Кейт смущенно стояла на пороге палаты своего брата, держась за дверную ручку на тот случай, если брат отключится и превратится в психического — такого, как тот парень с засаленными светлыми волосами, который прятался за каталкой, когда они с мамой шли по коридору.
Крис тогда очень страдал, решив, что любить Эмили — значит отпустить ее, если она действительно этого хочет. Но Эмили была такой эгоистичной, она не оставила ему выбора. Она навечно привязала его к себе — с чувством стыда и вины, с болью.
Со своего места ей не было видно лица Криса, но она представила его себе. Она представила себе Криса, каким он был прошедшим летом на теннисном корте их школы. Стояла жуткая жара — девяносто пять градусов, — и одному Богу известно, зачем они решили играть в теннис. Эмили с ее безумными подачами, перелетающими на соседний корт, и Крис, гонявшийся за мячами под взрывы смеха.
Она вспомнила, как он стоял с ракеткой в левой руке и мячом в правой. Солнце было у него за спиной. Он остановился, чтобы вытереть пот со лба, и широко улыбнулся Эмили. Его глубокий голос прозвучал чуть хрипловато. Любимый голос.
— Готова? — спросил он.
Эмили почувствовала прикосновение револьвера к своей коже и втянула в себя воздух.
— Я слишком большая трусиха, чтобы убить себя, — прошептала она. — И слишком большая трусиха, чтобы жить. — Она подняла на него глаза. — Что мне делать дальше?
Крис привлек ее к себе, и она прижалась подбородком к его правому плечу. Он постарался запомнить ощущение от прикосновения ее живого, теплого тела, а потом чуть отодвинулся назад, чтобы Эмили смогла приставить револьвер к своей голове.
