Тогдашние столичные жители, подобно Снегирёву, полюбившие рыскать в лесах и глухих деревнях, редко маялись такой хуйней, как нынешние. Никто не «выходил из зоны комфорта», никто не увлекался выживанием в трудных условиях или же самоутверждением за счет преодоления своих слабостей — такой тупизм тогда был не в ходу.
Зверев обладал репутацией живописца-виртуоза, он писал жирные экспрессивные картины пастозным маслом, картины эти уже тогда пользовались успехом у коллекционеров. Сейчас существует в Москве Зверевский центр — как бы отдельный музей этого художника. Но в те годы Зверев славился не только экспрессивными полотнами, но и не менее экспрессивным поведением. Например, он любил поступать вот как: узнав, что в кинотеатрах запустили новый фильм, пользующийся популярностью у зрителей, Зверев покупал девять или семь билетов в одном ряду, где-нибудь в центре зала. Располагая большим количеством красивых знакомых девушек, которые относились к нему с уважением и готовы были участвовать в его авантюрах, он приглашал восемь или шесть из их числа на киносеанс. Девушки заранее знали, что произойдет, они были его сообщницами. Важно было, чтобы все они пришли очень нарядные, модные, ухоженные, с заботливо сделанными прическами на головах, с украшениями, в красивых платьях и ожерельях, в каких-нибудь суперсапожках из мягкой замши на высоком каблучке. Они рассаживались в центре зала — Зверев посередине, по одну сторону от него четыре или три девушки, по другую сторону тоже четыре или три. При этом они между собой не переговаривались, делали вид, что пришли порознь и друг друга не знают. Естественно, остальным посетителям кинозала и в голову не могло прийти, что эти холеные барышни могут иметь какое-либо отношение к затрапезному бородачу алкогольно-бомжового покроя, который восседал между ними. Сеанс начинался. Дождавшись какой-либо сцены в показываемом фильме, полностью лишенной сексуального содержания… В советских кинотеатрах и так не показывали фильмов с откровенными сексуальными сценами, но Зверев выбирал для таких походов фильмы, подчеркнуто лишенные даже намека на эротизм. Итак, дождавшись какой-нибудь большой сцены — например, сцены битвы, или сцены, где рабочие работают в заводских цехах, или сцены, где бандиты собираются ограбить поезд, — Зверев доставал из штанов свой хуй и начинал дрочить, внимательно глядя на экран. Сидящие справа и слева от него девушки увлеченно смотрели фильм, ни единым жестом или взглядом не реагируя на вызывающее поведение приземистого бородача. Остальные зрители попадали в ситуацию когнитивного диссонанса и сильно охуевали: они поначалу как бы не могли поверить своим глазам. В такой ситуации человек непроизвольно ожидает, что первая реакция (возмущение и т.д.) поступит от людей, сидящих ближе всего к дрочащему. Но девушки оставались невозмутимы и безмятежны. В какой-то момент загадочного мастурбатора все же выводили из зала, а за ним, к великому изумлению всех сидящих в зале, гордо вскинув красивые головы, удалялась вереница чудесных девушек. Вот такие дзенско-хулиганские перформансы любил осуществлять Анатолий Зверев. Причем он сам вовсе не считал это концептуальным искусством, а совершал это именно как заведомое и хорошо спланированное хулиганство — исключительно ради собственного удовольствия.
сильно охуевали: они поначалу как бы не могли поверить своим глазам. В такой ситуации человек непроизвольно ожидает, что первая реакция (возмущение и т.д.) поступит от людей, сидящих ближе всего к дрочащему. Но девушки оставались невозмутимы и безмятежны. В какой-то момент загадочного мастурбатора все же выводили из зала, а за ним, к великому изумлению всех сидящих в зале, гордо вскинув красивые головы, удалялась вереница чудесных девушек. Вот такие дзенско-хулиганские перформансы любил осуществлять Анатолий Зверев. Причем он сам вовсе не считал это концептуальным искусством, а совершал это именно как заведомое и хорошо спланированное хулиганство — исключительно ради собственного удовольствия.
Священная математика, наука наук, внушала мне ужас. Меня потрясала пропасть моей собственной тупости, моего оцепенения на краю исчисляемых бездн данного знания, о котором я полагал, что оно изобретено лишь для того, чтобы терзать детские души, чтобы заронить семена неисцелимого недоумения в извилины невзрослого мозга.
