одну из важнейших вещей в кинематографе Аньес Варда: телесность, образ тела — это феномен восприятия; переживание собственного тела исключительно субъективно и не связано напрямую с физической реальностью.
Часы есть почти в каждой мизансцене «Клео…»: каминные, настольные, настенные, наручные. Они отсчитывают время, их поддерживают титры, расписывающие эпизоды по минутам; фильм тикает, как бомба с часовым механизмом. Каждая минута формально равна соседней, и все же они — разной длительности, как ноты в музыке, растянутые авторской ферматой или, наоборот, загнанные авторским presto
Это фильм о поисках связей с миром. Нагота — это точка, в которой сходятся области формальной и нравственной красоты. Это особая сфера. Обнаженное тело — мера красоты. Более того, психологически обнаженный человек, то есть искренний, не носящий никакой маски, — трогателен и прекрасен. Клео для меня — типичный «необнаженный» человек. Она очень красивая, но в любой ситуации окружает себя ширмами: суеверие, кокетство, гипертрофированная женственность. Это все потому, что она боится отдавать себя. Самоотдача оголяет человека и делает его беззащитным. Самоотдача — угроза для чувств. Поэтому каждый носит на себе панцирь. Именно это и исследуется в «Клео с 5 до 7». Мне, скорее, жаль Клео. Ужасно, когда человек настолько не готов задуматься о смерти. Клео из тех, для кого мысль о смерти становится такой неожиданностью, что повергает в полный хаос. Ей приходится поставить под сомнение всю свою жизнь, музыку, любовника и даже профессию певицы. Она все больше чувствует себя одинокой, пока не встречает солдата, совершенно безобидного парня. Но это не встреча каких-то исключительных людей. Никакого «нам было суждено встретиться», «мы предназначены друг для друга». Они говорят о любви. Он объясняет ей свой взгляд на вещи. И Клео понимает, что никогда не отдавала себя, никогда не бывала полностью обнаженной. Идея обнаженности визуально воплощается в позирующей подруге-натурщице, интеллектуально — в аллегорических речах солдата, а физически — в том, как Клео переживает последний час. Болезнь обнажает ее, потому что воздействует на тело. В какой-то момент в больнице Клео достигает вершины прозрачности и чистоты. В таком состоянии люди открываются другим людям. Перед Клео раскрывается другая жизнь с другими ценностями. В начале фильма Клео — объект чужого взгляда; затем, сняв парик и выйдя на улицу, смотреть начинает она. Смотреть на других — это первый шаг феминизма. Не быть эгоистом, не искать свое отражение в зеркале, а просто смотреть на других.
«Клео с 5 до 7». Клео выронила сумочку, зеркало выпало и разбилось, Клео пугается (плохая примета), и они с подругой торопливо подбирают то, что выпало из сумки, но разбитое зеркало уже не собрать. Режиссер вынимает из полуторачасового фильма 1/24 секунды и смотрит на то, что получилось. В центре кадра — отражение черного глаза в осколке зеркала. Аньес Варда трансформирует визуальный образ в слова: кажется, что этот глаз живет отдельно от рук, которые рядом; что он похож на черную дыру и на голову святого на блюде на одной из картин, названия которой она не помнит; что он напоминает куриный — из-за опущенного века (Клео смотрит вниз), да еще и перевернутого в отражении; что это взгляд курицы, которой сейчас будут рубить голову, и что разбитое зеркало в приметах означает смерть. И все же будничность рук, которые ищут колпачок от помады, противостоит этому впечатлению. Аньес Варда говорит: я не вижу тут смерти, я вижу разбитое зеркало как разбитое «я»; разбитую не жизнь, но память; кусочки прошлого, которого теперь больше не существует. Фильм слишком скор, чтобы этот куст ассоциаций-сюжетов успел расцвести. И любопытно, что режиссер захотела сказать зрителю что-то об этом кадре сама, словами, почти двадцать лет спустя.
Когда я представляла себе Клео в опасности, угроза была белой как смерть. Я читала, что на востоке цвет траура — белый. И сама представляла, как умру от шока, когда мне в глаза будут бить два прожектора. То есть умру от избытка яркого белого цвета. Я использую белый как ощущение. Это фон, который то и дело угрожает все затопить, а на нем вырисовываются темные элементы. В студии Клео, очень белой, очень темная кровать. Я хотела, чтобы лужайки в парке Монсури были бы кремовые, как будто покрытые снегом, нереалистичные. Для этого приходилось снимать очень рано на рассвете (в июне светает рано). Рабье [оператор «Клео с 5 до 7»] поставил зеленые фильтры на объектив, чтобы трава казалась бледной. Я говорю о технике, потому что нет кинописьма без кинотехники.
Как и в фильме «Счастье», Варда строит динамическую модель абстрактной категории и демонстрирует, что свобода точно так же неотразима в своем обаянии и глотает адептов не поперхнувшись.
Большинство любит цитировать первое предложение «Побережей Аньес»: «Я маленькая пухлая старушка». Но вторая фраза важнее: мне нравятся другие люди, они меня интересуют, ужасно меня интригуют. В этом посыл фильма. Снять такой фильм было способом жить дальше, жить и помнить.
