Оглавление

Памяти Кателиной Татьяны Григорьевны посвящается

С тех пор прошли тысячелетья,

Где свет и тьма сплелись в борьбе.

И мрак, порою, на столетья

Господство возвращал себе.

Часть 1

Солнечный луч пробился сквозь листву, поплясал на поверхности лужи, встревоженной колесом телеги и начал играть с ресницами юноши, мирно спавшего на козлах. Молодой человек отмахнулся как от мухи. Луч скользнул по щеке и опять начал светить в уголок глаза, как бы говоря: «Вставай, а то проспишь и не успеешь поздороваться со мной!» Юноша дернул бровью и проснулся. В просветах веток сияло чистое светлое небо.

Возница повернул голову и улыбнулся — ему показалось, что две лазурные глубины смотрят в глаза друг другу.

— Говорил тебе, Лесь, иди спать в кибитку. Тогда бы не пришлось вставать так рано.

— Но тогда бы я не увидел звезд перед грозой, не умылся бы прохладным ливнем, не услышал бы песню ветра и, наверняка, проспал бы рассвет! — Ответил юноша, продолжая смотреть в небо, — Да и ты, Петрико, без меня вряд ли смог бы помочь Чалой вытянуть телегу из той лужи, в которой мы застряли во время грозы.

Он поднялся и огляделся вокруг.

— Гляди-ка, Петрико, там, справа, кажется, поляна.

— Вот и славно! Там и остановимся для завтрака.

Кибитка выехала на зеленую опушку и остановилась. Справа от себя путники увидели небольшое озеро, а слева проходила накатанная грунтовая дорога.

— Кажется, сегодня нам удастся пополнить свой провиант, — сказал кучер и повел Чалую в направлении озера.

Молодой человек взял два ведра и пошел к берегу, бросив на ходу:

— Наберу воды для завтрака, и можно будет отмыться.

— Петрико, — сказал юноша, стоя по пояс в воде, — а ведь в таких озерах, наверное, и водятся кикиморы или русалки?

— Ты что, боишься, Лесь? — поддел его возница.

— Да нет, наоборот, было бы интересно встретиться с этаким чудом.

— Встретишься еще, успеешь! — засмеялся кучер и протянул над ведрами руки, — а пока отмывайся, и давай чуток поспим.

И Петрико тоже стал отмывать сапоги. Потом они заплыли на середину озера, окунулись несколько раз с головой, выбрались на берег и устроились для отдыха на зеленом душистом ковре.

— Надо же, а ведь здесь совсем сухо, только роса, — произнес Лесь после недолгого молчания, — а я — то думал, что ночной ливень верст на десять всю округу намочил. Почему, Петрико, иногда такие вещи случаются, которые и объяснить-то никак нельзя? Ну, к примеру, в одном месте ливень всю деревню затопил, а рядом лес стоит не политый; или молния одно дерево ударом испепелит, а другое, рядом, стоит, как ни в чем не бывало, хоть и выше оно и ветвистей?

Но Петрико спал сладким сном. Лесь подложил руку под голову, закрыл глаза, и совсем, уж было, сон его сморил, как вдруг слышит, будто в кустах плачет кто-то.

Поднялся он, раздвинул ветки, глядит, а там баба на камне сидит, нечесаная, в лохмотьях, кулаком мокрый нос утирает.

— Что это ты, тетечка, тут сырость разводишь? Что за горе у тебя приключилось?

А она молчит, да только искоса на Леся позыркивает, и глаз у нее, от слез, видимо, как-то так поблескивает.

— Да ты не бойся меня, горемычная, я тебя не обижу, — ободрил ее парень, — А, может, и помогу чем.

Тут она подвывать перестала и зубы в улыбке оскалила.

— Я и не боюсь, — говорит, — а коль помочь хочешь, так я тебе беду свою расскажу. Купалась я здесь давеча, и гребень в воду обронила, да найти не могу. Видно, под корягу угодил. А там глубоко, потонуть боюсь — плавать-то не умею. А в деревню нечесаной идти стыдно. Да и гребень новый покупать придется. Муж у меня скупой, за растрату вожжами отходит, как пить дать. Может, ты нырнешь, да гребень мой поищешь? Под корягой он, не иначе.

Лесь нагнулся над озером:

— Не видать ничего.

— Да ты нырни под корягу-то, — засуетилась баба, — там рукой и нашаришь.

— Гребень-то новый был? — поинтересовался молодой человек.

— Да бабушкин еще, — ответила она.

— Эка, нашла из-за чего так убиваться, — пожал плечами юноша, — Пора бы уж и новый гребень справить. Ладно уж, держи, расчесывайся.

Лесь достал из кармана рубахи вещицу и протянул ее бабе:

— Для Веснушки вырезал, вчера только закончил.

Баба взяла гребень, повертела в руках.

— Ишь ты, узорчатый-то какой! И зубцы не редкие и не частые, в аккурат.

— Ну, раз по сердцу тебе, забирай его, так и быть, — улыбнулся Лесь, — А я Веснушке еще вырежу.

— И не жаль тебе красоту такую незнакомой бабе отдавать? — недоверчиво покосилась на него тетка.

— Конечно, не жаль, раз ты радуешься! Да тебе только такой гребень и надобен. Другой раз и с гребнем купаться будешь, не потонет — деревянный он. Да ты в волосы-то его вколи, поглядись в воду — красавица! Муж на тебя посмотрит, да не то что вожжами накажет, а еще и шаль новую справит. Вот увидишь, гребень счастливый, с душой сделанный.

Баба волосы расчесала, гребень вколола, да и впрямь как-то похорошела, изнутри, что ли, засветилась.

— Так вот ты какой, Олесь Клязьменский, — говорит, — Недаром, значит, про тебя молва идет.

Парень глаза свои синие от удивления раскрыл и ресницами захлопал.

— Откуда знаешь меня, тетенька? Мы с балаганом в этих краях впервые.

— Да уж знаю. Земля слухами полнится, — и, вдруг, улыбнулась, и с ехидцей добавила, — А, может, ты и братцу моему поможешь? Время-то есть у тебя?

— Да я, вообще-то, поспать хотел, — опустил голову юноша, — приустал в дороге.

— Ну и не ходи, — успокоилась тетка.

— Нет, если помочь надо, то времени не жалко. Далёко идти-то?

— Да вон туда, — указала баба в чащу, — Может, сразу его найдешь, а, может, версту поплутаешь.

— А что с ним? — спросил Лесь.

— Хворый он.

— Как звать-то мне его?

— Да Силычем кличь, — вдруг тетка головой тряхнула, и взгляд опустила, — Ну, иди уже.

Он шел и шел в указанную сторону, а лес становился все гуще и гуще. Как-то зябко стало Лесю.

— Силыч, — позвал он тихонько. Никто не откликнулся.

— Силы-ыч! — крикнул он громче, но голос не подхватился эхом, а сразу смолк, будто усовестился, что тишину нарушил.

«Надо же, чаща какая! Как бы не заплутать!» — забеспокоился молодой человек и огляделся — поросль стояла стеной со всех сторон одинаковая. Вдруг, за спиной Лесь услышал скрип и еле успел отскочить — прямо на то место, где он стоял, рухнул ствол большого дерева с подгнившим основанием.

— Ух ты! А место-то тут гиблое, — произнес юноша, — одному и пропасть недолго. Но ты не бойся, Силыч, я тебя здесь не оставлю. Сейчас отдохну чуток, с мыслями соберусь, а то, видно, заплутал немного.

И Лесь сел прямо на свалившийся ствол, достал из шаровар свистульку в виде канарейки и засвистел. Заиграл, да и сам заслушался, забылся, где он.

«Хороший звук получился — звонкий, заливистый», — подумал он с удовольствием и обернулся — в кустах будто бы сушняк хрустнул.

— Силыч, это ты? — спросил юноша, раздвигая ветки. Там действительно стоял мужичонка, росточком ему в аккурат под мышку.

— Ну, слава Богу, нашелся!

— Чур меня! — взмахнул мужичок руками, и отступил в чащу.

— Да ты не бойся, — поспешил успокоить его Лесь, — я не нечисть какая. Я артист из балагана Петрико. Меня сестра твоя послала тебе в помощь. Ты скажи, что за беда с тобой приключилась?

— Беда не вода, не утечет, свое русло не изменит, — затараторил мужичонка.

— Это так, — согласился молодой человек, — но главное из чащи выбраться, а там в любой деревне травницы найдутся. Да хоть Петрико — наш балаганщик! Очень умелый человек. Любого больного на ноги поставит.

— Меня ставь, не ставь, а все одна нога короче, — усмехнулся старикашка.

— Вот оно что, — призадумался Лесь, — и давно ты так маешься?

— Почитай, сызмальства. Так что, ни знахарки, ни сказочник твой меня не исцелят, — грустно заключил Силыч.

— Исцелить не исцелят, а вот помочь горю твоему можно.

В глазах юноши заиграла лукавая искорка.

— И кто же мне поможет? Уж не ты ли? — захихикал мужичонка, будто веткой о ветку заскрипел.

— А хоть и я!

— Ой, хвастун, болтун, пустомелище! — скривился Силыч.

— Да ты погоди ругаться-то, — остановил его молодой человек, — Ты вот что скажи — лыко у тебя есть?

— Лыко? — захихикал старичок, — Да ентого добра здесь видимо — невидимо.

— Ну, так давай!

Силыч проворно зашнырял по кустам (даром что хромой). А через несколько минут перед Лесем была целая гора лыка, и ни какого-нибудь, а самого что ни на есть первосортного.

— Ну, а теперь сказывай, насколько у тебя нога короче будет? — спросил парень, перебирая пахучие полоски.

— Почитай, дюйма на два, — ответил мужичок, по-птичьи склонив голову на бок, — Да ты что задумал-то, хлопец?

Олесь хитро улыбнулся:

— А вот сплету тебе сейчас лапоточки: на одну ногу — обычный, а на другую — с двойной подошвою. А меж подошвами набью его корою липовой, толщиной в аккурат в два дюйма. Вот и будешь, ты, дяденька, бегать, как лучший гонец, а про изъян свой и помнить забудешь.

— Эка невидаль — лапоточки! Кто сказал, что Силычу обувка нужна? Я и босый и хромый, а быстрей самого быстрого бегуна куда надо доберусь! — ворчит мужичонка, а сам парню за плечо заглядывает, не передумал ли тот ему лапти плести.

— Вишь, как ладно у тебя работа спорится, — сменил, наконец, Силыч гнев на милость.

— А ты не стой в стороне, а иди лапоток померяй, чтоб по размеру обувка вышла, — говорит ему Лесь.

— Ишь, че захотел — померяй! — осерчал вдруг мужичонка, да ступню в листву сухую поглубже зарыл, — вот такой у меня размер, в аккурат с енту щепку будет, — и Лесю кусок коры подает.

Тот только плечами пожал.

— Странный ты. Ну, мерить не хочешь — не меряй, но потом не обижайся, если обувка либо жать будет, либо с