всегда купаюсь голая, трусы душат меня!
У обоих некое отвратительное счастье во взорах.
Серебряное море и диско-корабли. И снова нас накроет волной большой любви.
Вышел месяц из тумана,
Вынул ножик из кармана —
Буду резать, буду бить,
Все равно тебе водить
Я уже упоминал в этих записках о своем увлечении философией. Увлечение это длилось долго, более тридцати лет. Зародилось оно в начале восьмидесятых после того, как посетило меня сновидение, в котором я неожиданно узнал о себе, что являюсь автором философского трактата о пиве.
И в теплицах отразились наши теплые лица.
Люди, как у них заведено, убивают, калечат и терзают друг друга. Одновременно поют песни, строят дома, совершают научные открытия, пишут музыку, романы и картины, устанавливают спортивные рекорды. Что ты будешь с ними делать? Хочется по-старушечьи подпереть подбородок кулачком и глядеть на них, сокрушенно покачивая головой.
Возвращаясь от коллекционера, мы проходили через огромный парк, который раньше принадлежал графу Гребе. И, представьте себе, весь парк оказался усыпан белыми мышами. Они спали всюду: на траве и в кронах деревьев, так что в первый момент нам показалось, что выпал снег. Да, Прага странный город. Здесь происходит много странных событий.
Но подлинными героями данной главы являются жидкости. Небольшая коллекция влаг.
Клей, белое вино, пиво, пот (обильно исторгаемый телами дышащих), чернила, кровь, сперма, псевдосперма, водка и наконец сопли, превращающиеся в ледяной кристалл.
Он постоянно торчал в окне дома напротив, отрешенно и безразлично пялясь на улицу. Казалось, он ничего не понимает. Никаких эмоций не отражалось на его големическом лице, словно бы небрежно вылепленном из красноватой глины. Но все же его как-то гипнотизировало и, возможно, развлекало движение прохожих внизу, и проносящиеся автомобили, и тяжеловесное перемещение трамваев. Этот человек, облаченный в бурую рубаху, почти сливающуюся по цвету с окраской его кожи, совершал одно-единственное действие — сморкался. Причем в ладонь. Никогда я не наблюдал в его руках никаких намеков на носовой платок. Он сморкался в ладонь, а после вытирал ее о свой подоконник. В зимние дни на этом подоконнике образовывалась внушительная зеленоватая наледь, как бы огромная ледяная сопля, угрожающе нависающая над улицей. Нечто присутствовало чудовищное и величественное в его оцепенении, в его бесконечном спокойствии. Это был Сморкающийся Голем — одна из пражских насмешек над легендой о человеческом мире.
