автордың кітабын онлайн тегін оқу  Звездочка

Евгения Тур

На великом пространстве голубого неба плыла маленькая звездочка, которая светила особенно ярко и лила сладостные лучи на землю. То была добрая звездочка, звездочка несчастных. Странствуя по небосклону, она засматривалась только на горе живущих, и, заглядывая в окна домов, посещенных несчастием, лила свет свой на их обитателей. Ей хотелось утешить их. В прелестную июльскую ночь, совершая обычный путь свой, звездочке удалось навеять живительные сны и счастливые грезы на многих людей, нуждавшихся в утешении. Историю этой ночи и этой звездочки я хочу рассказать вам.

Мириады звезд светили сверху на землю; луна плыла на безоблачном небе. Наша звездочка, будто потерянная между большими и яркими светилами, скромно совершала путь свой, заглядывая то в один дом, то в другой, светя то в одно окно, то в другое. Она отыскивала людское горе, а людского горя не мало на нашей матери земле. И вот вдруг приостановилась звездочка над большим каменным домом. Его окружали со всех сторон высокие стены. Она заглянула в большое окно, сквозь большое, цельное стекло, вымытое так заботливо, что оно светилось будто зеркало или кристалл. Окно это выходило в длинную, длинную залу, светлую, но холодную, чистую, но как будто пустую, хотя в ней стояли рядом все кровати, и кровати, одна как другая, в однообразном порядке и в симметрической расстановке. Длинной вереницей тянулись кровати; на каждой спал мальчик и спало их много, так много, что и перечесть их тому, кто не умеет хорошо считать, было бы трудно. Их было, и кроватей, и мальчиков, не то 30, не то 40. Все они спали. Сколько голов и головок, белокурых, русых, черноволосых, и как лица их были разнообразны. Тут были и красивые, и дурные, и бледные, и краснощекие, и толстые, и худые, и умные, и глупые лица. Ведь и во сне лицо сохраняет свое выражение; ум и глупость, доброта и злость рисуются на нем даже и во время сна. Все мальчики спали, не спал только один из них. Это был белокурый, худенький, бледненький мальчик лет 9, с распухшими от слез глазами. Он лежал ничком, уткнув голову в подушку; глухие рыдание заставляли его вздрагивать, а он старался их заглушить в подушке. Что с ним случилось? От чего он так плакал? Какая печаль его постигла?

Еще два дня назад он был так счастлив! Бабушка, отец и мать его, меньшой брат и меньшая сестра и он сам жили в большом деревянном доме, окруженном тенистым садом; за садом текла быстрая речка, а за речкой, на той стороне, расстилались поля и рощи. Туда бывало ходил он искать грибы и во время сенокоса и жатвы полдничать и рвать во ржи васильки. Как был он счастлив! Бабушка любила его без памяти; он был первый внук ее, сын ее старшей дочери, и она баловала его и нежила. Мать его была добра и ласкова. Ни от бабушки, ни от матери не слыхал он никогда резкого слова. Отец тоже любил его, но иначе: он был серьезен, ласков, но взыскателен. Если скажет что-нибудь, то слово его и правдиво, и твердо. Что сказано, то решено. Он приказывал кротко, но требовал повиновение и особенно любил правду. Сам он не лгал и считал ложь величайшим пороком. Да обо лжи не было и понятие в этой семье. Всякий говорил правду и если случалось нашалить, дети шли к матери и все говорили ей, а мать часто замолвит доброе слово за детей, и отец не бранит детей, а только разумно им выговаривает. Словом, и сказать трудно, как хорошо и счастливо жилось Асе в доме у отца и матери. Он любил маленькую сестру свою Таню, да и какая же была она хорошенькая, милая и добрая. Никогда Ася и Таня не ссорились и жили, как говорится, душа в душу. «Люби сестру», говаривал отец, «ты мальчик, ты сильнее ее, ты должен во всем помогать ей; а когда вырастешь, ты должен лелеять ее, ты на то ей брат, и брат старший. Забывай себя для нее!» И легко было Асе забывать себя для сестры: он любил ее, а всем известно, что любовь и состоит именно в том, чтобы делать все, что от нас зависит для счастья нам милых. В этом счастье другого, нам милого, заключено и наше собственное счастье. Ася любил Таню, и Таня любила Асю. Ася любил и меньшого брата своего Николю, но надо правду сказать, тут не обходилось без ссор. Оба были задорные. Иногда сцепятся спорить и даже, что греха таить, и подерутся.

Тогда прибегала мама, брала на руки обиженного и даже огорчалась. — Как это не стыдно, — говорила она печально, — опять спорите, опять подрались. За что подрались вы? А еще братья!

— Мама, — кричал бывало Николя, — он взял мой мяч и забросил его, посмотри, куда забросил, я не найду его, никогда не найду! — и Николя, всхлипывая, показывал на густую куртину между широкими липами, заросшую крапивой.

— Мой мяч, новый мяч из гуттаперчи, что папа привез мне из города намедни.

— Зачем ты забросил мяч Николя? — говорила мама.

— Да я его не забросил, мама, я играл им, а он попал в крапиву, я нечаянно.

— Зачем ты не играл своим мячом, и брал мяч брата. Это не хорошо обижать меньшого брата. Он маленький.

— Я, мама, не обижаю, — начинал Ася, задорно. — Он сам сказал вчера, что вещи все вместе, а теперь говорит мой мяч.

— Да, я сказал вещи вместе, а все-таки не хочу терять моего мячика, он новенький и хорошенький, а твой старый, замасленный.

— А за то у меня новая тележка. Ведь ты катался в моей тележке. Сказано, вещи вместе, ну так вместе. Я волен бросать твой мяч.

— Нет не волен, нет не волен, — вопил Николя.

— Ан нет, волен, волен, — твердил упрямо Ася и оба, того и гляди, или заплачут, или опять подерутся.

— Ах, Ася, Ах, Николя! — говорила кротко кроткая, белокурая, беленькая, голубоглазая Таня; но братья, оба красные как печеные раки, не слушали ее восклицаний.

А с крыльца сходит папа.

— Что такое, говорит он маме, которая стоит не то печальная, не то недовольная.

Оба брата бросаются к папа и взапуски рассказывают ему свою ссору. Папа ничего понять не может ибо оба кричат, пыхтят, сердятся и перебивают друг друга.

— Погодите, — говорит папа спокойно, — расскажи сперва ты, Ася, а потом ты, Николя.

И Ася принимается рассказывать, спеша непомерно, точно он сейчас лишится языка и сделается нем.

— Сказано было, — говорил он запальчиво, — что вещи вместе, ну я и взял мяч, играл им…

— И забросил его в куртину, — подхватывает Николя. — Новый мяч, папа и…

— Я не забросил, а бросил, — кричал Ася.

— А я в крапиву не пойду, — хныкает Николя.

— И я не пойду, — кричит Ася.

— Кто бросил, тот и должен идти и сыскать мяч, слышите, дети, — произносит отец. — Ася, ты бросил мяч, ты и найди его. Разве ты сам не понимаешь, что это справедливо.

— Да ведь мяч не мой, а его, — говорил Ася.

— Сказано, вещи вместе, — прерывает Николя.

— Вещи вместе для того, чтобы играть ими обоим, а не для того, чтобы один из вас терял или ломал их, — замечает мама.

— Давай делиться, — кричит Ася, поглядывая с досадой на Николю.

— Это ваше дело, — говорит отец, — но чтобы делиться, надо сперва найти мяч. Ася, ты его забросил, ты и ищи его.

— Да там крапива, — вопил Ася.

— Зачем не глядел прежде, куда бросал, — говорит папа. — Теперь поздно рассуждать, рассуждал бы прежде. Ступай, сыщи мяч.

Ася раскраснелся еще более, и хотел уже плакать с досады, но вдруг опрометью бросился в густую крапиву… Что с ним случилось? В крапиве копошилась маленькая Таня. Она втихомолку надела перчатки и, пока братья ссорились, отправилась искать затерянный мяч. За ней пошла и мама. Такая уж мама была добрая, и Таня видно в нее уродилась. Мама не могла видеть ничьего горя, чтобы его не утешить. Со всех сторон приходили к ней бедные и она никому ни в чем не отказывала. Если не могла дать денег, — у кого всегда есть деньги? — то отдавала часто свои рубашки и платья, даже и такие, которые не только бы годились ей, но которые она любила носить.

— Мама, — замечала иногда Таня, — да ты еще вчера говорила, что это платье твое любимое.

— Что ж делать, я не могу отдать другого, другие мне необходимы, а без этого я обойтись почти могу, — отвечала мама просто.

— Не велика заслуга отдать то, что не нравится, — замечал папа. — Себя лишать для неимущих обязанность человека; мама всегда так и делает.

И не одним бедным помогала мама. Она сама ходила за больными, иногда не спала ночи, ухаживая за ребенком или за стариком; она сама учила грамоте бедных ребятишек и вообще слыла в околотке за добрую, предобрую. Отказа от ней никому не было, а если уж помочь не может, то скажет доброе ласковое слово, а ласковое слово, сказанное от сердца, идет прямо в другое сердце и утешает больше золота; доброе слово умиляет и жестокое сердце. За то, как же все любили мама… а об папа и говорить нечего. Он просто души не слыхал в ней. Вот и теперь мама в крапиве вместе с Таней и помогает Асе искать мячик. Даже Николе стало стыдно, все ищут, а он ни с места. Глядел, глядел Николя и полез тоже в крапиву.

«Не для Аси, думал Николя, а для мамы, для Тани, буду искать и я.»

— Вот он! вот он, — кричит Таня и бежит из крапивы с мячиком в руках.

Папа схватывает ее на руки и целует ее, целует и говорит:

— Ах ты моя милочка, ты у меня славная девочка и я люблю тебя.

— Заступница ты моя, — говорит ей мама. Асе немножко стыдно, стыдно и Николе, тем более, что Таня, нагибаясь за мячиком, обстрекала крапивой свою щечку и горит ее щечка огнем и заревом. Ася целует сестру и отдает мяч Николе.

А то бывало праздник. С утра наденут на братьев красные шелковые рубашки и черные плисовые панталоны в сапоги с красными отворотами. Оденется и мама и Таня, на Тане белое платье и розовый пояс. Оденется даже и бабушка, наденет чепец с лиловыми лентами и темное пу-де-суа платье, оставит свое большое кресло у окна и все они пойдут к обедни. В церкви народу множество, обедня длится долгонько, и кажется Асе, что никогда она не кончится. Он слушает внимательно: «Ах, Верую, ну теперь скоро и Отче Наш, а там и конец». После обедни народ валит толпами из церкви, а Ася спешит домой пить чай с бабушкой. И вот он уселся около нее, перед ней столик и на столике чайный прибор и маленькая кастрюлька со сливками и пенками.

— Бабушка, мне пенку, — говорит Николя, — да золотую, жирную.

— Бабушка, мне крендель с солью, — говорит Ася.

— Бабушка, а мне и пенку, и крендель, — кричит смеясь Таня.

— Погодите, потихоньку, — отвечает бабушка, разливая чай аккуратно. — Поспешишь, людей насмешишь.

— Поспешишь, людей насмешишь, — подхватывает Николя, заливаясь громким хохотом.

— От чего же, бабушка, людей насмешишь.

— А вот ты сам рассуди, — говорит бабушка, — а то по твоему, тебе все разжуй, да в рот положи.

— Фи, какая гадость, можно ли это, бабушка, — замечает Таня.

— Это только так го