учение таких дисциплин, как неэвклидова геометрия и квантовая физика, само по себе является достаточно серьезным испытанием для разума; когда же эти науки безрассудно совмещают с древними преданиями, пытаясь отыскать черты многомерной реальности в тумане готических легенд или в таинственных старых сказках, что шепотом рассказывают темными вечерами у камина, — тогда умственное перенапряжение почти неизбежно.
Горгоны, гидры и химеры — жуткие истории о Келено и гарпиях — могут воспроизводиться в обремененном суевериями мозгу; но они были там и прежде. Они суть образы, типы — архетипы же сидят внутри нас, и они вечны. Иначе как могли бы поражать наши души рассказы о вещах, которые мы привыкли считать пустыми выдумками? Но разве сами эти образы внушают нам ужас и разве мы действительно смертельно боимся, что будем физически поражены ими? Менее всего это так; однако существуют и страхи, невообразимо более древние, нежели человеческая оболочка... Да, они существовали и посейчас могут существовать вне ее, и они не меняют своей сущности... Мы говорим здесь о чисто духовном, спиритуальном страхе: он затмевает собой другие чувства, он переполняет нас в невинном младенчестве — и он не позволяет нам найти хоть какой-то ответ на вопрос о том, что мы увидим, доведись нам заглянуть в древнее внеземное отражение нашего ego, где мы лишь улавливаем краем глаза неясный мир теней предсуществования.
Вместилище бездонной тьмы Черно, как ведьмины котлы С кипящим зельем. Наклонясь, Чтоб отыскать какой-то путь Сквозь эту бездну, я узрел, Насколько мог проникнуть взор, Стеклянный отблеск темных стен, Сверкающих, как черный лак, И мрак, что сквозь осклизлый зев Обитель Гибели струит [1].
Вместилище бездонной тьмы Черно, как ведьмины котлы С кипящим зельем. Наклонясь, Чтоб отыскать какой-то путь Сквозь эту бездну, я узрел, Насколько мог проникнуть взор, Стеклянный отблеск темных стен, Сверкающих, как черный лак, И мрак, что сквозь осклизлый зев Обитель Гибели струит
Я не слышал ни звука, не видел ничего, кроме необозримого пространства черной трясины, а сама абсолютность тишины и однородность ландшафта подавляли меня, вызывая поднимающийся к горлу ужас
