Я любил этого человека, как никого другого. Я не говорю, что любил его больше твоей матери. Моя любовь к нему была другой. Однако если ты слышала, что в наших отношениях было что-то непристойное, то этого не было. Мы не этим были друг для друга. Мы были чем-то большим.
Есть завершения. Есть начала. Иногда они совпадают, и конец чего-то одного отмечает начало чего-то другого. Но иной раз после конца просто наступает долгая полоса — время, когда кажется, что все завершилось и ничто другое уже не начнется
— Тот же вопрос я задал юному Фитцу Виджиланту примерно четыре месяца назад. Его ответ меня не удовлетворил, так что я подумал, что могу прийти сюда и получить лучший. От тебя.
Чейд пренебрежительно фыркнул:
— Что ж. В былые времена ты легче относился к розыгрышам.
Он пересек комнату, держась немного скованно. Я заподозрил, что под рубашкой его торс туго перебинтован, чтобы придать стройности и облегчить нагрузку на старую спину. У камина он рассеянно огляделся по сторонам:
— Куда подевалось мое кресло?
Розмари издала тихий досадливый вздох:
— Прошли месяцы с той поры, как вы тут бывали, и вы сказали, что я могу все обустроить по-своему.
Он бросил на нее сердитый взгляд:
— Необязательно было менять все так, чтобы досадить мне.
Она поджала губы и покачала головой, но махнула рукой Фитцу Виджиланту:
— Старое кресло в углу, с другим хламом, ожидающим, когда его выбросят. Принеси его, пожалуйста.
— Хламом? — возмущенно повторил Чейд. — Каким еще хламом? У меня тут не было хлама!
Она скрестила руки на груди:
— Растрескавшиеся миски и щербатые чашки. Маленький котел со сломанной ручкой. Фляги со старым маслом, которое почти превратилось в смолу. И весь прочий сор, который вы спихнули на дальний конец стола.
Чейд еще сильнее помрачнел, но лишь проворчал что-то в ответ. Фитц Виджилант притащил его старое кресло обратно к очагу. Не вставая, я подвинул кресло Розмари, чтобы освободить место. Впервые за десятилетия я вновь увидел кресло Чейда.
Я записала свой сон о летающем олене и тот, где был гобелен с древними королями, высокими и золотоглазыми. Шесть страниц ушло на то, чтобы записать сон о мальчике, белом как рыба, в лодке без весел, проданном в рабство. Я записала сон о том, как мой отец вскрывал себе грудь, вытаскивал сердце и прижимал его к какому-то камню до тех пор, пока кровь не покидала его до последней капли.