Оглавление

1. Маруся
2. 21 августа. Один летний день
   1. Знакомство
3. Ночь
   1. Девочка
   2. Тутовник
4. Раннее — раннее утро
   1. Девочка
   2. Тутовник
   3. Девочка с мамой
   4. Тутовник
5. Раннее утро. Попозже
   1. Девочка
   2. Женщина
6. Утро заканчивается
   1. Маруся
   2. Женщина
7. Почти полдень
   1. Девочка
   2. Женщина
   3. Девочка
   4. Женщина
   5. Девочка
   6. Женщина
8. Солнце в зените
   1. Девочка
9. Далеко за полдень
   1. Маруся
   2. Женщина
   3. Маруся
   4. Женщина
   5. Тутовник
   6. Женщина
   7. Маруся
   8. Женщина
10. Около двух
    1. Маруся
11. Два часа пополудни
    1. Женщина
    2. Маруся
12. Время вставать
    1. Женщина
    2. Девочка
13. Пора пить чай
    1. Маруся
    2. Женщина
14. Время близится к закату
    1. Девочка
    2. Тутовник
    3. Женщина
    4. Тутовник
15. Закат. Семь часов
    1. Девочка
16. После восьми вечера
    1. Девочка
17. Вечерами
    1. Письмо первое
    2. Письмо второе

21 августа. Один летний день

Знакомство

Солнечный свет заливает весь небосклон. Насыщает вкус нового дня терпкими лимонными нотками. Разливается, полнится лучами, силой, теплом. Наполняет колодец нового утра ласковым тягучим золотом. Расплёскивает брызги света по всей поверхности небосклона — ещё тонкого, словно кисея, пока белёсого, как паутина. Но скоро, совсем скоро, яркая синь выместит белый туман. Быстро, дерзко, окончательно. И тогда, окружённое этой насыщенной синевой, солнце запылает сильно и жарко.

Стоит Маруся на улице, прямо посреди внутреннего овального дворика. Запрокинула лицо к солнцу, ловит его лучи курносым носом, отчего он тут же покрывается россыпью мелких веснушек. Летние гости. Временное явление. Поднимает Маруся в небо руки, протягивает их к солнцу. Раскрывает ладони — ловит лучики, греет пальчики. Маруся так любит солнце, что готова съесть его. Ну, или хотя бы лизнуть! Высунула язык — а вдруг сегодня удастся дотянуться. Девочки же быстро растут!

Но — нет! Сегодня пока не доросла до солнышка — не достать его. А самой смешно! Словно увидела себя со стороны — девочку, которая стоит посреди двора в красивом платье, с высунутым, зачем-то, языком!

Марусе подарили нарядное, жёлтое платье: рукава — фонарики, кружева — по вороту, а юбка — ах! — солнце клёш! Прелесть, а не платье! Маруся чувствует себя солнечным лучиком. Вертится, кружится, юбка — солнцем, голова — кругом! Конечно, пока, Маруся — маленький лучик. Но годы идут. Бегут, летят! Превратится девочка в яркое и ясное солнышко. Маруся, тебя ждёт долгая, счастливая, интересная жизнь. Правда, будет одна печаль в твоей жизни. Она же — радость! Она же — страсть! Будешь ты всю свою жизнь куда-то брести. Долго шагать. Куда-то бежать. Искать свой настоящий дом, свой горящий тёплым огнём очаг.

А всё эта бабка! Ух, противная старушенция! Ведьма из Черногории! Появилась непрошенной гостьей в Марусином роду. И оставила после себя не только память и не просто след, а самую настоящую рану! Колото-резаную, до сих пор кровоточащую. Весь род ощущает на себе, и по сей день, это её проклятие. Давняя история…

Марусин прадед украл из дома ведьмину дочь, красавицу Марию. В честь неё и назовут потом нашу Марусю. Да ведьмой-то Радмила была вполне себе мирной. Никого не трогала. Бородавки сводила, да по морщинам на лбу будущее предсказать могла. Но зареклась колдовать давно! Муж хороший, дети здоровые, умные. Живи да радуйся! Сетовала только, что Бог им девочку не даёт. Вот тогда только и нарушила в первый раз обещание не колдовать. Уж очень ей дочку хотелось! Умницу, помощницу. Знания свои передать –как ворожить, что готовить, когда ткать, да шить. Ничего не сказала мужу, пошла в поле, поговорила с ветром. Затем отправилась к воде, зашла по пояс, закрыла глаза, пошевелила губами, привораживая, наколдовывая. Потом к дереву — прижалась плотно к нему, всем телом — просила да уговаривала. Напоследок, легла на землю, животом вниз, сгребла рукой ком сырой, чёрной, плодородной земли, пошептала да и положила себе под живот, пониже, туда, где завяжется плод. Ночью к мужу пришла…

Получилось, сбылось. На двадцатую годовщину их свадьбы, поздней весной — уже пышной, зелёной и ароматной, подарила она мужу девочку. Хрупкую, фарфоровую. Нежную, но и крепенькую. С ямочками на щёчках. Отец от счастья чуть с ума не сошёл. Одиннадцать братьев пылинки сдували с маленькой сестрички. Да и сама Радмила наглядеться на доченьку не могла. Мария выросла красавицей. Влюблённые юноши — потенциальные женихи топтались у ворот дома, надеясь на взаимность. Мария могла себе позволить покапризничать. Правда, недолго. Время — то шло. Отец состарился. Хотел успеть внуков покачать. Все юноши — как на подбор — красавцы, удальцы, да и семьи зажиточные.

Как уж Марусин прадед оказался в Черногории, в ходе какой политической оказии его забросило в те края –факты совсем не для этой истории. Но вот, неприятность! Для семьи Марии, конечно. Приглянулась ему хорошенькая, да что уж там, невероятно красивая, девушка, полоскавшая бельё в реке, к которой он подвёл коня напиться. Недолго думая, или не размышляя вовсе, схватил Иван понравившуюся девушку, посадил на коня, обнял крепко и ну драпать на восток — всё дальше и дальше от дома красавицы. Мария, кстати, уставшая от бесконечной опеки родни и осоловевших от любви юношей, не сильно-то и сопротивлялась такому непредвиденному повороту своего жизненного пути.

Но ведьма! Несчастная, убитая горем мать, лишившаяся единственной дочери и последней надежды на улучшение финансового положения, тщетно прождав год, что дочь вернётся, прокляла всех! Всех женщин того рода, частью которого так внезапно оказалась и её девочка. Наложила на бедняжек мощнейшее заклятие на скитание на добрую сотню лет. Во второй раз нарушила обещание, данное матери, мужу и Богу — не колдовать. Но осерчала же, ох, как осерчала…

Почему она не прокляла мужчин? Виновен же был именно мужчина! Он украл, увёз, затуманил голову невинной девочке! Кто ж её знает, Радмилу? Возможно потому, что была матерью ещё и одиннадцати сыновей! Рука не поднялась! Или потому, что через год, вдруг получила от дочери письмо, что та ждёт дитя и счастлива с мужем, наперекор материным страданиям! Кто сейчас скажет, кто ответит на тот вопрос?

Заведомо известно только одно: не могли женщины этой семьи осесть в одном месте! Всё их тянуло куда-то, зачем-то… Кочевали они, переезжали с места на место, находились в постоянном движении и поиске — меняли города, страны, континенты. А как мучились! Как горевали! Но и одновременно, как желали этого! Боролись, как могли, с этой своей невезучестью. Строили дома, заводили семьи, рожали детей, обзаводились хозяйством — чтобы осесть плотно, основательно. Но, питая непреодолимую страсть к новому, неизведанному, и гонимые суетным ветром перемен, надежд, обстоятельств и чар вредной старухи, шли всё дальше и дальше от дома. Стремясь сменить пейзаж за окном, шли — кто на запад, кто на восток — в поисках счастья.

Как им остановить эту круговерть? Эту карусель кочевой жизни? Эту вечную смену лиц, стен, сцен? Кто, а главное, когда поможет им — ни в чём не повинным, хрупким и прекрасным женщинам — остановиться, осесть и начать жить здесь и сейчас?

Но Марусе пока неведом горький вкус и заполошный бег переездов. Её мать, перенявшая дар черногорской ведьмы, сумела, вцепившись зубами, врастая хребтом, ввязав себя и дочь в кирпично-лазурный узор и виноградную лозу Азии, остаться в доме, окружённом таким уютным двориком. В доме, в котором вся мебель сколочена заботливыми руками Марусиного прадеда, а почти все деревья во дворе посажены Марусиным дедом, она чувствует себя как в сказке — хорошо, безопасно и очень уютно.

Маруся — самая обычная девочка. Как многие девочки, любит сладости и цветочки. Как некоторые девочки, любит залезть на высокое дерево, на самую тонкую ветку, за самым вкусным тутовником. Как редкие девочки, обожает играть и фантазировать на крыше сарая или гаража, спасая мир от контрабандистов. Но которая однажды осталась одна на залитой солнцем и горем планете.

Мы проведём с ней вместе один летний солнечный день…

Ночь

Девочка

Камушки, опять снились чёрные камушки, через которые всё время приходилось перепрыгивать. Они меня везде находят. Куда ни ступлю — камушки. Чёрные, остренькие, как будто даже живые. Страшно. Наступать на них нельзя! Ни за что! Откуда-то я это знаю. Камушки будто двигаются, стараясь оказаться поближе к моим ногам. Кажется, сейчас вопьются мне в ногу. И кричи — не кричи, никто не услышит.

Я здесь одна. Совсем. Мне кажется, я как Маленький Принц, живу одна-одинёшенька на планете. Хорошо, что это был всего лишь сон. Но сердце из-за него чуть не выскочило от страха. А на улице совсем темно. И в комнате темень. Я подношу палец близко-близко к глазам и не могу его разглядеть. Нужно снова строить высокий забор из одеяла и подушки. Не высовывать ни пальчика, ни коленки, ни волоска — ничего. Оставить только маленькое отверстие для носа, только чтобы дышать. Под одеялом очень быстро заканчивается воздух. Жаль! Можно было бы спрятаться с головой, закрутиться в плотный узел, прижаться всем телом к спинке дивана. И тогда, очень может быть, что монстры не пройдут, не достанут меня.

Из-за ночного цепкого ужаса рубашка стала мокрой — прилипла к телу. Она ужасно неудобная. Поднимается вверх, скручивается почти у шеи плотным кольцом. Кажется, вот-вот задушит. Кто придумал ночные рубашки для сна? Зачем я должна её носить? Нужно бы переодеться.

Почему не горит моя яркая лампа с рыбками. Каждую ночь она оказывается выключенной. Что ж такое происходит? В такие вот опасные моменты, когда самые гадкие и пугающие бродят здесь сны, мне хочется, чтобы лампа горела. Но нет! Открываю глаза — темно. Ни лучика, ни искорки. Иногда приходит спасительная мысль: надо слезть с кровати и пойти, поискать кого-нибудь. Но вдруг и там камушки? Вдруг они приползли или проклюнулись прямо сквозь пол моего дома и теперь везде: в кухне, ванной, гостиной? Что делать?

Спрыгну с кровати, подальше от опасности — под кроватью может легко поместится длинный монстр. Чудовище захочет тонкой рукой схватить меня за ногу. Я должна быть легче и быстрее его руки, чтобы успеть отскочить в сторону. Поэтому, перед тем, как спрыгнуть, я забираюсь повыше на кровать, на тот валик, что у меня в ногах, и прыгаю как можно дальше на пол. В темноте делать это всегда сложнее. Правда, мне повезло и не повезло сегодня ночью. Повезло потому, что луна заглядывает в комнату, освещает пол и часть стены. Не повезло потому, что луна — жуткая! Запавшие глаза и нос, как у скелета. А щёки круглые, толстые, как у колобка.

Но на окне моём толстенная решётка. Луна, даже если очень сильно захочет, не поместится. Просто раззявит свой страшный рот, выпучит слепые глаза и будет злиться. Пусть злится! От этого её свет ярче, а значит, я смогу быстренько выбежать из своей комнаты. Дверь, как назло, закрыта. Большая, тяжёлая дверь долго не желает открываться — не хочет выпускать меня из своей жуткой норы.

Нужно поискать отважного человека, который меня защитит от монстров. У меня есть один такой. Он высокий, сильный. Часто катает меня на плечах. В серых глазах живут такие смешинки, что сразу перестаёт быть страшно. Делается весело и смешно. Мы придумываем разные игры, строим замки, поём песни. Только бы дойти до него. Только бы дойти!

Тутовник

Я, господин хороший, был когда-то отчаянным юнцом, глупым и бесшабашным. Вам-то в это трудно поверить. Не так ли? Понимаю! Я, сударь, ведь не просто здесь стою. А и делом помогаю, и совет могу дельный дать, и помолчать могу, мне не сложно. Помолчать — иногда нужнее бывает. Главное, с правильным собеседником. С тем, кто переживает о том же самом. Бывало, посидит подле меня человек, помолчит, заглянет внутрь себя, да успокоится немного. Наладит струнки души на новый лад, да и дальше пойдёт.

Вы, милый мой, про свою молодость вспомнили. А я про свою вам расскажу. Вы не против? Вот и славно! Мне ж, старику, тоже охота поделиться с кем-нибудь. Был я когда-то молод. По неопытности раскидывал ветки в разные стороны — ни порядка, ни опрятности в моём облике не было. Любил проказы, поэтому ветками своими старался дотянуться до соседок-вишенок. Уж больно хорошенькие! А дотянувшись, с присущим юношам озорством, тянул их за тонкие веточки или нежные листочки. Они смущённо шелестели: «Шалун!» Я им, смеясь, отвечал: «Тише, милашки! Хотите историю? Расскажу…»

Мы были юны и задорны! Нам было весело! Напротив вишенок, чуть поодаль от меня, росла такая же шкодливая и весёлая черешня. До неё я не мог дотянуться даже самой длинной своей веткой. Зато, часто, когда созревали наши ягоды, а происходило это почти одновременно, мы кидались ими друг в друга. Внезапно образовавшейся между нами кучей из смешанных наших ягод, мы приводили людей в полное недоумение и замешательство! Впрочем, они всё списывали на разгулявшийся ветер. А мы… Мы не только веселились, но и горевали, что шалости наши и проказы — единственное общение, нам доступное. Как бы я хотел обнять мою милую возлюбленную — красивую, статную, с пышными цветами, покрывавшими каждую веточку. Черешня уже выглядела, словно невеста — прекрасная, но скромная. А я, чучело безобразное, и надеяться не смел на взаимность.

Потом появился Марусин прадед Адам. Он споро взялся за дело, будто всю жизнь только тем и занимался, что наводил марафет на разных дикарей. Превратил меня в писаного красавца — подстриг, побелил, подкормил. Теперь я более не напоминал дикий и запущенный кустарник. Я стал настоящим деревом. Заметил и интерес, появившийся в тёмных, с поволокой, глазах моей Черешенки. Раньше-то я был для неё соседским мальчишкой, рубаха-парнем, но никак не кавалером. Эх, как бы Адаму рассказать, думал я тогда, чтобы он пересадил ко мне Черешенку? Рядом с ней места маловато. Я не помещусь. Окреп, поздоровел. Всё, благодаря Адаму. А вот со мною рядом места достаточно двум одиноким сердцам!

Кстати, про Адама — интересно. Он ведь часовщик. Всю жизнь копался в тонких механизмах, умел к ним прислушаться, да понять что к чему. Очередь из желающих починить свои гласхютты, омеги и буре выстраивалась до самых до ворот. Но, шептались люди, Адам того стоил — вылечивал любой механизм. Может и ко мне прислушается?

Раннее — раннее утро

Девочка

Проснулась сегодня рано. Солнечный лучик, единственный, но тёплый и сильный, упал на подушку. Прошёлся по ней важно, неторопливо. Подумал, что я не вижу его. Но ведь я уже проснулась. Только ресницы позволяют мне подглядывать за ним. Какой смешной! Он будто не может меня найти: ходит по подушке, бродит, ищет: перескакивает со складки на складку, золотит высунувшиеся из подушки перья, прыгает, подрагивает, крутится. Обещает мне тёплый день. Я люблю тепло. Даже жару люблю. А еще люблю смотреть на солнце через специальное чёрное стёклышко. Тогда солнце превращается просто в оранжевый круг. И глазкам не больно. А иногда я смотрю на него через толстое зелёное или синее стекло и тогда солнышко меняется: зеленеет, синеет или краснеет, будто стесняется.

Я люблю солнышко, мы дружим. Оно бережно касается моих рук и лица. Не жжётся. И я готова лечь на тёплую землю и, словно змея или кошка, греться под его лучами.

Наконец, лучик нашёл меня и залез мне на нос. Стало щекотно, я громко чихнула. Потом еще раз. И еще!

— Прекрати меня щекотать, солнышко! — прошу я, смеясь. — Я уже встаю!

Мама уже приготовила завтрак. Яичница мне напомнила утреннее солнце. Оно иногда такое же жёлтое и мягкое на ощупь. Но это днём, когда жарко. Утром же солнышко напоминает мамин домашний сыр. Мама готовит этот сыр сама, кладёт его в синюю пиалу[1] и делает глазки и ротик из маленьких гвоздичек. Тогда сыр становится похож на доброе солнышко. По утрам оно не горячее и такое же нежное, как то, что в пиале. Когда я съедаю сыр, мне кажется, что солнышко поделилось со мной своим вкусным лучиком и я стала сразу же сильнее и здоровее!

Я очень хочу выздороветь, чтобы снова есть конфеты и шоколад. Пока мне доктор запрещает сладости и это ужасно грустно. Вот, например, далеко от нашего дома, на базаре продаётся очень красивый, прозрачный, похожий на драгоценность, кристалл. Это нават[2]. Когда мы с мамой идём по базару, выбирая яблоки и мамины любимые груши, я ищу глазами кристаллы. Мама не разрешает их покупать. Но я знаю, что если подойти к прилавку и долго стоять перед ним, делая вид, что тебе ничего не надо, стоять и изучать солнечного цвета кристаллы, продавец угостит. Протянет маленький кусочек в большой, коричневой ладони, изрезанной линиями. Я оглянусь на маму, покачаю головой: мол, нельзя. А продавец-дедушка скажет тихим ласковым голосом:

— Бери, кизим[3], мама не будет ругать! Это полезный сахар!

К этому дедушке я подхожу всякий раз, как оказываюсь с мамой на базаре. Он добрый! Я представляю, что это мой дедушка. И тогда не стесняюсь — могу ему даже улыбнуться. И обязательно говорю «Рахмат![4]», после того, как возьму кристаллик.

Наш путь на базар — это всегда такое замечательное приключение! Мы с мамой долго, очень долго едем в жарком трясучем автобусе. Он вихляет своим большим пузом, подпрыгивает на каждой кочке и, кажется, вот-вот выплюнет нас из окна. Поэтому мы крепко держимся за сиденья. Мама всегда становится белой-белой. Даже пальцы у неё белеют. Говорит, что страшно. Надо же! Я думала, мамы не должны бояться! Совсем! Ведь если мамы будут бояться, то, как же они смогут защитить нас, своих детей?

А мне нравится! Этот автобус, как вагончик на быстрой карусели в парке. Так же резко поворачивает, так же заваливается на поворотах, так же визжит, когда останавливается. Я уверена, всем детям, как и мне, очень нравится такая поездка!