Ад находится на земле. И тут все совершается таким же образом. Всякий из нас в конечном счете занимает в мире — и не может не занимать — только то место, которое определяется его собственной природой, природой его желаний, потребностей, пороков и надежд. Каждый таит в себе свой собственный ад, каждый поддерживает в своем существе адский огонь, каждый из нас предпочитает муку, на которую его обрекает собственная природа, самому безмятежному счастью, которого он мог бы достичь, если бы отказался от этой своей природы и неотделимых от нее желаний».
И продажа оружия различным странам на всех континентах, продажа то открытая, то контрабандная... Могло показаться, что одна часть человечества не могла существовать, не продавая орудий уничтожения другой его части.
ночи. — Любопытно, — продолжал Вильнер, — как мы нуждаемся в том, чтобы закрепить за собой обладание существом, влечение к которому в нас уже умерло. Притом мы умудряемся портить себе этим жизнь.
— Но наступает такой час, — снова заговорил Эдуард Вильнер, — когда нашей единственной настоящей возлюбленной становится сама жизнь. Все это — и звезды, по поводу которых влюбленные парочки во все времена говорят одни и те же глупости; и листва деревьев; и камни, которые лежали тут, когда мы впервые открыли глаза, и по-прежнему будут лежать, когда мы навеки смежим очи; и комедия человеческого существования, этот бессмысленный, но чарующий нас балет, где мы все участвуем, всякий раз повторяя с новым волнением все ту же извечную пляску; это ощущение собственного «я», самого важного для нас в целом мире, присущая нам одним манера наклонять голову, полировать ногти, держать перо, проводить рукой по шелковой ткани или по женскому телу — все то, чего после нашей смерти не сыщешь ни в ком...
— И пусть мы даже любили эту жизнь всеми фибрами своей души, властвовали над нею, познали все ее стороны, ежеминутно смотрели ей в глаза, проникали во все ее поры, — в тот день, когда эта негодяйка покинет нас, нам покажется, что мы так ничего в ней и не поняли. А она, — закончил Вильнер, указав своей большой дряблой рукой в сторону Жан-Ноэля, — она поселится вот у такого ветрогона, который будет понимать ее еще меньше, чем мы, и еще хуже, еще бездарнее станет ею пользоваться
Не произнося ни слова, Симон влепил ей две пощечины — справа налево, наоборот... Раскаленный прут стал охлаждаться и выходить у него из-под кожи. Так Симон и Сильвена поняли, что они любят друг друга
И повсюду война, уже начавшаяся или только готовившаяся; и повсюду — угрозы, поиски новых взрывчатых веществ, совершенствование средств уничтожения людей... — Когда народы тратят все свои силы на то, чтобы производить оружие, — размышлял Симон уже вслух, — они неизменно лелеют нелепую надежду, будто им не придется его применять, хотя всей своей тяжестью этот груз оружия неумолимо толкает их к смерти
