Глава 2

Брадан

Домик на краю, который звали гнездом, был одним из мест перехода между мирами и для того, что Эшлин задумала, самым удобным. Никто из ши не пригласит гостей в дом просто так, праздники с весны по раннюю осень проходят под открытым небом, с огромными столами, кострами, танцами среди деревьев на траве или дощатом помосте, где девчонки из семьи Вереска так любят устраивать перепляс-поединок, отстукивая дробь босыми ногами под звук бубенцов на щиколотках. Дом – это сердце рода, туда чужим заходить не стоит без особого приглашения. Так что, едва обряд завершится и начнется веселье, под крышей здесь никого не найдешь. А в любом дальнем закоулке за кустом можно будет нарваться на пару важных персон, которые обсуждают смысл вплетенных хозяйкой в паттеран цветов, магические возможности внуков, сговор наследников.

Эшлин на мгновение остановилась и втянула носом аромат дыма, пирогов с малиной и прохладного озерного ветра. Вдоль длинного стола уже расставляли скамьи, а по светлым доскам прыгала маленькая пестрая птица, постукивая клювом по сучкам, будто проверяя столешницу на прочность. Некогда смотреть. Этот день придется прожить быстрее, чем она обычно жила. Неужели люди так живут, быстро, не задумываясь о красивых мгновениях, не ощущая себя частью мира вокруг с его светом, цветом, вкусом, запахом?

«Вот отправишься к ним и проверишь», – проворчал внутренний голос, и Эшлин решительно нырнула в простую деревянную дверь домика на скале.

Это был маленький домик с соломенной крышей, одним окном и деревянным крыльцом, которое нависало над обрывом оврага. В овраге росли сосны, и выходивший за дверь будто оказывался в гнезде среди их ветвей. Эшлин любила приходить сюда и сидеть на самом краю, болтая ногами в пустоте.

Однажды они с Мэдью на спор спустились с крыльца в овраг, цепляясь за камни и корни, хорошенько ободрали руки и колени. Эшлин до сих пор считала, что выиграла она, потому что последний участок пути братец просто слетел кубарем и шлепнулся задом в ручей.

В домике пахло сухим деревом и хвоей. Дверь скрипнула и захлопнулась за спиной девушки. Эшлин немедленно захотелось развернуться и выбежать вон. Не от страха, бояться было нечего, от острой печали утраченного.

Память того, кто с детства привык заучивать огромные заклинания, сказания и баллады, цепко схватывает любые мелочи. Здесь Брадан сидел на сундуке и смеялся над тем, что она не умеет выцарапывать знаки на глине. Здесь он оставил свои сапоги, и в левый залезла мышь. Здесь он лежал на плетеном покрывале и, вглядываясь в связанный Эшлин простой паттеран, пытался угадать его смысл. Здесь он пил ежевичное вино, а она резко развернулась, после чего бордовые капли стекали даже с ушей. У обоих.

Кровать, сундук с медным замком, две глиняные кружки на столе, лавка. Будто бы он вышел на мгновение.

Брадан, ученик друида, человек. Он засел в памяти, будто заноза, каждое мгновение, проведенное с ним, каждое его слово. Если бы Эшлин заранее знала, как запоминаешь того, кто становится Хранителем Души, лучше бы сама разбила тогда свой Кристалл.

Не думать, чтобы в горле не поднималась горечь, а взгляд не туманился. Сделать то, зачем пришла, и быстро уйти.

Эшлин достала из кармана юбки уголь и встала на колени, расчерчивая пол знаками. На это вечером тоже не будет времени, а перепутать рисунок нельзя. Навсегда остаться между мирами лишь потому, что в глазах не вовремя блестели слезы, – слишком глупая смерть для ши из рода Ежевики.

Кажется, в этой комнатке до сих пор сохранился его запах… та ночь так же одуряюще пахла вереском, медовым закатом лета, зреющими яблоками. Сосны подбирались к берегу, оставляя небольшую полосу камня над самым обрывом. Внизу шумела вода, над головой – ветер в ветвях.

Тогда они сидели у костра, далеко отсюда, так, чтобы быть незаметными ни из сада, ни из дома. У Брадана были светлые волосы, как у ши из семьи Березы, по-лисьи узкие голубые глаза и улыбка, от которой становилось щекотно. В тот вечер они молчали, изредка хором кашляя и смеясь, когда дым окутывал облаком. С этим человеком даже молчать было как-то уютно, будто он обнимал взглядом, не прикасаясь.

Эшлин помнила, как, сильно закашлявшись, пригрозила, что спустит его со скалы в реку охладиться, если он не перестанет лезть в костер, вместо того чтобы спокойно сидеть возле него.

Брадан пристально посмотрел на нее, в его глазах отражались переливы пламени.

– Иногда я хочу стать огнем, но это невозможно. Поэтому просто стараюсь подружиться с саламандрами. Если дать им волю, они уничтожат все вокруг и умрут сами, но если осторожно… смотри, как они танцуют на дереве. – Потом тихо добавил: – Порой мне кажется, что они танцуют внутри меня.

Вокруг застыла теплая, трескучая тишина, которую, казалось, можно было сжать в ладонях. Вдруг в соснах за спиной ухнул филин. Эшлин вздрогнула и очнулась.

– Если бы они плясали внутри, ты кричал бы от боли, – фыркнула она, – все живое превращается в уголь после их игры.

Ей почему-то стало тревожно от взгляда Брадана.

– Нет, Эшлин. Это другое. Живое сгорает, если не подчинит саламандру себе, становится ее добычей. А когда впускаешь в себя ее силу, – он помедлил и прищурился, ловя внутри нужное ощущение, – мне кажется, в такие мгновения я мог бы стать подобным древним богам. Но почему-то здесь, с тобой, это так легко.

Он вдруг протянул руку и легко подхватил прядь ее выбившихся из косы волос, чтобы они не попали в пламя. Она застыла, пока Брадан пытался закрепить волосы за ухом, но непослушные кудри соскальзывали. Его рука так и замерла, почти касаясь ее щеки.

Эшлин прислушивалась к себе, как могла бы слушать землю, дерево, реку – но по-новому. Снаружи обдавало жаром костра, а под кожей, в такт ударам сердца, становилось горячо, будто с руки Брадана и вправду срывались искры, и от этого колкого внутреннего жара лицо ее вспыхивало. Словно еще немного – и она задохнется от незнакомого чувства, заменяющего воздух.

Она повернула голову и, прикоснувшись к ладони Брадана губами, наконец раскрыла их, выдыхая. Его ладонь пахла дымом, вереском и солнечным светом. Всякий, кто был в сосновом лесу вечером, после жаркого дня, знает, как пахнет солнце.

Во взгляде Брадана удивительным образом смешались изумление и растерянность, будто он увидел живого духа огня. Было похоже, что никто в его жизни так к нему не прикасался, и он желает одновременно отдернуть руку и схватить ускользающее чудо. Лишь через три вдоха он вернулся в реальность и, будто падая со скалы, соскользнул с бревна, на котором они сидели, встал на колено и обнял Эшлин, одной рукой зарываясь в ее медные кудри, а другой притягивая ее к себе.

В кольце его рук Эшлин чувствовала, как сильно бьется его сердце, так близко, будто оказалось в ее груди вторым.

Проклятые саламандры…

Теперь она точно понимала, о чем говорил гость из другого мира. Маленькие огоньки с горячими лапками носились внутри друг за другом. Тепло, щекотно и ярко вспыхивая в неожиданных уголках тела, к которым Брадан, казалось бы, не прикасался.

– Зачем держать… Я не упаду, – прошептала она. – Но очень хочется… знаешь, сосны так цепляются ветвями над обрывом и стоят вечно, даже в бурю. Как мы.

Слушая ее голос, Брадан сильнее прижимался щекой к ее виску. Когда он заговорил, его голос был тихим, но полным странной силы, будто он чуть нараспев произносил заклинание.

– Я хочу держать твое сердце так… вечность.

Казалось, Эшлин в тот день разучилась дышать – так часто воздух замирал в груди, и голова от этого шла кругом. Прежде чем ее накрыло осознанием, почему именно эти слова звучат дольше, чем Брадан их произносит, и остаются рядом, как иней на траве в вечер Самайна. Это и правда заклинание. Она сначала продолжила слова, лишь потом осознав до конца, что сделала.

– Пока горит огонь, льется вода, дует ветер и хранит твердость камень?

– И пока глаза мои видят звезды, – закончил он, глядя ей в глаза и улыбаясь, как будто только что вспомнил строчку давно слышанной где-то и забытой песни. Значит, они клялись так же.

Эшлин растерялась. Это было слишком неожиданно. Обычно эту клятву произносили торжественно, перед родителями и старейшинами в торжественно украшенном саду после заката с сотнями зажженных огней. Но кто знает, как это у людей?

 

И разве что-то шло неправильно?

Горящий огонь у них был.

И звездное небо.

И ветер в кронах деревьев.

И вода под обрывом.

 

Огонь, небо и ветер точно видели и слышали и не такое.

– До тех пор сердце Эшлин из рода Ежевики будет принадлежать тебе, а твое ей.

По лицу Брадана снова пробежала тень растерянности – как будто он не ожидал ее последних слов. И это было странно – ведь слова клятвы не менялись веками.

Но уже через мгновение Брадан, словно очнувшись, снова притянул ее к себе и осторожно поцеловал в губы. Эшлин ответила. Почему прикосновение к губам отзывалось во всем теле? Почему хотелось прижаться к Брадану так, чтобы граница между ними стерлась, как превращаются в одно цветы, перемешанные в паттеране?

Когда она наконец вдохнула, то прошептала, стараясь скрыть смущение:

– Мы точно запомнимся звездам. Не помню ни в историях, ни в сказках, чтобы кто-то делал это так быстро.

Брадан отстранился с виноватым видом.

– Я не должен был тебя целовать, пока… – кажется, его мысли в голове столкнулись, и он запнулся. Но он продолжал обнимать ее так, как будто она могла ускользнуть. – Эшлин, мне нужно вернуться и принести то, зачем я пришел сюда. Учитель меня ждет, а Луна не может замереть на небе, как бы я этого ни хотел.

– Почему не должен? Разве клятву дают не затем, чтобы больше не думать, когда хочется стать ближе? Я не хочу, чтобы ты уходил. Даже просто за дверь.

– Клятву? – Он непонимающе нахмурился, но потом уверенно кивнул: – Я клянусь, что вернусь к тебе, что бы ни случилось, по ту сторону мира или по эту! И тогда я снова буду держать тебя за руки и не отпущу до конца времен.

Нежно и пристально разглядывая ее раскрасневшееся от пламени костра лицо, Брадан снова попытался убрать непослушные медные пряди.

– Погоди, – он отпустил ее на мгновение, чтобы достать из холщовой сумки затейливо украшенную медную фибулу. Хоть она и служила иным целям и создавалась совсем для другого, но сейчас он легким движением руки подхватил ею мягкие кудри Эшлин, закрепляя на затылке. Только небольшой непослушный локон пушился у виска.

Она провела ладонью по неожиданной заколке, ощущая металл и камень под пальцами. Тогда еще подумала, насколько душа у человека странная, совсем не похожа на Кристалл, надо будет рассмотреть, из чего она состоит. Ведь по изображению души можно разгадать многое. Хитрый. Не дал разглядеть. Впрочем, после клятвы у них будет много времени на то, чтобы разгадывать символы.

Эшлин зажмурилась. Ей стало страшно. Будто она шла на цыпочках над пропастью и знала, что теперь только в руках Брадана ее жизнь, и он, если что, поймает – или нет. Но не останавливаться же сейчас. После клятвы под небом и перед огнем. Клятвы, разнесенной ветром по двум мирам – миру ши и миру людей.

Она медленно сняла с шеи Кристалл в оправе из листьев ежевики и повесила Брадану на шею. Кристалл на мгновение засветился, и в нем отразилось напряженное лицо хозяйки. А может быть, это был просто отблеск костра. Она не знала, как это должно быть – ей не приходилось до того отдавать душу Хранителю. Хранитель ведь чаще всего один на всю жизнь. Бывало, конечно, что вдовы героев выходили замуж, что женились вдовцы – но обычно это было иное, они создавали союзы с друзьями детства. Не бьющиеся в груди саламандры – ровное и ласковое горение домашнего очага.

– Моя душа теперь всегда с тобой… – прошептала она. Ей очень хотелось сказать «не разбей», но это звучало по-детски и глупо. Поэтому просто молча смотрела и почувствовала, как по лицу катятся слезы.

Интересно, а мама плакала, обмениваясь Кристаллами с отцом? Нет, наверно. Вот отец мог бы – от радости и волнения. Ши не считали проявления чувств недостойными. Это мама любила умеренность во всем.

Брадан смотрел изумленно. Если бы Эшлин могла прочесть его мысли, то узнала бы, что он не ожидал такого подарка, но еще менее он ожидал слез встреченной им в лесу девушки, самой красивой из виденных им в жизни. Сейчас он мимоходом думал еще, как странно будет ему носить такое девичье и при этом явно очень дорогое, изумительной работы украшение. Лучше будет его надежно спрятать, а после возвращения отдать Эшлин обратно. Но не сейчас.

Он протянул руку, вытирая ее щеку, как вытер бы свою, только бережнее.

– Не огорчайся, пожалуйста. Ну что ты. Я вернусь сразу же после новолуния, – он коснулся кулона мокрыми от ее слез пальцами. – А это я буду хранить. Я не потеряю!

А потом, еще до рассвета, ушел сквозь холм на свою сторону. Чтобы больше не вернуться.

Символы на заколке были непонятными. Черточки. Словно детская рука пыталась изобразить елочку. Еще елочку, немного другую. И березку. Эшлин не смогла их понять.

Она думала, что он придет на Осеннее Равноденствие. До него как раз оставалось немного, Врата открывались легко в этот теплый день благословения урожая, люди приходили к холмам и приносили яблоки, и морковь, и овсяные колосья, приводили овец и коз, несли на руках детей. Ши выходили навстречу, касались плодов, гладили мягкую шерсть животных и встрепанные волосы любопытно оглядывающихся детей, желая удачи и благополучия. Люди отдаривались хлебной закваской и свежим молоком, как заведено. Эшлин сама вызвалась выйти с матерью на благословение урожая в том году, хотя это было скучно – стоять, улыбаться, кивать головой. Зато неуправляемой магии хватало на простое и привычное. Только на это.

– Старшая сестрица, дочь холма, прими сердце хлеба, коснись моего сына.

– Младшая сестрица, дочь дымного очага, принимаю твой дар, будь благословенна ты, и твой сын, и твой дом.

Одни и те же слова. Несколько часов. Старики в праздничных нарядах с корзинами яблок под вышитыми полотенцами – Ройсин коснулась сильно хромавшей седоволосой женщины, которую подростки вели под руки, и та выпрямилась, шагнула без боли, посмотрела изумленно, заговорила торопливые благодарности. Румяная счастливая невеста в венке – Эшлин благословила ее брак и пожелала сильного сына и красивой дочери. Мать с выводком шумных веселых мальчишек. Вдовец с застенчивой дочкой, которая несла на руках ягненка. Разные. Пахнущие дымом, работой и хлебом. Праздничные. Не те.

Брадан не пришел.

Он не пришел и на Самайн – ночь охотничьего танца, когда ши выезжали верхом, с факелами в руках, в лучших одеждах со знаками рода и раскрашивали лица в родовые цвета. Люди всегда приходили посмотреть на творящуюся красоту. Эшлин искала взглядом Брадана так, что едва не сбила дважды сложные перестроения – «горная река» и «осенняя змея»; к счастью, ее спокойная рыжая лошадь помнила их лучше хозяйки.

Брадан не пришел.

Когда он не пришел и на Йоль, она перестала ждать. И рассказала брату. Немного. Не все. Не о клятве перед горящим огнем, нет. О том, что привела в холмы человека, последовавшего за ней случайно, и он унес ее Кристалл. И что об этом нельзя знать никому.

– Давай найдем его и накажем, – воодушевился Мэдью. – Сами. Хотя не надо сразу думать о нем плохо, Эш. Может, его просто ограбили и убили?

Эшлин подумала хорошо и шлепнула брата полотенцем.

С того дня они ждали Церемонии. Когда Мэдью получит Кристалл. Так было легче – делить с кем-то тайну.

Но невыносимо тяжело ждать последние часы. Перед тем как все могло быть спасено или уничтожено окончательно.

Эшлин поняла, что уже давно нарисовала все нужное и просто стоит на коленях и смотрит, как пушистые тени веток елозят по половицам. Снаружи поднимался ветер.

Этот бесконечный день не терпел остановок. Уже скоро в саду появятся гости, под любопытными взглядами которых захочется исчезнуть, растаять. Впрочем, тающий снег сначала превращается в грязную ледышку, полную ошметков земли и хвои, и только потом растекается весенней водой. А Эшлин самой себе уже напоминала ледышку, тонкую, сероватую, сквозь хрусткую пластинку которой видны прошлогодние травы.

Девушка кое-как вытерла руки и выбежала на улицу, тут же столкнувшись с тетушкой Рианной, которая прибыла еще вчера, помогать с подготовкой праздника. На ее вышитом золотыми нитями платье – тетушка любила роскошь – резко выделялся приколотый паттеран из веточек можжевельника. От его аромата снова едва не выступили слезы. Интересно, тетушка решила усилить этим оберегом свои магические способности или женское очарование?

– Эшлин, дитя, что ты здесь делаешь? До завтрашнего дня здесь все будет оплетено тростником для старейшины, – тетушка произнесла последнее слово таким тоном, что стало понятно, для кого собирали можжевельник. Можжевельник – сила. Сила воина, сила красоты, сила домашнего очага, сила мага.

– Здесь? – узелок с остатками трав и углем выскользнул из пальцев девушки. – И домик над скалой тоже?

– Да, чтобы старейшине не досаждали те юнцы, которым не повезет вместе с именинником пойти к нему в обучение. Опять ты решила просидеть все веселье в дальнем углу сада, дитя? Одно дело, когда тяжкий гейс, который сложно выполнить, дается при рождении, но то, в чем ты сама себе поклялась…

Эшлин старалась дышать глубоко и размеренно, чтобы чувства не набегали одно на другое, как волны на берег. Она подняла узелок и посмотрела на него, одновременно пряча глаза и изображая смирение.

– Так вышло, тетушка, я еще не до конца искупила свои ошибки. А за тростниковое плетение никто не войдет без приглашения, верно?

– Да, Эшлин. Старейшина Гьетал не любит лишней суеты.

Выражение лица тетушки Рианны стало злобно-мечтательным, будто мечтала она придушить всех, кто посмеет потревожить покой важного гостя. Она так же прищуривала вытянутые черные глаза, когда, гадая, произносила какую-нибудь пакость.

Гадала тетушка хорошо. Эшлин поспешила дальше – пока та не поняла лишнего.

Сто двадцать четыре шага к зеленому шатру со столом, который почти закончили накрывать. Чтобы решиться идти на испытание духа без Кристалла, нужно быть безумной. Эшлин считала шаги, блюда с кушаньями, птиц в ветвях – только бы отвлечься в те моменты, когда сердце стискивали тревога и боль. Если вокруг расставляют, выносят, укрепляют и украшают, гораздо проще держать себя в руках. Размеренная, спокойная устремленность втягивает в себя и передается. Хочется подхватить общее дело и отгородиться им от навязчивых мыслей.

Девушка взяла широкую доску с пышным хлебом – на закваске, полученной в дар от людей, – и, принюхиваясь к аромату теплой корочки, понесла его к середине стола. До того как в небе появятся звезды, ей придется изменить план. В любом случае открывать Врата в соседний мир под боком у старейшины – это глупость даже для Эшлин из рода Муин. Но другой способ только один, он опасный, непредсказуемый и…

– Эшлин, ты не видела брата? – Отец внимательно осматривал стол, в убранстве которого все должно было быть идеально. Неидеальная бабочка с алыми крыльями нагло села на край горшка с вареньем. Казалось, что расписанная маками глина расцвела по-настоящему. Щепотка неидеальности добавила красоты.

– Да вот же он несется, – Эшлин кивнула в сторону дома, откуда Мэдью бегом спускался в долину. Полотнища полностью расстегнутых широких рукавов расшитой серебряными листьями накидки трепыхались на ветру. Брат напоминал большую зеленую цаплю. До полудня оставалось совсем немного. Мастер держал шкатулку с Кристаллом и ждал, пока соберется семья того, кто встречает совершеннолетие. Его Кристалл Души рос шесть тысяч дней, прежде чем соединиться с хозяином. Когда-то и Эшлин ждал такой же.

– Ты готова? – сильные отцовские пальцы сжали запястье, больно прижимая к коже бронзовый тонкий браслет. Отец волновался. Обычной мягкой улыбки на его лице не было.

– Да, отец.

– Помни, если ты корень, рассчитывать надо не только силу, но и бессилие. Иначе весь ствол рухнет.

– Помню, – эхом отозвалась Эшлин.

– Ты ничего не хочешь мне рассказать?

– Нет, отец. Просто волнение.

Она вдохнула, лишь когда отец отпустил ее руку и пошел к Мэдью. Отец смутно о чем-то догадывался. Хорошо, что он отвлечен Церемонией.

* * *

Старейшина Гьетал был обнажен по пояс. Его тело покрывали зеленые узоры, которые сплетались в круги, будто венки, что плели из еловых ветвей и приносили домой на зимнее солнцестояние. Светлые волосы перехвачены серебряным венцом, который достался ему после изгнания Горта Проклятого. А ведь когда-то Гьетал и Горт были ближе, чем братья, рука об руку бились с фоморами и вместе бывали в мире людей. Но это ушло в прошлое. Вспоминал ли он бывшего друга?

Акме Муин – род Ежевики – собрался здесь весь. Вокруг мастера с дубовой шкатулкой стояли семеро из старшей семьи. У каждого рода много семей, как ветвей у ствола, но главной считается старшая, та, что ближе к стволу, из которой выбирают старейшину. Эшлин зажмурилась на мгновение, представив, каким старейшиной будет ее брат. Тут-то все порядки и затрещат, потому что Мэдью лень будет их учить. Или суровый воин Гьетал выбьет из ученика дурь за пару лет?

Солнце было таким ярким, что половине круга приходилось щуриться. Хороший знак. Отец вывел Мэдью на середину круга, вернулся на место, и Эшлин впервые увидела, как робеет ее брат. Ветер трепал рыжие вихры, и как бы мальчишка ни пытался заложить их за уши, все равно выкидывал вперед, на нос.

Мастер протянул открытую шкатулку старейшине, чтобы тот взял в руки новый Кристалл и сухую веточку ежевики, срезанную в день рождения Мэдью.

Старейшина улыбнулся. На фоне его руки Кристалл казался маленьким и хрупким. Через мгновение легкая улыбка коснулась напряженных лиц матери и отца. Как сосредоточиться на песне рода, изгнав из головы все иные мысли? Эшлин закрыла глаза, но вместо растущей травы перед внутренним взором снова возник человек, так занимавший ее мысли уже почти год. Она тряхнула головой, отгоняя видение, и перевела взгляд на старейшину.

Хорошо, что он не мог прочитать ее мысли.

Гьетал вышел в середину круга и воткнул веточку у ног будущего хозяина Кристалла. Потом поднялся и, протянув правую руку ладонью вниз, запел низким голосом – казалось, где-то вдалеке рокочет гром. Его Кристалл, а затем и обе ладони, наполнились мягким зеленым светом. Наверное, врагам очень страшно, когда Гьетал поет боевую песню и так же вспыхивают узоры воина на его теле. Воину Дин Ши не нужна броня, она всегда с ним.

Повинуясь силе Кристалла и голосу, из-под земли проклюнулся росток ежевики и потянулся к свету. Старейшина, не прекращая песни, передал Кристалл отцу, и, едва тот коснулся его руки, отец подхватил песню. Сила рода Ежевики текла теперь сквозь обоих, помогая стеблю тянуться выше, разворачивать маленькие блестящие листья. Потом к хору присоединилась мать. Кустик у ног Мэдью разрастался, побеги сплетались, поддерживая друг друга, а в глубине уже появились маленькие белые бутоны.

Эшлин завороженно наблюдала за этим и едва не пропустила момент, когда теплый Кристалл коснулся ее ладони. Она сжала пальцы и поняла, что ей безумно хочется, чтобы сейчас в руке оказался ее собственный Кристалл. Чужого душа не примет, как бы ни хотелось его заменить. Звездный паттеран, отражение неба в момент рождения, он у каждого свой, нельзя дать поносить судьбу… а жаль. Можно только обменяться, прорастая душой в душу. Один раз в жизни. Редко больше. Ши – однолюбы.

Эшлин сделала шаг вперед. Мэдью встал на одно колено, склонил голову, и она запела, надевая брату Кристалл на шею. Почему-то – разве так должно быть? – ее руки стали неловкими, горячими и тяжелыми, она еле удерживала Кристалл, а едва проявившиеся белые бутоны, вместо того, чтобы раскрыться, опускали уже головки, готовясь увянуть.

Эшлин попробовала петь громче, но голос ее будто застыл, не подчиняясь хозяйке, во рту пересохло, она поняла, что еще немного – и не сможет продолжить песню, сорвавшись до жалобного хрипа или шепота. В глазах потемнело. Эшлин успела заметить метнувшуюся вперед мать, которая вовремя выхватила из ее рук Кристалл и надела на шею Мэдью, так громко продолжив песню, что слышно ее было, наверное, на другом берегу озера. Бутоны подняли головки и стали медленно раскрываться.

Эшлин устало села на землю за спинами родных и уже не видела, как брат, впервые пользуясь направленной силой, превращает цветы в горсть ежевичных ягод.

Она чувствовала, как пылают уши, и понимала, где просчиталась. Мягкая трава оплетала замерзшие пальцы. Эшлин не пыталась подняться, просто смотрела на серебристые блики озерной воды и слушала песню рода, в которой не было ее голоса. Эта песня звенела внутри, но от нее почему-то было пусто и больно, будто она проглотила жгучую ягоду.

Те, кто раньше добровольно или в наказание лишал себя Кристалла, не теряли его в другом мире. Он все равно был рядом, оставляя хозяину легкий «детский» уровень сил. Песни Эшлин теперь были просто словами, пущенными по ветру. Остатки силы еще были с ней на прошлый Мабон. Уже к зимнему солнцестоянию их не стало вовсе. Может, она смогла бы создать мелочь – рой бабочек над цветами. Полет упавших листьев. Но и все.

Слезы текли по лицу, но боль будто схватилась коркой инея. Надо было думать. Едва песня закончится, посыплются вопросы. И под взглядом старейшины Эшлин придется сказать правду. А потом с песни об Эшлин, опозоренной человеком, начинали бы клановые собрания следующие лет сто. Или пока кто-нибудь не натворит еще худшего.

«Эшлин, дочь Каллена из рода Ежевики, пройдет особым путем, принеся опасность и разлад в свою семью и не обретя счастья в этом мире», – вот что сказали над ее колыбелью.

Гости выпытывать семейные тайны перед другими семьями не будут. Значит, у них с Мэдью остается время лишь до окончания пира, пока все обсуждают светлое будущее достойного юноши и хвастаются собственными отпрысками. Как не провалиться сквозь землю от стыда, когда все повернутся? Как избежать взглядов родителей? Как унять головокружение и донести новый план до Мэдью?

Эшлин не сразу заметила, что песня оборвалась и она слышит лишь плеск волн и шум ветра.

Первым к ней подбежал брат. Кристалл его все еще продолжал слегка мерцать мягким зеленым светом. Мать осталась в кругу. Отец что-то говорил старейшине, склонив голову и очень тихо, тревожно посматривая на Эшлин. Тревожно, не сердито – от этого было почему-то хуже.

Мэдью грохнулся рядом на колено, тревожно хмурясь.

– Это от этого? – выпалил он.

– Да.

– Хорошо. Тогда мы хоть знаем, в чем дело. Я испугался, что…

– Не дождешься.

– Но мы же…

Эшлин обхватила пальцами запястье брата и почувствовала, насколько у нее холодные руки.

– Да. И это надо сделать сейчас.

– А…

– Хочешь, чтобы все подвиги только после обеда?

– Я не об этом, – фыркнул Мэдью, но щеки вспыхнули.

– Скажи им, что проводишь меня в дом. Быстро.

Он кивнул и бросился обратно в круг. В страсти к опасным выходкам брат и сестра Муин были абсолютно похожи.

В домике солнечный свет, смешиваясь с цветом стола, полок и сундука, становился медовым. Только угольные полосы на полу, напоминали о том, что сейчас должно здесь произойти. Эшлин, у которой все еще кружилась голова, сидела на кровати и рассказывала брату план.

Мэдью рассчитывал, что после спасения сестры старейшина возьмет его в ученики с большим желанием. Эшлин не стала его разубеждать. Может, и так. Ши ценили отвагу и решимость. В любом случае сейчас Мэдью предстояло стать мостом между мирами, и лишнее беспокойство могло стоить жизни.

Домик был выстроен вокруг ствола ольхи, которая соединяла в себе стихии огня, воды, земли и ветра, помогая открывать дорогу в другие миры. Мэдью сел у самого ствола, в кругу, который начертила Эшлин, и, прижав раскрытые ладони к шероховатой коре, закрыл глаза. Эшлин видела, как шевелятся его губы, но не слышала песни. Голос его уже звучал где-то не здесь, первым пробуя тропинку сквозь ткань между мирами.

Угольный след на деревянном полу набирал силу, и черная полоса медленно превращалась в мерцающую зеленую, зарастая курчавым лесным мхом. Эшлин пыталась одним глазом следить за братом, другим поглядывая в окно на случай появления кого-то из старших. Даже голова заныла от этого косоглазия. Что она скажет отцу, матери или старейшине, Эшлин не придумала. Все варианты, приходившие в голову, были один хуже другого.

Когда переплетение линий полностью покрылось мхом, Мэдью завершил песню и открыл глаза.

– Я видел солнце над холмами и тропинку… и развалины замка. Не думал, что у них так красиво, Эш!

– Еще насмотримся. Тебе хватит сил продолжить песню, летя со скалы? – отозвалась Эшлин, сминая в руке мягкую ткань покрывала.

– Если сомневаешься, можешь тут одна посидеть, пока я за твоим Кристаллом сбегаю! – фыркнул брат.

– Идем. Если нас поймают здесь, мы потесним Горта Проклятого в стане опозоривших семью.

Мэдью фыркнул, передернул плечами, будто от холода, и покосился в окно. Эшлин достала из сундука узелок с полезными в пути вещами, и брат с сестрой шагнули к стволу ольхи, за которыми виднелась тропа вдоль скалы.

Они шли молча. Рядом, почти у плеча, покачивались верхушки растущих на дне оврага у ручья сосен. Эшлин чувствовала, как солнце нагревает волосы, видела, как качается в тонком венчике колокольчика толстый полосатый шмель. Блестящие осколки слюды в песке, запах смолы и вереска, ветер с привкусом озерной воды и золотисто-зеленые блики на одежде брата – все это хотелось собрать в котомку за спиной и унести в тот мир, где ей предстояло встретиться с прошлым ради будущего.

Когда они с Мэдью остановились у обрыва, к самому краю которого там, внизу, подходила озерная вода, Эшлин все-таки оглянулась. Отсюда сквозь ствол ольхи едва виднелись очертания крыши домика. Кто бы ответил, чего душа сейчас больше боится – не найти Брадана, ученика друида, или снова встретить его?

Мэдью остановился на краю, в шаге от обрыва. От влажного ветра щипало в носу. Эшлин взяла брата за руку и почувствовала, что дрожит, – хорошо, что под платьем не видно. Старшим нельзя бояться.

Пальцы Мэдью казались горячими. Он снова запел, отдавая Вратам силу ольхового дерева, чтобы выстроить ферн – мост между мирами. С каждым словом его песни перед скалой в воздухе проявлялся тот узор, что нарисовала Эшлин на полу домика, становился все ярче, пока не превратился в деревянные щиты с орнаментом из мха. Они возникали один за другим, обозначая верную тропу прямо в воздухе. Внизу волны озера бросались на скалу и откатывались прочь, обнажая похожие на кривые зубы прибрежные камни.

Вдохнуть. Выдохнуть. Нельзя коснуться одной ногой тропы, что уходит в другой мир, оставаясь другой на земле этого. Брат продолжал петь, поэтому вместо слов трижды сжал руку сестры, отсчитывая мгновения до прыжка. По третьему счету они подпрыгнули и приземлились на первый щит.

Эшлин старалась не смотреть вниз, только вперед. К счастью, щит не качался, будто лежал на твердой земле. Но когда они с Мэдью ступили на шестой щит, тот задрожал, а воздух вокруг сгустился и так сдавил путешественников, будто они пытались протиснуться сквозь колодец, набитый песком.

Впереди темнело густое дождевое облако. Ударом в спину обоих втолкнуло прямо в его середину, и они пролетели сквозь влажный туман, пахнущий мхом, деревом и болотом.

Когда Эшлин открыла глаза, так и не отпустив руки брата, они уже стояли на песчаной тропе, а густой туман клубился со всех сторон, открывая лишь около двадцати шагов впереди и столько же позади. По обеим сторонам тропы, сквозь серую дымку и сумерки, иногда проглядывали очертания людей, холмов, леса, поля, реки или замка. Они были зыбкими и сменяли друг друга, как тени, что приходят в беспокойном сне.

Что-то было не так. Туман должен был отпустить, но он все так же сдавливал, толкая вперед по тропе. Было тяжело дышать и стоять на месте. За спиной то блекли, то снова проявлялись очертания скалы, с которой они шагнули. Впереди то открывалась часть дороги, то снова исчезала в густом тумане. Все пространство между мирами взбудораженно дышало, и Эшлин почувствовала себя соринкой, попавшей в нос великана, который вот-вот чихнет.

Мэдью стоял, наклонив голову, и сопротивлялся изо всех сил, пытаясь сделать несколько шагов назад, туда, откуда они пришли. Эшлин он тянул за собой.

– Надо вернуться, мы тут задохнемся!

– Нет, поздно уже, – с трудом выдохнула Эшлин.

– Поздно будет, когда нас размажет так, что уши найдут в будущем, а зад истлеет в прошлом!

– Не знаю, что это, но пока не размазало.

– Идем назад, позовем старейшину, он поможет, а то и я здесь Кристалл потеряю!

– Испугался?

– Просто у меня голова есть… и у старейшины… а у тебя…

В этот момент поднялся вихрь, и Эшлин не смогла удержать брата за руку. Их разнесло в стороны, она лишь видела, как вспыхнул зеленым его Кристалл у выхода к скале. Ее же тянуло вперед, в самую гущу тумана.

– Я позову… – успела она расслышать голос брата, прежде чем пахнущий прелой землей туман окутал ее целиком. Уши наполнились низким гулом, мир вокруг дрожал, и сквозь эту дрожь, которая отзывалась во всем теле, Эшлин вдруг услышала свой голос. Он пел песню, что строит мост между мирами. Только она могла поклясться, что летит сквозь пространство кувырком, не открывая рта.

А потом сознание окончательно ее покинуло.

Глава 3

Среди людей

Щеку царапнуло. Это было хорошо. Значит, она точно жива.

Эшлин открыла глаза и увидела, что лежит среди замшелых камней. Пахло дымом и сыростью. Небо было затянуто серым, но кое-где проглядывали голубые прорехи. Над лицом поднимался на стебле лиловый полевой колокольчик, который так трепало ветром, что казалось – он вот-вот зазвенит.

Обычный выход из Врат был совсем в другом месте, неподалеку от замка с серыми башнями, в сосновом лесу. Куда же ее выкинуло? С такими мшистыми камнями это место могло оказаться далекой от людей окраиной мира, где обитают чудовищные фоморы. Воины Дин Ши в вечной Зеленой войне теснят их к морям, отвоевывая скалистую голую землю, где потом поднимутся цветы, травы и леса.

Эшлин повернулась на бок и осмотрелась. Она лежала на склоне, как на краю огромной чаши, поросшей травой. Сердце забилось чуть медленнее. Фоморские скалы это определенно не напоминало. Уже неплохо.

На дне «чаши» стояли пять высоких камней, а со склона спускались каменные ступени, сильно подпорченные временем. В кругу камней собрались люди со свечами в руках – четверо по краям и один в середине. Эшлин не слышала слов, но почувствовала, что именно они пытаются звать, и сердце ее стиснул страх. Это место дышало огнем. Оно легко могло превратить искру внутреннего пламени в бушующий поток.

«Люди такие мастера понастроить каменных стен вместо того, чтобы держаться подальше от опасных мест. Но они наши младшие братья. Часто неразумные, меньше знающие и умеющие младшие братья. Видишь человека в беде – вмешайся», – так говорил отец.

Вот-вот здесь вспыхнет пять живых факелов. Что за убийственная глупость! С этими мыслями, еще не осознав, что вновь чувствует мир и магию в нем, Эшлин поспешила по истертым ступеням вниз, норовя скатиться туда кубарем. Голова кружилась.

Подбежав ближе, она резко замерла. Люди стояли с закрытыми глазами, а над их поднятыми кверху ладонями поднималось легкое золотисто-рыжее сияние. Фигурой же в середине был… Брадан.

Он почему-то повзрослел за неполный год, пока они не виделись, но его лицо по-прежнему будто отражало пламя того костра, у которого Эшлин отдала ему душу. То же восторженное, как у малыша, изумление от красоты и силы огненных духов. Наверное, он уже увидел их танец там, куда был обращен его разум.

Зачем он здесь со всеми этими людьми? Ему не нужны ритуалы, чтобы вернуться. Или он не хотел возвращаться? Он обманул ее?

Эшлин стояла в трех шагах от него и чувствовала, как все крепче сжимаются кулаки. Она напоминала себе тонкий лист, который раздирают надвое. Одна ее часть хотела высказать все, что за год темной тиной опустилось на дно души. Другая так же отчаянно желала прижаться и, коснувшись носом плеча, почувствовать запах его волос, сладковатую горечь вереска и солнечной сосновой смолы.

Вдруг по лицу Брадана пробежала судорога боли. Он еще не понял, что саламандры уже начали пожирать его изнутри, что он ими больше не управляет. Эшлин чувствовала боль этого человека, как свою. В груди распускался огненный цветок, и было трудно расправить легкие для песни. Перебить поток, что из недр земли стремится войти в человека, неспособного его выдержать. Фигуры в круге стояли неподвижно, этот ритуал нельзя прервать изнутри, когда ты уже стал его частью, пусть даже искры уже целуют одежду. Песня воды была слишком тяжелой и медленной, облака здесь оказались мало напоены водой.

Эшлин поняла, что не успеет сделать все тихо и правильно, и решилась на некрасивый, опасный, зато действенный шаг. Она резко бросилась в середину круга и с размаху толкнула Брадана, чтобы разорвать огненные нити заклинания. Так они вместе и полетели на мшистую землю.

Ее сил все-таки хватило, чтобы, шурша по камням и прогоняя огненные силы в те глубины, откуда они поднялись, пошел дождь. Он быстро наполнял сложенные древними умельцами каменные желоба, в которых когда-то горел жертвенный огонь.

Едва Эшлин сбила Брадана, остальные тоже попадали как подкошенные. Фигура была разорвана.

Девушка пыталась прийти в себя и понять, где земля, где небо, но понимала лишь, что в носу щиплет от обиды. На шее Брадана даже не было ее Кристалла. Украл бы для дела, но просто… чтобы положить в сундук и забыть. Как же так?

Виновник ее злоключений тем временем медленно открыл глаза. Кажется, он пока плохо понимал, что избавило его от духов огня, которые должны были терзать тело. Потом недовольно оглядел, словно незнакомую, растрепанную девицу, сбившую его с ног и помешавшую ритуалу. Удивленно покосился на ручейки воды, что охлаждали и несли облегчение. Встряхнул головой. Вернулся взглядом к девушке.

Эшлин чихнула, и несколько прядей выбились из-под фибулы, служившей ей заколкой.

– Зачем ты это сделала, девица? – наконец спросил Брадан.

– Чтобы от тебя пепел не остался, – ответила она обиженно, – или ты так грезишь саламандрами, что и сгореть не жалко?

– Откуда ты знаешь, что делать? Кто тебя научил? И кто тебе разрешил вмешиваться, в конце концов! – приходя в себя, он явно начинал злиться.

– Даже мой брат знает, что в местах, где огонь земли подходит близко к поверхности и его силу много лет брали, подтягивая источник все ближе, нельзя делать огненные ритуалы! Здесь и в грозу прятаться нельзя. Тем более свечи зажигать! И мне не нужно разрешение Брадана, ученика друида, чтобы спасать его глупую голову.

– Я не знаю, о ком ты говоришь, девица. Но никто из учеников, пока не прошел Три Урока, не может участвовать в ритуалах, и тем более мешать им, рассказывая всякие глупости про свечи. А уж новеньким вообще здесь не место. Разве тебе разрешали покидать Дин Эйрин?

Раздраженно произнося все это, Брадан с трудом поднимался с земли, поправляя одежды и пояс. Теперь он осознал, что его спутники лежат на земле, и некоторые из них едва шевелятся, приходя в себя. Сам еще двигаясь нетв