Прекрасно! — восклицает насмешливый читатель, — но скажите, кто же этот Вашиадан? — злой дух, привидение, вампир, Мефистофель или все вместе?
она взяла черную ленту, лежавшую на ее туалете, и вплела ее в свою косу. "Пусть эта лента, — сказала она, — будет свидетелем моей горести; я оденусь просто; так и быть, надену белое платье: горесть в сердце; да и прилично ли ее обнаруживать? однако к головному убору не мешает и отделку того же цвета. Фи, черное! вся в черном! — скажут наши. Но чем же другим почту я память супруга?"
Теперь я спокойна. О, бедный друг мой! ты лишь там узнал, как горячо люблю тебя... Но нет нужды: клянусь быть твоею и на земле и в небе, твоею навеки".
Или голос Вашиадана пробудил в ней воспоминание о потерянном друге?
Утро на аукционе, вечер на репетиции: день, потерянный для самого себя; но сколько таких дней в жизни!
Право? а слыхали ль вы о графе Сен-Жермен?
— Что хотите вы сказать?
— Горацио! много тайного на земле и на небе, чего философия ваша и не подозревает.
— Вижу, — отвечал я с возрастающим неудовольствием, — что вам знаком Шекспир; но далее ничего не вижу.
Но горесть исторгла из ее груди тяжкое признание, которое, как увядший цвет, назначено было украсить лишь могилу ее возлюбленного.
Не прошло пяти минут, мой незнакомец возвратился из совета; я смотрел тогда прямо ему в лицо... то был покойный друг мой!
Исчезло мало-помалу то невольное самоотвержение, с каким забываешь о себе после великой потери и живешь одною памятью об оной
Обновленная природа обновила и нас. Сердца наши растворились для радости; миновала и грусть в свою очередь.
