– Мир устроен… не так… как нам хотелось бы. Каждый из нас может убить… без вины, просто повинуясь своей природе… и быть убитым. Никто из нас не говорит об этом… большинство… об этом не думает. Просыпаясь утром, ты не вспомнишь… не узнаешь, кого этим утром заберет… спецбригада… не узнаешь… чей вкус крови ты помнишь… если помнишь. Но мы ведь не можем ничего… кроме того, как помнить. Кроме того, как задумываться… Задуматься. Я не знаю, был ли мир таким вечно… и будет ли… ладно. Пусть так, скажете вы, пусть мы не в силах переломить… мироустройство… Но знайте. Всякий раз, попадая в Пещеру… вы предаете себя в руки егерей. Не спрашивайте меня, что с этим делать… просто знайте. Наш мир и мир Пещеры… я рад, если спектакль помог понять это… осознать, – он перевел дыхание. – Приношу свои извинения. – Он закашлялся, и кашлял долго, и у Павлы все сильнее сжималось сердце, – приношу извинения талантливому актеру Валичу Валю, трагически погибшему… во время работы над спектаклем… И благодарю… если так можно благодарить… благодарю и прошу прощения у егеря Тритана Тодина, убитого в Пещере два дня назад. И хочу сказать, что его вдова Павла Нимробец находится в смертельной опасности, сон ее будет глубок, но смерть не будет естественной, и вообще, сколько неестественных смертей приходится на десяток смертей обыкновенных?! Я обращаюсь к Триглавцу: гибель невинного человека, во имя каких бы то ни было соображений… как можно?! Или мы сааги посреди дневного мира, или мы егеря, лишенные лиц?! Тот, кто назначен палачом Павлы Нимробец, – я обращаюсь к тебе… Или мало Тритана?! Или…
– Я Кович, и это прямой эфир, – сказал Раман непривычно сдавленным голосом. – Я не буду много говорить, вы видели спектакль, в котором я все сказал… в котором мы все сказали, – поправился он через силу. – Я не хочу утверждать, что знаю о жизни… все… я даже не настаиваю на своей правоте… Я говорю, что знаю. Ту часть правды… которая не позволяет мне молчать… я вынужден.
Бороться не было ни сил, ни смысла; положив голову на локоть, она вяло думала о том, что главное дело сделано, Тритан отомщен и теперь бороться не за что. И бояться нечего тоже – семь бед, один ответ…
Удивленная, совершенно непохожая на себя – может быть оттого, что подобной растерянности Павла ни разу еще, ни разу за всю жизнь не видала на лице своей старшей, знающей жизнь сестры.
Пауза. На лице Ковича лежал синеватый свет экранов; оно казалось невозможно старым, это лицо, – но впервые за время их знакомства Павла увидела на нем холодный отблеск благородства.
