Оглавление

Часть первая

РЕСТОРАТОР

Добрый день, господа. Разрешите представиться: я — человек, лишенный власти.

Случилось так, что банк, где я работал, закрылся. За его дверьми остались 15 лет моего нервного труда. А так как труженикам ликвидированной компании золотых парашютов не положено, мы, топ-менеджеры, перешли в разряд пропащих людей: без статуса и жизненной перспективы.

В тот день солнце, как назло, светило ярко. Наша отверженная группа, выброшенная на обочину жизни (как писали в XIX веке авторы физиологических очерков), выглядела несколько похоронно среди офисного планктона, беззаботно курящего, радующегося краткой свободе и предстоящим компенсациям.

Вскоре один знакомый финансист спрыгнул с 12-го этажа, попав в последнюю секунду в фокус подъездной камеры. В миг приземления его галстук напоминал огромный вопросительный знак. Жена погибшего до сих пор доказывает страховщикам, что муж просто поскользнулся. В общем-то, именно так этот вопрос и следует понимать.

Еще через два дня мне позвонил бывший акционер. Из телефонной трубки пахнуло Средиземноморьем.

— Ты же-же о прошлом не думай, главное — как дальше жить. — На той стороне ласково шумело море и прожорливо кричали чайки. — Не сопли жевать, а бизнес делать. Банки тю-тю. Спасибо, если через два года сотня из них останется. Кому ты там нужен! Люди ждут идей, а инвесторов мы подтянем, инвесторы всегда найдутся. Даю же-же подсказку. У народа большой спрос на «пузо», так что на шаг вперед смотри… Ну, добро. На месте стоять — все потерять…

Да я и потерял. Терять — это для меня уже стало традицией. А смотреть на шаг вперед — совет бессмысленный. Смотрел я и на два, и даже на три шага… но ничего не разглядел. За 25 лет трудовой биографии я начинал четыре раза: все четыре раза с нуля, и уже на второй-третий хотелось нарушить вечный закон жизни тем самым лихим прыжком с 12-го этажа.

Поэтому я не хотел заниматься бизнесом. Особенно мелким, ненавистным, скандальным, потным, орущим и копеечным. Еще со времен работы в банке осточертел он мне вечными своими просрочками, невозвратами, нарушениями графика погашений, бухгалтерами с вечно скошенными от вранья глазами и постоянными просьбами о реклассификации условий ссуды.

Так что в игре «на пузо» я специалист неважный. Но еда нынче в моде. Страна стресс заедает.

Где и как употребить пищу, известно хорошо. А как на ней заработать?

Есть неплохое местечко: «Пушкин» на Тверском бульваре. В богатом Монетчиковском переулке лениво расположился «Обломов», где мне три раза с извинениями дожаривали гуся — в итоге получилось вкусно. Не раз я разминался в многочисленных английских пивных. Хотя эль — не мое, «буфет» во многих из них достойный. Впрочем, фиш-энд-чипс испортить сложно.

Окруженный гордыми официантами, сиживал за черной бутылочкой саперави в грузинских «кулинарных дворцах». Их много разбросано по Москве. Особенно впечатляет палаццо на Кропоткинской, способное вместить с полтысячи любителей кахетинской кухни. Хотя обычно там пустовато.

Знакомства тоже были. Крепкие знакомства с несколькими рестораторами средней руки, мужественно сводившими концы с концами. Конечно, общался я по работе и с массой лишенцев, прогоревших на кулинарных проектах. Обычно все их беды происходили от неопытности, отсутствия достаточного финансирования, нехватки времени, неудачного места — от чего только ни происходили. Разоренные были всегда.

Но теперь!

Как миражи, тихо исчезли славные местечки. Ушел с Самотеки «Бурый Лис». Я так любил там дружелюбную атмосферу и тушенку с перловкой и пармезаном. В Рождественских переулках зачах испанский «Тапа де Комида». Где теперь в Москве найдешь настоящую «кастильскую» веранду, увитую виноградом? На нее мы поднимались узкой витой лестницей, чтобы в знойный день испить ледяную красную сангрию. Закрылись уютный «Брудер» на Дмитровке, с кожаными диванами, место, где всегда было вкусно. Нет теперь на Смоленке дегустационного зала «Ле Сомелье», заставленного аппаратами, позволяющими пробовать любое вино, не открывая бутылки. А ведь это были «намоленные» (напитые и наетые) места с добрыми традициями, устоявшейся клиентурой и аппетитной атмосферой. Годы работы и вложений.

О таких затратах даже думать не хотелось.

А думать о будущем надо обязательно. Инвесторы нетерпеливо ожидают моих предложений.

Запрос на «пузо»! Так я горячил себя, ожидая прихода идей.

А если успех в простоте? Закопченный казан на Павелецком вокзале, возле которого я ел самый вкусный ферганский плов. А какая вьетнамская обжорка пряталась на Савеловском рынке! На четыре кастрюли, три стола и пять вьетнамцев выходил чан супа фо такого качества, что даже во Вьетнаме, говорят, такой не попробуешь. Сюда, о чудо, в выходные стояла очередь. А на Даниловском рынке людно во всех квазиэтнических фастфудах, и шаурма недалеко от дома. Обыкновенная, простая шаурма из говядины. Ничего нового, никакой «изюминки», никакого маркетинга с рекламой — а просто язык проглотить. Белый чесночный соус, репчатый лук, тающее во рту мясо, жгучий зеленый перец и несколько ломтиков золотистой картошки.

Или хинкали. Дивные хинкали дожидаются любителей в тайных местечках Первопрестольной. И самые годные пробовал я в маленьком шалмане на Сиреневом бульваре. Крепкий бульон, перец, тонкое тесто, банка аджики, сулугуни со слезой, блестящие помидоры, ароматная кинза. И народу всегда — задавись.

А вложения в этот бизнес смешные: 50 метров аренды, трое на кухне и один официант. Что ни говори, привлекательные бизнес-модели. С одной только неувязочкой: не китаец я, не вьетнамец, не дагестанец и даже не грузин. И ничего с этим уже не поделаешь. И куда смотреть славянину, если он хочет смотреть в гастрономии и винопитии хоть на один шаг вперед?

Я разглядел незаметную рюмочную на Соколе. То есть видел-то я ее постоянно, но открыл для себя только сейчас. Скромная вывеска и узкий вход. Ничего лишнего, приятный минимализм. Во мне родилась мотивация.

Спустившись по лестнице, я осмотрел помещение по-хозяйски. Ну да, дешевый пластик, белый кафель, шесть столов, метров 70 площади. «Кухня за занавеской»: место, где режут бутерброды и жарят сосиски. Вокруг спокойно и мирно. За одним столиком сидел краснолицый мужчина средних лет и думал о жизни; перед высокой стойкой двое бородачей с рюкзаками молча приканчивали пол-литра. Наверное, готовились к походу.

Я выпил пятьдесят граммов водки из белого мнущегося стаканчика, заел бутербродом со шпротами.

Повторил.

Заведение нравилось мне все больше и больше.

Прошло уже сорок минут, но ничего не изменилось. Четверо посетителей (включая меня) в два часа дня — это недурно. Значит, проходимость не меньше семидесяти человек за день. А то и сто. Я взял меню, потом взял жигулевского и стал анализировать. Грубо подсчитал баланс заведения. Просто для оценки инвестиционной привлекательности.

В меню водка «Праздничная» — 50 рублей, бутерброды с ветчиной и сыром — 70, со шпротами —60, румяная сосиска на хлебе — 50. Были там и салат оливье, селедка, копченый шпик, водки разных сортов, кизлярский коньяк, пюре с жареными колбасками… Все не слишком вкусно, но не отравишься.

Я выборочно проверил.

Выбор «Праздничной» одобрил: правильная водка, терпеть не могу новодел. Дизайн «а ля Столичная»: та же цветовая гамма и шрифты на этикетке. Рецепт классический: смягчённая и очищенная вода из артезианской скважины, спирт класса «люкс», сахарный сироп, лимонная кислота. Как в любой российской водке, есть добавки для питкости… но все равно жестковато. Я вообще-то люблю помягче.

Бутылка стоит 170 рублей (на полке — оптом, разумеется, дешевле). Значит, около 50% сверх себестоимости идет в прибыль. Я оценил маржу с сосиски, салата, бутерброда, вычел аренду с зарплатой и получил тысяч четыреста чистого дохода. Задумался: много это или мало? Почти как зарплата топ-менеджера в средней компании (я не сказал бы — в крупной). Но оросит ли инвесторов такой доход? Это вопрос.

Надо будет зайти в другие места. С приятным чувством, что начало положено, я отправился изучать тему в центр города.

Но было жарко, ах как было знойно! Я еле шел, а мимо, по раскаленной плитке, прошустрил бойкий паренек в узких желтых штанах. За ним семенила девица в кедиках. Потом меня обогнала еще пара молодых с узелками на затылках. Я смотрел на них глазами предпринимателя. Где они сегодня напьются? Это важно для анализа.

Из-за кустов, с пустыря, окруженного покосившимся забором, раздался пронзительный крик: «Эй, земеля, запень пиваса!». Там пили небогатые люди. Для них любой пустырь — рюмочная. А что? Если организовать заведение «Пустырь», или нет: «Подворотня», разбросать муляжи окурков, пустую посуду, бумажки… Потянется ли народ? Почему бы и нет, все мы родом из детства!

Идея показалась потентной.

Беснующееся солнце превратило мою тень в богомола, а пот залил очки. И очень захотелось смыть усталость ледяным лагером. Как на заказ, передо мной заведение — «Бар».

А что? Тоже проанализируем. Интерьер оказался безвкусным, оформленным в каком-то экологическом стиле. По углам темнели фикусы с папоротниками. Пожалуй, одна аренда составляет полмиллиона. Три зала, человек десять ждут заказы. Впечатляет. Сразу видно: серьезный оборот.

Я выбрал место у окна. Не скажу, что все присутствующие на меня уставились, но и родными не стали. Посетители — ребята и девчата лет до двадцати пяти. Ну, как одеваются хипстеры, знают все. Хорошо, что на мне не было галстука.

— «Шпатена», — произнес я запекшимися губами.

— Вы сказали «Шпатен»? — с удивлением повторил официант с длинной эльфийской косичкой на полувыбритом черепе. — Такого пива у нас нет!

— Все равно. «Будвайзер», «Карслберг», «Хайнекен», «Пилснер», хоть «Амстел»!

— Да хоть убейте, нет, — задорно ответил он. — Не держим.

— А что же вы держите? — завелся я.

— Все! — широко улыбнулся официант. — Теплоту солнца, прохладу воды, аромат вереска, мед, цветы, дубовые листья… Мы пьем наш мир с миром в душе и рады разделить его с вами…

— И как эта смесь называется?

— Некоторые, — сказал юноша, — называют его крафтом, но это неправильно…

Вот попадалово! Это же крафт!

Как-то с коллегами смеха ради мы распили «Кожедуба» с мужественным лицом на этикетке. Черный, как нефть, коктейль Молотова создавал ощущение, будто в бензин плеснули машинное масло и подсластили карамелькой.

Пока я силился что-то вымолвить, вокруг эльфийца уже собралось несколько любителей крафта.

— Я пить хочу, — зачем-то признался я.

— Как раз для вас, — бармен продолжал улыбаться, — рекомендую эль IPA. Один из лучших элей Великобритании, легкий, но мощный. Напоминает лагер. Попробуете?

А куда мне деваться?

— 430 рублей.

— Сколько? — взревел я.

— Крафт нельзя пить в гневе, — официант, как проповедник, поднял перед собой сложенные ладони. — Постарайтесь успокоиться! Сосредоточьтесь на этом вине. Я говорю «вино», потому что крафтовый эль — это не пиво, в общеупотребительном смысле. Это — вино друидов, в котором они смогли собрать все силы природы, корни, звезды, цветы…

— Давай сюда, — раздраженно сказал я.

— Вы только не пейте одним глотком. Попробуйте ощутить душу напитка. Наш язык — удивительный инструмент для получения наслаждения…

Особенно твой. Ладно, пусть треплется, а я глотнул. Цветы и звезды посыпались из глаз, корень застрял в горле.

— Деньги верни, — захрипел я.

Тут он обиделся. Может, из-за денег.

— Крафт — это искусство природы: каждый паучок, упавший в сусло, добавляет свой тон в послевкусие, — заявил он.

Затем официант холодно проинформировал, что хмелевой показатель степени горечи в IPA составляет около 50, а в Императорском стауте — целых 120. А кто посмеет сказать, что императорский стаут плох?

— Кто- кто! Я и посмею, — отрезал я и покинул заведение.

Мой путь лежал в район Мясницкой и Маросейки. Там я ранее заприметил пару заведений, которые называли себя «рюмочная». В них я планировал отдохнуть душой и, конечно, прозондировать бизнес-почву.

Полное разочарование. То были совсем не рюмочные, а какая-то барная хрень с фальшивым названием. Водка — триста, бутерброд с семгой — двести, оливье — столько же. Плюс подозрительное мезе, брускетты, пашоты и прочие брокколи-пуккали. Я задохнулся от возмущения. Обманом они заставили меня тащиться по пеклу без малого час и, конечно, никакого финансового разбора не заслужили.

Я им об этом заявил. Не сказать, что мне не ответили.

С ужасным настроением я отправился домой. Но тут вспомнил про заведение на Соколе. Ведь надо же оценить вечерний оборот, клиентуру, суточную эволюцию кухни… К черту усталость, работа — прежде всего!

Как я и думал, народу там прибавилось. Три студента, два краснолицых друга, пара кавказцев. Почти все столики были заняты. Я пристроился в углу. Мой столик был по-настоящему липкий, как в «Преступлении и наказании». Я еще в школе полюбил этот роман, особенно главу про распивочную. Знал ее почти наизусть: «Он уселся в темном и грязном углу, за липким столиком, спросил пива и с жадностию выпил первый стакан».

Я тоже выпил с жадностию.

Раскольников думает, что после стакана пива в один миг крепнет ум, яснеет мысль, твердеют намерения. У меня все то же самое: я будто сроднился с романом!

Как я, сидя на уроке литературы, мечтал побывать в распивочной! И вот я здесь. «На стойке стояли крошеные огурцы, черные сухари и резанная кусочками рыба; всё это очень дурно пахло». И снова в очко. В витрине, неплотно закрытой стеклянными дверцами, желтели огурцы с сухарями, сизая резаная селедка, и тоже дурно пахло жженой сосиской.

А за столом напротив мог бы сидеть Мармеладов… Почему бы и нет? Это же анимация. Во-первых, колоритно: аниматор будет подсаживаться к посетителям… Хотя за это можно и схлопотать в лицо. Ладно, пусть сидит за отдельным столиком, а люди сами к нему потянутся.

Я заметил, что в рюмочных много одиноких, которым некому излить душу. А-а, это уже готовая бизнес-идея!

«Про-п-устить!» — все обернулись на резкий крик. Бомжеватого вида мужик вломился в заведение, обогнув уборщицу, и высыпал на прилавок кучу медяков. «На все!»

Рваный пиджак и поношенные спортивные штаны… Богатая фактура! Нет, я искренне восхитился, с какой гордостью и без счета были брошены деньги. Новичок, не спрашивая, плюхнулся перед смурным мужиком; сразу запахло разбором. Градус рюмочной повышался. Посетители раздували искру неприязни жадно ждущими взглядами.

Я отлично поработал в тот день, покинув рюмочную поздно ночью. Там вспыхнула драка. Получилось по-хорошему весело. От славного заведения, от хорошо проделанной работы, от полноты мыслей я чуть не забыл дорогу домой.

А если повторить эту замечательную атмосферу? Воссоздать, добавив «желтого Петербурга», горчинку грусти, сладость душевного разговора. Задушевность необходима русскому человеку, как хлеб. Даже песни у нас задушевные… Кстати, стоит добавить гармошку. Одну на несколько заведений, для минимизации переменных расходов. Это будет не просто место распития, а клуб для широкой души, для народного гуляния, для любви и ненависти, для смеха и слез.

«Театр-рюмочная» — это звучит! Или только театр? Или только р-рюмочная? Но все должно быть очень дешево!

Дурак тот, кто не рассматривает новые идеи со стороны. Не щадя, бичевал я на ходу свои находки.

— Почему кухня слабая? — спросят меня.

— А с чего ей быть сильной? Это не еда, это — закуска и добрые воспоминания о прошлом.

— А что за мужик из угла глазеет?

— Это Мармеладов (кстати, рюмочную можно назвать «МармеладовЪ»): он говорит по душам, если душа просит.

— Говорят, у вас часто дерутся…

— Бывает, но это нормальное проявление задушенной городом души. Здоровая народная агрессия. После выпивки все хотят подраться. У нас это можно. В разумных пределах.

— А кто определяет эти пределы?

— Кто-кто, дед Пихто! Люди разнимают, и обратите внимание, какие крупные у нас повара. Должность называется «повар-охранник».

Ч-черт, куда я свернул, опять не туда.

— Бомжи постоянно заходят…

— Заходят бедные люди. Вы тоже можете стать бедным, и мы вас ждем. А если вонючие, не пускаем.

— А мне не нравится!

— Мы не рубль — всем нравиться.

— Жена не одобрит…

— Так не бери жену, а лучше — гони ее на все четыре стороны.

— Водка плохая…

— Выпей еще, сразу станет хорошей.

— Почему у вас гармошка играет?

— Предлагаешь бренчать на дутаре? А может, в волынку подуть? Это этническое заведение. Ты же не спрашиваешь, почему в хинкальной нет блинов?

Поглощенный своими мыслями, разгоряченный внутренним спором, я снова оступился.

— Фигня у вас, а не заведение: дешевый шалман.

— Да пошел ты знаешь куда!

Вот незадача: я забыл код домофона. Это бывает, когда с-сильно устаю. Придется загорать пока кто-нибудь не подойдет. Х-холдно! Или скажем так: свежо.

Ветер прилично задувал под ветровку и прилепил к очкам мокрый листок. Как говорят киргизы: «Осень идет, волоча свой меч». Все окна потухли, в тишине не слышно шагов. Может, вообще никого не будет? А завтра позвонит акционер и присосется пиявкой: «Ну же, ну, как дела?» И я ему: «Как сажа бела». Фу-у-у, пошлятина. Придет же такое в голову. А я ему: «Так мол и так…»

Конечно, он спросит: «И кому это надо, какая маржа, какие ваши доказательства?» А я ему: «Никаких!» Нравится, не нравится, спи, моя красавица… Нет, так я лучше не скажу, а скажу ему вот как: «Я разве что-нибудь кому-нибудь должен? Когда людям хорошо, зазвонит телефонное радио… ч-черт, сарафанное радио. Кому надо, тот подтянется. Свято место пусто не бывает, я лично бисер перед свиньями метать не намерен!» — и брошу трубку.

Нет, лучше: «Я на обжорку не подписывался! Людям нужен праздник! Не на „пузо“ запрос, а на праздник!» И еще: «Выигрывает тот, кто продает эскимосам холодильники, а не шубы! Шубы у них свои есть, причем мехом внутрь. Мы должны идти впереди потребителя, а не плестись у него в хвосте!»

А потом сделаю паузу. Он будет сопеть в трубку и переваривать услышанное, а я спрошу: «Ты, вообще, на минуточку, не перепутал ли меня с корчмарем, тьфу, с трактирщиком? Я… я…»

А кто я?

ГМИИ им. Пушкина посвящается.

«Около полутора миллионов человек посетили ГМИИ имени Пушкина за… год, — сообщила директор музея на встрече с журналистами в понедельник. — Посетители музея увидели полотна Клода Моне, Пьера Огюста Ренуара, Поля Сезанна, Поля Гогена, Винсента Ван Гога, Анри Матисса, Пабло Пикассо и других мастеров, работы которых хранятся в собраниях Пушкинского музея и Эрмитажа».

Из телевизионных новостей

«Клянусь рассказать все, известное мне по делу. Буду говорить только правду, всю правду и ничего, кроме правды».

Клятва свидетеля

Все описанное в рассказе произошло на самом деле

СТАРУХА

С трудом я открыл глаза. Почему? Почему сейчас? За что старухи взьелисъ на меня? Дико болит голова. Как было в детстве, когда у меня адски схватило голову в музее: до самой сердцевины глазных яблок, до самых зрачков… Теперь я чувствую, как эта боль отходит от глаз в глубину: сначала нежно сжимает, ощупывает мякоть затылка, чтобы в самый подлый момент безжалостно раздавить его до картофельных ошметков, пролиться в воронку позвоночника. В детстве мне казалось, что так взрывается гипоталамус, хотя я и не знал наверняка, где он находится.

**************

Наша семья, как и множество других российских семей, серьезно относилась к искусству. Мы шли в музей не для приятного времяпровождения, а для духовного роста. Ставили цель увидеть все без остатка. Мама вбирала живопись целеустремленно, отец немного пресыщено (хотя непонятно, с чего бы ему пресытиться), старшая сестра — с известным почтением: так смотрят на персонажей, от которых зависит твое будущее. Средняя вела себя так, как будто боялась, что ее поймают со штукой бесценного холста в кармане. Я же мучился головой.

Десяток картин, от силы один зал — и глаза застилал кислотный туман: краски начинали пузыриться, темнели и тускли светильники, буравя мозг вольфрамовыми червяками. Как в те моменты я ненавидел своих родных и все музеи мира! Всю живопись, вместе взятую, я сжег бы на родном пустыре: в бескрайних просторах гольяновских новостроек, между штабелей строительных плит с оконными вырезами. Там, где прохладный ветерок колышет пожелтевшую полынь, где над желтыми ее соцветиями течет мучительно сладкий дым невидимых костров… Там, где я жил.

В музее шла иная жизнь. В нем происходило публичное наслаждение живописью: утром — с шарканьем и зевками смотрителей; днем — под авторитетные выкрики экскурсоводов, смех и гомон; вечерами, случалось, — под фортепианную музыку. Люди приходили, расслабленно бродили и уходили, получив от искусства что-то свое.

Но наша семья с толпой не смешивалась! Мы двигались плотной группой, поглядывая не бе