Оглавление

Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет. Пожалуйста, обратитесь к врачу для получения помощи и борьбы с зависимостью

Предисловие

Рапсодия — сложное музыкальное произведение, включающее в себя вариации на известную тему.

Большой Энциклопедический Словарь

Эта рукопись попала ко мне совершенно случайно.

Прошлым летом я ненадолго заехал в Севастополь навестить старого приятеля, председателя местного КЛФ. Его не оказалось на месте и пришлось ждать, превозмогая жару и неуютность душного помещения. Яркое солнце настойчиво протискивалось под куцые выцветшие занавески. Я с разморенным безразличием перебирал книги на полках, то и дело морщась от многолетней пыли: Казанцев, Беляев, Обручев. Старые книги, добротные имена. Теперь, в век электронных читалок, все это тускнело не только от налета пыли, но и размазывалось от скорости бытия. Впрочем, сам я спешить не любил, и во мне это пробуждало определенную светлую грусть об ушедшем.

На верхней полке под руку попалась потертая папка — одинокая, всеми забытая и никому, видимо, в этом мире уже не нужная. Серый картон и крупная надпись «Скоросшиватель». Плохая бумага, тусклые точки матричного принтера. Сколько ей лет? Десять? Двадцать? Да, около того. Родом она явно из середины девяностых.

Я взял папку просто от скуки — все остальное читал не раз. Осторожно открыл и, заглянув в текст, сразу же наткнулся на странную строчку: «Вариация первая». И следом за ней: «14 июня. Рассвет». Ни названия, ни имени автора. Непривычная фраза заинтересовала, и, открыв рукопись наугад, я пробежал несколько абзацев. Сначала показалось, что это талантливая ироничная пародия на детектив, но какая-то выпирающая эмоциональность, злая и откровенная, не вязалась с заезженным детективным сюжетом и корявым авторским слогом.

Секретарша, увидев мой недоумевающий взгляд, пояснила, что пака тут валяется с ее первого дня на работе, кто-то принес неведоимо когда, да так и оставил — ни адреса, ни телефона. Рукопись никто не прочел, всегда находилось чтиво поинтереснее, чем потуги неизвестного автора.

К приходу приятеля я прочел уже не меньше десяти страниц, иногда с трудом продираясь сквозь текст, пестревший всеми характерными литературными огрехами, какие отличают начинающего автора от матерых и не раз издававшихся китов. Сюжет был сшит торопливо и неаккуратно, и мне сразу захотелось обозвать рукопись: «Скоросшиватель неизвестного автора».

Лишь через день, трясясь в жарком вагоне поезда «Севастополь — Москва», я решил, что назову роман «Рапсодия гнева».

На редактуру текста у меня ушло почти три месяца, но потом я понял, что зря трачу время — рукопись, безусловно, нуждалась в редактуре, но могла прекрасно обойтись и без нее. Не мешало бы убрать длинноты, но без них потеряется соль. Драматургия была ни к черту, автор то и дело растекался мыслью по древу, его уводило то в одну, то в другую сторону, затем он возвращался в основное русло сюжета, а потом его снова влекло куда-то. Но от этого появлялась интрига и непредсказуемость.

В конце концов, я решил все оставить, почти как есть. В результате получилась…

Вариация первая

14 ИЮНЯ. РАССВЕТ

Жара подкрадывалась к городу уже третий день, но все никак не могла набрать полную силу. То легкий морской ветерок сорвет с асфальта душное марево, то разразятся дождем нежданно возникшие тучи.

Но нынешний рассвет обещал день особенно жаркий.

Солнце медленно и величаво поднималось над плоскими крышами типовых пятиэтажек, а чуть заметные штрихи перистых облаков бессильно растворялись в светлой акварели небес. И в свежей тишине еще не разбуженного спокойствия казалось, что поток небесного огня рвется с востока подобно бурливой реке, и только белоснежные стены домов способны приостановить почти ощутимое давление света, подарить людям хотя бы подобие спасительной прохлады.

Сегодня вышло так, что следственная бригада городского Управления работала почти рядом — четыре минуты ходьбы от дома, так что Владиславу Петровичу, следователю районного отдела, даже не подумали предоставить машину. Вечная напряженка с горючим… А вот оперативники прикатили на видавшем лучшие дни «уазике» — вместо брезента клепаное железо, на крыше допотопная мигалка брежневских времен.

За сквером уже сновали люди в легких милицейских рубашках, и двое по гражданке, в футболочках.

Лето.

Но Владислав Петрович из принципа футболок на работе не признавал да и форму надевал крайне редко. Он был уверен, что сотрудник его ранга не должен выглядеть броско и не имеет ни малейшего права на неряшливость, поэтому поверх довольно старенькой, но опрятной серой рубашки надевал легкий летний пиджак чуть более темного цвета. Брюки, в тон пиджаку, рассекали воздух безупречными стрелками, а сквозь вырезы ухоженных сандалий явственно виднелись простенькие синие носки. Владислав Петрович не замечал несуразицы — в городе так ходили многие. Он был уверен, что выглядит вполне солидно. Правда, в самую жару пиджак все же перекочевывал на сгиб локтя, но пока тени деревьев цепко держали утреннюю прохладу, его можно было не снимать. Опять же скорее для солидности, чем для сохранения тепла.

За этой напускной солидностью следователь будто прятал истинное лицо души, а сетка морщин вокруг серых глаз выдавала затаенную, давно накопленную усталость. И лишь самые близкие друзья, а их было мало, видели его без привычной душевной маски, лишь они знали, что она скрывает.

Владислав Петрович пересек сквер, наслаждаясь последними секундами спокойствия. Когда-то тут жили белки, но то ли шумно стало, то ли с едой тяжко — теперь только жирные голуби лениво разбегаются из-под ног. Воркуют. Хлопают крыльями.

Высокий курчавый милиционер при новеньких капитанских погонах приветливо помахал рукой, присев на передний бампер «УАЗика».

— – Владислав Петрович! -– позвал он. -– Без вашего совета никак!

— – Что тут такое, Эдик? -– для проформы спросил Владислав Петрович, хотя прекрасно знал, из-за чего его вызвали.

Прямо посреди тротуара лежал труп. Лежал лицом вниз, бессильно раскинув руки в падении, пальцы скрючились, обломав ногти о залитый маслом асфальт. Под тем, что. осталось от головы, огромная лужа высохшей крови, с десяток мух уже устроили на ней отвратительный пир. Тело мужское, но возраст определить трудно. Одет по погоде, но как-то особенно. Не сказать, что броско, просто в каждом шве белоснежной рубашки и брюк виднелась недостижимая для простых магазинов добротность. Носки, кроссовки — за километр видать, что брались не на толкучке. Даже валявшаяся в полуметре синяя бейсболка сделана на совесть — с яркой желтой вышивкой вместо набитой через трафарет краски. У нас таких нет. А если и попадаются, то чаще у тех, кто приехал «оттуда».

Владислав Петрович присел и, наклонив голову, прочел надпись на кепке. Безупречная гладь шелковых ниток сложилась в английские слова — «The Mission of Hope». Ого! Даже не их ширпотреб. Заказная, чуть ли не именная.

— Осмотрели? — поднимаясь, указал он Эдику на никому уже не нужный головной убор. — Не удивлюсь, если там начертано его имя.

— Как раз имя мы только что выяснили… — отмахнулся Эдик, вставая с бампера и отряхивая форменные брюки. — А вот причина смерти неординарнейшая. Сережа, поди сюда!

Молоденький светловолосый лейтенантик подбежал с готовностью официанта в дорогом ресторане, у него даже маленький блокнотик был, как у официанта. Еще бы полотенце через руку и милицейскую форму сменить на белый костюм…

— Знакомься, это наш следователь, — кивнул ему Эдик. — Рассказывай, только не сильно умничай, а то от твоих речевых оборотов меня иногда мутит. Честно. Но ничего, недельки через две вся книжная заумность из тебя выветрится и будешь ты нормальным, образцово-показательным ментом.

Сергей недовольно скривился, но смолчал. Он уже считал себя вполне образцово-показательным, но говорить об этом, не прослужив после училища и недели, наглости не хватало.

— Владислав Петрович, — представился следователь.

Надо бы уже снять пиджак, но пока еще терпимо. Хотя сегодня день будет жарким на редкость.

Он вопросительно глянул на лейтенанта Сережу. Тот раскрыл блокнотик и произнес с сухой официальностью судебного протокола:

— Ну… Мы установили, что смерть предположительно наступила вследствие получения травмы, несовместимой с жизнью, — потом опомнился и добавил уже спокойнее: — Голову ему снесло. Да… Позже медэксперты определят тонкости. Но вот что интересно… Голова разлетелась от пули.

— Ого! — не выдержал Владислав Петрович. В городе стреляли не часто. — Калибр? Дистанция?

— Вот то-то и оно! — У Сергея аж глаза загорелись. — Никаких соединений азота, образующихся при выстреле, никаких следов ожога. Стреляли с расстояния более чем пятнадцать-двадцать метров. А вот калибр… Мы нашли пулю. Даже старания особого не понадобилось — влетела вон в ту стену. Известняк! Повезло, можно сказать, почти целая.

Сергей с гордостью извлек из брючного кармана прозрачный пакетик.

Огромный кусок свинца растопорщился обрывками омедненной оболочки, а вперед, словно блестящее жало механической осы, выдавался толстый стальной сердечник.

— Двенадцать и семь миллиметра… — многозначительно шепнул лейтенант. — Как вам? Точно такие же в крупнокалиберных пулеметах.

— Линию огня просчитали?

— Конечно! — кивнул Эдик. — Очень четкий угол вхождения в известняк. Погрешность на поражение цели, глубина входа. Нехилая глубина, скажу я вам! Нехилая. Еле выбили зубилом. Конечно, неизвестна длина ствола, кривизна баллистической траектории, но это все позже узнаем. По моим прикидкам, учитывая рост погибшего, выстрел мог быть произведен с того края сквера, но…

Владислав Петрович оторвал от пули недоуменный взгляд.

— Дело в том, что, судя по углу вхождения, стреляли с большой высоты — пожал плечами Эдик. — Таких деревьев в сквере нет. Домов с той стороны тоже.

— Не с самолета же! Сколько, кстати, было выстрелов?

— Один! — с воодушевлением поведал Сергей. — Точно в середину затылка.

— Да, — подтвердил Эдик. — Пуля на траектории была очень стабильна. Оружие явно не самодельное. Тем более такого калибра.

— Что у нас насчет армейских образцов? — поинтересовался Владислав Петрович. — Про зарубежные не спрашиваю, потом покопаемся. Что из отечественной техники?

— ДШК, — глянул в блокнотик Сергей. — «Утес», многоствольные зенитные устройства. Вроде все.

— Громоздко, — скривился Владислав Петрович. — Но чудес вроде не бывает на свете.

Он бросил пристальный взгляд над деревьями сквера, но ничего особо приметного не разглядел. Чистое небо. Бред какой-то. Солнце, медленно раскаляясь, величаво поднималось над крышами, на лбу робко блеснули первые капельки пота.

— У кого-нибудь есть бинокль? — неожиданно для самого себя спросил Владислав Петрович. — Так давайте!

Сергей ветром унесся в «УАЗик», раздался гулкий хлопок двери, и лейтенант тут же возник, как чертик из коробочки, с биноклем в руках.

— Хорошая оптика. Двенадцать на сорок, — похвастался он.

Владислав Петрович молча взял бинокль, придвинул к глазам и принялся вертеть окуляры настройки.

— Так… Что?! — Он оторвал взгляд от оптики и воззрился Эдику в глаза. — Самим посмотреть было трудно?

— Ну что там? — нахмурился Эдик.

— Труба! Кочегарка третьей городской бани.

— Но ведь до нее километра два… Черт… Снайпер? Что-то я о снайперских винтовках такого калибра и дальности действия не слыхивал. Вот денек… В нашем захолустье осталось только снайперу объявиться. Для полного счастья.

Эдик зло опустился на корточки и снял с пояса рацию.

— Пятый, я пятьдесят восьмой… Пятый, пятьдесят восьмому на связь!

Рация ответила невнятным шипением.

— На связи пятый… — прервал шипение голос дежурного.

— Вызывайте бригаду из области. У нас тут… э-э-э… особая ситуация. И пришлите труповозку из госпиталя, а то народу сейчас соберется больше, чем мух.

— Пусть пригласят Фролова, — посоветовал Владислав Петрович. — Он кое-что смыслит в этих делах.

— И оружейного эксперта вызывайте, — кивнул Эдик.

— Но он… — Сквозь шипение помех в голосе дежурного послышалось осуждение.

— Я знаю, что он гражданский! Пусть приходит в кабинет дежурного следователя. К десяти. Конец связи.

Он прищелкнул рацию к поясу и, не вставая, потянулся.

Владислав Петрович ухмыльнулся — маленький городок и все вокруг такое же мелкое, будто живет по своим собственным законам. В Москве на такое убийство выехали бы все мыслимые и немыслимые спецслужбы, от журналистов уже бы отбою не было, а тут бригада из области — наивысшая крутизна. Хотя, если что-то раскопают, может, приедет толпа клерков из Киева. Трясина. Но в этом есть свои плюсы — можно держать руку на пульсе. В Москве бы к такому делу гражданского эксперта на нюх бы не подпустили, хоть он триста раз спец и сто лет до этого прослужил в милиции. А тут дежурный поморщился, но все равно сделал так, как сказал оперативник. Иначе и быть не может. И за себя следователь не беспокоился — от дела не отстранят. Что может тут областная комиссия, а тем более государственная? Только брюшками потрусить да добыть сведения, выходящие за рамки города. Все информаторы и все связи в руках местных структур. Так что область только поможет, чем сможет, да по окончании дела всю славу себе приберет. Как всегда…

— Н-да… Веселая неделька нам обеспечена, — сощурившись на солнце, сказал Эдик. — Навалилось все разом. Уже слышали про назревающий конфликт Украины с Россией из-за Крыма?

— Мельком… — припомнив утреннее радио, ответил следователь. — Думаешь, далеко зайдет?

— А черт его знает. Сколько раз уже было? Но дальше, чем в девяносто четвертом, еще не заходило. Помните, как хохляцкие «СУ-27» на штаб ЧФ боевые заходы делали?

— Хохляцкие… На себя посмотри, — улыбнулся Владислав Петрович.

— А что я? — вставая, улыбнулся Эдик. — Я полукровка.

— Да все мы тут полукровки, — махнул рукой следователь. — Не в этом поколении, так в предыдущем. Если вдруг что, не дай бог, так не разберемся, кто враг, а кто друг. Но если серьезно, Эдик, то мы МВД Украины, как ты помнишь. И прежде всего должны соблюдать законы государства.

— Вы это серьезно?

— Совершенно.

Эдик неопределенно пожал плечами, щелчком сбив с рубашки обнаглевшую муху. Иногда следователь откровенно его раздражал. Хотя бы такой вот плакатной правильностью, больше присущей дрянному коммунистическому листку, нежели живому человеку.

— Эх, Владислав Петрович, а вам не интересно узнать личность убитого?

— Узнаю в управе…

— Да нет. Я про ваш личный интерес. Неужели не любопытно узнать, кого грохнули таким необычным способом?

— Не тяни…

— Ха! — вставая, улыбнулся Эдик. — Это, между прочим, гражданин Соединенных Штатов Алекс Бертран. Служащий так называемой «Миссии надежды». Проповедник, можно сказать. Они пару комнат снимают в кинотеатре «Москва», читают проповеди, учат детей английскому. Задаром, между прочим. Так что личность, коль соблюдать закон государства, со всех сторон положительная и, по всей видимости, связей, порочащих его, не имел.

— Да? — бесстрастно спросил Владислав Петрович. — Сейчас это модно. Ты свою Анюту туда устроить не пробовал? Английский с тринадцати лет — самое время. Тем более учиться у носителей языка. Ну и задаром. С нашей-то зарплатой.

— Устраивал! — отмахнулся Эдик. — Толку нет. Во-первых, жена взвыла. Чего, мол, дитю будут голову иноземной верой забивать. Они же там охмуряют по полной. Хотя лично мне без разницы, какой поп ей втирать будет — бородатый или с белым воротничком. Кто-нибудь когда-нибудь все равно до нее доберется. У нас хоть церковь от государства и отделена, а каждое утро по телику все одно твердят о спасении души. Но сама Анюта пару раз сходила, и ни в какую! Скучно, говорит. Зачем, говорит, мне этот английский, если через пять лет весь мир будет по-русски говорить?

— Во дает! — усмехнулся Сергей, пряча пакетик с пулей в карман. — Прямо уж весь? Нам бы из дерьма хоть немного вылезти, а не рыпаться бестолково. Пошла у молодежи новая мода — на Америку бочку катить. Мол, там они плохие, а тут вообще… От ума ли такая мода? У Америки учиться надо! Причем всему, чему только можно. Они ведь нас по всем статьям обошли! Одежду они нам шьют, машины нам делают, компьютеры эти… У них дети чуть ли не с пеленок во всей этой технике разбираются, с пяти лет в Интернете мультики смотрят.

— Ну… — Эдик качнул головой. — Не только мультики, надо сказать. Всему без разбору я ни у кого бы учиться не стал. А тем более детишек учить. Пусть сами выбирают свой путь. К тому же, того и гляди, китайцы их подвинут на мировом рынке.

— Лет через сто, — отмахнулся Владислав Петрович. — А дети наши выбрали уже… Теперь живем, как в яме с дерьмом, и выхода не предвидится. Знаете, на кого похожи наши тинейджеры, взявшие моду хаять Америку? На Моську, что лает на слона. Тяв, тяв… А у самих в карманах ветер… Да и в голове тоже. Вон поглядите — вся Европа уже американизируется! Одни мы в хвосте.

— Ладно, поехали в управу, — хмуро прервал его Эдик, открывая заднюю дверцу «уазика».

Они уселись на потертые кресла, а Сергей, впрыгнув на сиденье водителя, нервно повернул ключ зажигания. Двигатель затрясся, как старая кофемолка, фыркнул, под днищем что-то стрельнуло, и лишь потом мотор завелся, чихая и кашляя на каждом такте. Сергей сплюнул в окно и со скрежетом вогнал первую передачу.

— Чтоб его… — ругнулся он. — Старая кастрюля… Ну разве не пример? Они там на «джипах-чероки» разъезжают, а мы в этих душегубках… Нет уж! Если вдруг когда-нибудь начнется война с Америкой, так я первым сдамся в плен. На фиг! Надоело все хуже горькой редьки.

Машина тронулась нервным рывком, между ногами оперативников перекатилась пустая бутылка из-под пепси, а под водительским креслом брякнула облупленная жестяная канистра. Но Владислав Петрович успел ухватиться за матерчатую петлю над дверцей.

— Как-то позорно звучит — плен, — пожал он плечами. — Не кажется?

— Господи, — устало покачал головой лейтенант. — Что значит — позорно? Вы, извините, представитель старого поколения, которое еще помнит ужасы войны. Это таким, как вы, сталинская пропаганда вдалбливала совершенно ужасные «истины», что лучше умереть, чем сдаться.

Сергей вывернул на главную улицу и, включив мигалку, поддал газу.

— Умереть… Вслушайтесь в само слово! — взволнованно продолжил он. — Жуть! Это и говорит о нашей ненормальности, неужели не ясно? Готовы умереть за родину, за идею, за вообще непонятную честь, словно дикари-самураи во временем затертых веках. Мы тут все психи… В большей или меньшей степени. Да и от таких условий свихнуться немудрено. А вот американцы совершенно нормальны, для них человеческая жизнь бесценна. Они и во Вьетнаме, и в других заварушках запросто сдавались в плен, их потом освобождали, и никто даже не думал судить. А у нас по десять лет несчастным давали. В лучшем случае! Не пойму только, зачем они возвращались на эту поганую родину?

— Открой ветровик, — попросил его Эдик. — Жарко, спасу нет. И заканчивай свои проповеди, лейтенант. Не знаю почему, но они меня злят. Вроде слова все правильные, а внутри аж клокочет.

— Вы просто привыкли к тому, что американец — враг, — скривился Сергей. — И что идеология их нам чужда. Ни фига! Их идеология создала и распространяет по свету общечеловеческие ценности.

— Какие? — не выдержал такого напора Владислав Петрович.

— Ну… — Сергей немного замялся. — Понятие о бесценности человеческой жизни в первую очередь. Потом понятие о том, что никто лучше тебя самого тебе не поможет. Вообще, они все умеют упростить до нормальности. И подставить под это идеологическую базу. Мы тут усираемся, создаем какую-то маразматическую мораль, основанную на чести, достоинстве и прочем, чего сами себе объяснить не можем. А они всю мораль упростили до Фрейда. И разве не правы? Человек — это просто разумный зверь. Из этого и надо исходить, они из этого и исходят. Материальный достаток — основа благополучия. Разве с этим поспоришь? У них вся мораль идет от простого и понятного доллара, а у нас от каких-то заоблачных сфер. Идиотизм…

Он вырулил на брусчатку и, придавив скрипучий тормоз, начал спускаться с крутой горы.

Эдик, нахмурясь, глядел в окно, а Владислав Петрович пытался обдумать сказанное. Мальчишеский бред, конечно… Юношеский максимализм. Поиски истины. Все мы проходили через это. Но у нас была своя истина, а у них своя. Мораль, упрощенная до доллара. Первое слово, которое просится на язык в данном случае, — это примитивизм. Но они его не боятся. Они на сто процентов уверены, что не стоит ничего усложнять, что мир прост и предсказуем, как стакан воды. Нужно лишь подойти и выпить его одним глотком.

Владислав Петрович усмехнулся, пытаясь определить свое отношение к американцам. Во-первых, нельзя говорить за всю нацию. Есть и хорошие американцы, и не очень, а уж о правительстве и вовсе лучше молчать. То же самое и с русскими, и с любой другой нацией. Это главный постулат. Но все же… Мораль может быть хорошей и плохой, развивающей или отупляющей. И если она преобладает в стране, то рано или поздно завладеет большинством умов нации. Тут уж ничего не попишешь. Иногда это вызывает раздражение, иногда даже непонятную злость. И все же… Это не повод для того, чтобы убивать. Не повод.

— Приблизительный мотив убийства не прикидывали? — спросил он Эдика.

— Точно не ограбление, мы у этого Алекса полторы штуки баксов в кармане нашли. Так что, может быть все что угодно. От ревности до американофобии. Вам разбираться, Владислав Петрович, в своем районе вы как рыба в воде. Сами ведь знаете, что областная бригада — это скорей для солидности, а прокуратура все равно будет опираться на вашу работу. Зайдите в кинотеатр, побеседуйте с коллегами покойного. Наверняка что-то всплывет. А может, вообще случайно под пулю подвернулся…

— Под такую пулю случайно не подвернешься, — скривился следователь. — Стрелял явно мастер. Надо с Фроловым переговорить, он силен в стрельбах с дальней дистанции. Ну и в кинотеатр, само собой, зайду. Кстати, Сережа, выкинь меня на площади. Я пешочком пройдусь.

«Уазик», хрипло урча, полез в гору, солнце раскалилось уже до оттенка расплавленной стали, заливая город лавиной жаркого света. И это только утро…

Брусчатка вывела на площадь, пестревшую цветочными клумбами. Сергей вдавил педаль тормоза, и Владислав Петрович ухватился за переднее сиденье.

— Ладно, Эдик, — открывая дверцу, сказал он. — Встретимся в управе. Часам к десяти буду точно, а то и раньше. Если что, пусть Фролов подождет.

Вариация вторая

14 ИЮНЯ. УТРО

Кинотеатр «Москва» был когда-то крупнейшим кинотеатром Севастополя. Владислав Петрович прекрасно помнил время, когда огромные толпы собирались в кассах, чтоб купить заветный билетик на Жерара Депардье, Алена Делона или Пьера Ришара. Иногда в город попадали и американские ленты, тогда в кассах творилось нечто совсем непотребное, а удачливые спекулянты спихивали билеты за тройную цену. Что тогда шло? «Золото Маккены», «Вожди Атлантиды», «Великолепная семерка». Город визжал от восторга и пересказывал ленты в троллейбусах… Было.

Но зарождающееся видео доказало, что смотрим мы все же не то. Жалкие постреливания в «Золоте Маккены» и «Великолепной семерке» оказались сопливой мелодрамой в сравнении с настоящими американскими боевиками, герои которых рвали экраны телевизоров в кровавые клочья. Перипетии сюжета, сомнения и находки героев быстро свелись к банальной борьбе тех, кто любит Америку, и тех, кто ее ненавидит. На героях боевиков, казалось, висели незримые таблички — «хороший» или «плохой». Без всяких сомнений. Сиди и смотри!

Хотя для русского зрителя такие таблички были и остались некоей условностью. В этих фильмах качество героев определялось отнюдь не по их действию, поскольку все герои делали лишь одно — убивали. Плохого от хорошего можно было отличить лишь по этой вычурной авторской метке, когда все, начиная от наружности и заканчивая привычками, указывало, что герой плох. Хороший же определяется еще проще — он убивает плохих, а плохие безуспешно пытаются убить его.

Да, американцы действительно умеют упрощать. Что такое воспетая в классике любовь? К чему эти страдания, сопли и слезы, если в начале и конце есть только секс? Чистый, давно уже безопасный и приятный. А главное, безответственный, именно ввиду «безопасности». Он-то и стал одним из наиболее заезженных разбавителей непрерывного убийства в голливудском кино. Хотя далеко не все ленты усложнялись даже до этого.

Любовь — это сложно. Зачем усложнять мир? Зачем страдать, зачем нести ответственность за любимых? Американцы доказали, что есть лишь влечение полов, а любая неудовлетворенность является причиной страданий. Долой ее! Красочно, интригующе, возбуждающе. Видео это может…

Запустение и перепрофилирование — вот участь кинотеатров маленьких городков. Зачем платить три гривны за билет, если можно за пятьдесят копеек взять любую кассету? Да, американцы задели нужную струнку в душах людей. Путь наименьшего сопротивления. Чистая физика. Вот и все. Такое перебороть в себе сложно. Не все даже думают, что с этим стоит бороться.

И хотя бум кинобоевиков тихо утонул в мерцающем свете домашнего видео и настойчивого телевидения, фасад кинотеатра запущенным не смотрелся. На первом этаже яркая реклама видеопроката, справа увешанная искусственными цветами решетка пивного бара, а за зеркальными стеклами второго этажа мебельный салон. Это хорошо, когда коммерсанты вкладывают часть денег во внешний вид занимаемых зданий. Хоть наружность нормальная. До сути ли сейчас?

Владислав Петрович толкнул прозрачную дверь видеопроката и с наслаждением окунулся в прохладу кондиционированного воздуха.

— Здравствуйте! — поздоровался он с симпатичной девушкой, стоящей за стойкой с кассетами.

За ее спиной притаился небольшой телевизор, на экране которого мужчина и женщина занимались любовью. Полутьма комнаты, мятые простыни. Звука не было, но Владислав Петрович почувствовал себя неудобно.

— Доброе утро! — улыбнувшись, ответила девушка. — Дать список или вам нужно что-то конкретное?

Сзади мягко прошелестела открывшаяся дверь, и следователь с содроганием услышал задорный мальчишечий голосок:

— Мама, мама! Вон на той стойке все кассеты с мультиками! Давай чего-нибудь купим! Ой, смотри как дядя в кино тетю мучает! Он что, маньяк? Давай возьмем этот фильм! Смотри, как она лицом кривится…

— Рано тебе еще такие фильмы смотреть! — смутившись, ответила богато одетая женщина лет тридцати. — Пойди лучше посмотри, какие сегодня мультики есть. Давай, давай! А это для взрослых.

Она вплотную подошла к стойке и шепнула девушке:

— Тут же дети ходят! А вы порнографию крутите. Не знаю, как вам, а мне перед сыном стыдно.

— Это не порнография! — заученно парировала девушка. — Это эротика. Разбираться надо! Она у нас уже давно законом не запрещена. Все же культура до нас добирается, хоть и медленно. Что нам, на одних мультиках бизнес делать?

Женщина безнадежно махнула рукой и вернулась к сыну, любопытно глазевшему из-за стойки с кассетами на экран телевизора. Он уже, видимо, понял, что дядя тетю мучает как-то особенно.

Владислав Петрович ждал, что столь откровенная сцена сменится чем-то другим, но половой акт длился неестественно долго, словно рекорд времени был его единственной целью.

— Хотите что-нибудь в таком духе? — проследив за его взглядом, спросила девушка. — У нас есть и гораздо круче. Сама я пересмотрела все, так что могу посоветовать. Вас какие моменты интересуют?

Владислав Петрович почувствовал, что щеки заливаются краской. Но девушка расценила это по-своему и снова ободряюще улыбнулась:

— Вот тут у нас есть обычная эротика, но это уже устарело…

— Что значит — устарело? — приходя в себя, спросил он. — Оно вроде вечное…

— Ну… В Америке такое уже не смотрят. Приелось. Вот тут у нас есть со сценами насилия, тут гомосексуальные сцены, есть даже новые, с мастурбацией. Без всякой порнографии, между прочим. Просто красиво. У нас даже работала специальная комиссия из мэрии. Все утвердили.

Владислав Петрович внутренне содрогнулся. Вот оно как! Обычная эротика американцев уже не интересует. Может, и приелась, конечно, но, скорее всего, дело в другом… Просто чувства, как и мозги, имеют свойство притупляться от бездействия. Заменив чувство любви ощущением, сексом, они сами стали на этот путь, прямиком ведущий в тупик. Теперь им, как наркоманам, живущим одними лишь ощущениями, нужен наркотик все более сильный. Эротика? Фи! Разве может возбудить зрителя обыденное совокупление? Надо двигать культуру вперед! Больше экстрима, больше дремучих инстинктов, меньше дурацких моральных запретов. Сейчас уже сцены сексуального насилия и гомики, с показным наслаждением рвущие друг другу анус, а завтра что? Что-нибудь придумают…

— Нет, спасибо, — собрался с мыслями следователь. — Не сейчас. Скажите, где тут располагается «Миссия надежды»?

Улыбка медленно сошла с лица девушки. Она явно почувствовала себя неловко.

— Извините… — тихонько сказала она. — Я не знала, что вы религиозны… Они на втором этаже. Левее мебельного. Извините, пожалуйста!

— Все нормально, — Владислав Петрович отвел взгляд.

Он обернулся и хотел уже потянуть дверь, но замер, расслышав голосок мальчика.

— Хочу «Том и Джерри»! — канючил ребенок.

— Ну сколько можно? У нас уже три сборника! — пыталась противостоять мама. — Одна кассета еще ладно… Хотя мне не нравится. Колотят друг друга почем зря. Глупость какая-то.

— Сама ты глупость! Это же смешно! А то бабушка поставила мне «Морозко»… Уснуть можно!

Владислав Петрович распахнул дверь и вышел в духовочную жару набиравшего силу дня. Внутри медленно нарастало что-то похожее на бессилие, но и оно затаилось под привычной маской солидности. Или безразличия? Но что можно сделать? Бетон головой не проломишь!

Последнее время он все чаще стал замечать, что внешний вид здорово искажает внутреннее содержание. Это самый настоящий обман, когда за красивой этикеткой прячется низкосортный товар, а за ухоженным фасадом крутят разрешенную мэрией порнографию. Хотя нет… Это эротика. Читали же лекцию в управе, чтобы милиция не кидалась задерживать торговцев разрешенной продукцией. Получается приблизительно так, что эротика — это показ интимных отношений людей, а порнография показывает не только это, но делает упор на показ физиологических состояний, фаз возбуждения, оргазма и эякуляции, а половые органы показывает нарочито крупными планами.

«Да, разница серьезная… — Владислав Петрович — Интересно, а изменения лица при половом акте не показывают стадию возбуждения и оргазм? Старею… Становлюсь старым бурчливым перцем. Понемногу проходит гормональная обусловленность желания, вот и бурчу. А молодым это все интересно. Может, даже полезно… Так говорят. Только я никак не могу взять в толк, в чем же, собственно, польза».

Почему-то у русских так повелось, что все сказанное «зарубежными специалистами», особенно американскими, безоговорочно принимается на веру. Ну хоть кто-нибудь задумался, в чем конкретная польза от просмотра таких фильмов? Но зачем задумываться? Если американцы смотрят, значит, это уже признак культуры. И мэрия с чистой совестью дает разрешение. Чего стесняться? Весь цивилизованный мир смотрит! Глупо выглядеть дикарями. Нас и так весь мир считает азиатами.

Он прошел несколько ступенек по ведущей на второй этаж лестнице и брезгливо сморщил нос — снизу отчетливо воняло застарелой мочой. На жаре особенно мерзко. Вот вам и ухоженный фасад…

«Упрощаем, упрощаем… Тридцать метров от пивбара до уборной нет сил пройти, гадим прямо под лестницей. Путь наименьшего сопротивления, чего уж тут».

Он остановился и сковырнул пальцем облупившуюся краску на перилах.

— И все же, даже если кому-то поперек горла встала американская культура, основанная на упрощении, это не повод для убийства, — вслух сказал он. — Где тут эта миссия? Пока найдешь, рабочий день кончится…

Лестница вывела на второй этаж, сверкавший чистотой. Подъем напомнил о том, что пиджак уже явно лишняя деталь туалета, и Владислав Петрович привычно перекинул его через сгиб левого локтя.

Миссия занимала две комнаты, когда-то бывшие подсобными помещениями. Тесновато, но проповеди тут явно проводятся в кинозале. На лакированных дверях красивые таблички из зеленого стекла с позолоченными буквами — «Миссия надежды». На двух языках.

Стильно.

На стене меж дверей красуется яркая афишка на глянцевой бумаге, рассказывающая о программе миссии. Розовощекий Иисус ведет за собой толпу счастливых детей. Над ними полыхает мохнатое от лучей солнце, освещая белоснежные облака.

Впечатляет.

Бесплатный английский, рисование, современные танцы, курсы кройки и шитья одежды на куклу Барби. Проповеди, конечно. Ого! Курсы компьютерной грамотности. Н-да… Это явно в цель. Многие увлекаются. Хорошая работа. А это что? С августа, после проповедей, выступления городских рок-групп и сексуальное воспитание для детей с четырнадцати лет. Это уже интересно. Не повод для стрельбы, но хоть какая-то зацепка к расследованию. Кто-то из родителей мог быть шокирован, посчитать это совращением… А дальше что? Нанял снайпера с пятидесятым калибром? Как-то не клеится.

Над дверной ручкой ярким прямоугольником блестела пластиковая наклейка: «Coca-Cola» — тяни на себя».

«Упрощаем… Зачем думать? Все написано! Что пить, куда тянуть. Где-то я такое уже слышал, что свобода выбора — источник страданий. Интересно, американцы придумали эти таблички для себя тоже, или только на экспорт?»

Тянуть за ручку с такой надписью было глупо, толкать бесполезно. Владислав Петрович вздохнул и постучал в дверь.

— Войдите, открыто! — ответил приятный женский голос с едва заметным иностранным акцентом.

Владислав Петрович не был упрямцем и сам удивился тому, что дверь открывать не стал. Несколько лет уже не шел на принцип, а тут зацепила такая мелочь. Или все накапливается до некоей критической массы?

Он снова постучал, и дверь с легким щелчком отворилась, вылив в вестибюль целый поток нежной прохлады.

За порогом стояла очень симпатичная женщина лет сорока — короткая стрижка темных волос, кремовая сорочка заправлена в такого же цвета брюки. Мило. Привлекательно. Хотя полноту в животе и бедрах можно назвать излишней. Кремовый пиджак висел на спинке внушительного кресла с гидроамортизатором. Круто. На столе огромный экран компьютера мягко переливался разноцветьем анимированной заставки — ночной вид на статую Свободы с меняющимся рисунком рекламных пано.

— Доброе утро! — заученно улыбнулась женщина. — К сожалению, до августа у нас набор детей прекращен. Приходите с первого числа, будет новая программа, расширенная и улучшенная.

— Я в курсе, — немного смутился следователь. — Но пришел по другому делу.

Женщина изумленно подняла брови, сделала шаг в сторону, и он с дежурной улыбкой шагнул в кабинет, плотно прищелкнув за собой дверь.

— Вообще-то, я из милиции. Вы в курсе, что Алекс Бертран погиб сегодня ночью? Точнее, утром.

— Да, нас известили, — сухо кивнула она, не снимая с лица улыбку. — Вы что-то хотели узнать?

— Конечно! — с легким сарказмом ответил Владислав Петрович. — У нас в стране принято расследовать убийства.

— Да? — с не меньшим сарказмом наклонила голову женщина. — И это приносит какой-то результат?

— Иногда. Меня зовут Владислав Петрович, я следователь районного отдела внутренних дел. — Он достал и раскрыл удостоверение.

— Я — Марта Кори. Старший научный консультант миссии. Что вы хотите узнать?

Ее русский был великолепен, куда лучше, чем у большинства горожан. Разве что легкий акцент, заметный в звуках «р» и «т». Но и коренные жители Севастополя, на взгляд москвичей, говорили с чудовищным акцентом. Южный говорк. Владислав Петрович впосмнил, как за него его дразнили в орловской высшей школе милиции.

— В первую очередь хотелось бы посмотреть ваши организационные документы, просто чтобы понять, чем конкретно вы занимаетесь.

Она выразительно пожала плечами, кивнула на стоящее в углу кресло и протянула пластиковую папку. Зеленую. С красивыми золотыми буквами на двух языках.

Так… По документам выходит, что они вообще не существуют. Почти. Зарубежная миссия под крылышком детского отделения Фонда мира. Некоммерческая организация, а значит, почти все взятки с них гладки. Есть только устав и задачи. Примерно то же, что и на афишке при входе. Некоторые права и никаких обязанностей. Нет даже банального «по существующим законам государства». В принципе верно, ведь контора с явно религиозным уклоном, а значит, на законы государства теоретически ей чихать. Главное, чтоб не практически.

— Нашли что-то интересное? — не смогла сдержать любопытства Марта.

— Нет. Составлено грамотно.

— У нас хорошие юристы.

— У вас в Америке вообще все самое лучшее. Так считают очень многие, — неопределенно улыбнулся Владислав Петрович.

— Но не вы?

— Почему же? Нет, я как раз с пониманием. Просот сегодня день трудный выдался. В американском превосходстве у меня сомнений мало. Скорее расхождение в словарных определениях. Что является культурой, а что нет.

— Поэтому мы и здесь. — Женщина легко переключилась на благожелательность. — Все ваши сомнения от непонимания, от расхожих заблуждений по причине недостаточной информированности. А мы разъясняем, мягко, доступно, на основе понятных каждому символов и концепций. Нащша задача, продиктованная упомянутым вами превосходством, помочь вам, чем можно, поддержать психологически, а порой и материально. Нас тут любят. Хотите посмотреть книгу отзывов?

— Нет, спасибо. Я верю.

Владислав Петрович наконец-то понял, что такое «голливудская улыбка в тридцать два зуба». Да, у Марты все зубы были на месте. Ровные, белые, богатые. Но явно искусственные, ввинченные в челюсть по технологии имплантации. Интересно, они все подвергают себя этому или только те, кто работает за рубежом и у телекамер?

— Вас не удивляет, что Алекса убили? — напрямую спросил он.

Женщина несколько смяла улыбку, но мышцы лица настолько привыкли к этому стандартному положению, что полной серьезности ей достичь не удалось.

— Конечно, удивляет. У нас ведь нет врагов.

— Совсем? Оставьте вы свою книгу! Я говорю совершенно серьезно. Неужели все настолько довольны, что и упомянуть не о чем? Я, например, слышал о случаях, когда дети не желали ходить к вам после первых занятий. Поясните, пожалуйста.

У Марты в глазах появился нехороший огонек, настойчиво пробивающийся через служебную маску доброжелательности.

— А вы знаете, что такое русская лень? — тихо спросила она. — Когда дети тупо не хотят воспринимать преподаваемые им ценности, считая их скучными и ненужными? Вы видели опустившихся троечников в русских школах, которым наплевать совершенно на все? Какой там английский или рисование! Им бы только впустую перемещаться по улицам и пить мерзкое вино в подвалах. Они даже к сверстницам интерес утратили.

Почти в точку… Если бы Владислав Петрович не знал Эдикову Аннушку с пеленок, он бы даже поверил. Сник бы глазами и согласился. Но Аня не была ленивой. Даже близко. Яркий, живой тринадцатилетний ребенок. Огонек. И уж точно не троешница, попивающая дешевый портвейн в подвале.

— А других версий нет? — спокойно спросил он.

Марта запнулась. Она поняла, что шутки закончились.

— Я знаю, — продолжил следователь, — что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Теперь поясните мне внятно, что вы даете в довесок к вашим занятиями. Мне нужна истинная причина присутствия вашей миссии в моем городе. И не думайте говорить о чистом альтруизме. В организационных документах есть строчка, по которой я, проявив формализм, могу вашу миссию прикрыть. Слушаю.

— Я уже сказала вам все как есть, — упрямо сжала губы женщина.

— Ладно… Значит, миссия пока прикрывается. Для вашей же безопасности. Будьте любезны предоставить мне списки детей, посещающих группы.

Она неохотно отперла ящик стола и протянула новую зеленую папку. Куда толще первой.

— Готовьтесь к прекращению деятельности, — вставая, сказал Владислав Петрович. — Сегодня или к понедельнику будет готово официальное постановление суда. Опечатывать помещения я не буду, поскольку вы, кажется, и проживаете здесь. Но пришлю участкового, чтоб проследил за выполнением постановления. Вам же лучше, если вы пока сошлетесь на технические причины прекращения занятий. Я попрошу участкового быть в гражданской одежде, чтоб не сильно вас подставлять.

Марта встала и включила роскошный электрический чайник.

Следователь с растущим раздражением смотрел, как двигаются ее холеные руки.

«Подумать только… Я предупредил ее о закрытии, а она и бровью не повела! Словно звук пустой… Или ей в полной мере наплевать, что довольно странно, или она просто не воспринимает меня всерьез, как я бы не воспринял угрозы докучливого ребенка».

Ему вдруг захотелось попросту ее оскорбить, обидеть, чтоб сбить эту спесь, но он сам испугался такого порыва.

— Да, еще… — словно внезапно вспомнив, спросил он. — Как долго Алекс работал в нашем городе?

— Два года. Он начинал вместе с миссией, нас тогда было трое — я, Питер Виллис и Алекс. Потом приехала Кэролайн.

— Программа миссии всегда была такой или изменялась по мере развития?

— Да, конечно, изменялась… Мы начинали гораздо скромнее. Из предметов поначалу был только английский, потом добавили рисование, а затем и остальное.

— В августе программа снова изменится?

— Да. Там у входа висит афиша.

— Я ее видел. Что подвигнуло вас ввести столь неординарный предмет, как сексуальное воспитание для детей четырнадцати лет?

— Это для вас он неординарный! — чуть не вспылила Марта. — Иногда только тактичность не позволяет мне употребить слово «дикари» по отношению к русским… Живете в каменном веке! Дети не знают, как появляются на свет, не умеют управлять чувствами, не знают их причины, не готовы предохраняться. Это хорошо? Мы же не звери, не дикари. Мы должны знать!

Владислав Петрович неожиданно вспомнил себя сорок лет назад. Вспомнил первые знакомства с девчонками со двора, опущенные взгляды из-под ресниц горячие щеки от нечаянного касания рук… Чужой портфель в руках, цветы с клумбы соседского дома, прогулки под зимней луной, разговоры о только зарождавшихся чувствах… Н-да… Было бы это, если бы в четырнадцать лет дети знали, зачем это все? Банальный половой акт в конце романтической первой любви. Нет уж, простите! Это все равно, что украсть детство, пионерские лагеря, задорные песни и яркий свет искристых костров. Романтика плотской любви должна приходить следом за романтикой чистых чувств. Всему свое время.

— А как вы им объясняете? — взяв себя в руки, спросил Владислав Петрович. — На картинках?

— На схемах… — скривилась Марта. — На примерах зверей. Есть даже контурные схемы полового акта людей, мы получили разрешение на их показ в районном отделе образования. Показать?

— Верю… — с испорченным настроением кивнул Владислав Петрович. — Ладно, я пойду. До свидания. Захотите помочь — звоните. — Он достал из кармана желтую бумажку с напечатанными на машинке телефонами. — А пока ваша деятельность приостановлена. До выяснения, так сказать. Пока не по суду, но у судьи будет основание, это я вам заявляю, как специалист.

С этой стороны над ручкой наклейки не было. Владислав Петрович улыбнулся и с удовольствием толкнул дверь, зажав под мышкой пухлую папку. Первый трофей в этом деле. Сколько их будет еще?

Вариация третья

14 ИЮНЯ. ПОЗИЦИЯ СНАЙПЕРА

В коридоре управления внутренних дел царил пыльный душный полумрак, пропахший старой, еще советской, мебелью и пересхшими трупиками комаров под плафонами тусклых ламп.

Загорелый тридцатилетни мужчина со скучающим видом сидел на неудобной деревянной скамейке, протянувшейся вдоль стены. Он был один, но за дверями наглухо закрытых кабинетов урчали бакинские кондиционеры, хлопали печатные машинки, повизгивали матричные принтеры.

— Привет, Фролов, давно сидишь? — подходя, спросил Владислав Петрович.

— С полчаса уже. Задрался. Чего подняли в такую рань?

— Дело как раз под тебя заточенное. Веришь? — Владислав Петрович нарочно вверну излюбленное словечко Фролова.

— Как родной маме, — Фролов поморщился. — И что случилось? Внучка отравила пирожками любимую бабушку?

Фролов не переставал удивлять своей физической формой — он ничуть не взмок от жары, и хотя его мышцы не выпирали буграми, как у качков, но под кожей не заметно было ни капли жира, а в каждом движении чувствовалась ловкость и потенциальная стремительность.

Одет он был нарочито расхлябано, в темно-зеленую футболку, импортные спортвиные штаны с отпоротым ярлыком фирмы и в пляжные шлепанцы.

Владислав Петрович усмехнулся и, щелкнув ключом, настежь распахнул дверь своего кабинета. Он вдруг почувствовал, как раздражение после беседы с американкой тает под действием эмоциональной силы, исходящей от Фролова..

Солнце заливало кабинет от пола до потолка, рыжие казенные шторы только подчеркивали яркость врывающегося света. В нем искрились пылинки.

— Фух-х… Ну и денек! — бросая пиджак на стол, вздохнул Владислав Петрович. — Закрывай дверь, Саша, я кондишн включу.

Кроме стола в кабинете стояли пять расшатанных деревянных стульев с красной обивкой и облупленный коричневый сейф в углу возле двери. На столе, возвышаясь над грудой бумаг, как утес посреди океана, стояла допотопная печатная машинка с коряво выписанным инвентарным номером на каретке.

— Садись, садись, а то стоишь, как бедный родственник. — Следователь забросил на сейф пухлую зеленую папку и влез ногами на один из стульев, чтоб дотянуться до кондиционера.

Комната наполнилась неприятным дрожащим гулом, ставшим платой за водопад живительной прохлады, полившейся от окна.

— Так я прав насчет бабушки и внучки-отравительницы или стряслось действительно что-то серьезное? — нетерпеливо напомнил о себе Фролов.

— Ха! — слезая со стула, усмехнулся Владислав Петрович. — Не прав! Как тебе, к примеру, снайперский выстрел в голову? Ночью, с расстояния в два километра, пулей калибром в двенадцать и семь десятых миллиметра? А? Вот тебе и бабушка. Что скажешь?

— Офигеть! — искренне удивился Фролов. — Ты чего, Петрович, боевиков насмотрелся?

— Вот уж нет, Саша. У меня даже видика нет. Зато убили настоящего американца, одного из работников американской религиозной секты.

— Да ну?! — чуть не привстал Фролов. — Быть не может! Неужели этих уродов начали колбасить по-настоящему? Петрович, тыт тут стол разбери, а я смотаюсь, пожалуй, за пивком. Такое дело надо отметить!

— Прищемись! — одернул его следователь. — Тут убийство, а он радуется, как ребенок. Лучше скажи, из чего могли так садануть?

Фролов, не переставая улыбаться, задумчиво почесал макушку, короткий ежик темных волос отозвался скрежещущим звуком.

— Ну… Из наших, скорее всего, «Рысь» от НИИ «Точприбор». На ней всепогодный прицел и калибр как раз тот самый. Но ее достать нереально. Штучное производство! У нас в области, может, найдется одна, не больше. Да и то сомнительно. Бандюкам она недоступна в принципе.

— Ну а где их применяли? — присаживаясь за стол, спросил Владислав Петрович.

— Первые образцы испытывали под конец афганской войны. Там они в «Кобальте» были точно, но, может, и в «Альфу» давали. Точнее не скажу. Но нелегально через границу такую дуру не протянуть, даже думать нечего. Она размером с противотанковое ружье.

— А у нас?

— Спецназовцы применяли в первой чеченской войне, потом в Дагестане, когда басаевцев вышибали, потом во второй и в третьей чеченской. Так что я из нее тоже пулял. Веришь?

— Не верил бы, не позвал, — отмахнулся Владислав Петрович. — Кроме нее, есть что-нибудь похожее?

— У нас есть автоматические, но там за счет потери энергии выстрела на перезарядку на полтора километра можно точно стрелять, не дальше. Два — это уже не реально.

— А «Рысь» не автоматическая?

— Неа. Болтовый затвор, по одному патрону в казенник. Не всегда удобно, в неумелых руках долго, зато нет потерь энергии пороховых газов на работу автоматики. А так, однозарядки пятидесятого калибра только за бугром. Но их достать не легче. Каждая на особом учете. Дай лучше пулю поглядеть!

— Она не у меня. Сергея найди из ЭКО, он покажет.

Следователь вставил в машинку лист и поправил каретку.

— Скажи, — серьезно обратился он к Фролову, — с какого расстояния из этой штуки можно уверенно бить в голову?

— С километра.

— Ночью?

— Без разницы, — фыркнул Фролов. — Ночью даже проще — оптика не бликует, картинка в прицеле яркая. Там не простая оптика, а матрица, как в видеокамере. Есть дневной объектив, есть ночной. Ночью в башку и сполутора километров можно. Уверенно.

— А если больше двух? — пристально глянул следователь.

— Это надо уметь! — не отводя взгляда, ответил Фролов. — Тут на одной технике не вытянуть. Нервы нужны стальные, а палец со спусковым крючком должны справить десять лет счастливого брака. И место для позиции надо выбирать тщательно. У этой байды знаешь какая отдача? Если не закрепишься, снесет на фиг. Веришь?

— Приходится. А если бы тебе пришлось стрелять с верхушки трубы, какие в кочегарках стоят?

— Это как раз можно… Только внутри трубы надо установить распорки и бить, стоя на них, как из колодца. Иначе снесет!

— Хочешь поглядеть на позицию снайпера? — хитро прищурился Владислав Петрович.

— Дык! Еще спрашиваешь! Там уже работают?

— Нет, будем первыми. Я не хотел шум подымать, а то наедет экспертов, народ соберется… Каждая собака будет знать, что мы что-то ищем. Пока не стоит давать противнику лишнюю информацию. Верно?

— А то! Только дай я своей звякну, чтоб не ждала к обеду.

— Валяй.

Владислав Петрович лязгнул замком сейфа, открывая скрипучую дверцу, а Фролов принялся вертеть диск телефона, прижав плечом трубку к уху.

— Алло! — весело крикнул он в трубку. — Марина, солнышко, я тут поработаю чуть-чуть. Да, с нашим угрюмым следователем. Обедать домой не приду, так что можешь лентяйничать, а вот ужин приготовь, хорошо? Может, задержусь, так что ты не беспокойся особенно, всякое может случиться. Да, хочу, чтоб ты знала, где я. Женьке приветик! Ага… Чмок! Пока.

Владислав Петрович сунул изъятую в мисси папку в душный, пропахший железом и бумажной пылью полумрак сейфа, и замер на шумно клацающий замок.

Фролов положил телефонную трубку на рычажок и задумчиво вымолвил:

— Знаешь… Убить в нашем городишке человека из такой винтовки, да еще на дистанции в три километра, — это все равно что поставить на месте преступления собственную подпись. Веришь?

— Надеюсь, — вздохнул Владислав Петрович, открывая дверь в коридор. — Надо бы еще выяснить, кому конкретно эта подпись принадлежит… В теперешней ситуации нам не хватало только громкого нераскрытого убийства иностранного гражданина.

— В какой такой ситуации?

— Ты что, вообще телевизор не смотришь?

— А что там смотреть? Как за меня решают, что именно нужно купить? Разберусь без рекламы.

— Я о развитии украино-российского конфликта. И так обстановка напряжена до предела, а тут еще отыскался умник… Ночной стрелок, будь он неладен. Так и вижу заголовок в «Вечерке».

— Ах, это… — неохотно выходя из прохладного уже кабинета, фыркнул Фролов. — Рассосется. Веришь?

— Поглядим. Хотя ты прав. Что может быть? Я считаю, что у России кишка тонка, выступить за свои интересы в Крыму, против всего мирового сообщества. Так что в скором времени ЧФ перебазируется куда-нибудь в Новороссийск, а наши внуки будут говорить на чистейшей хохляцкой мове.

— Плакать хочется, — вздохнул Фролов.

— А что делать? — философски заметил Владислав Петрович, запирая дверь в кабинет.

Они спустились по душной, заляпанной побелкой лестнице на первый этаж, и следователь, оставив Фролова изучать обсиженные мухами стенды со статистикой преступлений, пошел в дежурку договариваться насчет машины.

— Тебе что-нибудь брать? — Через минуту Владислав Петрович выглянул из приоткрытой двери дежурки.

— Возьми обычный экспертный, — лениво пожал плечами Фролов. — И фотоаппарат прихвати. Пофоткаемся на память.

Еще через минуту следователь вышел из дежурки, неся в руке серый металлический чемоданчик эксперта, на левом плече болтался «Зенит» в сильно потертом чехле, а на правом висели на тонких кожаных ремешках видавшие виды радиостанции «Виола-2».

— Поедем, как белые люди! — улыбнулся он. — На черной «Волге».

— В такую жару?

— Не дрейфь, Саня, там кондишн стоит, может, даже бар. Это машина первого зама по оперативной работе. Ему сейчас не до поездок, как ты понимаешь. Зато нам теперь всюду «зеленая улица», поскольку Дед выдвинул это дело в число важнейших.

— Очень лестно, — криво усмехнулся Фролов, снимая с Владислава Петровича фотоаппарат и рации. — А я в нем на каких правах?

— На птичьих, конечно. Тебе же предлагали в штат, ты сам отказался. Так что на пряники не рассчитывай.

Фролов чуть плотнее сжал губы. После недавней выписки из госпиталя после ранения, его, действительно, звали в штат. В шатат МВД Украины. И хотя на покой уходить совершенно не хотелось, не смотра на попорченную шкуру, носить фуражку с «вилкой» вместо российского герба на кокарде он, как бывший кадроавй офицер российский вооруженных сил, позволить себе не мог. Не мог принять граждансво страны, в которй онтеперь жил, и не мог отказаться от присяги, которую давал стране, отказавшейся от его самого.

— Послать вас всех, что ли? — беззлобно фыркнул Фролов. — И разгребайтесь, как хотите. У меня Маринка фасолевый суп сварила, дома прохладно, спокойно… А я тут ошиваюсь, как дурак. Уеду от вас в Москву. Мне там родители квартирку оставили, друзья там есть. на работу устроюсь.

— Сдохнешь ведь от скуки, — широко улыбнулся Владислав Петрович. — Для тебя мирная жизнь, как для всех синильная кислота. Ну разве я не прав?

— Да уж… Сейчас и мирная жизнь такая, что только держись! Хрен соскучишься. Веришь?

Бара в машине все же не оказалось, зато кондишн тихо шелестел прохладным воздухом, вызывая бессильную зависть других водителей, с потными лицами глотающих через раскрытые окна раскаленный асфальтом воздух.

Подтянутый молодой шофер, выдрессированный, как доберман-трехлетка, правил молча, только тихонько включил автомагнитолу, из динамиков которой полились медленные инструментальные композиции. Фролов развалился на заднем сиденье, словно барин. Он уже проникся ощущением собственной значимости в этом деле, а скромность никогда не входила в число его добродетелей. Ему бы еще сигару в зубы, получился бы вылитый мистер Твистер, правда, не толстый и без ручной обезьянки.

Вот только он не курил. Не курил уже несколько лет, после того как чеченский снайпер оставил ему на шее два круглых шрама пущенной на огонек сигареты пулей.

Владислав Петрович сидел на переднем сиденье и через строчку читал взятую в дежурке бумагу.

— Включил бы лучше радио, — попросил он водителя. — Послушать, что там в мире творится.

Бесшумное нажатие сенсорной клавиши — и мягкое звучание музыки сменилось назойливой рекламой жевательной резинки «Дирол». Без сахара, разумеется.

— Во дают! — Самодовольная рожа Фролова расплылась в улыбке от уха до уха. — Кариесом они меня пугают… Вот мне делать больше нечего, как после обеда зажевывать этой дрянью вкус наваристого борща с чесночком. Ну не уроды эти юсовцы? Больные, честное слово!

— Кто-кто? — усмехнулся Владислав Петрович.

— Юсовцы, говорю. Ну, в смысле американцы. Хотя американцами они были да-а-а-вным-давно, еще когда О’Генри свои новеллы писал. Тогда да — вольный народ, нахрапистый, экспансивный, не лишенный определенного романтического шарма. А сейчас одно слово — юсовцы. Опустились ниже плинтуса.

— Да ну? — скривился следователь. — У них доходы государственного бюджета на несколько миллиардов выше расходов! А уровень жизни?

— Уровень чего? — с легкой злобой переспросил Фролов. — Разве это жизнь? Пожрать спокойно нельзя! Сразу суют тебе в пасть этот самый «Дирол». Да они, чтоб меньше болеть, скоро на внутривенное питание перейдут. Веришь? Компьютеры уже к унитазу подключают, слыхал? — Он снова откинулся на спинку сиденья и уже спокойней сказал: — Вообще, мне по фигу. Каждый выбирает ту жизнь, какая ему нравится. Но пичкать этими нормами меня… Но насчет доходов и расходов ты гонишь. У них самый большой в мире государственный долг. Вот только мало кто посмеет его востребовать.

— А ты перегибаешь насчет жвачки. Не хочешь — не жуй. Есть же и своя голова на плечах. Может, кому-то вкус «Дирола» нравится больше, чем борща с чесноком? Не могут все вокруг быть дураками, а ты один умным. Вся Европа уже чавкает этим «Диролом», а ты морщишься…

За стеклом мелькали деревья бульваров и белые фасады роскошных пятиэтажек, построенных еще пленными немцами в пятьдесят четвертом году. Огромные сводчатые окна, скульптуры античных женщин, удерживающих на изящных плечах непомерную тяжесть балконов. Машина то поскрипывала тормозами, спускаясь с холмов, то урчала натруженным редкутором коробки передач, взбираясь на другие холмы. Город мало того что изрезан морскими бухтами, так еще и неровный, как лист измятой бумаги. Вроде и расстояние небольшое, а петлять приходится, словно зайцу от погони.

— В том-то и беда! — Фролов поднял палец. — Юсовцы очень умело используют стадный инстинкт. Тот самый, который помог человеку выжить во времена мамонтов и пещерных медведей. Достаточно показать по ящику, как красивая баба засовывает в накрашенный ротик белоснежную подушечк жвачкиу, тут же, вполне инстинктивно, в мозгах срабатывают тысячи подсознательных ассоциаций. Он жует, она жует, они живы, красивы и благополучны. Значит, эта рекламируемая дрянь чем-то повышает их шансы на выживание. А тут еще диктор говорит, что есть возможность меньше болеть кариесом. Все! Ассоциативная цепочка увязана! Телевидению еще слишком мало лет, чтоб наш мозг мог так легко перестроиться и различать просто увиденное и увиденное по телевизору. Особенно детский мозг. — Фролов вздохнул и уже очень серьезно добавил: — Но на самом деле все это построено на лжи. И дело даже не в том, что «Дирол» хорош только для того, чтоб с похмелюги перегар забивать. Будь он даже триста раз полезен, это ничего не меняет. Сам экспорт американских «ценностей» построен на лжи. На искусственном включении стадного инстинкта.

— При чем тут ложь? — искренне удивился Владислав Петрович.

— При том, что вряд ли кто из артистов, снимающихся в рекламных роликах, по жизни жует «Дирол». Разве что на шару. Что им кариес, если у них полон рот имплантантов? А вот на бесплатное они падки, у них даже культурное поведение трансформировалось в совершенно жуткие вещи, когда мужчина в ресторане не платит за женщину, если не собирается уложить ее в этот вечер в постель. Отказаться ведь она не может, надурняка-то, а согласиться — честь потерять. Вот они своими нормами хорошего тона и отменили это искушение. Да я бы сдох от стыда, если бы позволил своей знакомой расплатиться в кабаке! А ведь у юсовцев за это можно влегкую огрести полгода тюрьмы за сексуальные домогательства! Веришь?

— Знаю. Но у них свои нормы поведения, у нас свои. В чужой монастырь не ходят со своим уставом, — философски пожал плечами Владислав Петрович.

Этот заготовленный штамп, почему-то называемый народной мудростью, не столько выражал его мнение, сколько становился щитом от напора фроловских умозаключений.

— У психов тоже свои нормы поведения! — Фролов завелся не на шутку. — Поэтому остальное общество держит их в клетках.

— Так ты предлагаешь всю Америку обнести колючей проволокой под напряжением? — не оборачиваясь, пробурчал следователь. — Чушь собачья. Это же целый народ!

— Ну, они-то как раз не сильно постеснялись целый народ обнести колючей проволокой резерваций. Но я говорю не об этом, просто им нечего тянуть свои жадные лапы в Европу. Ты совершенно прав — в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Сидят себе в своей Америке, пусть хоть сами у себя пальцы сосут! Ни помогать, ни препятствовать я бы им не стал. Но экспортировать свои извращенные нормы культуры и быта на весь белый свет не стоит. Я же говорю, вся эта реклама построена на лжи! И ложь заключается в том, что красота и видимое благополучие снимающихся в рекламе актеров никак не связаны с рекламируемым товаром! Никак! Эти связи проводит только наше подсознание, привыкшее верить глазам. Когда древний человек видел, что здоровый мужик ест мясо, а хилый ягодки с дерева, то угадай с трех раз, какую пищу он выберет?

— Ну, это понятно, — призадумался Владислав Петрович.

— Ни хрена тебе не понятно! А теперь находится умник, который дает здоровому мужику десять кило отличного мяса в качестве оплаты, и за эту оплату просит его постоять у куста с ягодками, радостно засовывая их в рот. Что будет?

— Все накинутся на куст, — кивнул следователь.

— Вот это и есть ложь!

— Но зачем твоему гипотетическому умнику это нужно?

— Только для собственной выгоды. Введя моду на ягоды, он убивает сразу двух зайцев — соплеменники постепенно становятся хилыми, и в результате его никто не обижает, так как он продолжает есть мясо. Да и мясо уже не в моде, значит, его остается больше для его собственных нужд.

— Лихо ты завернул! — улыбнулся Владислав Петрович.

— Это все теория… — довольно кивнул Фролов. — На самом деле все куда сложнее, хотя принцип тот же. В любом случае, если подумать башкой, станет ясно, что имплантанты не растут от жевания «Дирола», за них надо деньги платить. Но юсовцы как раз и прилагают массу усилий для того, чтобы из процесса выбора товара исключить эту самую башку. Бездумное подражание. Раздувание остатков обезьяньего инстинкта, помноженное на возможности современной съемки.

— С какой стороны вас подвезти к бане? — бесстрастно прервал их шофер.

— Да тормози прямо тут, — показал рукой следователь. — Как раз удобно. Знаешь, Саня, если бы убили директора фирмы «Дирол», я бы подумал на тебя.

— И что бы ты тогда сделал? — заинтересованно глянул на него Фролов.

Владислав Петрович не ответил, он уже распахнул дверцу, собираясь выходить, когда из колонок приемника полились знакомые позывные и дикторша приятным голосом возвестила:

«Новости на канале „Крым Радио-Рокс“. Вначале краткий обзор по сообщениям наших корреспондентов. К этому часу переговоры между лидерами Украины и России не принесли ожидаемых результатов, обстановка все еще остается напряженной. После того как Украина в очередной раз разрешила двум американским десантным кораблям вход на базу Черноморского флота, Россия предъявила ноту протеста. По мнению российского руководства, украинская сторона не должна проводить такие акции без уведомления, поскольку подобные действия противоречат соглашению о совместном использовании военно-морской базы и угрожают безопасности базирования российских боевых кораблей. Разногласия по данному вопросу перешли в серьезный политический конфликт после того, как Россия, опираясь на условия соглашения, потребовала вывести американские корабли на внешний рейд, а украинская сторона отказалась это сделать, используя в качестве аргумента принадлежность базы к ее территории. Президент Украины официально заявил, что не собирается идти на поводу у России, что и в дальнейшем будет отстаивать территориальную независимость государства и не позволит кому бы то ни было указывать угодных и неугодных гостей. „Крым — это территория Украины, — заявил он на прошедшей вчера вечером пресс-конференции. — И я не потерплю никаких разночтений по данному вопросу, даже если принятое соглашение о совместном использовании военно-морской базы вступит в противоречие с моими решениями“. Европейская общественность крайне обеспокоена развитием крымского политического конфликта».

— Вот уроды, — зло прошипел Фролов. — Когда юсовцы бомбили детские больницы в Югославии, эта же самая европейская общественность послушно засунула языки туда, с чем Европа хорошо рифмуется. А тут обеспокоились, чтоб их…

«Американский сенат, — продолжала дикторша, — провел специальное заседание для выяснения возможности оказания Украине экономической и политической помощи в случае дальнейшего обострения отношений с Россией. Сенатор Макдауэр выступил с обращением к американскому народу, в частности, он сказал: «Движение по пути, выбранному отцами-основателями, принесло свои плоды. Сейчас мы богаты и сильны, практически у каждого американца есть уверенность в завтрашнем дне. Но есть время разбрасывать камни, а есть время собирать их. Если Россия ответит энергетическим эмбарго на законные притязания Украины, я думаю, что каждый честный американец с радостью отдаст часть собственного благополучия маленькому, но гордому украинскому народу. Ответом на злобные и завистливые политические плевки российского руководства станут караваны танкеров и транспортов с продовольствием, входящие в крымские порты под гордым звездно-полосатым флагом. Нашим тветом станут такие санкции, которые за год превратят Россию в страну третьего мира».

— Ну вот! — Фролов нервно щелкнул костяшками пальцев. — Как стервятники! Где вдруг кто-то что-то не поделил, сразу суют свои грязные лапы. У них есть целый материк, но нет же, так сладка роль мирового жандарма! Мускулами поиграть… Я бы на месте украинского президента послал их по факсу открытым текстом. Помощнички…

«Президент Украины выразил американским политикам благодарность за оказанную поддержку, — совсем расстроила его дикторша. — Сегодня в Киев прибыла группа американских юристов для оказания помощи по отстаиванию интересов Украины в данном конфликте».

— Вот черт! — взбесился Фролов. — Ну что за дела? Украина дьяволу душу готова продать, лишь бы поучаствовать в мировой политической жизни… Ну разве не унизительно? Когда Россия боролась за то, чтоб ее миротворцы в Югославии не подчинялись натовскому командованию, Украина впихнула свой крохотный контингент как раз под команду юсовских генералов. Лишь бы сунуться туда, где все. Эдак и в НАТО вступим… А, Владислав Петрович?

— Вряд ли… — неуверенно ответил следователь.

— Ну конечно! А совместные учения с юсовцами, а туристические прогулки этих уродов по базе Черноморского флота? Не к тому ли идет? Недавно группа юсовцев приехала осматривать побережье, выбирать место для элитного яхт-клуба. Как у себя дома, блин. Им не выделяют место, а они ходят и выбирают сами. Каково?

— Ну… Это деньги в бюджет…

— Вот за эти деньги они нас медленно и уверенно покупают со всеми потрохами. И территорию, и тела, и души. Ходят, как по своей земле. Нашли слабое место… В этом они мастаки — найти и использовать.

Фролов распахнул дверцу и, оставив в машине рацию, фотоаппарат и чемодан, вынырнул в знойный городской воздух.

Двухэтажная баня №3 городского отдела бытового обслуживания затерялась в густой тополиной зелени. Цветочки на клумбах, зеленые лавочки у входа. Сегодня у них нерабочий день, но двери открыты, видимо, сотрудники готовятся к завтрашней напряженной работе.

Владислав Петрович первым вошел в настежь распахнутую дверь, выкрашенную толстым слоем коричневой краски. Внутри было почти темно и довольно прохладно, со второго этажа доносились веселые женские голоса.

— Тук-тук! — громко сказал следователь, и голоса стихли.

Фролов уселся в единственное во всем холле кресло с закрепленной над головой сферой допотопного фена. По всему видать, что ему было глубоко наплевать, насколько по-дурацки он в этом кресле выглядит.

На лестнице послышались шаги, и вниз спустилась довольно милая девушка лет двадцати семи. Ее цветастый сарафан почти не скрывал формы тела, но такой фигурой можно было гордиться по праву. Личико тоже приятное — пухлые губки, вздернутый носик да и настроение явно замечательное.

— Здравствуйте! — улыбнулась девушка. — Мы сегодня не работаем, извините! Приходите завтра. Как раз мужской день.

— Здравствуйте, — кивнул Владислав Петрович. — Мы, вообще-то, не мыться. Я следователь из милиции, а это мой эксперт.

Он достал из кармана брюк удостоверение и небрежно махнул перед носом девушки, та заинтересованно поднята брови.

— Чем обязаны? — негромко спросила она.

— В общем-то, ничем. Так, пара вопросов и кое-что посмотреть. Если честно, мы сами толком не знаем, что ищем. Вот скажите, вчера была протопка котлов?

— Нет, что вы! Сейчас такая напряженка с топливом, что мы работаем только два дня в неделю. В субботу мужской день, в воскресенье женский. Начинаем топить в пятницу после обеда.

— Кочегары уже пришли?

— Он у нас один. Дядя Боря. Наверное, в кочегарке. Вас проводить?

— Мы найдем, — уверил ее Владислав Петрович. — Вы при какой тут должности?

— Кассир. Но сегодня я старшая, кроме меня, тут только две уборщицы.

— Тогда будьте, пожалуйста, в пределах досягаемости, может, придется что-то спросить.

— Хорошо, — улыбнулась девушка. — Я посижу наверху, ладно?

Владислав Петрович явственно представил, как наверху она будет рассказывать подругам о таинственном визите милиции, а те слушать с раскрытыми ртами. Потом начнутся самые невероятные предположения, и уже завтра по городу расползутся такие небылицы, что книжки о бароне Мюнхаузене можно будет сдавать в утиль.

Выйдя на улицу, следователь подождал, пока Фролов выберется из неудобного кресла, и сказал, глядя на вздымающуюся в раскаленное небо трубу кочегарки:

— Придется тебе слазить наверх. Я уже староват для эдаких упражнений, честное слово. Как ты после ранения?

— Ерунда, — ответил Фролов. — Оклемался.

— С кочегаром, думаю, говорить не имеет смысла. Но в чем надо точно убедиться, так это, что стреляли отсюда. Сделай милость, а?

— А чего… — усмехнулся Фролов. — Даже прикольно тряхнуть стариной.

Владислав Петрович, открыв заднюю дверь машины, повесил на него рацию, взял себе другую и протянул фотоаппарат.

— Щелкни сверху на все четыре стороны, ладно? — попросил он. — Хочу поглядеть панорамку, может, какая мысля придет.

— Шерлок Холмс, — усмехнулся Фролов, вешая на плечо чехол с «Зенитом».

Он обогнул здание бани, подошел к трубе и грациозно подпрыгнул, как гимнаст на перекладину. Руки цепко ухватились за нижнюю скобу лестницы, выход силой, перехват — и вот уже Фролов, довольно осклабившись, стоит на первой скобе ногами. Заржавленная железная труба свечой убегала в выгоревшее от яркого света небо.

— А попроще мог залезть? — усмехнулся Владислав Петрович. — Акробат…

— Чего-чего? — Бывший снайпер шутливо приставил ладонь к уху. — Попрошу говорить в рацию!

— Иди ты… — коротко шикнул голосом следователя динамик у уха.

Сверху город выглядел просто замечательно: махровая зелень парков, белокаменные дома, ласково блестящее море на западе, серые громады боевых кораблей. Футболка после подъема на тридцатиметровую высоту все же взмокла, но в вышине посвистывал свежий юго-западный ветер, приятно холодя спину и прелые подмышки.

— Ну что там? — нетерпеливо прошептала рация.

— Погоди, дай отдышаться, — пробурчал в микрофон Фролов. — Кстати, нас не вся милиция города слышит?

— Это резервный канал. Да и мощность у этой «Виолы» такая, что как раз хватает для устойчивой связи между туалетом и кухней.

— Твоим языком только бриться, — усмехнулся Фролов, не нажимая тангенту передачи.

Позиция снайпера внутри трубы устроена была мастерски: две широкие прочные доски расклинены крестом, образовав надежную опору ногам, на них крышка от выварки, а поверх сложенное старое одеяло. Простенько и удобно. Даже с комфортом, можно сказать. И дыму выходить не мешает.

— Молодец, — уважительно шепнул Фролов и, нажав тангенту, добавил: — Позиция имеет место быть. Направление огня — почти северо-запад. Тут метки от сошки на ржавчине остались.

— Сделай снимки и слезай.

Фролов влез на снайперскую позицию, расчехлил фотоаппарат и, глянув на показание экспонометра, принялся вертеть ручку настройки. Солнце так и шпарит, диафрагму пришлось заворачивать до предела. Но ничего, глубина резкости будет получше.

Он глянул в круглое окошко видоискателя, и вид на город чуть затуманился ненастроенной линзой Френеля. Белоснежные дома, как стародавние пароходы, словно плыли в пенной зелени парков и тенистых бульваров. Руки охватила отчетливая мелкая дрожь, пальцы повернули объектив, и вид обрел ясность, но отчетливый круг посередине, эта чертова линза Френеля, так напоминал вид мерцающей матрицы прицела, что Фролов невольно зажмурился.

Ветер.

Он тихо урчал в ушах отголосками давно забытых гроз.

Солнце.

Яркий свет рвался через опущенные веки кровавым туманом, будил воспоминания, которые хотелось похоронить навсегда.

Высота.

Вестибулярный аппарат, улавливая едва заметную дрожь трубы, напоминал, что до земли тридцать метров…

НЕСКОЛЬКО ЛЕТ НАЗАД. ТРЕТЬЯ ЧЕЧЕНСКАЯ ВОЙНА

…Тогда тоже шпарило яркое солнце, а свежий струящийся воздух посвистывал в бетонном скелете недостроенного после второй чеченской войны завода. Двенадцать этажей. Тридцать метров. Точно такая же высота. Крыша чуть выше, но Фролов с корректировщиком заняли позицию на перекрытии десятого этажа.

Ветер свободно гулял по лишенному стен бетонному скелету здания, под ребристыми подошвами высоких штурмовых ботинок хрустело отставшее от пола бетонное крошево, кое-где виднелась ржавая, оголившаяся арматура. Вид с высоты открывался километров десять, завод стоял почти на окраине, и взгляду ничего не мешало скользить по голубоватым вершинам гор и по холмам, разбежавшимся от города, как овцы от свирепых волков. Город и впрямь выглядел неприветливо, зло, местами развалившись обгорелыми остовами зданий, изуродованные парки торчали в небо длинными корявыми пнями, словно черные, полусгнившие зубы.

— Группа, Группа, я — Эхо, — сказал Фролов в торчащий у подбородка микрофон легкого шлема. — Позицию занял.

— Эхо, я — Группа. Принял. Дистанция? — явственно раздался в ушах басовитый мужской голос.

— Две триста, — ответил в микрофон корректировщик, сверившись с дальномером. — Сектор девяносто пять градусов. В корпус можно работать устойчиво. Ветер средний, угол острый, коррекция два щелчка

— Принял.

Фролов отомкнул сошку, поставил тяжелую винтовку пятидесятого калибра и присел рядом на корточки.

— Андрей, подкинь сигаретку, — попросил он корректировщика.

Андрей, сидя на корточках у шершавого бетонного столба, копался в ранце сприборами. Два бинокля, ночная оптика, дальномеры, угломеры, ветромеры, хрензнаетчтомеры… Полный комплект. Он лениво полез в накладной карман на штанине и вытянул пачку «Золотой Явы».

— Травись… — Не поворачиваясь, вынул он сигарету, протянул Фролову, а другую сунул себе меж зубов.

— И огонька. — Фролов, скривившись, понюхал табак.

— Может, тебе тогда сразу легкие дать? — усмехнулся Андрей и подал свой звонкий, безотказный «Ронсон».

Он был младше Фролова на два года, высокий, стройный, голубоглазый. Лицо тоже тонкое, почти девичье. Лучший корректировщик в отряде. Рукава черной форменной куртки, вопреки всяким уставам, он закатал почти по локоть, оголив бледную кожу, зато высокие ботинки выглядели на нем безупречно, а легкий штурмовой шлем скрывал короткие, очень светлые волосы.

Они курили, щурясь от солнца, а ветер уныло пел в растопыренных концах арматуры, гулял в зиявших дверных проемах и пытался выгнать из-за корявого горизонта лохматую отару облаков. Но солнце спорило с ним не на шутку, растворяя облака, как сахарную вату в горячей воде.

— Группа, Группа, я — Искра, — неожиданно ворвался в наушники шлемов мягкий женский голос. — Позицию заняла. Дистанция две сто, рабочий сектор сто семьдесят градусов.

— Искорка, я — Группа. Принял. Эхо, Искорка, мы на подходе. Я дам минутный отсчет, когда закрепимся.

— Эхо принял!

— Искра приняла!

Снова тишина в эфире, только ветер без устали стонет в железобетонном каркасе.

— Где она? — затягиваясь, спросил Фролов.

— Судя по большому рабочему сектору, где-то на высотке. Сейчас найдем.

Корректировщик развернул карту, достал из ранца циркуль, линейку и очертил масштабный полукруг радиусом в тысячу сто метров, вонзив иголку в координаты сегодняшней цели.

— Ага… На дуге, где она может быть, четыре высотки. Найдем. Надо в бинокль хорошенько поглядеть, и я тебе выдам ее точное место. Пойдем, братишка, заодно пора размечать маркеры, — Андрей щелчком отбросил окурок.

Фролов поднялся и тоже отшвырнул догоревший до фильтра окурок, рука подхватила за специальную рукоять крупнокалиберный снайперский комплекс «Рысь» «КСК — 12,7-М» с улучшенной системой затвора, позволяющей выдвигать его, а не вывинчивать, что здорово ускоряло перезарядку. Фролов назвал винтовку Хитрым Обманщиком согласно японскому изречению, гласящему, что война — искусство обмана. Он вообще любил давать имена неодушевленным предметам.

Правда, это устройство винтовкой назвать как-то язык не поворачивался. Скорее огромное противотанковое ружье, приспособленное для сверхточной стрельбы со сверхдальних дистанций. Мощнейший патрон, вышибающий крупнокалиберную пулю через более чем метровый ствол, давал такую отдачу, что в глазах темнело, поэтому тяжелый ортопедический приклад из шершавого углепластика крепился к плавно переходящему в рукоять ложу двумя гидравлическими амортизаторами, мягко гасящими чудовищный откат. У самого среза ствола, словно жабры стальной акулы, чернели щели дульного тормоза, а три дюзы реактивного компенсатора, вычищенные заботливой рукой, сияли на солнц