитые подвиги за веру и землю на западе доставили Александру славную память на Руси и сделали его самым видным историческим лицом в древней истории от Мономаха до Донского».

Александр сделался любимым князем духовенства. Уже в 1280-х годах во Владимире начинается почитание Александра Невского как святого, позднее он был официально канонизирован Русской православной церковью. Александр Невский был единственным православным светским правителем не только на Руси, но и во всей Европе, который не пошел на компромисс с католической церковью ради сохранения власти. При участии его сына Дмитрия Александровича и митрополита Кирилла была написана житийная повесть, получившая широкое распространение в более позднее время широко известной (сохранилось 15 редакций).

В дошедшем до нас летописном сказании о подвигах его говорится, что он «Богом рожен». Побеждая везде, он никем не был побеждён. Рыцарь, пришедший с запада посмотреть Невского, рассказывал, что он прошёл много стран и народов, но нигде не видал такого «ни в царях царя, ни в князьях князя». Такой же отзыв будто бы дал о нём и сам хан татарский, а женщины татарские его именем пугали детей.

Святое тело князя Александра Невского понесли из Городца во Владимир. Девять дней длился путь, и тело оставалось нетленным. 23 ноября при погребении его в Рождественском монастыре во Владимире, было явлено Богом «чудо дивно и памяти достойно»,но какое именно – сейчас уже достоверно не известно.

Великим князем после смерти Александра Невского – при очень активной поддержке Золотой Орды – стал его сын Андрей, ничем себя особо не прославивший. А после него киевский престол занял племянник Александра Невского, Михаил Ярославич, напоминавший по складу характера былинного богатыря: храбр, силен физически, верен слову, благороден. С переходом «великого стола» к Михаилу Тверскому реальная власть ушла из рук сыновей Александра Ярославича.

Фактически, уже в начале XIV века прежней Киевской Руси не стало – факт, на который историки почему-то обращают очень мало внимания. А ведь к этому времени ни политического, ни этнического единства русских больше не существовало, сама система власти была окончательно разрушена.

Вместо старых городов Поднепровья появились новые центры. Тверь – прекрасный богатый город на Волге, имевший выгодное географическое положение; Смоленск – западный щит Руси; Рязань – служившая защитой от беспорядочных набегов степных грабителей; отвоеванный у мордвы Нижний Новгород – торговый город и колонизационный центр на границе с волжскими булгарами; маленькая, затерянная в лесах Москва…

За год до смерти князя его вторая супруга – некая Васса – родила сына Даниила, который стал первым князем московским.

Младший сын Александра Невского, Даниил, получил «во княжение» крохотный городок в глуши – Москву. Даниил, в отличие от других князей, воевал мало. Московский князь занимался хозяйством: отстраивал свой город, развивал земледелие, заводил ремесла. Единственным его завоеванием стала Коломна, принадлежавшая рязанским князьям. Благодаря своей мирной политике Даниил приобрел большой авторитет и к началу XIV века стал одним из влиятельных князей на Руси. Но даже отблески отцовской славы не пали на его трудолюбивого потомка: летописи говорят о нем скупо и глухо.

Так что фильм «Александр Невский» – это лишь одна из картинок в объемистом описании подвигов и деяний русского князя-дипломата, одного из первых «собирателей Земли Русской». И очень знаменательно, что именно его сын стал первым князем московским – Юрий Долгорукий лишь мимоездом основал город, устроил в нем пирушку и более туда не возвращался.

Тем не менее, память об Александре Невском оказалась прочнее, чем можно было ожидать. Почитание его как святого заступника Руси установилось сразу вслед за кончиной. «Драгоценная отрасль священного корня, – молитвенно взывает Церковь к благоверному князю, – блаженный Александр, тебя явил Христос Русской земле, как некое божественное сокровище… Радуйся, презревший догматы латинян и вменивший в ничто все их обольщения!.. Радуйся, заступник Русской земли: моли Господа, даровавшего тебе благодать, соделать державу сродников твоих Богоугодною и сынам России даровать спасение».

В 1724 Петр I основал в Петербурге монастырь в честь своего великого соотечественника (ныне Александро-Невская лавра) и повелел перевезти туда останки князя. Он же постановил отмечать память Александра Невского 30 августа в день заключения победоносного Ништадского мира со Швецией.

В 1725 императрица Екатерина I учредила орден Святого Александра Невского. Он изготовлен из золота, серебра, алмазов, рубинового стекла и эмали. Общий вес 394 бриллиантов составляет 97,78 каратов. Орден Александра Невского – одна из высших наград России, существовавших до 1917 года.

P.S. Во время Великой Отечественной войны в 1942 был учрежден советский орден Александра Невского, которым награждались командиры от взводов до дивизий включительно, проявившие личную отвагу и обеспечившие успешные действия своих частей. До конца войны этим орденом было награждено 40217 офицеров Советской Армии.

Кремлевская деспина

– Высокородная принцесса! Всемилостивейшая деспина! Скажи хоть слово, ведь грех-то какой…

Принцесса Зоя Палеолог («деспина» по-гречески означало «правительница») подняла на папского легата свои бездонные черные очи, и преподобный Антонио Бонумбре онемел: таким откровенным холодом повеяло от этого взгляда. И как же просчитались в Ватикане, думая, что эта дурнушка-бесприданница, каким-то чудом ставшая невестой князя варваров – Ивана Московского – понесет в еретическую Россию свет истиной веры!

Вот только что у него, полномочного представителя святейшего Папы Римского, отобрали святой крест, под сенью которого он намеревался въехать в Москву, а деспина Зоя… то есть теперь уже княжна Софья, похоже, осталась к этому совершенно равнодушна.

– Со своим уставом в чужой монастырь не ходят, – только и проронила она. – Впредь не докучайте мне мелочами.

Вот тут-то папский легат понял, что стать католическим епископом всея Руси ему вряд ли придется. Да и с распространением истиной веры среди еретиков придется повременить.

Как выяснилось совсем скоро, католичеству путь на Русь был заказан…

Детство она помнила так отчетливо, как если бы это происходило вчера. Дочь деспота Морейского Фомы Палеолога, родная племянница византийского императора Константина XII Багрянородного, принцесса Зоя, любимица родителей, предназначалась в жены какому-нибудь знатному иностранному принцу, а то и королю. С ней и обращались соответственно, как с будущей королевой, да и старшая сестра, Елена, уже была выдана за короля Венгрии. Зоя уже мечтала об еще более блестящей короне, но…

Но Византия уже погибала… Зоя с ужасом наблюдала за тем, как орды турецкого султана Махмуда II захватили Константинополь и убили императора, как затем пала родная Морея и ее правителям пришлось спасться бегством на остров Корфу. Оттуда Фома Палеолог отправился в Рим и… фактически в его лице православная церковь рухнула на колени перед католической. Ведь Византия, надеясь получить от Европы военную помощь в борьбе с турками, подписала в 1439 году Флорентийскую унию об объединении Церквей, и теперь ее правители могли просить себе убежище у папского престола. Фома Палеолог смог вывезти величайшие святыни христианского мира, в том числе и главу святого апостола Андрея Первозванного. Немудрено, что сам Папа взял семью Палеологов под свое личное покровительство.

Зое было пятнадцать лет, когда она осталась круглой сиротой. Ее образование взял на себя Ватикан, точнее, поручил эту деликатную миссию кардиналу Виссариону Никейскому. Грек по происхождению, бывший архиепископ Никейский, он был ревностным сторонником подписания Флорентийской унии, после чего стал кардиналом в Риме. Он воспитал Зою Палеолог в европейских католических традициях и особенно поучал, чтобы она во всем смиренно следовала принципам Католицизма, называя ее «возлюбленной дочерью Римской Церкви». Только в этом случае, внушал он воспитаннице, судьба одарит тебя всем. Однако сложилось все совсем наоборот.

Высокородная бесприданница не заинтересовала ни одного из предполагаемых женихов. Король французский и герцог Миланский даже не соизволили принять посланца Папы, ограничившись чтением послания понтифика. Кипрский король Яков только плечами пожал и даже захудалые итальянские князья, к которым, умерив притязания, направляли послов, пренебрежительно фыркали:

– Если бы ваша принцесса была хотя бы хороша собой! А эта толстая коротышка…

Да, природа не наделила Зою изящными формами и высоким ростом. Хороши были только огромные черные глаза, да нежная белая кожа. Но этого, казалось, никто не замечал, а принцесс без государства в Европе и без нее хватало. Зоя смертельно боялась, что в конце концов попадет в монастырь. Она мечтала быть невестой, но отнюдь не невестой Христовой, да еще в католическом монастыре.

И этот страх однажды заставил ее вспомнить те молитвы, которые она читала в детстве, надоумил просить Господа о том, чтобы послал ей мужа. Пусть не короля, но такого, который сумел бы по достоинству оценить ее высокородность. И ее молитвы на сей раз были услышаны…

Отчаявшись выдать свою воспитанницу замуж за доброго католика, Рим обратил взоры на Восток, на таинственную и далекую Московию, где неожиданно (хотя и весьма кстати) остался вдовцом великий князь Иван двадцати восьми лет от роду.

Иван Васильевич пятнадцать лет прожил в спокойно-счастливом браке с княжной Марией Тверской, у них был девятилетний сын, нареченный тоже Иваном, и вдруг княгиня умерла, проболев всего лишь несколько часов. Поговаривали, что скончалась Мария Борисовна из-за слишком большой доверчивости: страстно желая иметь еще детей, княгиня, по совету бабки-ворожейки, надела на себя пропитанный неким зельем пояс. Зловредную бабку так и не нашли – точно в воду канула, а великий князь овдовел. После чего и оказался весьма и весьма завидным женихом, хотя и не католиком.

Выждав приличествующий срок, Рим отправил к безутешному вдовцу посольство, состоявшее почти сплошь из православных греков – бывших подданных Византии.

Посольство, предложившее заключение брака, было принято с почестями. Укреплявший великокняжескую власть Иван III понимал, что такой брак поможет Московии повысить международный престиж, заметно пошатнувшийся за два столетия ордынского ига, и повысит авторитет великокняжеской власти внутри страны. Но с окончательным ответом не спешил и, в свою очередь, отправил в Рим собственного посла – Ивана Фрязина – «дабы невесту видети».

Смущало государя и то, что многие верховные бояре резко выступали против приезда на Русь «грекини», да еще воспитанной при папском дворе. Особенно непримиримую позицию занял митрополит Филипп, а его мнение было достаточно весомым. Переговоры по этому поводу, начавшиеся в 1469 году, затянулись на три года…

Тем временем Фрязин писал великому князю, что Зоя невысока ростом, полная, с красивыми большими глазами и с необыкновенной белизны кожей (чистота кожи как признак здоровья высоко ценилась в Московии) и неглупая девица. А, вернувшись из Рима, Фрязин привез портрет невесты в виде парсуны (изображения реального лица как святого, летописец сообщает, что Зоя была «на иконе писана») и со скромным торжеством предъявил портрет своему государю.

Великий князь мгновенно забыл и свою безвременно почившую супругу, и недовольство бояр во главе с митрополитом. Ему в жены предлагали настоящую царь-девицу: белолицую, темнобровую, с огненными очами, черными косами и пышными формами. То, что вызывало у утонченных европейцев насмешки, восточного «варвара» привело почти в экстаз: полнота издавна считалась на Руси мерилом женской красоты. Да и дружба с Римом… Иван Васильевич, правитель острого ума, мгновенно просчитал все выгоды, которые сулил ему этот брак, и сватовство плавно покатилось к счастливому итогу.

В начале 1472 года послы Ивана III выехали в Рим за невестой. В июне того же года Зоя Палеолог в сопровождении большой свиты отправилась в долгий путь на Русь, в Московию. Из Рима выехала Зоя – до Москвы добралась уже Софья: в пути греческая принцесса официально приняла православие, а на самом деле – вернулась к своей вере и вере своих родителей. Под другим именем.

Вместе с ней в Россию приехало ее «приданое», включавшее (помимо одежды и украшений) легендарную «либерию» – библиотеку, привезенную будто бы на 70 подводах (именно она вошла в историю под названием «библиотека Ивана Грозного»). Либерия включала в себя греческие пергаменты, латинские хронографы, древневосточные манускрипты, среди которых были неизвестные нам поэмы Гомера, сочинения Аристотеля и Платона и даже уцелевшие книги из знаменитой Александрийской библиотеки. То, чем пренебрегла Европа, было с радостью и благодарностью принято «варварской» Русью.

По преданию, Софья привезла с собой в подарок будущему мужу еще и знаменитый «костяной трон»: его деревянный остов весь был покрыт пластинами из слоновой и моржовой кости с вырезанными на них сюжетами на библейские темы. Этот трон, известный опять же как «трон Ивана Грозного», и ныне— самый древний в кремлевском собрании.

Обоз невесты Ивана III пересек всю Европу с юга на север, направляясь в немецкий порт Любек. Во время остановок высокой гостьи в городах в ее честь устраивались пышные приемы и рыцарские турниры. Власти городов преподносили воспитаннице папского престола подарки – серебряную посуду, вина, а горожанки Нюрнберга вручили ей целых двадцать коробок конфет.

10 сентября 1472 года корабль с путешественниками взял курс на Колывань – так называли тогда русские источники современный город Таллинн, но прибыл туда лишь через одиннадцать суток: на Балтике в те дни стояла штормовая погода. Затем через Юрьев (ныне город Тарту), Псков и Новгород процессия отправилась в Москву.

Однако заключительный переход был несколько омрачен. Дело в том, что папский представитель Антонио Бонумбре вез в голове обоза большой католический крест. Весть об этом дошла до Москвы, что вызвало небывалый скандал. Митрополит Филипп заявил, что если крест ввезут в город, то он немедленно покинет его. Попытка открытой демонстрации символа католической веры не могла не беспокоить и великого князя.

Русские летописи, которые умели при описании щекотливых ситуаций находить обтекаемые формулировки, на этот раз были единодушно откровенны. Они отметили, что посланец Ивана III, боярин Федор Давыдович Хромой, исполняя поручение князя, просто-напросто силой отнял «крыж» у папского священника, встретив обоз невесты за 15 верст от Москвы. Как видим, жесткая позиция главы русской церкви в отстаивании чистоты веры тогда оказалась сильнее традиций дипломатии и законов гостеприимства. Но государева невеста пренебрегла обидой католиков: православный престол манил ее все сильнее.

Более того, принцесса повела себя, как и пристало будущей правительнице Руси. Вступив на псковскую землю, она первым делом посетила православный храм, где приложилась к иконам. Папскому легату и здесь пришлось повиноваться: последовать за ней в церковь, а там и поклониться святым иконам и приложиться к образу Богоматери по приказу деспины. А потом Софья пообещала восхищенным псковичам свою защиту перед великим князем.

Иван III, разумеется, не намеревался ни воевать за «наследство» с турками, ни тем более принимать Флорентийскую унию. И Софья вовсе не собиралась окатоличивать Русь. Напротив, она явила себя деятельной православной. И дело было не в том, что Софье было безразлично, какую веру исповедовать, наоборот. Софья, воспитанная в детстве афонскими старцами, противниками Флорентийской унии, в глубине души была глубоко православной. Она умело скрывала свою веру от могущественных римских «покровителей», которые не оказали помощи ее родине, предав ее иноверцам на разорение и гибель, но с радостью вернулась к православию, вступив на земли своего жениха.

Так или иначе, этот брак только усилил Московию, способствуя ее грядущему обращению в великий «Третий Рим». Первым сигналом стало то, что после венчания Иван III принял в герб византийского двуглавого орла – символ царской власти, поместив его и на своей печати. Две головы орла обращены на Запад и Восток, Европу и Азию, символизируя их единство, а также единство («симфонию») духовной и светской власти. С тех пор двуглавый орел неразрывно ассоциировался с крепнущей Россией.

Софья привезла с собой и несколько православных икон, в том числе редкую икону Божией Матери «Благодатное Небо». Икона находилась в местном чине иконостаса кремлевского Архангельского собора. По традиции москвичи приносили к образу Божией Матери «Благодатное Небо» воду и лампадное масло, которые исполнялись лечебными свойствами, поскольку эта икона обладала особой, чудодейственной целительной силой. И еще после свадьбы Ивана III в Архангельском соборе появилось изображение византийского императора Михаила III, родоначальника династии Палеолог, с которой породнились московские правители. Так утверждалась преемственность Москвы Византийской империи, а московские государи представали наследниками византийских императоров.

Ранним утром 12 ноября 1472 года Софья Палеолог прибыла в Москву, где все было готово к свадебному торжеству, приуроченному к именинам великого князя – дню памяти святого Иоанна Златоуста. В тот же день в Кремле во временной деревянной церкви, поставленной около строящегося Успенского собора, чтобы не прекращать богослужений, государь обвенчался с ней.

Византийская принцесса впервые тогда увидела своего супруга. Великий князь был молод – всего 32 года, хорош собой, высок и статен. Особенно замечательными были его глаза, «грозные очи»: когда он гневался, женщины падали в обморок от его страшного взгляда. Но на невесту он смотрел с восхищением. И она, видевшая в Риме очень мало светловолосых и светлоглазых мужчин, вопреки всем приличиям, не могла отвести от жениха зачарованного взора. Любовь с первого взгляда? Да, такое случается и при династических браках, хотя значительно реже, чем хотелось бы.

Венчание в деревянной церквушке произвело сильное впечатление на Софью Палеолог. Византийская принцесса, воспитанная в Европе, многим отличалась от русских женщин. Софья принесла с собой свои представления о дворе и могуществе власти, и многие московские порядки пришлись ей не по сердцу. Ей не нравилось, что ее державный муж остается данником татарского хана, что боярское окружение ведет себя слишком вольно со своим государем. Что русская столица, построенная сплошь из дерева, стоит с залатанными крепостными стенами и с обветшавшими каменными храмами. Что даже государевы хоромы в Кремле деревянные и что русские женщины глядят на мир из окошечка светелок.

И манера поведения супруга ей не нравилась: слишком прост для государя. Чуть ли не с первой ночи Софья начала нашептывать мужу о том, что он – прямой наследник трона византийских императоров, что не пристало великому государю выслушивать боярские попреки, да терпеть их склоки, что он должен… должен… должен…

И прежде Иван Васильевич отличался крутым характером, а теперь, породнившись с византийскими монархами, превратился в грозного и властного государя. Софья могла быть довольна: супруг оказался прилежным и понятливым учеником.

После свадьбы и сам Иван III почувствовал необходимость перестроить Кремль в могущественную и неприступную цитадель. Все началось с катастрофы 1474 года, когда Успенский собор, возводимый псковскими мастерами, рухнул. В народе тотчас поползли слухи, что беда стряслась из-за «грекини», прежде пребывавшей в «латинстве». На самом деле, виной всему был плохо обожженный кирпич.

Пока выяснили причины обрушения, Софья посоветовала мужу пригласить итальянских архитекторов, которые тогда были лучшими мастерами в Европе. Их творения могли сделать Москву равной по красоте и величественности европейским столицам и поддержать престиж московского государя, а также подчеркнуть преемственность Москвы не только Второму, но и Первому Риму.

Ученые подметили, что итальянцы ехали в неведомую Московию без страха, ибо деспина могла дать им защиту и помощь. Именно Софья подсказала мужу мысль пригласить знаменитого Аристотеля Фиораванти, о котором она могла слышать в Италии или даже знать его лично, ведь он был на родине знаменит как «новый Архимед».

В Москве его ждал особый, секретный заказ. Фиораванти составил генеральный план нового Кремля, возводимого его соотечественниками. Есть предположение, что неприступную крепость соорудили и для защиты либерии. В Успенском соборе зодчий сделал глубокий подземный склеп, куда сложили бесценную библиотеку…

Этот-то тайник и обнаружил случайно великий князь Василий III спустя много лет после смерти родителей. По его приглашению в 1518 году в Москву для перевода этих книг приехал Максим Грек, который будто бы успел рассказать о них перед смертью Ивану Грозному, сыну Василия III.

Где оказалась эта библиотека во времена Грозного, до сих пор неизвестно. Ее искали и в Кремле, и в Коломенском, и в Александровской слободе, и на месте Опричного дворца на Моховой. А теперь появилось предположение, что либерия покоится под дном Москвы-реки, в подземельях, прорытых от палат Малюты Скуратова.

Москва отстраивалась в камне и хорошела, а вот семейная жизнь Софьи протекала не слишком гладко. Нет, муж любил ее без памяти, и дня не мог прожить без своей «грекини», но… Но через год с небольшим после свадьбы Софья родила первую (быстро умершую) дочь Анну, затем еще одну дочь (также умершую столь быстро, что ее не успели окрестить), потом еще одну… Великий князь не слишком горевал по этому поводу – у него уже был законный и прямой наследник, сын от первой супруги князь Иван Младой. Но Софья-то прекрасно понимала, что люто ненавидевший ее пасынок мгновенно отправит мачеху в монастырь, случись что с великим князем. Вот если бы и у нее родился сын…

И тут одна из сенных девок великой княгини вдруг рассказала, что объявилась на Москве знатная ворожея, которая помогает зачать младенца только мужского пола. И не было-де случая, чтобы после ее ворожбы рождались девки. Софья сперва загорелась мыслью встретиться с этой ворожеей и… Даже попросила сенную девку устроить эту встречу. А потом все-таки решила с мужем посоветоваться: все-таки она не просто горожанка, а супруга великого князя. Как бы впросак не попасть в чужой-то стране, не зная обычаев. И чуть не умерла от страха, когда, не дослушав ее, супруг яростно закричал:

– Да я тебя в темницу заточу, дуру непроходимую, в подземелье сгною, окаянную, плетьми велю на площади выстебать прилюдно, своими руками придушу, если ты с какой-нибудь ворожейкой свяжешься!

Софья от страха разрыдалась. А слез жены великий князь спокойно видеть не мог. Поцеловал, приласкал и уже спокойно объяснил, отчего так разгневался. Тут-то Софья и узнала, от чего скончалась первая супруга ее мужа. А узнав, перепугалась еще больше. Тогда-то, может, злого умысла и не было, а теперь точно кто-то хочет извести «грекиню», воспользовавшись ее мечтой родить сына.

Страх смерти воскресил в ней воспоминания о византийских тайнах и хитростях, среди которых прошло ее детство. Не отдала она сенную девку на расправу палачам, как сперва хотела, а ласково вызнала, откуда та узнала про ворожею. Впрочем, об ответе она и сама могла бы догадаться: от слуги князя Ивана Младого. И снова Софья сдержала себя, не кинулась к мужу с жалобой на пасынка, а лишь стала еще осторожней. Береглась, как могла: ввела в штат своих придворных особых отведывателей пищи (вещь доселе на Руси неслыханная, но совершенно обыденная при византийских дворах). Окружила себя гречанками и итальянками, сделав исключение только для русских жен своих греческих приближенных.

И… улыбалась. Улыбалась всем и каждому, так, что казалось: эта улыбка намертво приклеена к лику великой княгини. А уж с мужем и подавно всегда была кротка и весела, но как-то сумела сделать так, что супруг постепенно стал советоваться с нею в принятии любых государственных решений. С детства усвоенные византийские дипломатические приемы отлично прижились на благодатной российской почве, да и влияние великой княгини на супруга было огромным. Бояре попритихли. А через семь лет после свадьбы, 25 марта 1479 Софья родила, наконец, сына, будущего князя Василия III Ивановича.

И поняла, что вся ее борьба не только за власть, но и за выживание еще впереди. Иван Младой, сам к тому времени женившийся и ставший отцом, по-прежнему мечтал извести ненавистную мачеху.

Пасынка же ее вечная улыбочка бесила. На каждом углу ворчал, что в Кремле проходу не стало от иностранцев. И доворчался. Софья ласково объяснила своему супругу, что старые кремлевские покои и впрямь тесны и неудобны, что надобно строиться заново – в камне, на века!

И в Кремле закипела перестройка, которой руководили те же итальянцы. А кому, как не им? Успенский собор Фьораванти возвел так, что он стал знаком преображения и возвышения Руси. Отныне только здесь венчали на царство, сочетали браком высоких особ, проводили самые важные богослужения.

В 1491 году была сооружена Грановитая палата, попасть в которую можно было только через роскошное Красное крыльцо. Перестраивались в камне и остальные кремлевские сооружения, возводились заново стены и башни вокруг самого Кремля. Был построен Архангельский собор. Но – и это было, пожалуй главным, – незаметно, исподволь менялся сам уклад жизни при царском дворе. Кремлевская деспина мечтала возродить на Руси пышность и сложность византийских дворцовых церемоний. Что ж, ей это вполне удалось.

Удалось прежде всего потому, что Софья внушила не только своему мужу, но и всем боярам основную мысль: она, византийская принцесса, через брак делает московских государей прямыми преемниками византийских императоров – со всеми интересами православного Востока, каких придержались за этих императоров. Именно отсюда идет пословица – «Москва – Третий Рим». Потому-то Софью все-таки ценили и уважали в Москве, потому-то она и сама гордилась не столько тем, что стала великой княгиней московской, сколько тем, что была урождена принцессой византийской.

В Троицком Сергиевом монастыре до сих пор хранится шелковая пелена, шитая руками этой великой княгини, когда она уже прожила в замужестве больше четверти века – в 1498 году. Софье, кажется, пора уже было забыть и про свое девичество, и про прежний титул, но в подписи на пелене она все еще величает себя «царевною царегородскою», а не великой княгиней московской.

Это не просто родовая гордость – это еще и большая политика. Софья, как царевна, пользовалась в Москве правом принимать иноземные посольства – дело на Руси неслыханное. Но ведь она была урожденной Палеолог, о чем никому и никогда не позволяла забыть. И браком с великим князем московским подчеркивала, что, как наследница павшего византийского дома, перенесла его державные права в Москву – новый Царьград – где и разделяет их со своим супругом.

Супруг же действительно почувствовал себя преемником и наследником византийского трона. При московском дворе постепенно стал заводиться тот сложный и строгий церемониал, который и придал в конце концов невероятную чопорность и натянутость придворной московской жизни. Мало того: и во внешней политике князь Иван Васильевич почувствовал себя несравненно более великим и могучим, особенно после того, как чудесным образом, само собою, без бою рухнуло ордынское иго, тяготевшее над северо-восточной Русью два с половиной столетия.

В московских правительственных, особенно дипломатических, бумагах с той поры является новый, более торжественный язык, складывается пышная терминология, незнакомая московским дьякам прежних лет. Между прочим, для едва воспринятых политических понятий и тенденций не замедлили подыскать подходящее выражение в новых титулах, какие появляются в актах при имени московского государя. Много исконно русских земель еще оставалось за Литвой и Польшей, но Иван III впервые отважился показать европейскому политическому миру помпезный титул «Государь всея Руси». И – опять же впервые – в дипломатических бумагах появляется слово «царь» – сокращенная южнославянская и русская форма латинского слова цесарь, или кесарь. Это – славянский перевод византийского императорского титула.

Брак с Софьей позволял Ивану III считать себя единственным оставшимся в мире православным и независимым государем, какими были византийские императоры, и верховным властителем Руси, бывшей под властью ордынских ханов. Усвоив эти новые пышные титулы, Иван нашел, что теперь ему «не пригоже» называться в правительственных актах просто по-русски Иваном, государем великим князем, а начал писаться в церковной книжной форме: «Иоанн, божиею милостью государь всея Руси».

Но московским политикам начала XVI века мало было брачного родства с Византией: хотелось породниться и по крови, притом с самым корнем или мировым образцом верховной власти – с самим Римом. В московской летописи того века появляется новое родословие русских князей, ведущее их род прямо от… императора римского. Составилось сказание, будто Август, кесарь римский, обладатель всей вселенной, когда стал изнемогать, разделил вселенную между братьями и сродниками своими и брата своего Пруса посадил на берегах Вислы-реки по реку, называемую Неман, что и доныне по имени его зовется Прусской землей, «а от Пруса четырнадцатое колено – великий государь Рюрик».

Вот так и пишется история, так и создаются легенды о знатнейшем происхождении того или иного рода. Цари в этом плане – не исключение, и человеческое тщеславие им свойственно не меньше, чем любому простому смертному из числа их подданных.

Какое-то время Софья Палеолог поддерживала связи со своей семьей. Дважды в Москву с посольствами приезжал ее брат Андреас, или Андрей, как называют его русские летописи. Приводило его сюда прежде всего желание поправить свое материальное положение. И в 1480 году ему это в какой-то мере удалось: он выдал замуж свою дочь Марию за князя Василия Верейского, родного племянника Ивана III. Но этот брак едва не стал причиной опалы для самой Софьи.

Ее пасынок, Иван Младой, женился на дочери Стефана Великого, господаря Валахии (Молдавии), который был старинным другом и союзником Великого князя Московского. Так что Елену Волошанку приняли при дворе с распростертыми объятиями, осыпали милостями и подарками, а уж когда она через девять месяцев после свадьбы родила сына, гордости и радости Ивана Васильевича не было предела. Специальным указом он повелел считать Ивана Младого единственным и законным наследником, «а буде он скончает живот свой, то быть после него великим князем сыну его Димитрию…»

Конечно, такой порядок престолонаследия был спасительным для Софьи: ни ей, ни ее сыновьям (а всего она родила пятерых, дочери – не в счет) уже не угрожала физическая расправа. Но расстаться с мечтами о троне для своего первенца Софья не могла, да и не хотела. И тут, как нарочно, грянула буря: в честь рождения внука Иван Васильевич преподнес своей невестке драгоценное ожерелье (так называемое «саженье»), принадлежавшее его первой супруге. То есть объявил, что жалует любезную ему сноху этой драгоценностью, но… Но ожерелья в царской казне уже не было: Софья Фоминишна подарила его своей племяннице, молодой княгине Верейской.

«…Восхоте князь великий дарити сноху первой своей великой княгини саженьем, и просил у той второй княгини великой римлянки. Она же не даст, понеже много истеряла казны великого князя; брату давала, кое племяннице давала, и много…», – так, не без злорадства, описали многие летописные своды это событие.

Разгневанный Иван III потребовал от Василия Верейского вернуть сокровище и после того, как последний отказался сделать это, хотел заключить его в тюрьму. Князю Василию ничего не оставалось, как вместе с женой Марией бежать в Литву; при этом они едва ушли от посланной за ними погони.

Софья Палеолог допустила очень серьезный промах. Великокняжеская казна была предметом особых забот не одного поколения московских государей, которые старались приумножать фамильные сокровища. Летописи и в дальнейшем допускали не очень доброжелательные отзывы в адрес великой княгини Софьи. Видимо, иноземке было трудно постигать законы новой для нее страны, страны со сложной исторической судьбой, со своими традициями. А великая княгиня, следуя византийским традициям, тратила немалые средства на подкуп бояр, дабы обеспечить поддержку себе и своим детям.

Об этом ее супруг, к счастью, не дознался. Тогда Софья отделалась, что называется, легким испугом. Но второй случай был куда серьезнее. Внезапно и тяжело заболел старший сын Ивана Васильевича, Иван Младой. Софья же приглашала из Италии не только зодчих, но и врачей для семьи великого князя. А занятие врачеванием было тогда очень опасным для иностранцев, особенно когда дело касалось лечения первого лица государства. Требовалось полное выздоровление высочайшего пациента, в случае же смерти больного у самого врача отнималась жизнь.

Так, лекарь Леон, выписанный Софьей из Венеции, поручился головой, что вылечит князя Ивана Малого, у которого на ногах невыносимо болели гноящиеся, кровоточащие язвы. Однако лечение не помогло: наследник умер, а лекаря, в соответствии с его собственным самонадеянным желанием, казнили. Но народ обвинил в смерти молодого князя Софью: ей особенно могла быть выгодна смерть наследника.

Над головой Софьи нависли грозовые тучи: начались распри по поводу наследника престола. У Ивана III от старшего сына остался внук Дмитрий, Софья же мечтала о троне для своего старшего сына Василия. Кому из них должен был достаться престол? Эта неопределенность стала причиной борьбы между двумя придворными партиями – сторонниками Дмитрия и его матери Елены Волошанки и сторонниками Василия и Софьи Палеолог.

К моменту начала спора о наследнике престола Елена Волошанка была великой княгиней тверской, личностью с немалыми политическими амбициями: она желала видеть своего сына на троне и не гнушалась ради этого никакими средствами, в том числе, и не слишком чистыми.

«Грекиню» обвинили в нарушении законного престолонаследия. В 1497 году недруги наговорили великому князю, будто Софья хочет отравить его внука, чтобы посадить на престол собственного сына, что ее тайно посещают ворожеи, готовящие ядовитое зелье, и что сам Василий участвует в этом заговоре. Иван III принял сторону внука, арестовал Василия, ворожей велел утопить в Москве-реке, а жену от себя удалил, демонстративно казнив нескольких членов ее «думы». Уже в 1498 году он венчал в Успенском соборе Дмитрия как наследника престола.

Ученые считают, что именно тогда зародилось знаменитое «Сказание о князьях Владимирских» – литературный памятник конца XV – начала XVI веков, где повествуется о шапке Мономаха, которую византийский император Константин Мономах будто бы прислал с регалиями своему внуку – киевскому князю Владимиру Мономаху. Таким образом доказывалось, что русские князья породнились с византийскими правителями еще во времена Киевской Руси и что потомок старшей ветви, то есть Дмитрий, обладает законным правом на престол.

Однако способность плести придворные интриги была у Софьи в крови. Она сумела добиться падения Елены Волошанки, обвинив ее в приверженности ереси. Масла в огонь добавил сам царевич Дмитрий, который весьма самоуверенно называл себя «царем» и уже приказывал чеканить собственные монеты с изображением двуглавого орла и весьма мало считался с мнением деда, не скрывая, что ждет не дождется его кончины.

Как ни странно, князь Иван Васильевич стерпел эту дерзость внука, но не стерпел другое. За четыре года до начала этих распрей выписал он из Италии пушкарей, серебряных дел мастеров и других ремесленников, а те все не ехали и не ехали. Елена Волошанка не раз ядовито намекала, что свекровь по старческой забывчивости никого и не выписывала. И вдруг ведомо стало князю Московскому, что мастера те уже давным давно трудятся на его свата, господаря Стефана Валашского, отца Елены. Узнав, как провели его сноха и сват, Иван Васильевич разгневался не на шутку. Невестка и внук оказались в жесткой опале, а в 1500 году великий князь Московский нарек сына Василия законным наследником престола.

Но не случайно современники этой великой княгини отмечали, что она «была ума весьма горделивого», намекая на исключительную хитрость. Через два года после раскрытия заговора Иван III не только снял «опалу» с жены и сына, но и старые «обычаи переменил», удалился от бояр и, по их словам, «запершыся, у постели теперь всякие дела решал». По наущению Софьи Елена Стефановна вместе с коронованным в 1498 г. на царство сыном Дмитрием были брошены в заточение, где впоследствии и умерли.

Кто знает, по какому пути пошла бы русская история, если бы не Софья! Но Софье выпало недолго наслаждаться победой. По иронии судьбы, как только миновала опасность для жизни, кончились дворцовые интриги, великая княгиня словно погасла. Она отвыкла жить спокойно, выдержала только год и умерла в апреле 1503 года. Последняя принцесса из рода Палеолог была с почетом похоронена в великокняжеской усыпальнице Вознесенского женского монастыря в Кремле.

Иван III умер два года спустя, и в 1505 году на престол взошел Василий III.

***

В наши дни ученые сумели восстановить по черепу Софьи Палеолог ее скульптурный портрет. Перед нами предстает женщина выдающегося ума и сильной воли, что подтверждает многочисленные предания, сложенные вокруг ее имени. Но больше всего поражает ее внешнее сходство с Иваном Васильевичем Грозным – ее знаменитым внуком.

Кровь – действительно великая сила. Византийка сумела передать ее через поколения, как сумела воистину сделать Москву Третьим Римом.

Любезная в царицах Ирина

Она была взята в царские палаты в возрасте семи лет, и воспитывалась там до брака. Вероятно, во дворец Ирина попала в 1571 году, когда её дядя Дмитрий Иванович был пожалован в думу в чине постельничего. До совершеннолетия Ирина воспитывалась в царских покоях вместе с братом Борисом, находившимся «при его царьских пресветлых очах всегда безотступно по тому же не в совершенном возрасте, и от премудрого его царьского разума царственным чином и достоянию навык».

Она же стала первой русской САМОДЕРЖАВНОЙ ЦАРИЦЕЙ после смерти своего супруга, царя Федора Иоанновича. И могла бы царствовать, но… «не возжелала». Номинально побыв царицей неделю, Ирина приняла постриг в Новодевичьем монастыре как инокиня Александра, и уже не покидала монастырских стен до своей смерти.

Дочь костромского помещика, не титулованного боярина Федора Годунова Ирина родилась в 1557 году. Она была младшей сестрой будущего царя Бориса Годунова. Начиная с середины XVI века дядья Бориса и Ирины занимали достаточно высокое положение при московских государях. Их дядя Дмитрий Иванович был пожалован в думу в чине постельничего.

Потому-то брат с сестрой еще в детские годы оказались при царском дворе, где воспитывались вместе с детьми Ивана IV. Этим в значительной степени объясняются крепкие связи Бориса и Ирины с царевичем Федором, унаследовавшим от отца в 1584 году русскую корону.

В 1580 году Ирина стала женой царевича Федора, а ее брат, Борис Годунов, достаточно рано, в 28 лет, получил боярство. Сватовство происходило без традиционного царского смотра невест, стараниями дядьев и самого Бориса. Просто царевич Федор не мыслил себе иной жены, кроме Ирины, к которой привязался с момента ее появления при дворе. И решительно отклонял любые другие кандидатуры, коих было предостаточно.

Брак с Фёдором совершился по воле царя [битая ссылка] Ивана IV и послужил новой ступенью для возвышения Годунова, дальнейшее влияние которого на Фёдора в значительной мере основывалось на любви последнего к Ирине. Свадьбе способствовал дядя Дмитрий Иванович, постельничий царя. На момент свадьбы Ирине было 23 года, так же как и ее мужу Федору Иоановичу.

3 июля 1583 года в царских палатах произошло одно из самых загадочных убийств не только XVI века, но и, пожалуй, всех правящих династий Европы. Иван Грозный в припадке гнева что есть сил ткнул своего сына царевича Ивана посохом в висок. Удар был сильным и точным – бедный царевич скончался на месте.

Говорили, что Иван Грозный сильно переживал о случившемся, ведь это был его старший, и самый любимый сын. Второй сын изначально не был готов к тому, чтобы править страной. «Постник и молчальник, быть бы ему монахом, а не царем», – изрек как-то государь.

Говорили также, что Борис Годунов – любимец царя – пытался

...