Роза Мительман

Тертые души

Страсти по Гоголю

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Все истории вымышлены. Совпадения с реальными людьми или событиями случайны

Фото: freestockimages.ru

© Роза Мительман, 2019

Сколько лет прошло после написания «Мертвых душ» Гоголем, но герои его живы и поныне. Причем Чичиков, Ноздрев и Плюшкин могут умещаться в одном человеке. Гоголь ожидал, что в далеком и светлом будущем его герои встанут на путь исправления. Но этого не произошло. Их путь, по-прежнему, душевная деградация и умирание человеческого в человеке. Наш герой — «тертый калач» в политике и бизнесе. Но душа его давно мертва, а сам он мошенник, мерзавец и авантюрист. Как живется Чичикову наших дней?

18+

ISBN 978-5-4496-3261-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Тертые души
2. Панночка помэрла
3. Сон в руку
4. Манилов. Слащавый паразит
5. Дубинноголовая Коробочка
6. Безалаберный панибрат Ноздрев
7. Твердолобый обжора Собакевич
8. Патологический скряга Плюшкин
9. Чиновные души
10. Разговор с автором
11. Припряжем подлеца!
12. Детство героя
13. Подлец приобретатель
14. С покушеньями на моду
15. Политический пузырь
16. Дамы, приятные во всех отношениях
17. Толи женщина, толи виденье
18. Больше чем любовь
19. Почетный член многочленов
20. А вот это провал!
21. Пляски на костях

……..Но где твои герои?

Все живы ли, иль, небо прокоптив,

В углах медвежьих сгнили на покое

Под сенью благостной крестьянских тучных нив?

Живут… И как живут! Ты, встав сейчас из гроба,

Ни одного из них, наверно, б не узнал:

Павлуша Чичиков — сановная особа

И в интендантстве патриотом стал —

На мертвых душ портянки поставляет

(Живым они, пожалуй, ни к чему),

Манилов в Третьей Думе заседает

И в председатели был избран… по уму.

Петрушка сдуру сделался поэтом

И что-то мажет в «Золотом руне»,

Ноздрев пошел в охранное — и в этом

Нашел свое призвание вполне…

Саша Черный, «Смех сквозь слезы», 1909

Панночка помэрла

— Подымите мне веки: не вижу! — сказал подземным голосом Вий — и все сонмище кинулось подымать ему веки.

Гоголь. Вий

Лежа на очередной музе, Сруль Мителкин, вспоминал ушедшую любимую. Стихи так и лезли сами в голову, но рифма не складывалась. А ведь он обещал выпустить диск ее памяти. Как всякий поэт, Сруль не мог без вдохновенья. Старый ловелас искал его в очередном молодом теле… Но все не то, не то! Только любимая могла встать в такие позы, на которые отзывался его вялый талант. И в шпагате, и стоя на голове с раздвинутыми ногами, и на лыжах, и на сапе. Такая профессионалка была! Не на заочке науку подъема старых импотентов проходила. Очно! И практика большая была. Где такую снова найти? Как ему теперь диск ее памяти закончить, если вдохновение не встает?

Приходится снова и снова перебирать кандидаток. Благо, деньги есть, так что предложение опережает спрос. Но ведь неловко как-то на людях с новыми музами появляться. Имидж убитого горем возлюбленного надо блюсти! Уж и к старухе ведьме сходил. Спросить, когда можно из траура выходить. А она и говорит:

— Чахнешь ты, милый, без свежей крови, вон как осунулся. Ты ж вампир! Панночка помэрла. Не вернуть. Скорей новую находи. А то сдохнешь! Эту высосал до капли, теперь очередную смертницу ищи. А то тебе хана!»

— Хана? — вздрогнул Сруль, — может мне к Хане вернуться, к бывшей жене?

— Да кто тебя туда пустит? Хана с тобой едва жива осталась! Вовремя вырвалась, расцвела, помолодела, живет в свое удовольствие. Поняла, что от вампира избавилась, теперь обратно ты ее не заманишь. За деньги новую ищи, да помоложе. Справку о здоровье спроси, чтобы кровь свежая. Панночка предыдущая уж больно потасканная была. Вот и кончилась быстро. Ты вампир или где? Должен кровь с молоком за версту чувствовать, а все полудохлых выбираешь…

…Господи, за что мне эти муки, подумал Сруль, слез с уснувшей музы и пошел на кухню за шоколадкой. Вернулся весь в коричневых крошках, застрявших в волосатой груди, но довольный. Сочинил-таки пару стишков при свете холодильника. Теперь три аккорда осталось придумать и «Погнали!»…

Проснувшаяся муза округлила глаза, увидев, как абсолютно голый Сруль сидел с гитарой на подоконнике, смотрел на луну и выл грустную песню… «Артист погорелого театра, что еще ждать от старого дебила?», — вздохнула муза, но, унюхав запах подаренных им вчера духов, зазывно улыбнулась поэту. «Это надо ж так деньги любить!», — подумал Сруль, посмотрев на нее, а потом на свое отражение в ночном окне: обвисшие веки, второй подбородок, дряблый живот. «Ты великий артист, — пролепетала муза, а про себя добавила — «Вия спокойно мог бы в театре сыграть!»

Сон в руку

«И долго еще определено мне чудной властью идти об руку с моими странными героями, озирать всю громадно-несущуюся жизнь, озирать ее сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы».

Гоголь

С детства Сруль Мителкин мечтал стать великим Артистом. Да таланту маловато было, скорых денег не предвиделось, и жена была против. Пришлось пожертвовать собой ради семьи. Как завещали великие предки с ортодоксальной родины: «деньги и семья — это главное».

Так и осталась несбывшейся мечта. И видно не у него одного. Много таких несостоявшихся артистов оказалось в губернском городе С. Особенно в сфере чиновничьей и деловой элиты. И задумали они ставить спектакли и сами в них играть! По жизни-то все артисты. Не разберешь, где лицо, где маска, роли только успевают менять. То благодетель, то спаситель человечества, то циничный развратник, а то уже одинокий узник. Талант так отточили, что поняли, нужна самореализация, и сцена по ним плачет.

Идея конечно не нова. Как говорил руководитель народного театра из культового фильма, «Актер должен где-то работать. Нехорошо, если он целый день, понимаете, болтается в театре!»

Билеты дорогими сделали, вроде как на детей собирают. Ну, все мы чьи-то дети, в конце концов. Главное не в этом, а в том, что сцена зовет. Однако желающих оказалось больше, чем ролей. Да и поглавнее персонажа всем хотелось сыграть. Начались интриги, то да се. Привыкли к подковерной борьбе. Одних ставят, потом по звонку убирают. Кто-то денег даст больше, чем другой, а играть не умеет. Зритель потом страдай. Так и хочется половине артистов крикнуть «Вон из искусства!»

Сруль тоже страдал за искусство и за свой непризнанный талант. Но, как говорится, и хочется, и колется. Деньгами всех перешибет, а государственная должность обязывала быть серьезным. Что за клоун такой, скажут, законы пишет? Так размышлял наш герой, крутясь и вздыхая в постели. Покряхтел, побухтел, да уснул.

И снится ему сон, что руководитель народного театра толкает речь:

— Кого мы только не играли в своих коллективах! Лучше не вспоминать. Не пора ли, друзья мои, нам замахнуться на Николая, понимаете, нашего Гоголя?

— И замахнёмся! А что? Мертвые души ко всему готовы! — хором ответили чиновники.

И вот уже видит Сруль сцену и знакомых со школы персонажей. Да только что-то странно знакомое есть и в актерах. Пригляделся — ба! Такое он и представить не мог… Никак все роли ему, любимому, достались? И действие спектакля будто вокруг его жизни крутится.

Тут ему симпатичная ассистентка подсказывает, дескать, и режиссер тоже вы, Сруль Ааронович! Пробы в театре идут. Только выбирать нужно не актеров, а персонажей. Какой удостоится чести быть сыгранным великим Артистом? Какое амплуа ближе к сердцу придется, такое и будет у Мителкина в спектакле. Уселся Сруль поудобнее в кресло и стал выбирать.

Манилов. Слащавый паразит

«В первую минуту разговора с ним не можешь не сказать: „Какой приятный и добрый человек!“ В следующую ничего не скажешь, а в третью скажешь: „Черт знает что такое!“ — и отойдешь подальше!..»

Первым претендентом стал Манилов. Похож! Глаза сладкие, как сахар, взгляд мечтательный, разговор обходительный. Дом свой «храмом уединенного размышления» называет. Мечтает, как они вместе с Чичиковым приедут в какое-то общество в хороших каретах, где обворожат всех приятностью обращения. И государь, узнавши о такой дружбе, пожалует их генералами…

Да, неплохо бы, усмехнулся Сруль. В мечтах о высоком ему роль Манилова была близка. Вот только дом у помещика какой-то неказистый, стоит на юру, открыт всем ветрам. То ли дело Мителкин себе дач настроил! Сначала одну, потом вторую, третью, четвертую…

Первый, еще советский, «сад» почти даром обошелся. Кого кормили, кого поили, кого в постель тащили. Малярша, правда, гонореей заразила. Но это полбеды, он не брезгливый. Главное — жена потом грузчиком заставила работать, грехи замаливать. Его, Артиста!

Следующие дачи уже строил, будучи при должностях. Здесь прихватизирует базу отдыха, там от санатория кусок урвет. Вспомнил, как с дружками земли из федеральной собственности в частную переводили, да покупали за бесценок участки. Если садоводы попадались по пути, вышвыривали. А себе «храмы уединенного размышления» строили…

Все мог Мителкин себе позволить. Дом у озера — пожалуйста! Дом у горнолыжного курорта — извольте! С последним пришлось повозиться, пролоббировать кое-какие поправки к законам. Зато получил услуги имущественного характера. Правда за взятки еще и срок получить можно. Но, как говорится, наш герой был вынужден заниматься коррупцией по причине жадности непреодолимой силы… И вообще, от той взятки, на которой тебя поймали, можно откупиться из тех взяток, за которые тебя не поймали. Механизмы отлажены.

Дубинноголовая Коробочка

«… Может быть, ты, отец мой, меня обманываешь, а мертвые души они больше как-нибудь стоят… лучше ж я маненько повременю, авось понаедут купцы, да применюсь к ценам…»

Пока Сруль предавался воспоминаниям, Коробочка, коллежская секретарша, на сцене появилась. Поморщился наш герой, узнав в толстой, крепколобой бабе — себя. Да на что уж обижаться? Сходство несомненное! Хозяйство держит под контролем. Чуть что — в суд. Заседателей «подмасливает». Скупая, бережливая, хлам всякий собирает. Прибедняться да торговаться любит.

Словом, «…одна из тех матушек, небольших помещиц, которые плачутся на неурожаи, убытки и держат голову несколько набок, а между тем набирают понемногу деньжонок в пестрядевые мешочки, размещенные по ящикам комодов…»

Уж сколько Сруль за свою жизнь собрал денежных мешочков, да халявных земель, никакой Коробочке не снилось! Часть добра по разным комодам попрятал, на кого записал, сам черт не разберет. А основную часть денег заставил работать. Придумал он скупочные магазины открыть, да под залог добра денежные ссуды давать. Потянулся к нему народ, попавший в беду, понес отложенное на черный день. Кто-то выкупит потом с процентами — Сруль в прибыли. Кто-то не выкупит, Мителкину снова хорошо. Покупал задешево, а продаст задорого.

И почему только ростовщичество лихоимством в старину называлось и грехом считалось? Говорили, что ростовщик богатеет, отдавая взамен богатство своей души. Мителкину это не грозило, душа его давно умерла. Так что наживаться на несчастье других ему совсем не стыдно было.

Безалаберный панибрат Ноздрев

Есть люди, имеющие страстишку нагадить ближнему, иногда вовсе без всякой причины …Такую же странную страсть имел и Ноздрев. Чем кто ближе с ним сходился, тому он скорее всех насаливал…. и вовсе не почитал себя вашим неприятелем; напротив, если случай приводил его опять встретиться с вами, он обходился вновь по-дружески и даже говорил: «Ведь ты такой подлец, никогда ко мне не заедешь».

Тем временем, сцена сменилась, и на подмостки ворвался Ноздрев. «Ну, это уж точно не моя роль! — поджал губы Сруль. — Скорее на сына моего похож… Иудушка — красавчик и повеса. Любитель деньги занять и не отдать! Мать родную за элитную квартиру продал. Никого не пожалеет ради своих прихотей. Все хочет показаться круче и богаче, чем на самом деле. „Исторический“ человек. Вечно на слуху со своими дорогими пассиями, ладно хоть теперь его Веревкина окрутила, женился и поутих немного. Плодятся и размножаются. Правда, и долги у них плодятся как кролики».

Заядлый гуляка Ноздрев, тем временем, кричал со сцены: «Как покутили мы в первые дни!.. Эх, братец, как покутили!… Уж так покутили!.. После нас приехал какой-то князь, послал в лавку за шампанским, нет ни одной бутылки во всем городе…».

Ну, разве ж это про Сруля? Он бы так тратиться не стал. Уж если кутить, то на халяву! Даже дареный алкоголь не пил, подписывал бутылки, чтоб знать от кого, и передаривал нужным людям.

А вот как про балы Ноздрев заговорил, Сруль себя узнал. Блистать, да волочиться за всеми подряд — это его! Как приятно с невинным взглядом прижать какую-нибудь дамочку во время танца, чтоб почувствовала его мужское естество. Потискать в уголке, распустить свои шаловливые ручонки, залезть к ней под юбку, а то и в постель.

А потом грустно вздыхать: «Извини, дорогая, женат навеки. Но, если б не это досадное обстоятельство, остался бы с тобой». Напьется крови и бежать! Только не к жене, а к новым приключениям, новым жертвам. От Ханы доставалось, конечно, на орехи, но Сруль только разводил руками: «Один есть у меня недостаток — я бабник. Люблю только тебя. Остальное просто секс, ничего личного!»

Тем временем, на сцене Ноздрев обжульничал Чичикова в шашки. Рассмеялся Сруль. Проделки ноздревские ему нравились. Соврать, обвести вокруг пальца или просто ближнему нагадить — это он и сам любил. То отобьет девушку у друга для интереса, то расстроит торговую сделку, то оговорит кого-нибудь, то кинет партнера. А главное, как и Ноздрев, Сруль после всех своих проделок, без зазрения совести продолжал считать себя товарищем пострадавших.

Твердолобый обжора Собакевич

«Казалось, в этом теле совсем не было души или она у него была, но вовсе не там, где следует, а как у бессмертного Кощея где-то за горами и закрыта такою толстою скорлупою, что все, что ни ворочалось на дне ее, не производило решительно никакого потрясения на поверхности».

Следующим пожаловал на сцену Собакевич. «Неладно скроен, да крепко сшит!» — подумал Мителкин. А, когда выкатили на сцену большой стол с яствами, Сруль почувствовал, что проголодался. Открылась «яма желудка», над которой так посмеивались приятели на совместных застольях. Увидев халявную еду, Сруль начинал поглощать все подряд. И столько съедал и выпивал, что дома загибался от колик, порой прямо в туалете и засыпал. Здоровье-то никакое, в отличие от Собакевича. И желтуха, и гастрит, и желчный пузырь. Хану заставлял диетическое дома готовить. Но перед халявой не мог устоять. И, оклемавшись, через неделю уже снова спешил на очередную бесплатную вип-кормежку.

Вот и Собакевич на завтраке у полицмейстера наметил для себя гигантского осетра и в четверть часа и съел его. Когда хозяин и гости вспомнили об этом «произведении природы», от него остался один хвост, «а Собакевич пришипился так, как будто и не он, и, подошедши к тарелке, которая была подальше прочих, тыкал вилкою в какую-то сушеную маленькую рыбку. Отделавши осетра, он сел в кресла и уж более не ел, не пил, а только жмурил и хлопал глазами».

Сколько вмещало в себя это тело? Бараний бок, целого поросенка, индюка ростом в теленка, набитого всяким добром… Вот только для души в нем места не находилось.

У Сруля души тоже не было. Умерла она за ненадобностью, а уж «мертвую душу» продал дьяволу в обмен на денежный фарт. Да и зачем нужна эта душа с ее духовными ценностями?

«Земные дела» куда интереснее. А ценными могут быть разве деньги да вещи. Так что кошелек на месте души грел Мителкина гораздо больше!

Патологический скряга Плюшкин

«Одинокая жизнь дала сытную пищу скупости, которая, как известно, имеет волчий голод и чем более пожирает, тем становится ненасытнее; человеческие чувства, которые и без того не были в нем глубоки, мелели ежеминутно, и каждый день что-нибудь утрачивалось в этой изношенной развалине».

Тем временем, на сцене как-то все потемнело, потускнело, покрылось паутиной, и в глубине появился Плюшкин. Одинокий старик в лохмотьях сначала не понравился Срулю. Напомнил ему бедных, которых он не любил. Вечно просят чего-то, настроение портят. Мителкин даже братьев своих не приглашал домой, потому что слишком просты для него были, в интерьер не вписывались. Хана пилила: «Братья с голоду пухнут, а ты жируешь». А Сруль ворчал: «Бедные родственники — дальние родственники».

Только перед выборами Мителкин, вспоминал о простом народе. Скрепя сердце, вел прием и слушал беды людские вполуха. А потом, как водится, предвыборное обещалово сменялось послевыборным кидаловом.

— Не хотел бы я так выглядеть, — подумал Сруль о Плюшкине, — эта роль точно не для такого красавца, как я!» Однако, прислушавшись к жалобам героя, вдруг расчувствовался и увидел в нем себя. Даже возраст у них был одинаковым.

Плюшкин был богат, владел поместьем, тысячью душами. А все благодаря экономии в хозяйстве. Сруль тоже был богачом, любил деньги, складывал их подальше от ненасытных членов семьи, которые мечтали жить на широкую ногу.

Плюшкин не хотел тратить деньги на одежду, ходил в старом, засаленном халате и прочих обносках. И Сруль на гардероб особо не тратился, донашивал костюмы за сыном. Тот соберет старье, чтобы отдать водителям, а папаша тут как тут. Отдаст укоротить костюмчики и носит. Карманы ниже причинного места его не смущали — зато сколько сэкономил. Ботинки тоже за сыном донашивал. Они, правда, на два размера велики были и носки, как у клоуна загибались. Все потешались над ним, но денежки-то целы! Вот так мильонщиками и становятся — ходи в магазин со своим пакетом, заваривай два раза чайный пакетик, собирай обноски…

Близки Мителкину были и жалобы Плюшкина на людей, ему вверенных, что хотят они его по миру пустить. И Срулю это знакомо. Всем деньги плати, да еще белую зарплату желают, так и разориться недолго. Родные и друзья взаймы просят. Им ответ всегда один — только под проценты! В том числе и собственным детям.

Скупость Сруля росла соразмерно тому, как увеличивалось состояние. Окружающие гадали, куда копит? Гроб золотой хочет отлить себе что ли? Но не понять им душу скряги, влюбленного в сами деньги, беззаветно и навсегда. Он согласен был, чтобы в мешке его похоронили, лишь бы задаром. «Скупость может и порок, зато она ничего не стоит», — оправдывал себя Сруль.

Чиновные души

«… они всё были народ добрый, жили между собою в ладу… Многие были не без образования… более или менее люди просвещенные: кто читал Карамзина, кто „Московские ведомости“, кто даже и совсем ничего не читал».

Тишина плюшкинских развалин вдруг сменилась светлой залой с колоннами и канделябрами. Музыка, шум, гам, дамы в шуршащих платьях… На сцене появился весь свет общества. Почетные чиновники города N во главе с губернатором были рады поприветствовать нового гостя, Павла Ивановича Чичикова.

Конечно, Сруль сыграл бы чиновника, мог бы и самого губернатора, но уж больно мелкого масштаба были эти роли у Гоголя. А он хотел главную!

Тем временем, серая масса чиновников засуетилась и окружила плотным кольцом Чичикова: «Губернатор об нем изъяснился, что он благонамеренный человек; прокурор — что он дельный человек; жандармский полковник говорил, что он ученый человек; председатель палаты — что он знающий и почтенный человек…»

Так вот она роль, которая ему нужна! Чичиков! Сруль аж зажмурился от удовольствия, поднялся с режиссерского кресла, взобрался на сцену и буквально слился со своим наиприятнейшим двойником. Рой чиновников все разрастался, постепенно превращался в вихрь. И вот уже он подхватил нового героя и понес высоко-высоко.

Мителкин почти ничего не видел, лишь слышал грубый голос Собакевича: «…Я их знаю всех: это всё мошенники, весь город там такой: мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет. Все христопродавцы. Один там только и есть порядочный человек: прокурор; да и тот, если сказать правду, свинья…»

Разговор с автором

«…. дать отдых бедному добродетельному человеку, …потому что обратили в лошадь добродетельного человека, и нет писателя, который бы не ездил на нем, понукая и кнутом, и всем чем ни попало… Нет, пора наконец припрячь и подлеца. Итак, припряжем подлеца!»

Гоголь

Определившись с ролью, Сруль, как учил Станиславский, начал в нее вживаться, факты про героя изучать. Чичиков конечно не Гамлет, но материал интересный и до боли близкий.

Унылым положительным героем Сруль никогда и не хотел быть. Но Гоголь Чичикова вообще подлецом называет!

— Что плохого в том, что человек всю жизнь хотел разбогатеть? А? — обратился он к портрету Гоголя на обложке книги.

Грустно посмотрел на него великий сатирик и вдруг ответил:

— Не честным путем хотел разбогатеть Павел Иванович, не путем обогащения отечества и приращения его промышленности, а путем обмана, хитрости и коварства.

— Ну, так это просто ловкость! Обмануть и я люблю. Особенно государство. Я ж чиновник, значит, государство — это я. Сам себя и обманываю. Я и жертва, и палач!

Гоголь лишь пожал плечами:

— А жену не обманывал? Друзей, коллег, партнеров? Подлец ты, Мителкин, как и мой Чичиков. Вспомни, сколько людей тебе желали сдохнуть?

Припряжем подлеца!

«Подлец ли, ну почему же подлец, приобретение — вина всего… Теперь у нас подлецов не бывает, есть люди благонамеренные, приятные, а таких, которые бы на всеобщий позор выставили свою физиогномию под публичную оплеуху, отыщется разве каких-нибудь два, три человека, да и те уже говорят теперь о добродетели».

Задумался Сруль. Кто желал ему сдохнуть? Бывшая жена конечно. Надоело ей, видите ли, по грязи ходить. Хана даже книгу написала, дескать, помогла ему подняться, работала, как ломовая лошадь, его холила и лелеяла, детей растила, внуков нянчила, терпела его измены, здоровье потеряла… Ну так и сам Гоголь в «Мертвых душах» подтвердил: «… баба что мешок: что положат, то несет…»

Терпела бы и терпела, как все, но только взбунтовалась Хана, опять же, по Гоголю, поняла, что «как с быком ни биться, а все молока от него не добиться…» и выгнала после 40 лет брака. Сруль, конечно, подготовился, брачный договор, по которому все имущество было на нее записано, расторг заранее. Хотя удобно было, она ж не пенсии, значит, налогов платить не надо.

Но жена как-то морально устарела в воображении Сруля, ему хотелось романтики и новизны. Довел ее до ручки, а потом первым побежал подавать на развод, быстро все устроил, чтобы ее по миру пустить. Да вмешались друзья Ханы, пришлось с ней делиться. Но он мать своих детей все же обхитрил. Документы подделал, крутил-вертел с нотариусами и оценщиками. В результате только четверть ей вместо половины досталась, да и то в рассрочку на 15 лет. Как говорится, «половина моя, половина наша!»

Вздохнул Сруль о том, как денежки эти упустил. Еще глубже вздохнул, когда вспомнил, что бывшая еще и уголовное дело пытается завести за то, что он ее подписи на документах подделывал. Слава богу, есть такая профессия — мошенников охранять. Не привлекают, но за прикрытие берут дорого. И Хана никак не отступает. Прав был тот, кто сказал, что дороже всего обходятся непродажные женщины….

Кого он еще подставил? Вспомнил мужика одного, который помог ему непродающийся дом реализовать, а Сруль ему не заплатил за работу, подумаешь! Надо было договор подписывать. Устной договоренности поверил? Сам виноват!

То какие-то бизнесменки с ним в долевое строительство вступили. Он их кинул и разорил. А пусть не зевают, головой думают!

То кто-то погиб у Сруля на стройке. Прораб виноват. Пускай имущество продает и компенсацию платит. По миру после этого прораб пошел? Сам виноват, зачем такой бедный?

Как-то еще друзей Сруль в сомнительный банк заманил. Сказал банк надежный, а тот лопнул. Сруль однако денежки успел вытащить, а остальные нет. Да это просто фарт у него денежный. Он за него душу дьяволу продал, вампиром стал…

Даже свою любимую подвел. Мало того, что заставил работать вместо того, чтобы лечиться. Так еще и на костях ее пиар себе сделал. На пышных похоронах дивиденды собирал. Это уж точно как Чичиков, который хотел нажиться на самом страшном — на человеческой смерти. В его обличии сам дьявол мертвые души скупал. Бесчеловечный меркантилизм — вот, что особенно Чичикова с Мителкиным роднило…

Мителкина совесть совсем не мучила. Все виноваты сами! А он просто чужими руками жар загребал. «И в кого я такой умный?» — подумал Мителкин. Вроде родители простые были…

Кстати, о происхождении. Снова открыл Сруль книгу и стал про детские годы Чичикова искать. Уж вживаться в роль, так с самого начала!

Детство героя

«Смотри же, Павлуша, учись, не дури и не повесничай, а больше всего угождай учителям и начальникам. Коли будешь угождать начальнику, то, хоть и в науке не успеешь и таланту Бог не дал, все пойдешь в ход и всех опередишь. С товарищами не водись, они тебя добру не научат; а если уж пошло на то, так водись с теми, которые побогаче, чтобы при случае могли быть тебе полезными. Не угощай и не потчевай никого, а веди себя лучше так, чтобы тебя угощали, а больше всего береги и копи копейку: эта вещь надежнее всего на свете. Товарищ или приятель тебя надует и в беде первый тебя выдаст, а копейка не выдаст, в какой бы беде ты ни был. Все сделаешь и все прошибешь на свете копейкой»

Гоголь. Наказ отца Чичикову

«…Темно и скромно происхождение нашего героя…» — писал Гоголь. В детстве маленький Павлуша Чичиков жил вместе с отцом в простой крестьянской избе. «Жизнь при начале взглянула на него как-то кисло-неприютно, сквозь какое-то мутное, занесенное снегом окошко: ни друга, ни товарища в детстве!» Отец отдал Чичикова в училище и больше никогда с ним не виделся.

Знакомо это было Мителкину. Его отец сбежал из семьи, мать сына недолюбливала, отчим ненавидел. Приятелям из обеспеченных семей маленький Сруль завидовал. Деда только добрым словом мог вспомнить. Тот ему и деньги давал, и квартиру завещал. «Надо хоть на кладбище сходить», — подумал Сруль, но сразу забыл. Да и не ходил он, отродясь, ни к деду, ни к матери на могилки. Ни даже к любовнице после пышных похорон — умерла, так умерла. Как говорил Чичиков, «мертвым телом хоть забор подпирай». Главное Сруль живой, хоть и душа мертвая. Смерти он боялся, стареть не хотел, вампирил потихоньку и надеялся, что дьявол его сохранит.

С детства царапался сам, пробивался в пионерские и комсомольские лидеры, чтобы поближе к кормушкам быть. Не то, что Чичиков, который каких-то снегирей из воска лепил и продавал, мышей дрессировал и за деньги показывал или булки проголодавшимся друзьям втридорога подсовывал. Баловство это все. Масштабнее надо было мыслить, Павлуша!

Подлец приобретатель

«Быстро все превращается в человеке; не успеешь оглянуться, как уже вырос внутри страшный червь, самовластно обративший к себе все жизненные соки. И не раз не только широкая страсть, но ничтожная страстишка к чему-нибудь мелкому разрасталась в рожденном на лучшие подвиги, заставляла его позабывать великие и святые обязанности и в ничтожных побрякушках видеть великое и святое».

Гоголь

Страсть обогащения овладела Чичиковым и Мителкиным еще в юности. Жажда денег, любой ценой, не смотря ни на что! А для того, чтобы их добыть, оба одарены они были с рождения талантом к мошенничеству и плутовству.

Тут Мителкин даже рассмеялся, вспомнив, как, в молодости, работая грузчиком в продуктовом, менял крышечки у молока и сливок, чтобы себе домой подороже продукт принести по дешевой цене. А кому потом жидкие «сливки» доставались, его не волновало. Такая их звезда — быть обманутыми.

В советские времена лишние источники доходов найти было нелегко. В основном приходилось жену использовать в качестве рабочей силы. Хана маникюр, да прически делала на дому, а он ей клиентов поставлял. За границу ездили, жену сразу — на рынок, привезенный товар продавать, чтобы валюту добыть. Сам участвовать боялся, в стороне стоял. Святое правило — жар загребать только чужими руками — не нарушал.

Но пришла эпоха перемен, и наступило его время. Время кооперации позволило Срулю приподняться, а закон о приватизации вознес его до небес! Кто-то вспоминает ваучеры как страшный сон, а для Сруля это была манна небесная. Прям как мертвые души для Чичикова.

«Ищу рукавиц, а обе за поясом!» — воскликнул гоголевский герой, почуяв запах выгоды от грядущей аферы. Так и Сруль, потирая руки, начал скупать у народа ваучеры. Для этого пришлось занять денег у друга. Чужие ресурсы использовать — правило бизнеса. А вот, когда позже этот друг у Мителкина попросил денег, Сруль уже не дал. Как у Березовского: деньги были, деньги будут, сейчас — денег нет…

Формировал пакеты ваучеров. Глядя на них, Мителкин мечтательно закатывал глаза подобно Остапу Бендеру. Как говорил великий комбинатор, «там внутри есть всё: пальмы, девушки, голубые экспрессы, синее море, белый пароход, мало поношенный смокинг, лакей-японец, собственный бильярд, платиновые зубы, целые носки, обеды на чистом животном масле и, главное, мои маленькие друзья, слава и власть, которую дают деньги».

— Ох и времена были! — вздохнул Мителкин, — Майский день, именины сердца! Скупали ваучеры, стариков лапошили, крутили-вертели, формировали пакеты и продавали целые предприятия. Обманывали, конечно, друг друга и подставляли. А что? Еще классик сказал, что все большие состояния нажиты бесчестным путем. Об одном жалею, что мало успел…

Гоголь с портрета снова заговорил:

— Дай вору хоть золотую гору — воровать не перестанет, если уж человек попробовал делать деньги из воздуха, как мой Чичиков, его не остановить. Так ведь еще и в политику подался. Денег мало тебе было?

— А что такого? Кто деньги гребёт, тот не устаёт, — подмигнул Мителкин, — Миллионы — это бизнес, миллиарды — уже политика.

— Понятно, алтынного вора вешают, полтинного чествуют, — и мой Чичиков бы точно в депутаты пошел! Родину б не пожалел.

С покушеньями на моду

«…Он даже не любил допускать с собой ни в каком случае фамильярного обращения, разве только если особа была слишком высокого звания… В разговорах с сими властителями он очень искусно умел польстить каждому»

А действительно, мог бы Чичиков на выборы пойти? — подумал Мителкин и заглянул в книгу.

Начал с внешности. Чичиков, как и Мителкин, любил подкрепиться и отличался «круглыми и приличными формами». Ну что ж, как говорил Фридрих Великий, голодной армии для поднятия духа очень полезно видеть сытого короля. Конечно, «Чичиков не первый красавец, но зато таков, как следует быть мужчине, что будь он немного толще или полнее, уж это было бы нехорошо…»

Во фраке с покушеньями на моду, с приветливостью в голосе, вспрыснутый одеколоном, Чичиков определенно импонировал Мителкину.

Сруль и сам себе очень нравился, только Хана его критиковала, клоуном называла. И пузо у него, и горб, и одно плечо ниже другого, и лицо как у шарпея, и в пятнах весь живот. Мителкин же считал себя законодателем мод. Все в костюмах, например, придут в присутственное место, а он в желтом пиджаке или красном пуловере. Артист цирка, одним словом! Хана говорила, что вкуса у него совсем нет, и покупала ему все вплоть до трусов, «чтобы не позорился перед любовницами».

Учила его есть прилично, чтобы изо рта не валилось, выпрямлять спину, покупала вещи из хороших магазинов. Самому ему жалко было тратиться… Подарки — это вообще беда. Так жалко платить, что сил нет. На 8 марта купит оптом цветы и потом всем своим знакомым и любовницам одинаковые дарит, и Хане такой же.

Но, подобно Чичикову, преподнести себя все же Сруль умел. В беседе везде старался вставить свои пять копеек. Знал, как и гоголевский герой, хорошо человеческую психологию: легко перевоплощался и легко переходил от одной манеры поведения к другой. Умел произвести приятное впечатление, создать образ делового благополучного человека. А мимикрия какая, приспособляемость! Оказываясь в новой обстановке, в любой среде, он сразу же становился «своим», близким человеком. Правильные слова умел сказать: «…обязанность для меня дело священное, закон — я немею пред законом».

Роль Чичикова была Мителкину все ближе и ближе. Конечно, тот бы на выборах прошел. Закрыл Сруль книгу и погрузился в воспоминания о свих политических играх…

Политический пузырь

Чичиков — мыльный пузырь, пущенный чертом.

В. Набоков

На первые выборы пошел Сруль, волнуясь. Все-таки конкуренткой его была известная правозащитница с большим политическим капиталом. Но, как известно, мешок денег перевесит даже два мешка истины. Сделав ставку на другой капитал, нанял политтехнолога, придумал легенду, и закрутил предвыборную кампанию. Помог Мителкину его внутренний нереализованный артист. Праздники и концерты устроил, подкормил народ, подбодрил. Чего еще электорату надо? Хлеба и зрелищ! Зачем ему правозащитники с их нытьем и справедливостью?

А когда огромный воздушный шар в небо запустили, вопрос с победителем на выборах был решен. Тогда Сруль сделал себе заметочку насчет формулы успеха. Надувай воздушные шары, да мыльные пузыри — и высоко взлетишь!

Следующие выборы Мителкина уже шли по накатанной. Кстати, и свои денежки тратить особо не приходится, когда ты у власти. Как говорил один продюсер, «государственные финансы — это искусство передавать деньги из рук в руки до тех пор, пока они не исчезнут».

Был ли у Мителкина политический талант? Несомненно! Еще пионером рвался в начальство. Потом был активным комсомольцем, руководил штабом. Как артист и массовик-затейник, всех организовывал на пирушки. Пили дешевое вино, пели патриотические песни, развлекались с юными комсомолками. Кто-то так и остался на том же уровне, но не Сруль. Он рвался в партию, просил считать его коммунистом. Понимал, что инженеру карьеру с таким именем иначе не сделаешь. Подключил родню, пролез, стал честным партийцем.

Только, как начались кооперативы, первым побежал сдавать партбилет. И уже позиционировался как честный антипартиец. Всегда выпрыгивал вперед, надо ему было, чтобы его заметили. «Вау! Вышел из партии, какой честный человек!» Вступил в другую: «Вау! Он уже снова вступил!». Дерьмо, оно не тонет, всегда всплывает! Не в той, так в другой партии.

Сруль очень любил Родину, только не мог определиться, какую. Помогал репатриантам переезжать в Израиль, уже и дочку туда отправил, и сам чемоданы собрал. Но тут чуйка ему подсказала, что эпоха безвременья даст ему хороший шанс половить рыбку в мутной воде, да еще какую крупную! Как деньгами запахло, снова патриотом стал, родину полюбил. А патриоты воруют только в России.

Когда сделал бизнес, понял, что его защищать и прикрывать надо. В новую руководящую партию вступить захотел. Пищал и лез, снова подключал связи. Прорвался, выдохнул, успокоился. Начал везде светиться, правильные слова говорить по телевизору. Дома на кухне, конечно, все с точностью до наоборот оказывалось: орал, плевался, бесился, всех ругал, ненавидел. Но что делать, политическая карьера требует жертв! А быть при власти для Мителкина и психологически важно было. Детские комплексы не изживались. Вспоминал, как его «золотая молодежь» обижала, поджимал губки и дальше карабкался. Понимал, что, получив власть, будет безнаказанно жить и обогащаться.

И выходил в массы. Обещания, щедрые обещания — вот душа выборов. Выполнять их необязательно, никто не проверяет потом. Пипл все схавает. Один раз только смутился Сруль, когда его бывшая жена неожиданно выставила свою кандидатуру на очередных выборах. К такому Мителкин был не готов, пришлось менять округ и подключать административный ресурс. Снова прорвался. Тем более, что вбросы и прочие уловки — были годами отработаны.

Про себя же Сруль отметил, что недооценил бывшую супругу. Решил против нее тяжелую артиллерию направить. Женские батальоны у Мителкина всегда были в запасе. Потому что, в отличие от Чичикова, Сруль знал толк в дамах и не упускал случая воспользоваться ими в корыстных целях.

Дамы, приятные во всех отношениях

«Он непринужденно и ловко разменялся с некоторыми из дам приятными словами», «с довольно ловкими поворотами направо и налево, он подшаркнул тут же ножкой».

А что же Чичиков? Женщин он побаивался, как источника лишних расходов. Чичиков, конечно, мог отмечать женскую красоту, но довольно грубым образом: «Славная бабешка! — сказал он, открывши табакерку и понюхавши табаку…» Писатель, лишив героя души, замечал: «… даже сомнительно, чтобы господа такого рода способны были к любви…»

Но ради дела, Чичиков мог мигом превратиться в любезнейшего обольстителя. И вот уже дамы называют его «наш прелестник», и наперебой стараются ему понравиться.

Сруль, читая это, тонко улыбался. Уж он-то познал науку страсти нежной еще в пионерском лагере. Потеряв невинность с опытной вожатой, продолжил нарабатывать сексуальный опыт семимильными шагами. Да так и не смог остановиться, даже женившись на Хане.

Выдающейся мужской силой он не обладал, поэтому решил брать количеством. Увеличивать, так сказать, зону покрытия. Лез под каждую юбку, прижимался ко всему, что движется. Одиноких дам было предостаточно, да и замужние не гнушались адюльтером. Поэтому вскоре Сруль почувствовал себя чудо-мачо. Издержки, конечно, были. Легкие на подъем дамочки, бывало, награждали героя-любовника нехорошими болезнями. А он всегда удивлялся, прям как в том неприличном анекдоте:

— Доктор, у меня пенис мироточит, это чудо?

— Это просто трипер, дорогой вы наш ходок-чудотворец.

Хана негодовала, но Сруль смотрел на нее честными глазами и говорил: «Ничего не было! Зараза сама ко мне в трусы запрыгнула». Рассказывал жене подробно о своих друзьях, у кого любовницы, у кого вторые семьи и у кого внебрачные дети. Он один святой, хранит семейный очаг… И Хана терпела по принципу «нельзя требовать от грязи, чтобы она перестала быть грязью».

А дамочки ждали своей очереди. Сруль вспомнил еще один анекдот:

Жена мужу:

— Изя, ты кобель, бабник, ни одной юбки не пропустишь!

Рядом стоящая женщина:

— Простите, вы мужа ругаете или рекламируете?

И Сруль продолжал свои похождения. Заложено в нем было особое действие на женщин. Каждая видела в нем только чистые помыслы и таяла, как масло. Погладить, сделать комплимент он умел. Многообещающий взгляд изобразить — для артиста не проблема! Потом мог отвернуться, сплюнуть и посмеяться: «Она такая дура, я ее проверял!» Он не виноват, что она поверила и влюбилась. Он просто в роль вжился. Сруль даже не понимал, что кому-то сделал больно, главное, чтобы ему было хорошо. Свое удовольствие было превыше всего.

Самую некрасивую женщину мог осыпать комплиментами и вздохнуть: «Если бы я был свободен, никогда не прошел бы мимо!» И снова этот многообещающий взгляд за спиной жены. Хана была надежным прикрытием для ловеласа в двух вариантах: он либо говорил намеченной жертве своей похоти, что вот-вот разведется, надо немного еще подождать, либо закатывал глаза и вздыхал, что семья для него святое… Секс и романтика — пожалуйста, но семью и деньги не трогайте.

Надо отдать должное нашему артисту: любовниц Сруль искал подешевле, в основном задаром, а идеальный вариант — чтобы они еще и пользу приносили. Для этого и актерского таланта, и виагры не жалко. Умные женщины от него шарахались, но таковых ему немного встретилось.

В советские времена дефицита любил директорш магазинов, перед выборами — редакторш журналов, в эпоху чистогана — банкирш. Соблазнит, выпотрошит и в кусты. А в основном, просто доказывал себе, что он мачо, и гулял, не разбирая статуса. Причем частенько на глазах у жены. Был у него такой пунктик, тащить любовниц домой. Тех, кто не брезговал принципом «где жрешь, там и срешь». Врачицы, соседки, коллеги Мителкина — с удовольствием пользовались гостеприимством Ханы, а потом лезли к нему в кровать. Что делать бедному Срулю, если вокруг столько свободных, доступных и задешево? Бывало сразу двух любовниц приводил, бывшую и настоящую, мать и дочь. Массовик-затейник во всем. Порхал по жизни как попрыгунья-стрекоза и горя не знал.

Но внезапно в его судьбе случилось нечто непредвиденное…

Толи женщина, толи виденье

«Попадись на ту пору вместо Чичикова какой-нибудь двадцатилетний юноша, гусар ли он, студент ли он или просто только что начавший жизненное поприще, и боже! чего бы не проснулось, не зашевелилось, не заговорило в нём! Долго бы стоял он бесчувственно на одном месте, вперивши бессмысленно очи в даль, позабыв и дорогу, и все ожидающие впереди выговоры, и распеканья за промедление, позабыв и себя, и службу, и мир, и всё, что ни есть в мире».

Гоголь

Со скоростью горной лыжницы ворвалась в его жизнь Муля Давалкина. Артистка по диплому и по жизни разыграла как по нотам роль внезапно возникшей возлюбленной. Было ей под полтинник, но театр есть театр. Там и дюймовочек старушки играют, если больше некому. А сценарий очень быстро нарисовался в хитромудрой головке Мули. Момент надо было ловить. Хана очередной раз выгнала Сруля за беспорядочное половое поведение, и потертый актеришка находился в растрепанных чувствах, а главное — один!

Посмотрела Муля на себя в зеркало и подумала: «Я девочка приличная, люблю только за наличные, а тут олигарх пропадает. Человек порядочный, всех по порядку перетрахал, и до меня докатился. Заполучу его, и будет мне счастье. Как говорится, трудом праведным не поставишь палат каменных. А невозможность продаться — это просто комплекс. Зря я что ли столько всем подставляла бесплатно? Пора и плоды собирать. Уж этого я не упущу, буду играть свою роль как последнюю. Диплом артистки оправдаю, олигарха окручу. За все хорошее будет платить, а за нехорошее переплачивать. Вот и сколочу себе состояньице перед пенсией! А мужа своего больного — в отставку, пускай не путается под ногами, меня другая жизнь ждет — сытая и богатая».

Будто случайно, встретив Мителкина, Муля похлопала наклеенными ресничками и заговорила нежным голоском. Да что-то такое приятное стала ворковать — про сердце, любовь, чистоту помыслов, подарок судьбы и т. д. И все это в адрес