Оглавление

К первой публикации в журнале «Юность»

«Юность» открывает новую рубрику — «100 книг, которые потрясли мир». Не только потому, что сейчас идут споры вокруг предложения Владимира Путина о списке 100 книг, которые должен прочитать каждый выпускник школы. Не только потому, чтобы выявить свои вкусы или чье-то безвкусие. И не потому, что в мире существует всего 100 книг, которые стоит прочитать. Конечно, их гораздо больше. Особенно на такой огромной планете. Но эту сотню книг почитать стоит — чтобы отблагодарить и время, и планету, которые породили великих писателей. И еще — чтобы уважать себя…

Возможно, не совсем правильно начинать с далекой Бразилии. Возможно, правильнее, начать с русских писателей… Но в этом году Жоржи Амаду исполнилось бы 100 лет (2012 г. — Ред.). Сто лет одному из ста… Впрочем, в сегодняшнюю эпоху «железного занавеса», которая завоевала весь мир. В эпоху, когда избыток информации порождает духовную безграмотность и душевную бедность. В эпоху, разделившуюся на страдания и безразличия к этим страданиям. Почему бы не начать познавать мир с солнечной и не очень, загадочной и не очень, далекой, хотя сегодня уже и не очень, страны. Почему бы не начать изучать мир с Жоржи Амаду… Не просто писателя, но и общественно-политического деятеля. Его книги были переведены на 49 языков мира, он был награжден 16-ю интернациональными литературными премиями, и 18-ю бразильскими. Друг СССР. И недруг постперестроечной России. Которую он так и не сумел простить.

Или не успел…

Елена Сазанович, сентябрь 2012 года

От издательства: Этот сборник тоже открывается с эссе о Жоржи Амаду, потому что случайно так совпало, что фамилия замечательного латиноамериканского писателя начинается с первой буквы русского алфавита.

Жоржи Амаду. Мечты из песка

Судьба писателя отобразила в себе судьбу противоречивого, бурного, жаркого ХХ века. Судьбу не только Бразилии, но и всего мира. Жоржи Амаду стал типичным представителем своего поколения. Бунтующего, непокоренного, бесстрашного. Когда самые лучшие и талантливые люди, не раздумывая, вступали в компартию. Чтобы изменить мир к лучшему. Когда, не раздумывая, сражались с бесправными режимами. Чтобы сохранить мир. Когда подвергались многократным арестам, пыткам, изгнанию из родной страны. Чтобы вернуться и победить.

Среди них был Амаду. Он видел, как полыхают в огне его книги на площади в Сальвадоре. В огне обыкновенного фашизма. С которым он обыкновенно боролся. Штыком и пером.

Жоржи Амаду (Жоржи Леал Амаду ди Фария) написал около 30 романов. Но одним из самых известных стал его ранний — «Капитаны песка», который он написал в 25 лет, ровно 75 лет назад (по которому американский режиссер Холл Бартлетт снял фильм «Генералы песчаных карьеров», культовый в СССР). Это — не магический реализм, это — не солнечный реализм Амаду. Это — реальность Бразилии. И не только. Для Союза он казался чем-то нереальным. Ведь с беспризорностью мы покончили раз и навсегда. Как нам тогда казалось…

Не предполагая, что за считанные годы она вернется к нам с удвоенной и более беспощадной силой. В эпоху желанной свободы. Только какая страна желает подобной свободы для своих детей? Когда их мечты, как песок, сочатся сквозь пальцы…

Это роман о детстве и юности. Куда для многих вход закрыт. А без детства и юности нет и Родины. И далеко не каждый назовет это время «прекрасной порой». В классовом обществе детство и юность тоже поделены на классы. Ад и рай. Для одних, сытых и разбалованных, на улице — праздник. Другие, голодные и ненужные, наблюдают за улицей из песчаных карьеров, подворотен, подвалов. А эта улица слишком шумна, весела, пестра. В мороженом и шариках. В каруселях и аттракционах. В особняках и дорогих лимузинах. Но это чужой праздник. И эта улица может толкнуть на разбой и убийство, на смерть под пулями и самоубийство. И конечно, на революцию. И войну. Сила художественного произведения заключается в вечности темы. Причем для всех стран.

«Благотворительностью эту проблему не решить… Капитаны песка по-прежнему существуют. Одни вырастают, на их место приходят другие, их с каждым годом все больше и больше…»

Сегодня как никогда этот роман интернационален и актуален. К сожалению. А вечность темы, возможно, неизбежна. Похоже, это понял Амаду в трагические 90-е. Когда вместе с СССР вдребезги разбилась его мечта о том, что там, в далекой стране, где снега и метели, есть приют и для его загорелых ребят. Где свобода — это не помойки, разбой и нищета. А равенство и право. Право на детство и юность в том числе.

Еще в тридцатых годах прошлого века, когда дипломатические связи с Бразилией не были установлены, мы открыли Амаду для мира, позднее удостоив почестями и премиями. В 90-е мы его для мира закрыли, отметив лишь бранью в прессе. Сегодня пришло время вновь его открывать. Чтобы праздник был и на нашей улице. В том числе — на улице детства. Чтобы исправить ошибки. Чтобы Амаду сумел нас простить. Правда, уже после смерти… Как и другие писатели, которые потрясли мир.

Александр Александрович Блок. И опять идут двенадцать…

Это он написал. С изысканностью: «Девичий стан, шелками схваченный, В туманном движется окне…» И утонченностью: «Как белое платье пело в луче…» И обреченностью: «Живи еще хоть четверть века — Все будет так. Исхода нет…» И это он написал тоже. Жестко, дерзко, бескомпромиссно: «В последний раз — опомнись, старый мир!..» «„Мир и братство народов“ — вот знак, под которым проходит русская революция. Вот о чем ревет ее поток. Вот музыка, которую имеющий уши должен слышать. Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте Революцию…„“ — Отвяжись ты, шелудивый, Я штыком пощекочу! Старый мир, как пес паршивый, Провались — поколочу!..» «Революционный держите шаг! Неугомонный не дремлет враг!..»

Потрясающе! Но это все он — Александр Александрович Блок. Этот дворянский интеллигент до мозга костей. Внук ректора и сын профессора. Идеалист и романтик. Утонченный эстет. Он первым услышал музыку революции и записал ее стихами. В поэме «Двенадцать». В первые зимние недели 1918-го. Ровно 95 лет назад…

Он не только поверил ей. Революции. Но всем сердцем ее принял. Он был последним поэтом старой России. И первым поэтом новой страны. И он был одним из первых русских интеллигентов, кто сразу же без колебаний согласился сотрудничать с советской властью. Кого-то — удивляя, кого-то — вдохновляя, кого-то — раздражая. До смертельной ненависти.

Он сумел почувствовать реальность. Он сумел перешагнуть через себя, модного поэта-символиста. И стал великим поэтом-гражданином… Тонкий, умный, трагичный, он сумел подняться над пошлостью, мещанством, примитивизмом и аполитичностью жизни. И поднять за собой очень и очень многих…

Закончив «Двенадцать», Блок, человек редкой скромности и глубокого самоанализа, записал в дневнике: «Сегодня я — гений». Он не преувеличивал. Это — странная поэма. Туманная поэма. И одновременно понятная и ясная. Как и «Черный вечер. Белый снег…» Как «Ветер, ветер — На всем божьем свете!»

Черно-белое произведение. Черно-белый стих. Черно-белое полотно. Черно-белая музыка по черно-белым клавишам. От частушек до марша. И до гимна новой страны. Кинематографичное как черно-белое кино. Когда цветной аккорд только в конце. Как у Эйзенштейна — взрывом — красный флаг… И это не случайно.

Двухцветная поэма. Как и наш мир. Ведь наш мир, куда ни крути, проще. Он черно-белый. Где лишь добро и зло.

Остальное — нюансы и оттенки. Такого черного и белого, такого злого и доброго мира.

Через двенадцать глав идут двенадцать красноармейцев. Как двенадцать апостолов. Несут новую правду в новый мир. А впереди — Иисус Христос. Среди бойцов. Так когда-то было разрушено язычество…

Это — символичный намек на новую религию. И в эту религию веришь. Как и Александру Блоку.

Уже в 1920-х годах поэму перевели и издали в США, Англии, Франции, Германии, Голландии, Чехии, Болгарии… Русские сторонники старого режима сразу же возненавидели Блока и его «Двенадцать». После крушения советской власти его возненавидели повторно. Революцию исключили из истории — не проходила по историческим догмам. Блока практически исключили из литературы — не проходил по литературным догмам…

Неужели эти «ликвидаторы» ближе к исторической правде? И Блок ошибался? Как и ошибались Маяковский, Алексей Толстой, Есенин, Тимирязев, Павлов, Герберт Уэллс, Джон Рид, Бернард Шоу, Чарли Чаплин?.. Да, чтобы перечислить все выдающиеся личности, поддержавшие советское государство, — одного тома вряд ли будет достаточно.

И все, оказывается, ошибались?! Вот Мережковский с Гиппиус, эти «заклятые друзья» Блока, нет — быстро перебрались за кордон. И в итоге они пришли к Муссолини и Гитлеру, рассуждая на немецком радио о «подвиге, взятом на себя Германией в святом крестовом походе против большевизма»… Политики, ученые, деятели искусств 90-х тоже и также «не ошибались»…

Впрочем, история вряд ли запишет и запомнит их имена. У истории своих достойных имен предостаточно. К тому же, как это ни волшебно звучит — она все ставит на свои места. И всех. И места эти распределены с точностью. Исторической.

Блок, человек «бесстрашной искренности» (по Горькому), искренне и бесстрашно принял советскую власть. Потому что знал: «Одно только делает человека человеком — знание о социальном неравенстве…»

У нас сегодня вновь все повторяется. Вновь голосят, что нельзя и не модно дружить с властью. Правда не уточняют — с властью, которая наконец-то стала прищемлять хвосты сытым и богатым. Хотя с властью 90-х, которая горой стояла за сытых и богатых, они прекрасно дружили с утра до вечера…

И опять идут двенадцать. Как и тогда, 95 лет назад. Куда они идут, ведомые Христом? Какие еще испытания их ждут? За такое простое и такое справедливое желание — единого счастья для всех. Какая голгофа, какое распятие, какая клевета и какие плевки? И какая бездна?.. Ответ на этот вопрос, пожалуй, уже дала Библия. Ответ на этот вопрос по-своему дал и Александр Александрович Блок… Как и другие писатели, которые потрясли мир.

Джордано Бруно. Изгнание торжествующего зверя

Когда-то он сказал, что героическая смерть в столетии дает бессмертие в веках. Но был ли прав?.. В августе 1603 года все произведения величайшего итальянского философа, мыслителя, писателя Джордано Бруно зафиксировали в истории Индекса запрещенных книг. И вычеркнули его имя из истории. Уже прошло более четырехсот лет, но католическая церковь так и не простила его. Впрочем, до сих пор в последнем издании Индекса отлученными от церкви фигурируют около 4 тысяч отдельных произведений и десятки авторов, все сочинения которых запрещены.

Это — высокая награда за правду. Этой чести удостоились Вольтер, Жан Жак Руссо, Оноре де Бальзак, Эмиль Золя, Жорж Санд. И еще отдельные произведения Гейне, Гюго, Мицкевича, Стендаля, Флобера. И, и, и… Книга Гитлера «Майн Кампф» в список не попала. Повезло? Или не удостоился чести?

Среди запрещенных — и книга «Изгнание торжествующего зверя». Пожалуй, одна из немногих, написанных Джордано Бруно, если вообще не единственная, которую мы еще можем прочесть. Она и сложна, и проста. Сложна потому, что написана много веков назад. Когда люди еще могли просто так мыслить. Просто так философствовать друг с другом. И просто так — за правду — терпеть неимоверные муки… А проста эта книга потому, что эта правда до сих пор — в нас. Просто мы не умеем как они — ни мыслить, ни философствовать, ни страдать. Никак. Блестящие диалоги, блестящая мысль, блестящая правда. Которую мы в неблестящем мире еще можем познать. Если захотим…

В каждом из нас живет зверь. И мы похожи на зверей. Кто на орла, кто на лебедя. Кто на медведя, кто на мышь. Кто на скорпиона, кто на дракона… Мы все похожи на кого-то. Но мы все берем из зверей именно зверское. Плохое, а не хорошее. Так не пора ли его уничтожить? К чему и призывал Бруно. Ведь до сих пор мы так и не изгнали этого зверя в себе. Просто в определенные моменты мы его усмиряем, в определенные он нас побеждает. А мы — это просто модель общества, в котором так или иначе тоже живет зверь.

«Дабы беззащитные ограждены были от власть имущих, слабые не угнетались сильными, низлагались тираны, назначались и утверждались справедливые правители и цари, поощрялись республики, насилие не подавляло разум, невежество не презирало науку, богатые помогали бедным, добродетели и занятия, полезные и необходимые обществу, поощрялись, развивались и поддерживались, преуспевающие возвышались и награждались, а праздные, скупые и собственники презирались и выставлялись на позор. Дабы страх и почтение к невидимым силам, честь, почтение и страх к ближайшим живым правителям держались; никто не получил власти, кроме тех, что выдались своими заслугами, доблестью и умом или сами по себе, что редко бывает и почти невозможно, или с помощью и по совету других, что — желательно, обычно и необходимо…»

А еще Бруно считал самым наихудшим грехом тот, что наносит ущерб государству и его народу.

Эту книгу нельзя просто читать. В эту книгу нужно вчитываться. В каждое слово. Если вы хотите узнать себя, узнать свой народ, узнать свою страну. Впрочем, узнать и другие страны. И всю Вселенную. Которую и представлял космический человек. Джордано Бруно.

Он до сих пор отлучен от католической церкви. Она простила, кстати, многих. Даже Коперника. Но не Бруно.

Похоже, он до сих пор опасен. Похоже, до сих пор его открытия (которые так тщательно скрывают) представляют угрозу для раскрытия тайны Вселенной. И тайны жизни и смерти. И правду о жизни и смерти… Но мы эту правду, открытую нам более четырехсот лет назад, так и не знаем. И узнаем ли?

Бруно выбрал опасный путь. И этот путь привел его на костер. Бруно однажды написал, что звезда — это огромное солнце и вокруг нее тоже планеты, планеты. И это тоже есть мир. И сколько в бесконечном пространстве таких миров!.. Он был прав. И каждая звезда — наша. Но, возможно, эти миры гораздо лучше нашего? И там за идейность и убеждения на кострах не сжигают?

Бруно, возможно, первый из первых предвосхитил космонавтику. Его не могли не казнить. Его казнили изощренно, в день празднования юбилея 50-ти кардиналов.

Это был праздник всепрощения. Когда его сожгли на площади Цветов. В солнечный день христианской любви. Человека, который один из немногих за эту вселенскую любовь сражался.

На голове философа возвышался высокий колпак, на котором был нарисован человек, извивающийся в муках от пламени. На желтой одежде ученого черной краской были нарисованы уродливые черти. На руках и ногах гения звенели тяжелые железные цепи. Язык Бруно был изуродован. И во рту — кляп.

Последнего гневного слова этого свободолюбивого человека боялись как никогда. Вдруг к последнему слову все же люди прислушаются?! Его привязали к столбу в центре костра железной цепью и перетянули мокрой веревкой, чтобы мучительнее было умирать. Веревка под огнем стягивалась и врезалась в тело.

Перед казнью палачи еще раз спросили мыслителя: откажется ли он от своего учения? Бруно брезгливо поморщился — вопрос был бессмысленен, нелеп и даже смешон. И твердо взошел на костер.

Спустя три столетия на площади Цветов, где он был сожжен, установили памятник великому философу. Что умирает — то вечно. Что сжигают — то бесконечно. На что клевещут — то возрождается правдой… Внизу на постаменте надпись: «Джордано Бруно — от столетия, которое он предвидел, на том месте, где был зажжен костер». Впрочем, также решительно шли на костер все гениальные философы и мыслители. Пусть по-разному. Но именно так. Как взошел Бруно… Как и другие писатели, которые потрясли мир.

Жюль Верн. Двадцать тысяч лье под водой

Кем он только не был! И страстным путешествен­ником (на своей яхте «Сен-Мишель» дважды обо­шел Средиземное море, посетил многие страны Европы, заходил в африканские воды, побывал в Северной Америке). И членом Французского геогра­фического общества. И кавалером ордена Почетного легиона. И членом муниципального республикан­ского совета Амьена. И еще… Нет, в первую очередь, писателем-гуманистом. Классиком приключенче­ской и фантастической литературы. И сколько он написал! И что он только не написал! Невероятная работоспособность… Впрочем, Жюль Габриэль Верн — не легенда. Значит, вполне вероятная.

В этом году мир отмечал 185-летие со дня ро­ждения великого писателя (2013 г. — Ред.). Автор около ста книг — стихи, пьесы, рассказы, около семидесяти повестей и романов. Многие из них проникнуты романти­кой науки, идеалами утопического социализма и Парижской коммуны 1871 года. По статистике ЮНЕСКО, Жюль Верн — самый «переводимый» ав­тор в мире. Его книги были напечатаны на ста соро­ка восьми языках. Сам Александр Дюма-отец ввел его в литературу. А с Дюма-младшим он дружил до конца дней. Сам Папа Римский благодарил его за нравственную чистоту произведений. А венеци­анцы под окнами гостиницы, где он жил, устраива­ли в его честь факельные шествия. Он был безумно популярен, и к нему приезжали люди со всего мира.

Но Жюль Верн был не просто писателем. Он был провидцем, предсказателем. Можно сказать — в не­которой степени ученым-романтиком без степени. То, что он предвосхитил в своих произведениях, не­вероятно и не поддается логике. На такое способен лишь истинный талант.

Это он предсказал научные открытия и изобретения в самых разных областях. Даже электрический стул — его выдумка. Но глав­ное иное. Большие подводные лодки, способные длительное время находиться в плавании («Два­дцать тысяч лье под водой»). Самолет («Властелин мира»). Самолет с переменным вектором тяги («Не­обыкновенные приключения экспедиции Барсака»). Вертолет («Робур-Завоеватель»). Космические ко­рабли и пилотируемые полеты в космос, в том чис­ле на Луну («С Земли на Луну»). Он точно описал размеры ракеты, место старта и даже экипаж: три человека, как это и было впоследствии в програм­ме NASA. Башня в центре Европы (до строитель­ства Эйфелевой башни) — описание весьма похоже. Межпланетные путешествия («Гектор Сервадак»), запуски космических аппаратов доказывают воз­можность межпланетных путешествий. Видеосвязь и телевидение («Париж в XX веке»). Строительство Турксиба («Клодиус Бомбарнак»). Не зря он так серьезно, так скрупулезно изучал естественные на­уки. Физику, астрономию, биологию. Не зря он так усердно, так верно следил за появлением новейших открытий и изобретений.

А еще Жюль Верн очень любил Россию. Хотя так в России и не побывал. Хотя так об этом мечтал. Но Россия в его творчестве есть, еще как! Полностью или частично именно в России разворачивается дей­ствие девяти его романов. Так после выхода романа «Михаил Строгов» во Франции появляется мода на все русское. В изначальной версии «Двадцать тысяч лье под водой» (это один из самых значительных романов писателя) капитан Немо был польским аристократом, построившим «Наутилус» для мести «проклятым русским оккупантам» (подразумева­лось польское восстание 1863–65 годов). И только после активного вмешательства издателя Хетце­ля, который торговал книгами и в России, капитан Немо стал сначала «бездомным», а в романе «Та­инственный остров» превратился в ин­дийского принца Даккара, сражающегося против рабовладения.

В этом романе писа­тель обращается к теме угнетенных колониальных народов, попытки которых облегчить свою участь жестоко и безжалостно подав­ляются. И, безусловно, Жюль Верн в своем романе грезит о достойных, умных, справедливых людях. Которые будут жить в достойном, умном, справед­ливом обществе. Он был великий мечтатель. Увы, его мечты сбылись только наполовину. Те, что ка­сались научно-технического прогресса. Тем мечтам, которые про равенство и братство, увы, сбыться пока не суждено… Вся прогрессивная Россия очень любила Жюля Верна. Им восхищались Некрасов, Салтыков-Щедрин, Чехов, Лев Толстой, Николай Островский, Михаил Булгаков.

Безусловно, зарубежным, а теперь и нашим кри­тикам выгодно сделать из Жюля Верна фантаста в чистом виде. Втиснуть его в рамки собственных грез и воображений (пусть даже и осуществимых). Этакий фантазер, этакий добрый мечтатель. А воз­можно, и певец буржуазного прогресса и чудес ка­питалистической техники (хотя в его поздних про­изведениях чувствуется откровенный страх перед использованием науки в преступных целях). Пусть он себе своими фантазиями уводит нас от политики и социальных проблем! Но Жюль Верн никуда в сто­рону от социальных проблем уводить не собирался. Даже наоборот. Он не скрывал от читателя теневых сторон жизни. Он пытался заставить читателя не оставаться в тени. Писатель жил во времена агрессивно насту­пающего капитализма, в частности американского, стремительно поднимающего голову, набирающего силы и уже показывающего свои (далеко не гол­ливудские) зубы…

Великолепный роман «Пятьсот миллионов бегумы» предсказывает фашизм в обра­зе отвратительного профессора-человеконенавист­ника. А «Плавучий остров» построили американ­ские миллионеры, где мечтали праздно проводить время в бездумье и роскоши. Где жизнь — это толь­ко материальный расчет, и не более.

Его роман «Вверх дном» был переведен на мно­гие языки, и прежде всего на русский. Первоначаль­ное название говорит за себя: «О том, как амери­канцы напугали весь мир». Вот американцы и не торопились объявлять об этой книге и тем более ее издавать. Она все же вышла спустя десять лет (аме­риканцы помнили, что они демократы). И очень не­значительным тиражом. Вдруг так, пройдет мимо. Проходная книжонка. Жюль Верн сам подчеркивал, что это антиамериканский роман: «В Соединенных Штатах ни одно предприятие, даже самое дерзкое, почти невыполнимое, не останется без сторонников, готовых взять на себя практическую сторону дела и вложить в него свои средства». И ведь был прав! Куда только не вкладывали свои средства американ­цы! Аж страшно подумать…

Он умер в 1905 году и похоронен около своего дома в Амьене. Однако еще до 1910 года каждые шесть месяцев, как это делалось на протяжении со­рока двух лет, Жюль Верн продолжал дарить чита­телям новый том «Необыкновенных путешествий»… На его могиле поставили памятник, изображавший писателя-фантаста восстающим из праха, с рукой, протянутой к звездам.

Незадолго до смерти он написал сестре: «Я вижу все хуже и хуже, моя дорогая сестра. Операции ка­таракты еще не было… Кроме того, я оглох на одно ухо. Итак, я в состоянии теперь слышать только по­ловину глупостей и злопыхательств, которые ходят по свету, и это меня немало утешает!..» Глупостей и злопыхательств в этом мире стало гораздо боль­ше. И один из выходов, чтобы их не слышать и не видеть, — стать глухим и слепым. Впрочем, еще можно стать Жюлем Верном. И сочинить новый мир, который пытается жить по законам мира… Как и другие писатели, которые потрясли мир.

Этель Войнич. Овод

Вот уже ровно два года исполнилось нашей рубрике «100 книг, которые потрясли мир» (2014 г. — Ред.). И вдруг с удивлением замечаешь, что герои рубрики — исключительно мужчины. Похоже, даже женщинам свойственен мужской шовинизм. Возможно, это исторически и литературно-критически оправданно. Хотя история не терпит догм. Разве что литературная критика. Впрочем, даже у такой эмансипированной женщины, как Этель Войнич, в главной роли ее основных романов выступает мужчина.

Этель Лилиан Войнич. Родилась в хорошей английской семье. Настолько хорошей, чтобы неизбежно стать писателем, переводчиком, композитором. И революционером. Дочь известного английского ученого и профессора математики Джорджа Буля. Дочь талантливой преподавательницы математики и журналистки Мери Эверест. Внучка известного профессора греческого языка Эвереста. Племянница самого сэра Джорджа Эвереста, возглавлявшего геодезическую службу Британской Индии и в честь которого названа самая высокая вершина нашей планеты (который, что интересно, эту вершину так никогда и не увидел). У Этель Лилиан жизнь просто должна была стать необыкновенной. Что это? Гены, корни, семейные традиции? Или атмосфера? Атмосфера времени — такого романтичного и такого бунтарского. Наверное, все вместе. Чтобы в свое время писательница неизбежно познакомилась с Энгельсом и Плехановым. Вышла замуж за польского революционера Михаила Войнича, сбежавшего из сибирской каторги. Чтобы одевалась в одно время только в черное в знак траура по такому несправедливому, такому смертельно-больному миру. Чтобы в Лондоне подружиться с политическими эмигрантами. Особенно русскими. И особенно с писателем и революционером Степняком-Кравчинским. Благодаря которому юная англичанка и отправилась в Петербург. И благодаря которому она сразу же нашла свое место среди революционной молодежи. Чтобы потом вернуться на родину и участвовать в «Обществе друзей русской свободы», созданном тем же Кравчинским. И работать в редакции эмигрантского журнала «Свободная Россия» и в Фонде вольной русской прессы. Чтобы уже позднее перевести для своих соотечественников Лермонтова и Гоголя. Достоевского и Салтыкова-Щедрина. И песнь о Степане Разине, включенную в роман «Оливия Летэм». И литературу славянских народов. Чтобы позднее заставить английского читателя познакомиться с творчеством великого украинского поэта Шевченко, опубликовав сборник «Шесть стихотворений Тараса Шевченко» с очерком о его пламенной жизни.

Кстати, Войнич — первая, кто открыл для Англии бессмертную лирику великого украинского поэта. Об этом, наверное, забыли сегодня на Украине. Вернее, заставляют забыть. Вернее, даже не знают об этом. И знать не хотят. Как и не хотят знать самого Тараса Шевченко. Что ж, пусть его помнят в Англии. Как помнят в России. А Войнич когда-то, в конце XIX века уехала ненадолго в Россию, чтобы навсегда ее полюбить. Чтобы гораздо, гораздо позднее, уже в середине ХХ века в нелюбимой ею Америке написать ораторию «Вавилон», посвященную свержению самодержавия в России. Наш человек. Умерший, увы, далеко не в нашей стране.

Впрочем, Россия отвечала ей не меньшей взаимностью. В отличие от той же Америки и других европейских стран, которые устроили «заговор молчания» ее произведениям. Которые возненавидели писательницу за идейность, смелость, независимость и справедливую борьбу за тот мир, в котором возможно ходить не в черном, а светлом. А в родной Англии ее имя принципиально не упоминалось ни в справочниках, ни в литературоведческих трудах. До сих пор на Западе ее не хотят простить. Ее, отважно бросившую вызов этому самому Западу. Его морали, его бездуховности и наглости, которая за два века почти не изменилась. Разве что в гораздо худшую сторону. Гораздо… Только Россия от всего сердца благодарно приняла писательницу-англичанку. Прошлая Россия. Потом СССР. И есть надежда, что новая Россия примет ее не с меньшей любовью и благодарностью.

Что еще могла написать Этель Войнич, вернувшись когда-то из России? Конечно, революционный роман «Овод». Что еще могла написать Этель Войнич, вернувшись когда-то из России? Конечно, романтичный роман «Овод». Что еще она могла написать, вернувшись когда-то из России? Конечно, интернациональный роман «Овод». В России роман был сразу же напечатан. Его приняли восторженно. Несмотря на многочисленные запрещения царской цензуры (так, в 1905 году был конфискован весь тираж «Овода»). Им зачитывалась прогрессивная интеллигенция, рабочие и крестьяне. За годы Советской власти «Овод» был издан 155 раз общим тиражом более 9 миллионов экземпляров! Он был переведен на 24 языка народов СССР! Сколько раз ставились инсценировки романа в театрах. Были написаны три оперы. И осуществлены три киноэкранизации. Только в нашей стране!..

Этель Войнич прожила долгую жизнь — 94 года. И написано ею было не так много. Пять романов. Три из которых о судьбе Артура Бертона — Овода. Но одного «Овода» для писателя может быть вполне достаточно, чтобы понять, что творческая жизнь удалась. Даже если сама жизнь удалась не очень. Как у Войнич.

Это роман о революционной Италии 30-40-х годов. Впрочем, Италия — лишь фон. Действие романа могло происходить в какой угодно стране — Англии, Германии, Франции… И, безусловно, в России. Народный протест, борьба за справедливость, подвиг. Деспотизм, национализм, трагизм… В какой угодно стране земного шара. «Прошлое принадлежит смерти, а будущее — в твоих собственных руках». Это строки из стихотворения Шелли, любимого поэта героини романа Джеммы Уоррен и самого Овода. Это строки для всех на Земле… Впрочем, Шелли был и любимым поэтом Войнич. Поэтому она в унисон ему когда-то сказала: «Берите его, будущее, пока оно ваше, и думайте не о том дурном, что вами когда-то сделано, а о том хорошем, что вы еще можете сделать…»

В романе Войнич сумела гармонично соединить два стиля — критический реализм и героический романтизм. Что придало сюжету драматичность и динамику… А сюжет действительно стремительный и пронзительный.

Главный герой Артур Бертон. В начале автор придала его внешности обаятельные, даже женственные черты. Чтобы подчеркнуть идеализм и романтизм героя. У которого в жизни было три божества: падре Монтинелле (который окажется его отцом), любимая девушка Джемма (которая обвинит его в предательстве) и Италия (хотя итальянцем он не был). Два из трех его предали. Но Италия… Нет, это не просто Италия. Это идея. А идеи не предают, особенно, если ты посвящаешь им жизнь. И смерть тоже. Поначалу главный герой искренне верил, что религия и революция вполне сочетаемы: «Ведь назначение духовенства — вести мир к высшим идеалам и целям, а разве не к этому мы стремимся.» И еще: «Священник — проповедник христианства, а Христос был величайшим революционером»…

Затем, когда по сюжету романа минуло 13 лет, автор безжалостно меняет внешность героя. Его не узнают даже самые близкие. Шрам, трость, сарказм и безверие. И наделяет его ядовитым прозвищем — Овод. Войнич уничтожает все, что было дорого Артуру в начале. И полностью опровергает его слова и его веру. Как автор, который писал в конце XIX века, когда атеизм стал основой справедливой борьбы, а справедливая борьба — атеизмом. И все же…

Иногда кажется, что именно Овода, этого непримиримого бунтаря, революционера, атеиста и мученика автор (вольно или невольно) сравнивает с Христом. И его смерть тоже сравнивает. И это — апофеоз романа… Овод сам командует своим расстрелом. Но солдаты не хотят, не смеют его убить, многие еле сдерживают слезы. И каждый надеется, что «смертельная пуля будет пущена рукой соседа».

Раненый, истекающий кровью Овод не перестает смеяться и над теми, кто его убивает и над собственной смертью. Потому что уже когда-то сказал: «Даже и две минуты не хочу быть серьезным, друг мой. Ни жизнь, ни смерть не стоят того». А смерть мучительно долго приходит к нему. И жизнь мучительно долго уходит… И по-прежнему Овод сам отдает последние слова команды: «Держать ружье!.. Целься!»

И его вера в будущее настолько велика, что кажется, он верит не просто в товарищей, которые будут сражаться за него. Он верит в бессмертие. Потому что «свою долю работы я выполнил, а смертный приговор — лишь свидетельство того, что она была выполнена добросовестно.» Уже позднее, кардинал Монтанелли, который сделал выбор между Христом и своим собственным сыном (выбор, закончившийся казню), скажет толпе, застывшей в мертвой тишине: «Но кто из вас подумал о страданиях бога-отца, который дал распять на кресте своего сына?» Овод никогда бы не принял эти слова. Он не верил небу. Он верил земле. Но автор «Овода», наверное, принимала. Можно обожать героя своего романа, но не обязательно быть с ним во всем заодно.

Недаром «Овод» так любил Николай Островский. Недаром «Овод» так любил Павка Корчагин: «Отброшен только ненужный тра­гизм мучительной операции с испытанием своей воли. Но я за основное в „Оводе“ — за его мужество, за безграничную вы­носливость, за этот тип человека, умеющего переносить страда­ния, не показывая их всем и каждому. Я за этот образ револю­ционера, для которого личное ничто в сравнении с общим…» Недаром «Овод» был любимым романом Алексея Маресьева, Зои Космодемьянской, молодогвардейцев, Юрия Гагарина… Личное ничто в сравнении с общим… Это не только «образ революционера». Это даже не стиль жизни. Это — смысл жизни. Примета таланта, гения. И — очень редкой женщины. Для которой личное было ничто в сравнении с общим. Поэтому она выиграла и прошлое, и будущее… Даже если бы она осталась единственной женщиной среди всех писателей, которые потрясли мир.