Самоубийство Иудушки как метафорический возврат в материнское лоно может означать регрессивное отступление к биологическому началу; как акт принудительной близости — последний из возможных — оно наглядно свидетельствует о ее пагубной природе
душевный «переворот» Иудушки (а впоследствии многих героев Чехова)325 совершается слишком поздно и не несет в себе консекутивности — одного из критериев событийности326, — что подчеркивает и сам рассказчик:
В романах Толстого и Достоевского эта «ментальная перипетия» выступает манифестацией реалистического события323. Д
На последней стадии вырождения Арине Петровне, а затем и Иудушке, влачащим жалкое, уже скорее растительное существование, открывается горькая правда о прожитой жизни.
Это был своего рода экстаз, ясновидение, нечто подобное тому, что происходит на спиритических сеансах. <…> Мало-помалу начинается целая оргия цифр. Весь мир застилается в глазах Иудушки словно дымкой; с лихорадочною торопливостью переходит он от счетов к бумаге, от бумаги к счетам. Цифры растут, растут…
У Иудушки гипертрофированная фантазия принимает форму экстаза и полностью подменяет собой умственную деятельность.
Агония головлевской жизни выливается в торжество «призраков» — иными словами, в своеобразное обнажение и гипертрофию изначального состояния.
обман призван скрыть не только нравственную низость обитателей усадьбы, но и метафизическое зло, главным носителем которого является сам Порфирий.
Весь мир, в его глазах, есть гроб, могущий служить лишь поводом для бесконечного пустословия312.
Щедрин-сатирик подносит русскому обществу той эпохи остраняющее зеркало, которое отражает его чудовищную смехотворность и химеричность.
