Оглавление

Ямово и его легенды

Каждый раз, когда темнеет небо и засыпают цветы в саду, а в дальних комнатах моего дома начинают проступать очертания призраков и раздаваться их тихие, вкрадчивые голоса, я беру блокнот и ручку, устраиваюсь возле камина и погружаюсь в воспоминания. И прошлое возвращается ко мне, и я снова вижу свое родное Ямово, и заблудившиеся в ветвях яблонь звезды, и полуразрушенную церковь на склоне молочно-белой горы, и моих соседей. Многих уже нет в живых, как нет и самого Ямово, — а память настойчиво возвращает меня в те осенние дни, и едкий дым сгорающих листьев вновь застилает мне глаза, и туман окутывает мои мысли, а сердце наполняется горечью…

Тимка с горы Шайтан

Ямово — село старинное, овеянное тайнами и загадками. Притаилось оно у подножья горы Шайтан, отгородилось от мира вековыми соснами и быстрой и студеной речушкой. Ведет к нему только одна дорога, по которой в осеннюю грязь не пройти—не проехать. Чем ближе подъезжаешь к Ямово, тем причудливее становится лес — то тут, то там встречаются на пути совершенно черные, словно обожженные деревья. Небо начинает хмуриться. Заросли папоротника, высокие, почти в человеческий рост, вызывают неясную тревогу — кажется, сквозь эти пожелтевшие листья кто-то наблюдает за тобой.

Расположено село в низине, отсюда и его название — Ямово. Солнечные дни выдаются здесь редко. Часты дожди и не рассеивающиеся даже к полудню туманы. Ночи наступают рано, а звезды кажутся далекими и чужими.

Старожилы говорят, что основали Ямово беглые каторжники, преступники и дезертиры — изгои общества, темные личности, заблудшие души. Короткой была их жизнь — умирали они от пьянства, в драках или от волчьих зубов. Ночами мы слышали волчий вой — эти места так и кишели зверьем — а многие считали, что это бродят духи каторжников, сгинувших в лесах, не нашедших себе приют ни в этом, ни в загробном мире.

Дед Кузьма говорил, что это место гиблое, черными мыслями овеянное, и обречено оно, как и все его жители, на скорое забвение. Может, и прав он был, этот старейшина села, последний хранитель всех его тайн и легенд. Прожил Кузьма более 100 лет. Сам он возраст свой не помнил, как не помнил и свою жену, умершую от чахотки и оставившую ему десятерых детей, из которых в Великую Отечественную выжили лишь трое. Жил он словно во сне — грамоты не знал, считать не умел. Зато знал все местные предания и даже в последние свои дни, умирая от старости, бормотал что-то про гору Шайтан и бедного Тимку, сгинувшего в одну холодную дождливую ночь...

Помню как сейчас — сидели мы как-то в избушке деда Кузьмы. Я, больная Анна и Маленький ангел. Ливень хлестал по стеклам покосившегося домика. От сырости и холода Кузьма кашлял и прихлебывал горячий чай из огромной кружки. Все мы приходились деду дальними родственниками и навещали его каждый день. Он уже не мог выходить на улицу, без конца курил табак и пил крепкий чай. Управившись с делами, садились мы у окошка, и дед рассказывал нам о событиях давно минувших, то ли выдуманных, то ли действительно происходивших, — теперь уж не разберешь.

О бедном Тимке часто он вспоминал. Вот и в ту ночь, поглядывая через стекло на гору Шайтан, этакую молчаливую черную глыбу, тихо проговорил:

— В такую вот непогоду и сгинул наш Тимка. Тяжко ему было. Придет, бывало, ко мне, сядет возле печки на полу, голову опустит. Не жилец, говорит, я на этом свете, дедушка. Зовет меня проклятый Шайтан. Каждую ночь снится, что поднимаюсь я на эту гору, а там меня люди незнакомые встречают. Ненашенские, странные такие — низкорослые, черные лицом. И ведут меня в подземелье, что прямо под церковью.

— А что, под церковью подземные ходы есть? — интересуется Маленький ангел.

— Бывал я там, под землей-то. — Дед Кузьма смотрит куда-то вдаль, затягивается табачным дымом. — Пока не завалили проклятые большевики тот вход, под церквушкой нашей. Люди там пропадали. Уходили к сиртя и не возвращались.

— Сиртя — это кто? — любопытствовал Маленький ангел. Очень ему интересно было слушать истории дедушки.

— Народ, который под землей живет, в горах и пещерах. Богатства несметные у них есть. Эх... — Кузьма вздыхает. — Многие искали те сокровища, да никому не суждено было найти их. Сиртя не любят жадных. Те, кто глубоко в пещеру спускались, кто многие километры под землей исходили, повымерли вскоре или сошли с ума. Знал об этом Тимка, не хотел идти, да сиртя затянули его к себе. То ли приглянулся он им своей приветливостью и добротой душевной, то ли знал он какую-то тайну про них… Один бог ведает. Как-то ночью пришел он ко мне. Не могу, говорит, деда, больше, измаялся совсем, пойду, говорит, к ним, к сиртя. Дождь такой же был, слякотно, сыро. Видел я в окно, как брел он на гору. Постоял на вершине, раздумывал, должно, последний раз. А потом за церквушку зашел, где лаз тот скрывается, и сгинул. И не видели его больше. Приняли его сиртя к себе.

— Деда, а разве его не убили? — не понимал глупенький Маленький ангел.

— Нет, не убили, — вздыхал Кузьма. — И там, под землей, Тимка мечется. Во сне я его вижу. Смотрит он на меня так жалобливо, сказать что-то хочет, а рот будто заклеен, и сказать не может ничего. Так-то вот, сынок... Про тот вход подземный попы наши всю правду знали, они и сами туда хаживали, да скоро поумирали в несколько лет. И церковь кто-то поджог вскоре. Сколько ни восстанавливали, все равно сгорала, как факел. При царе еще это было, при царе. И сейчас батюшка восстанавливать пытается, отец твой (тут он кивал на больную разумом Анну), да что толку — не для кого отстраивать. Умирает народ наш, умирает...

Долго в ту ночь не могла я сомкнуть глаз. Мерещились мне загадочные сиртя и их сокровища — золотые слитки, россыпи самоцветов. И, видно, не мне одной. Потому что едва перевалило за полночь, как раздался стук в окошко — бедная Анна и Маленький ангел позвали меня на гору Шайтан. Решили они отыскать тот подземный ход, который вел к сокровищам сиртя, или хотя бы следы его. Много разных преданий рассказывал нам Кузьма. Иной раз не по себе становилось — больно уж походили его рассказы на правду. А проверить-то было нельзя. Только в этот раз решили мы, что сможем найти доказательства существования тайной лазейки. Несложным это нам казалось.

Чем ближе подходили мы к горе, тем все больше беспокоилась Анна. Что-то невнятное бормотала, а потом вцепилась в мою руку мертвой хваткой и прибавила шаг. Будто Шайтан звал ее.

— Анечка, вернись домой, — уговаривали мы ее. — Потеряют тебя, ругать будут.

— Нет, нет, я устала там... Там плохо... Ах, ночь... Воздух, дышится хорошо...

Она и правда ненавидела свой дом и свою семью — отца-священника, мать и маленькую сестру. Было ей лет семнадцать, когда пошла она на речку с двумя своими братьями. А вернулась — одна. И с тех пор стала она заговариваться и о том, что произошло, никому не рассказывала, а если уж сильно приставали к ней с расспросами, дико начинала кричать, иногда до обморока. Все решили, что утонули ее братья — озорные были мальчуганы, одному двенадцать, а другому восемь годочков было. Однако тел их так и не нашли. Унесло их быстрым течением. Странно, конечно. Плавали они чуть ли не с рождения, реку в самом глубоком месте переплывали лет с пяти. Но много странного в нашем Ямово творилось... Помню, приезжал следователь, Анну допрашивал, хотел, чтоб она призналась сама, что братьев своих утопила. Да отец ее, очень добрый и очень несчастный человек, попросил оставить ее и забыть обо всем. Боялся он еще и дочь потерять. И вопреки матери не повез ее в лечебницу — сам лечил, молитвами да травами, которые у бабки Аксиньи брал, ведьмы нашей.

Взошли мы на гору, и тут Анна стала как вкопанная, руку свою из моей выдернула и головой закивала — мол, дальше ни шагу. Послушаться ее надо было, остановиться... Но мы оставили ее у церковных ворот и пошли кругом, ощупывая фонариком землю. Не знаю, сколько прошло времени. Звезды застыли, и даже травы не колыхались на ветру — словно ждали.

Раздался страшный крик. Анна! Мы бросились на то место, где оставили ее, но Анны там не было. Кинулись искать ее и нашли лежащей возле одной из церковных стен, плачущую, перепуганную.

— Аня, что случилось? Аня, успокойся!

А она рукой махнула к стене:

— Яркий свет... Тимка стоял. Звал меня к себе. Нравлюсь я ему...

Обняла я Анну, повела домой. А Маленький ангел стал стену осматривать. Не мог он уйти не солоно хлебавши. Я по дороге Анну успокаивала как могла. Мол, привиделось ей все — и Тимка, и свет яркий. А она вдруг успокоилась, глянула на меня устало:

— Не веришь? — говорит. — А я много чего вижу. Со мной духи говорят. Я волков чую издали. Потому что душа у меня волчья. Эх ты...

Догнал нас Маленький ангел, пошел рядом.

— Может, и был тот вход в пещеру, да сейчас все скрыто, — пожаловался он. — Земля ровная, гладкая.

— Дурак, — вскричала вдруг Анна. — Трава там не растет! Не растет! Не растет!

И забилась, зарыдала.

На улице нас отец ее встретил, кивнул молча, ничего не сказал, не стал упрекать да сетовать... Перекрестил Анну, обнял ее и повел в дом.

Мы с Маленьким ангелом обдумывали ее слова. Верить ли ей, с больной-то душой? С другой стороны, а вдруг и правда видит она то, что нашим глазам не доступно?

А трава-то возле церкви действительно неравномерно росла. В том месте, где нашли мы Анну, проплешина была. Словно вырвал кто... Это мы потом уже заметили, когда днем гуляли по горе.

Анну из дома несколько дней не выпускали. А может, сама не шла, боялась. Я в окошко ночами видела: в комнате ее свет горит от свечи. Наверно, отец Андрей над ней молитвы читал. И неуютно становилось на душе. Тоскливо...

Гаснут поленья в моем камине. Только тиканье старых часов с кукушкой раздается в тишине пустого дома. Вижу я красивое Аннино лицо — хрупкое, бледное, озаренное светом бесконечной любви. Любовь ли эта тебя погубила, Шайтан ли... «О том лишь бог ведает» — так говорил мудрый старый Кузьма.

Жертва

Кто мог, уезжал из проклятого Ямово. Молодые — особенно. Потому что молодые чаще стариков здесь умирали. Видно, нуждалась эта земля в свежей крови...

— Жертвы ему, селу нашему, нужны, жертвы, — признался, помню, Темень. — Борьба — бессмысленна, и я с этим уже смирился. Сколько еще проживу — не знаю. Но умру я не своей смертью, это точно...

Он с тоской смотрел в окно, к которому подбирался утренний туман. И было в его взгляде что-то величественное. Какая-то спокойная обреченность.

Я гладила его длинные волосы, целовала в голову.

— Пустое это, Лиза, пустое. Побереги себя, уезжай отсюда.

...Некоторых не отпускало от себя село. Так было со мной, так было и с семьей Осинниковых, что жили в избе по соседству. Дед Кузьма вспоминал:

— Старшой-то, Макар, турок был али чучмек какой. Черный, глаза вострые, так и сверкают, и сверкают. А злой был!.. Бежал он в эти места издалека. Говорили, служил он на конюшне в каком-то богатом доме, у старого помещика. А у того дочь была — красавица. И очень любила она на лошадях кататься. Баловал ее старик-то. Ну, и приглянулась она Макарке-то. Да и она сама, видать, не прочь была любовь покрутить. Уедут они в поле, там милуются... А как прознал про то старик, так и разгневался. Отправил он дочку в монастырь, а Макарку высек и приказал в погреб посадить и уморить его там голодом. Только нашлась в доме добрая душа. Пока старый отец спал, выпустили Макарку. Было это на вторые сутки. Макарка к этому времени озверел от тоски да злости. Поднялся он к старому в покои, связал его простынями да ножом мясницким ноги ему и покромсал. А это, сказал, затем, чтоб ты меня всю жизнь свою помнил и каялся, что дочку свою от меня забрал. Я, говорит, родом из знатной семьи, и если бы не взяли меня в плен и не увезли из родных мест, был бы сейчас царем тамошним.

Что стало со стариком и его дочерью, один бог ведает. А Макарка бежал сюда, в Ямово, дом свой построил, женился. А жена у него была худая-худая, да все плакала и из дому не выходила. Как барышня. Дочь у них родилась, Марфой прозвали. Вот откуда род-то их и пошел. Так мне старые люди сказывали...

Соседи мои, Осинниковы, были черноволосы и черноглазы — видно, сказывалась нерусская кровь. Жили они богато. Хозяйство имели большое, коров и свиней разводили. В страдную пору все село помогало им. Мясо и молоко в город отвозили. Тем и жили.

Хотели они поначалу уехать из Ямово. Мечтали, деньги откладывали на городскую квартиру. Но однажды кто-то пробрался в их дом, вынес ценные вещи, прихватил все сбережения. Хотели они по новой копить, да цены на городское жилье стали расти неумеренно, и пришлось Осинниковым смириться со своей долей. Так и остались они в Ямово.

Словно злой рок на их семью обрушился с той поры.

Двое детей у них было — Артем и Сентябрина, моя ровесница. И брат, и сестра уехали в город учиться, получили образование, остались там работать. Иногда, правда, навещали родителей, и тогда все соседи сбегались посмотреть на городских. Артем и Сентябрина очень красивые выросли, все их нахваливали, все ими любовались.

— Однажды иду я по селу, счастливый такой, беспечный, — рассказывал Темень. — А навстречу — бабка Аксинья. Остановилась она, посмотрела на меня внимательно, а потом и говорит: «Ох, бедный парень, бедный парень, за Макарку расплачиваться будешь всю жизнь». Не понял я тогда, что она имела в виду. При чем тут Макарка, предок мой?

— Не верь ей, — утешала я его. — Мы не отвечаем за грехи отцов. Это было случайностью...

Все рухнуло в тот момент, когда Артема сбил грузовик. Он уезжал в город улыбчивым, добродушным мальчиком, а вернулся уже Теменем. Нелюдимым, почерневшим, обозленным. В инвалидном кресле. С перебитым позвоночником. И как тот старик, обидевший Макарку, уже никогда не сумевшим подняться на ноги.

Я навещала его, и мы подолгу беседовали у окна. О жизни и смерти, о далеком и неизведанном, о близком и родном... Сентябрина привозила ему из города книги. Любил Темень читать, и привлекало его все таинственное, мрачное. Был он бесстрашный и упрямый...

Я часто вижу во сне, как девочкой-подростком крадусь в его сад, чтобы только на минутку заглянуть в окошко его комнаты, увидеть его силуэт, его горделивый профиль... И как когда-то давно, сжимается сердце от волнения и радостного предчувствия. А потом я неслась к себе в дом, зарывалась в подушку и смеялась, и плакала от счастья...

Однажды он выследил меня, выскочил в сад, схватил за плечи.

— Эй, малыш, ты правда влюбилась? Ты дождешься меня? Я закончу учиться, приеду и заберу тебя с собой. Ты ведь будешь ждать меня?

И вот он вернулся. Уже навсегда. Я дождалась тебя, Темень...

«Ангела убили»

А вскоре в Ямово вернулась и Сентябрина. Не по зубам ей оказалась городская жизнь. Еще во время учебы вышла она замуж за местного парня, стала жить с ним и его родителями. Через несколько лет надоела она ему, стал он все чаще пропадать где-то, дома не ночевал по несколько дней. Потом Сентябрина узнала: снимает он отдельное жилье — для себя и своей любовницы. Тогда Сентябрина собрала вещи и сняла маленькую комнатку на окраине города. Работала она учительницей, получала копейки. Когда жила с мужем, материальные проблемы ее не касались, муж зарабатывал неплохо. Теперь же приходилось самой себя обеспечивать, и Сентябрина отказалась от косметики, научилась сама шить себе вещи и кушать раз в день. Однако денег все равно не хватало. И когда квартирная хозяйка в очередной раз подняла цену, поняла Сентябрина: бессмысленно и дальше жить в городе, где она ничего не может себе позволить, ни кино, ни театр, ни даже любимые книги, и где не осталось человека, которого бы она любила и который бы любил ее.

— Говорят, всегда можно найти какой-то выход, — как-то призналась Сентябрина. — Можно было попытаться еще. Побороться. Поискать другую работу. Или другое жилье. А я не хотела бороться. Мне сюда захотелось, на мою маленькую родину. Чтобы просыпаться утром — и видеть в окно гору Шайтан. Чтобы в речке купаться, по грибы-ягоды ходить, в туманах наших бродить...

Помню, ее возвращению обрадовались родители и особенно Темень. Пирогов настряпали, соседей, как обычно, назвали. А когда все напились вишневой настойки, утащила меня Сентябрина на улицу, закурила нервно и расплакалась.

— Вот и кончена жизнь. Понимаешь? — закричала она. — Все, теперь ничего не будет, и ждать нечего... Лизка!.. — Она обняла меня, как сестру, прижалась мокрой щекой. — Я что-нибудь с собой сделаю. Я с горы Шайтан прыгну. Или к волкам уйду...

— Дурочка, все еще образуется, все наладится.

А что еще я могла ей сказать?

Иногда собирались мы все вместе в моей избе: Темень с сестрой, Маленький ангел, бедная Анна. Темень рассказывал нам о загадочных и страшных личностях, таких как граф Калиостро и Бэзил Захарофф, Салтычиха и Батори, Распутин и Мессинг. Читал вслух Лавкрафта. Вечерние посиделки при свечах, с музыкой, иногда со слабеньким вином, только скрепляли нашу дружбу.

Мне многие говорили: зачем ты едешь в эту глушь? Ты не выдержишь долго. Чего тебе не хватает здесь, в большом городе? Здесь твой дом, твоя семья.

Нет, думала я. Мой дом — в Ямово, у подножия горы Шайтан. Тот самый дом, где жили мои предки, дом, который завещала мне, умирая, бабка Вера. Я могла, как в детстве, приезжать туда изредка, на недельку-другую, чтобы отдохнуть от городского шума, выспаться в тишине, навестить Теменя. Но Ямово являлось мне во снах, его образ мелькал то в прочитанной книге, то в ночном дожде, то в крике ласточек... В каждом моем рассказе незримо присутствовал дух этого села. И я уступила. Уволилась из редакции газеты, предупредила издательство, что уезжаю за новыми идеями для будущих бестселлеров, попрощалась с родителями и вернулась домой. В Ямово.

И если бы меня спросили, какие моменты мне были наиболее дороги, я бы ответила: те разговоры с друзьями при свечах, нежная улыбка Теменя, слезы счастья в глазах Сентябрины, тихое пение бедной Анны...

Иногда мы с Сентябриной уходили на гору Шайтан, выбирали укромное местечко, курили, делились женскими секретами.

— Представляешь, Маленький ангел стал за мной ухаживать, — призналась она однажды. — Кстати, почему вы так прозвали его?

— Это все Темень... Он говорит, что Никита — ангел, потому что зла не видит. Не прилипает оно к нему. Заметила? И он маленький совсем, ему вот-вот восемнадцать исполнилось.

— Я знаю, — вздохнула Сентябрина. — Что делать мне теперь? У нас семь лет разницы.

— Живи как жила, — посоветовала я. — А там все само решится.

Это было легко сказать, а сделать? Устав от одиночества, Сентябрина по-настоящему влюбилась. Сначала она посмеивалась над Маленьким ангелом, дразнила его, ругала. Думала, если будет суровой с ним, он отстанет. Однако все чаще Никита засиживался у девушки до глубокой ночи. Домой его не тянуло. Родители его спились, продали городскую квартиру, купили в Ямово дом. Деньги те быстро были потрачены. Теперь они прозябали в нищете, жили, как пещерные люди, охотой и рыбалкой. А Маленький ангел нанялся работником к отцу Теменя и Сентябрины. Позже ему даже комнатку в доме выделили. Видели, что с детьми он — не разлей вода. Сделали благое дело.

Сентябрина и Маленький ангел скрывали свои отношения. Стыдно ей было, что влюбилась она в совсем молоденького паренька. Не ровня они были друг другу. Однако я видела, как смотрит Сентябрина на своего юного друга — с обожанием и плохо скрываемой страстью. Да и зря она от нас-то это пыталась скрыть. Анна почти всегда в своем мире жила, ей не до подружкиных тайн было. А Темень обо всем догадался с первых же дней.

— Говорил я ей — не связывайся с Никитой, плакать потом будешь, а она не слушала меня, — рассказывал он. — Здесь, в селе, каждый на виду, начнутся пересуды да сплетни. Она же слабенькая, ей не выдержать осуждения, она любой косой взгляд в свою сторону воспринимает как пощечину. Зря она так…

— Всегда ли получается поступать правильно? — возражала я. — О нас с тобой тоже судачат.

— Ты сама так решила, — отвечал Темень уже мягко. — Ты сильная. Я тебе только счастья желаю, я очень сильно хочу, чтобы ты уехала.

— Не дождешься…

Не утаилась любовь Сентябрины и от деда Кузьмы. Только он с пониманием отнесся к ребятам.

— Вы, — говорит, — дитятки, меня не бойтесь, вижу я, что любите друг друга. Свет от вас исходит. Только прячьте любовь свою. Люди здесь злые, и языки у них черные. Погубят они вас. Расскажу я вам историю