Один из наиболее важных политических выводов «Теории дрона» состоит в том, что процесс «автоматизации не является автоматическим». Возможно, «государство-дрон» является идеалом технократического крыла неолиберальной мысли, но для того, чтобы его построить, по-прежнему требуются «презренные тела» граждан и их политическая воля.
позволяют проецировать власть, не проецируя уязвимости
У партизана, противостоящего армии дронов, больше нет объекта нападения.
При отсутствии видимого с воздуха скопления войск бомбардировка превратится в кровавую баню для мирного населения. Но если доктрина этого не допускала, то скорее из стратегических, чем из
Когда стратеги американской армии пытаются представить, на что будут похожи дроны через двадцать пять лет, они отправляют штатного дизайнера рисовать фоторобот типичного арабского города, с его мечетью, узнаваемыми постройками и пальмами.
Исчезнет не просто установление персональной ответственности, а она сама: будучи распределенной по обезглавленной сети множественных акторов, она постепенно утратит свою квалификацию, из намеренного став ненамеренным, из военного преступления — военно-промышленным инцидентом. Почти как в случае «мусорных облигаций», которые умышленно производятся в финансовой сфере, становится крайне сложно понять, кто кому и что должен. Этот типичный диспозитив фабрики по производству безответственности.
Робот совершает военное преступление. Кто за это ответит? Генерал, который его отправил? Государство, которое им владеет? Компьютерщики, которые его запрограммировали? Промышленник, который его построил? Обитатели этого тесного мирка, скорее всего, будут переводить стрелки друг на друга. Военачальник всегда может сказать, что он не отдавал приказа роботу и в любом случае его больше не контролировал. Государство — собственник машины, в его юридическом статусе «хранителя имущества», несомненно, будет нести часть ответственности, но оно сможет, сославшись на то, что ущерб связан с дефектом производства, переложить ее на промышленника, который в свою очередь попытается свалить все на программистов в случае обвинения в причинении ущерба третьему лицу. Останется только сам робот: в этом случае придется сажать в тюрьму машину, приписать ему человеческие мотивы поведения и после процесса казнить в общественном месте, подобно преступной свинье, приговоренной к смерти за убийство ребенка в 1386 году в деревне Кальвадос [509]. В чем, конечно же, будет не больше смысла, чем бить и оскорблять мебель, о которую мы ударились, чтобы отбить у нее желание повторить нечто подобное.
Если коротко, то мы получим целый набор ответственных и безответственных лиц, которым будет крайне сложно приписать авторство убийства. Больше никто не будет нажимать на кнопку, нужно будет отыскать в хитросплетениях — как юридических кодексов, так и программных кодов — ускользающий субъект.
Когда Адорно работал над своими «Minima moralia» [494a] в 1944 году, самолеты-снаряды «Фау-1» и «Фау-2», при помощи которых нацисты бомбили Лондон, становятся одним из предметов его рассуждений [495]. В длинном фрагменте, озаглавленном «вне досягаемости», он писал: «Если бы философия истории Гегеля охватила и нашу эпоху, то эти бомбы-роботы, “Фау-2” Гитлера, заняли бы в ней свое место… наряду с эмпирическими фактами, о которых известно, что они непосредственно и символическим образом выражают государство, которое постиг Мировой дух. Как и сам фашизм, эти роботы запущены на полной скорости и в то же время без всякого субъекта. Как и он, они сочетают техническое совершенство с полной слепотой. Как и он, они порождают смертельный ужас, и совершенно напрасно. “Я видел Мировой дух не на коне, а с крыльями ракеты и без головы” — именно в этом состоит опровержение философии истории Гегеля» [496].
Опровержением Гегеля, потому что история стала безголовой, а сам мир утратил свой дух. Механика одолела телеологию. Субъект исчез. В самолете больше нет пилота, а оружие больше не является сущностью человека.
Но буквально через несколько строчек Адорно добавляет к первому утверждению важнейший диалектический нюанс. Подчеркнув, что в этом вооруженном насилии без боя противнику отныне отводится роль «пациента или трупа», к которому смерть применяется в форме «административных и технических мер», он добавляет: «Вместе с чем-то поистине дьявольским в самом факте того, что, в определенном смысле, отныне требуется больше инициативы, чем в классической войне, и требуется, так сказать, вся энергия субъекта для того, чтобы никакого субъекта больше не было» [497].
Оружие само по себе становится единственным явным актором насилия, средством которого оно является: этот кошмар уже вырисовывается на горизонте. Но перед тем, как в очередной раз провозгласить смерть субъекта, необходимо немного остановиться на этом рассуждении о вдохновлявших Адорно самолетах-призраках, которые запускал угасающий Третий рейх: требуется вся энергии субъекта, чтобы никакого субъекта больше не было.
Политическая ошибка заключается в нашей вере в то, что автоматизация сама по себе является чем-то автоматическим. Организовать свертывание политической субъективности становится основной задачей самой этой субъективности. В этом мире доминирования, которое осуществляется путем конверсии его приказов в программы и превращения его агентов в автоматы, власть, какой бы удаленной она ни была, становится неуловимой
Маркс называл это сценарием, согласно которому «Война раньше достигла развитых форм, чем мир» [491], то есть некоторые социальные и экономические отношения сначала складываются в военной области, перед тем, как их приспособят и обобщат для повседневного использования в рамках гражданского общества. Армия как центр инноваций, экспериментальная лаборатория новых политических технологий.
Как объясняет Барбара Эренрейх [470]: «Современные “государства всеобщего благосостояния”, какими бы несовершенными они ни были, являются в значительной степени продуктами войн, так как они были связаны с усилиями правительств успокоить солдат и их семьи. Например, в США именно гражданская война привела к появлению “пенсий для вдов”, предшествовавших появлению социальной помощи семьям и детям… Много поколений спустя, в 2010 году, Министерство образования США указывало, что “75 % молодых американцев в возрасте от семнадцати до двадцати четырех лет не могут быть призваны в армию либо потому, что у них нет аттестата зрелости, либо потому, что у них были проблемы с законом, либо по причине физической неспособности”. Как только нация больше не способна получить достаточно молодых людей, годных к службе, у нее есть два выбора: она может, как советуют некоторые генералы в отставке, снова инвестировать в свой “человеческий капитал”, а особенно в здоровье и образование малоимущих, или же она рискует серьезно пересмотреть свой подход к войне… Альтернативный подход состоит в том, чтобы устранить или существенно сократить зависимость армии от любых человеческих существ» [471]. Смысл дронизации в том, чтобы примирить оскудение дающей руки социального государства с поддержанием его железного кулака. Теперь мы понимаем, на какие конкретно вызовы отвечают обещания «нулевых потерь» и абсолютного сохранения жизни граждан…