Бетонная пыль не ложится в кадр. В гробу я видала все эти художественные приемы, все эти взрывы кадра, вибрацию камеры, сложные траектории, поры лица, взятые крупным планом, внезапный отъезд, внезапный наезд, прибывающий поезд, уходящий поезд, гудок уходящего поезда, Терезиенштадт семьдесят лет спустя, Ачхой-Мартан десять лет спустя, мерцание как метод, чеширский кот и вся эта бесконечная хрень – I don’t give a fuck. Пусть он рыдает и блюет в камеру, я не выключу. Я больше никогда не выключу. У меня хорошие учителя были.
Мир полон вещей, я даже не замечала никогда, что их так много. Я не открываю шкаф, не смотрю фотографии, но твоя клетчатая рубаха висит на стуле, твои кеды валяются в коридоре, твой дезодорант, твой запах рушится волной откуда угодно, я не могу предугадать, бабушка, гуляя в садике, мне говорит: «Не ругай Арика, что он разгильдяй, он зато такой верный», – пиво, которое ты любишь, мушмула, которую ты любишь, каждая наша ссора, бабушка умерла во сне – счастливейшей смертью, опять твой запах, музыка в твоем компьютере, бесконечная стройка во всему Тель-Авиву, ковши экскаваторов, раскаленные кожаные сиденья в автобусе, автомат узи, не дергайся, я обещала, я ничего не сделаю, хотя я не понимаю – но не дергайся, мы похоронили бабушку, и прямых обязательств не осталось, но не дергайся, просто объясни мне: почему? Почему нельзя?
– Почему вы не оставляете жизни права на какие-то сюрпризы? Хаотичность, о которой вы говорите, имеет оборотную сторону: так же, как бессмысленно все рушится, так же может быть и выстроено что-то… что-то замечательное… что-то, что вас увлечет. Почему вы выносите окончательный вердикт именно на этой точке?
– Потому что мне дальше совсем неинтересно. Можете считать, что на этой точке у меня закончились силы верить. Но это не вполне корректное описание. Мне просто дальше по фигу.
